Nikitin3

вешь. . . Извини, брат, что я тебя позвал.
Я думал о тебе лучше. . .». — У меня мелькнула
мысль, что отказ мой непременно даст повод
заподозрить меня в наушничестве и поведет к
глупым россказням; я послушался и выпил.*
Мельхиседеков меня поцеловал. — «Вот спасибо!
Теперь садись в ряд и будем говорить в
лад».— «Так-то так, — сказал я, — а если, сохрани
боже, заедет сюда суб-инспектор. . .»
Мельхиседеков засмеялся и свистнул. — «Видали
мы эти виды!» — «Видали, брат, видали! —
подхватили со смехом сидевшие за столом ученики,
— пусть явится. В секунду все будет в
порядке: возьмемся за тетрадки, за книги и
встретим его особу глубокими поклонами.
К этой комедии нам не привыкать».
«Слышишь, Мельхиседеков, — сказал рябой
ученик, взъерошивая на голове рыжие волосы,
— я, брат, еще выпью. Нельзя не выпить.
Послушай, что вот напечатано в поэме: Елисей».
— Ступай ты с нею к чорту! Ты 20 раз
принимался ее читать,— отвечал Мельхиседеков,
— и надоел, как горькая редька.
«Нет, не могу. Сердись, как угодно, а я
прочту: мы обязаны читать все поучительное.
. .» И он уткнул нос в книгу.
Когда печальный муж чарчонку выпивает,
С чарчонкой всю свою печаль позабывает.
И воин, водочку нмеючи с собой,
Хлебнувши чарочку, смелее идет в бой.
Но что я говорю о малостях таких?
Спросите вы о том духовных и мирских,
Спросите у дьяков, спросите у подьячих,
Спросите у слепых, спросите вы у зрячих;
Я думаю, что вам ответствуют одно:
Что лучший в свете дар для смертных есть вино.
«Вот что, брат! слышишь?»
— Так, — сказал Мельхиседеков, — а если
дадут тебе тему: пьянство пагубно, я думаю,
ты не станешь тогда приводить цитат из поэмы:
Елисей.
«Кто, я-то? homo sum, ergo. . . напишу так,
что иная благочестивая душа прольет слезы
умиления. Приступ: взгляд на пороки вообще,
на пьянство в частности. Деление: 1-е, пьянство
низводит человека на степень бе:слзвесных
животных; 2-е, пьяница есть мучитель и стыд
своей семьи; 3-е, вредный член общества, и,
наконец, 4-е, пьяница есть самоубийца. . . Что,
брат, ты думаешь, мы сробеем?»
— Молодец! а что ты напишешь на тему,
которая дана нам теперь: можно ли что-нибудь
представить вне форм пространства и времени,
как например — ничто или вез десущество? Нука,
скажи!
«Вдруг не напишу, а подумавши — можно.
Я, брат, что хочешь напишу, ей-богу, напишу! вот
ты и знай!» И рыжий махнул рукою и плюнул.
Остальные два ученика не обращали ни
малейшего внимания на этот разговор и продолжали
горячий спор:
«Ты погоди! Ты не тут придаешь силу своему
голосу. . . да! Слушай!
Грянул впезапно
Гром над Москвою...
Вот ты и сосредоточивай всю силу голоса на
слове: грянул, а у тебя выходит громче слово:
внезапно, — значит, ты не понимаешь дела. Далее:
Выступил с шумом
Дон из брегов. . .
Ай, донцы!
Молодцы I
Последние два слова так пой, чтобы окна дребезжали.
У тебя все это не так».
— И не нужно. Я больше не буду петь. Все
это глупости. Ты, брат, смотри на песню с нравственной
точки зрения. Но так как тебе эта
точка недоступна, следовательно, ты поешь чепуху
и празднословишь.
«Я тебе говорю: пой!»
— Не буду я петь!
«Ну, твоя воля! Стало быть, ты глуп. . .»
— Эй, чижик! — крикнул Мельхиседеков.
Из темного угла вышел бледный, остриженный
под гребенку мальчуган и несмело остановился
среди комнаты. На плечах его был полосатый,
засаленный халатишко. Руки носили на себе
признаки известной между нами болезни, появляющейся
вследствие неопрятности и нечистоплотности.
Это был ученик духовного училища.—
«Вот тебе посуда; вот тебе четвертак;
ступай туда. .. знаешь. . . и возьми косушку». —
Мальчуган повернулся и пошел. — «Стой,
стой! — сказал Мельхиседеков, — знаешь свой
урок?» — «Знаю». — «Посмотрим. Как сыскать
общий делитель?» — Мальчуган поднял к потолку
свои глазенки и начал однозвучно читать:
«Должно разделить знаменателя данной дребч
на числителя; когда не будет остатка, то сей
делитель будет общий делитель. . .» — «Довольно.
. . Ты скажи, чтобы не обмеривали;
меня, мол, приказный послал. . . Этот чижик
отдан мне под надзор, вот я его и пробираю», —
сказал мне Мельхиседеков. Едва за мальчуганом
затворилась дверь, в комнату вошла хозяйка
дома, дородная, краснощекая женщина, и
закричала, размахивая руками: «Перестаньте,
бесстыдники, горло драть! Что вы покою не