СБОРНИК 2011.pdf - Библиотека БрГУ имени А.С. Пушкина

149Есть и более существенные отступления – от самого духа гоголевского произведения.От французского поэта либо ускользнула, либо совсем его не заинтересовала нераздельностьпатриотического и религиозного мотивов в повести Гоголя. Для запорожцев отечество нетолько Сечь, но и вообще мир православной веры. Там, где русский писатель выражает устамиТараса мечту о распространении христианской веры («чтобы по всему свету разошлась и вездебыла одна святая вера»), французский утверждает (через казака-отца в «L’Épreuve») тольконациональную экспансию: «Que la race slave essaime sur le monde!» («Пусть род славянмножится по свету!»).Эпически «широкая, разгульная замашка» (Гоголь) характеров, поступков,мироощущения героев повести не нашла отражения в «русских сонетах» французскогороманиста и поэта. Де Бонньеру понятен мир устоявшийся, регламентированный, и поэтрационалистически мотивирует то, что у русского писателя лишь отчасти находит логическоеобъяснение, так как невозможно законосообразно истолковывать жизненную стихию,определившуюся только в границах нескольких твёрдых неписаных правил (стоять за веру,блюсти товарищество и т.п.), а в остальном непредсказуемо свободную.Гоголь не задаётся вопросом, почему так дико жестока казнь за убийство, –Р. де Бонньер объяснительно повествует о том, что казак убил в монастыре под Харьковомдевицу, готовившуюся к постригу, и добавляет ещё любовно-мелодраматическую ноту: намогильном камне, согласно воле казнённого, расплатившегося за «кровавую любовь» («amoursanglant»), указывают имена убийцы и убитой («Le Meurtrier»).Ещё один пример – встреча Тарасом сыновей из бурсы, начинающаяся родственнойкулачной стычкой с Остапом. Этот эпизод содержит, конечно, элемент проверки на силу, наготовность быть казаком-сечевиком, но многое в поведении героев идёт от молодечества, отиграющей силы, которая ищет себе применения, не соизмеряясь с конкретной узкой целью. Покрайней мере, изображённое Гоголем очень далеко от прагматической подготовки сына отцомперед боевым походом, показанной в сонете «L’Épreuve»:«Fils, avec le Kourèn ce soir tu partiras:Les Tatars ont brûlé sur le Don un village.Mais avant, fils, je veux, robuste malgré l’âge,Par moi-même éprouver la force de ton bras».(«Сын, ты выступишь вечером вместе с куренем: // Татары спалили деревню на Дону. //Но прежде я хочу, крепкий несмотря на возраст, // Сам проверить силу твоих рук»).Суженное понимание жизненного материала, «приземление» духа, пропитывающегоэтот материал, сказывается не только на сюжетном, но и на предметно-образном уровне.Изображая спящего на дороге запорожца, Р. де Бонньер исключает из его облика такиевыразительные детали, как раскинутые руки и ноги, «закинутый гордо чуб… на пол-аршиназемли» и «шаровары алого дорогого сукна» (вполне очевидно – «шириною в Чёрное море», каку сыновей Бульбы), наглядно воплощающие «могучий, широкий размах» натуры казака и Сечив целом. Французский поэт ограничивается «шитым золотом турецким кафтаном» и «богатымпоясом», измазанными из презрения к ним дёгтем, что сказывается и на пластическойвыразительности картины: пояс (или кушак – ceinture), лишённый окружения из «расширяющих»деталей, имплицитно указывает не на развёрнутость (реакция Тараса Бульбы на казака: «Эх,как важно развернулся!»), а на завёрнутость, затянутость.В передаче французского автора совершенно исчезает двойное – патетическое икомическое – освещение образов запорожцев, присущее повести Гоголя и вызывающеедвойную же эмоциональную реакцию – одновременное восхищение и улыбку взрослого наддетски непосредственными натурами. Надо признать, что указанная двойственность освещенияспящего запорожца не до конца удалась и в переводе Л. Виардо, который, вероятнее всего, ичитал Р. де Бонньер: «Comme ce drôle s’est développé… Quel beau corps d’homme!» («Какразвернулся этот чудной… Какова фигура!») [3, 35]. Думается, просчёт заключается вупотреблении субстантивированного прилагательного drôle (смешной, чудной), указывающегона субъект и одновременно дающего ему оценку. Даже по-русски трудно определить однимсловом двоякое впечатление, производимое персонажем; не случайно Гоголь избегает какоготоодного определения, достигая должного эффекта через совокупность деталей.Гоголевский казак, конечно, не «чудной», то есть экстравагантно отличный от «прочих»,а как раз воплощение типических черт «прочих» – богатырства, вольности и беспечности –всего, что характеризует Сечь. Детали же, составляющие образ сечевика в сонете