Prokopyev_ikona

Сергей Прокопьев
- Да и пора уже, - добавила бесстрастно.
Дом у Балашенко добротный. Крытый двор. Тут же стайка для
коровы, свиней, в дальнем углу баня. Высокое крыльцо, бордовым
цветом крашено, застеклённая веранда. Батюшка с монахиней зашли,
Балашенко лежал в дальней комнате на кровати поверх одеяла.
При виде батюшки начал садиться.
- Лежите-лежите! - попытался остановить батюшка.
- Нет, - с трудом сел на кровати. Посидел и сказал хриплым голосом:
- Исповедоваться буду.
Домашних выгнал:
- Идите во двор, там подождите.
Внука спровадил, жену его.
Монахиня собралась за ними уходить.
- Ты сиди, - скомандовал.
И начал рассказывать, как расстрельные статьи подписывал.
В синих кальсонах, лысый, седая щетина на впалых щеках, тонкая
шея.
- Сволочь я, сволочь. Витька Самсонов, в школу вместе ходили,
а я его... Умный был, мне так наука не давалась... Сгинул в лагерях.
Если бы люди знали, что я творил... Никого не щадил. Наоборот,
удовольствие доставляло. Разорвать меня на куски мало...
Заплакал:
- Надька, соседка, двое детей, мужа лесиной придавило, и её не
пожалел... Двоюродный дядька в ногах у меня валялся, просил за
зятя Игната... Мог я отвести Игната от статьи... Не захотел, не любил
меня Игнат, чувствовал мою гадскую сущность. Надсмехался:
«Говнистый ты, Миша, мужик!» Раз я говнистый, пусть тебе говнисто
будет. Ему в Таре следователи-костоломы почки отбили, на этапе
умер. В Тарской тюряге звери подсобрались в те годы, потом и сами
по 58-й статье пошли.
Хоть и говорил Балашенко «черви сожрут», а совесть была, мучила
всю жизнь, кровенило сердце. Не только червей загробных боялся.
Всю исповедь слёзы, сопли на кулак мотал.
- Я после той исповеди всю ночь заснуть не могла, - говорила
монахиня. - Большую часть жизни он кровавую грязь в душе носил.
Получается, саднило сердце.
Не умер Балашенко после исповеди. На предложение батюшки
причаститься, подумал и согласился. Стакан с запивочкой дрожал в
200