СБОРНИК 2011.pdf - Библиотека БрГУ имени А.С. Пушкина

184Враждебность пространства по отношению к человеку ассоциативно соотносится смотивом гибели путника. С этой точки зрения образы, аппелирующие к христианской традиции(Евангелие Марка, серафимы, собор), получают здесь негативную оценку.В стихотворении «Пиза» (сб. «Колчан») появляется традиционный образ Сатаны:«Сатана в нестерпимом блеске, / оторвавшись от старой фрески, / Наклонился с тоскойвсегдашней / Над кривою пизанской башней» [2, 245]. Звучит мотив возвращенного времени(«Всё проходит, как тень, но время / Остаётся, как прежде, мстящим…»), усиливающийся темойпоиска мифологической Содомы («Где же они, суровые громы / Золотой тосканской равнины, /Ненасытная страсть Содомы / И голодный вопль Уголино?» [2, 245]), придающие образу городавневременное значение. Он воспринимается как Город вообще, в котором демоническое ибожественное переплетаются и пронизывают человеческое существование. Атрибутыбожественного – псалом, обедня – являются признаками обыденного человеческогосуществования: «Всё спокойно под небом ясным; / Вот, окончив псалом последний, /Возвращаются дети в красном / По домам от поздней обедни» [2, 245].Итак, феноменальное пространство города показано как мир двойственности, в которомБог творит, а Сатана осуществляет продление формы.В стихотворении «Стокгольм» (сб. «Костёр») ирреальность городского локуса задаетсямифологемой сна, причем пространство города здесь соотносится с внутренним миром героя,что мотивировано отнесённостью модуса его существования в область сна: «Зачем он мнеснится, смятенный, нестройный / Рождённый из глуби не наших времён….» [2, 300]. Странныйсон о городе реализует мотив постоянного постижения чужих, на первый взгляд, пространств:«Не здесь ли любил я и умер не здесь ли, / В зелёной и солнечной этой стране?» [2, 300].Процесс постижения равнозначен припоминанию, в котором сон соединяет давно минувшее снастоящим. Голос колокола становится символом забытой и потерянной некогда родины: «Нотолько всё колокол, колокол звал, / Как мощный орган, потрясённый безмерно, / Весь городмолился, гудел, грохотал» [2, 300].Образ города в поэзии Гумилёва, представляя собой некое универсальное культурноепространство, при всей своей исторической и географической узнаваемости, является также ичастью духовного мира лирического героя, что приводит к установлению в нем своегособственного внутреннего времени и непостижимого, по отношению к реальному пространству,бытия. Например, в стихотворении «Египет» (сб. Шатёр») пространство города воспринимаетсякак картинка из прочитанной некогда героем старинной книги; оно стремится к автономии оттрадиционных форм организации материи. Следствием этого становится тщательный подборГумилёвым языковых образов: верблюды «с телом рыб и с головами змей», улыбающийся иожидающий гостей из пустыни Сфинкс и т.д. [2, 333].Так же, как и в «Венеции», образ воды синтезирует мотив колдовства: «Солнцем деньчеловеческий выпит / И, колдуя, струится вода» [2, 333]. Отмечается взаимосвязь гумилёвскихобразов воды и солнца с древнеегипетскими мифами. Для древнего египтянина символомСолнца был золотой телёнок, которого по утрам, принимая облик небесной коровы, рождаетбогиня неба Нут. «К полудню этот телёнок становится быком – воплощением Ра, а вечеромбогиня проглатывала солнечного быка (Атума), чтобы к утру вновь родить Солнце» [3, 64].У Гумилёва образ Солнца, персонифицируясь, поглощает ставшее материальным время.Причём это действие воспринимается как некий ритуал, актуализирующий концепциюцикличности времени. Образ воды в стихотворении отсылает к представлениям древнихегиптян о путешествии Бога Солнца Ра по реке в загробном царстве, в ночной ладье Вечности.Локализация в пространстве современного Египта древних мифологических образов(«Лик благосклонной Изиды», «Сфинкс… С улыбкой глядит с высоты») порождает мотивсхождения в одной точке относительного времени (личного времени человека) и временивсеобщего, соответствующего космологическому сознанию.Историческое время соотносится с приметами пространства современного Египта:прохладными кафе («А поэты скандируют строфы / Вечерами в прохладных кафе»),англичанами («Пусть хозяева здесь англичане, / Пьют вино и играют в футбол…») и т.д.Причём историческое время характеризуется сужением пространственных параметров: «А ведьзнает и коршун бессонный, / Вся страна – это только река, / Окружённая рамкой зелёной /И второй, золотой, из песка» [2, 335].Таким образом, пространство города в поэзии Гумилёва в большинстве случаевнаделяется элементами потустороннего бытия, представленного образами-концептами ночи,сна. Обращение в ряде стихотворений к воде, наделение её колдовскими качествами