СБОРНИК 2011.pdf - Библиотека БрГУ имени А.С. Пушкина

208интегрироваться в окружающую жизнь действительность мстит героиням так же, как мстилаона самому драматургу, вынужденному жить в опостылевшей Ялте, вдалеке от любимойМосквы.Вдумчивый читатель, исследователь творчества Чехова, режиссеры- постановщикипьесы прекрасно понимали, что в призывах «В Москву, в Москву!» явственно слышится иавторский голос. Чехов поясняет это 21 ноября 1903 года в письмах жене: «В Москву, в Москву!Это говорят уже не «Три сестры, а один муж». Муж, который тосковал по Москве. Не случайнона «Московской улице» Федотик регулярно покупает безделушки для Ирины. В рассказе«Невеста», написанном за год до смерти, Чехов поселяет молодых на «Московской улице, идаже чай Саша пьет «по-московски» [1; 10, 205]. Безусловно, Чехов хорошо знал о московскойжизни героев А.Островского. Москва и Замоскворечье были местом обитания многих героевдраматурга Островского, предметом их рассказов. О том, что пьеса «Гроза» была внимательноизучена Чеховым, можно судить по тому, что в рассказе «Тайный советник» (1886) учительтоже поет, как и Кулигин, «Среди долины ровныя» [1; 5, 135].Чеховские сестры полтора десятилетия прожили вдали от Москвы, не смогли пуститькорней, и город мстит, принижая обожаемую ими Москву. Вспомним «Грозу» Островского.Странница Феклуша весьма нелицеприятно говорит о Москве, рассказывает как оместопребывании самого дьявола: «Вот хоть бы в Москве: бегает народ взад и впереднеизвестно зачем. Вот она суета то и есть /…/. Суета-то ведь она вроде туману бывает. Вот увас в этакой прекрасный вечер редко кто и за вороты-то выдет посидеть; а в Москве-то теперьгульбища да игрища, а по улицам-то индо грохот идет, стон стоит /…/ огненного змия стали запрягать:все, видишь, для ради скорости» [2; 1, 368]. Кроме странницы Феклуши, есть еще одна очевиднаядеталь, связывающая две знаковые пьесы. С уверенностью можно предположить (ведь у Чехова неможет быть ничего случайного), что фамилии двух героев почти точно фонетически совпадаютнеспроста: Кулигин – Кулыгин! Герой Островского поет старинную песню, цитирует Ломоносова иДержавина, о нем Кудряш прямо говорит: «Ты у нас антик, химик!» [2; 1, 343]. Чеховский Кулыгинцитирует древних античных авторов, а Феропонт пересказывает с чужих слов «миф»провинциального города: «А в Москве, в управе давеча рассказывал подрядчик, какие-то купцы елиблины; один который съел сорок блинов, будто помер. Не то сорок, не то пятьдесят. Не упомню. /…/И тот же подрядчик сказывал – может, и врет, – будто поперек всей Москвы канат протянут»[1; 13, 142].Пустые, ничего не значащие байки, только навевают тоску на главного героя АндреяПрозорова. Ферапонт, который в Москве никогда не был, в глазах Андрея принижает Москву,но тот мечтательно говорит: «Сидишь в Москве, в громадной зале ресторана, никого не знаешьи тебя никто не знает, и в то же время не чувствуешь себя чужим. А здесь ты всех знаешь итебя все знают, но чужой, чужой… Чужой и одинокий» [1; 13, 142]. Что говорить о старикеФерапонте, если Соленый в споре с Андреем, учившимся в Москве, утверждает, что там «двауниверситета» [1; 13, 152]. После этого все бредни Ферапонта воспринимаются совсем иначе, имы уже не удивляемся любой сказочной мифологической гиперболе: «Ферапонт (подаваябумаги). Сейчас швейцар из казенной палаты сказывал… Будто, говорит, зимой в Петербургемороз был в двести градусов. /…/ Две тысячи людей померло будто. Народ, говорит, ужасался.Не то в Петербурге, не то в Москве – не упомню» [1; 13, 182]. Простая наивность Ферапонтапередает авторское пренебрежение к провинции, где только и умеют говорить о каких-тослухах, бредовых случаях.Чехов смертельно ненавидел провинцию и свое отношение к ней вложил в устадоктора: «Вообще жизнь люблю, но нашу жизнь уездную, русскую, обывательскую, терпеть немогу и презираю ее всеми силами моей души» [1; 13, 83]. С чем только не сравнивал своюпровинциальную ялтинскую жизнь Чехов. Не случайно 3 декабря 1899 года в письме к брату,уговаривая того жить только в Москве, он обратился к «демонологической» метафоре:«Провинция затягивает нервных людей, отсасывает у них крылья». Москва остаетсянедосягаемым сакральным центром, к которому стремятся сестры, вынужденные прозябать напериферии. И город в «Трех сестрах» – не просто глухая провинция, из которой «хоть три годаскачи, ни до какого государства не доедешь», а место российской глуши, где на дух непереносят приезжих. Особенно если они грамотные, порядочные и имеют душу. Проследим,как в авторской лексике омертвляются души в провинции:«Ольга. /…/ я чувствую, как из меня выходят каждый день по каплям и силы, имолодость» [1; 13, 120].