Nikitin3

Вишь роза! где и расцветала!»
И мать с. досады вышла вон.
Ей нужды было очень мало,
Что сын невесту потерял,
Да самолюбие страдало:
Сосед, бедняк — и отказал.
Обидно, главная причина!
И оскорбленная вдова
Сердилась на себя, на сына,
На целый свет. . . она едва
Кота поленом не убила
З а то, что в кухне захватила
Его над чашкою с водой:
Ты, мол, не пей, такой-сякой!
Услышав вечером случайно
У Лукича напев печальный,
Столяр промучился всю ночь.
Кого винить: отца, иль дочь,
Решить хотел он, и терялся.
Ходил впотьмах по мастерской,
В постелю жесткую кидался
И слушал бури свист и вой,
И блеском молнии порой
Его лоб бледный освещался.
Постелю снова покидал,
Свечу без нужды зажигал.
Теперь сомненья не осталось:
Он Сашу видел из окна;
Толпой гостей окружена,
Средь смеха пьяного, казалось,
Она под нож подведена.
«Ах, Саша, Саша!» и тоскливо
Глядел он на широкий двор,
Поросший жгучею крапивой,
На кровли, на чужой забор. . .
И смутно перед ним мелькали
Его прожитые лета —
Перенесенные печали,
Безропотная нищета,
О доме, о семье забота,
Работа днем и по ночам,
Труд из-за хлеба, труд до пота,
Едва не с кровью пополам;
Вся горечь жизни обыденной,
Все, что язвит и мучит нас,
Что отравляет жизнь подчас,
Весь воздух, пищу, сон покойный,
Все, что давно уж пронеслось, —
Закопошилось, поднялось,
Дыханье в горле захватило
И свет туманом позакрыло. . .
«Эх! пропадай ты, голова!» —
«Куда ты?» крикнула вдова,
Глазами сына провожал
С крыльца, но сын не отвечал,
Калиткой хлопнул — и пропал.
-Пора обеда наступила,
И все нейдет столяр домой.
Кручина молодца сломила,
Ввела в кабак, вином поила,
Поила от роду впервой.
И пел он песни, — и смеялась
Толпа гуляк средь кабака,—
Пел громко, а змея тоска
Кольцом холодным обвивалась
Вкруг сердца.
«Ох, не утерплю!»
Сказал детина худощавый
И, скинув с плеч халат дырявый,
Пошел плясать. «Вот так! люблю!»
Зеваки пьяные шумели.
Детина соловьем свистал,
Привскакивал и приседал.
На полках шкалики звенели.
«Нет, пой, кто хочет! я устал!»
Столяр с отчаяньем сказал,
Ладонью в лоб себя ударил
И грустный на скамейку сел,
И думал думу. . . вдруг расправил
Густые кудри и запел.
Пел про туман на синем море
Да про худой талан и горе. . .
И песнь лилась; певец бледнел.
Казалось, все: тоску разлуки,
И плач любви, и грусти стон
Из сердца с кровью вырвал он
И воплотил в живые звуки. . .
И каждйш звук был полон слез;
То с поражающею силой
Он несся в высь, все рос и рос,
Как будто с светом, с жизнью милой
Прощался, в небе утопал;
То падал, за сердце хватал
И гас, как светоч, постепенно. . .
Певец умолк и застонал:
«Ох, душно, братцы! . .» и мгновенно
Рубашки ворот разорвал.
«Вина!»
Сиделец засмеялся:
«Клади, мол, денежки-то нам». —
«А в долг?» —
«Проваливай!» —
«Отдам!»