СБОРНИК 2011.pdf - Библиотека БрГУ имени А.С. Пушкина

42внешнего или внутреннего. Реалистический роман в большей степени был обращен к«внешней» действительности, модернисты стремились к освоению «внутренней»действительности, исследованию сферы человеческого подсознания. Японский критик ОкуноТакэо вообще утверждал, что только художественное исследование «внутреннего человека»является миссией современного романа. Постмодернисты пошли дальше, синтезируя реализми модернизм, они утверждали, что роман должен осваивать воплощенную в текстедействительность «культуры», через пространство слова – реальность бытия и сознания«сокровенного человека».При всей «живучести» и «выживаемости» в новых условиях движения жанра не вширь,а вглубь модернизм ХХ века, в том числе русский, стал говорить о «конце романа», его кризисеи упадке, по мнению Мандельштама, обусловленного психологизацией жанра приодновременном внешнесобытийном ослаблении: «Современный роман сразу лишился ифабулы, то есть действующей в принадлежащем ей времени личности, и психологии, так какона не обосновывает уже никаких действий» [3, 236].Но, на наш взгляд, произошел кризис романного мышления, совпавший с общим кризисомхудожественного сознания, когда объемное мышление во времени заменилось глубинныммышлением сознания. Поскольку «кризис не есть точка, порог, о который «спотыкается»развитие, он есть этап движения, процесс и состояние в более общем процессе движения»[2, 4–5]. Начиная с А. Белого в русской литературе, с В. Вульф, Джойса, Кафки в западноевропейской,с Карпентьера в латиноамериканской, происходит качественное возрождение «неумершего» жанра романа с реализацией «другого» типа художественного мышления, наиболееполно реализовавшегося в «высоком модернизме» с его установками на «интеллектуальный»,«экспериментальный», «элитарный» роман с экзистенциальной основой постижения человека ибытия, ставшей новой для становления и упрочнения «нового» старого жанра. М. Бахтин в этойсвязи писал, объясняя, что в новых культурно-исторических условиях отчуждение человека отобщества и миропорядка есть необходимо доминирующее в романе, целью которого становитсяизображение истинной реальности «неукорененного» человека с разрушением его «этической (итрагической) целостности»: «Образ приобретает специфическую актуальность. Он получаетотношение – в той или иной форме и степени – к продолжающемуся и сейчас событию жизни, ккоторому и мы – автор и читатели – существенно причастны. Этим и создается радикально новаязона построения образов в романе, зона максимально близкого контакта предмета изображения,с настоящим в его независимости, а, следовательно, и с будущим» [1, 473].Именно эта тенденция модернистского романа стала концептуальной основойпостмодернистского романа, в полной мере воплотившего на всех жанровых иерархияхбахтинский же принцип, заключенный в утверждении, что в этом жанре реальность «становитсямиром, где первого слова (идеального начала) нет, а последнее еще не сказано» [1, 472–473].Таким образом, в противовес общепринятому мнению, что русскую версию постмодернистскогоромана питали борхесианская бесконечность (эффект зеркала в зеркале в качествеидеологической модели) и бартовская формула «мир как текст», мы можем говорить обахтинском теоретическом первотолчке, приведшем к тому, что роман не отражает, а готовитновую, более сложную целостность человека «на более высокой ступени… развития» [1, 480].Так стоит ли говорить о кризисе романа ХХ века? Романа «нового» и в жанровойспецифике, и в содержательной, ведь, по мнению В. Хализева, «романная свобода освоениямира не имеет границ» [4, 330].Литература1. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М. Бахтин. – М., 1974.2. Добренко, Е. Кризис романа / Е. Добренко // Вопросы литературы. – 1989. – № 6.3. Мандельштам, Осип. Конец романа / Осип Мандельштам // Отклик неба /Осип Мандельштам. – Алма-Ата, 1989.4. Хализев, В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. – М., 1999.