СБОРНИК 2011.pdf - Библиотека БрГУ имени А.С. Пушкина

122Сто лісцяў,Дзесяць лісцяў,Ліст [ 1, 36].Поэт может создать запоминающийся образ спящей реки одним ярким звукообразом(«Ціха цмокае ў сне рака»), сравнить уже на основе пространственных, объемных ассоциацийежа с серым клубком («Вожык, як шэры клубок»), неожиданно возникшую перед путником ель сбабой Ягой («Не яліна, а баба-яга») и, наконец, на основе очень отдаленных ассоций увидеть вобразе ночной совы с горящими глазами «диво-змею» («Не сава, а дзіва-змяя» – «Ляснаяказка»). А вот эти ярчайшие, живописные строки напоминают и есенинские, и гумилевские,свидетельствуют о том, что белорусская литература и в 1920-е, и в 1960-е годы перенималаопыт акмеистов и имажинистов в создании необычной образности, в очеловечивании (и делотут не в самих метафорах и олицетворениях, а в том, что это была творческая установка,концептуальный подход к изображению предметного мира как живого существа) всего, чтоокружает людей. Читаю строки стихотворения «Месяц заснуў на коміне хаты, / Кінуў адбітки налюстры вады. / Дрэвы густыя ў бліскучых латах, / Як вартавыя, вартуюць сады». И крамольнаямысль формируется в голове: «А может, строки эти, как многие другие, в том числе другихавторов – Р. Бородулина, Г. Буравкина, А. Сербантовича – представителей филологическогопоколения являют собой народу пример живучести акмеизма не только в 1920-е, но и в 1960-е ипоследующие годы?» (Стихотворение В. Короткевича было опубликовано в 1960 году). И нетолько акмеизма, но и имажинизма к нему в придачу? Назовем проявления примет этихмодернистских течений неоакмеизмом и неоимажинизмом. Однако от введенных в обиходобновленных терминов сущность явления не изменится: белорусская поэзия и во второйполовине ХХ столетия ориентировалась на достижения мировой классики, учитывала опыт иСергея Есенина, и Николая Гумилева, и поклонника их таланта (особенно первого автора),написавшего в 20-е годы «Письма к собаке» («Лісты да сабакі»), столь близкие общим пафосом,трагическим настроением «Песне о собаке», и в 1930 г. арестованного сталинскими«крестоносцами» и высланного за пределы Беларуси.А теперь, чтобы не быть голословными в разговоре о несомненной типологическойсхожести поэзии особенно раннего Короткевича с поэзией русских акмеистов, в частностиНиколая Гумилева, сравним два стихотворения названных авторов. В основе сравнения –оценка неожиданности тропов, степень «оживления» неживого. Стихотворение Короткевичапредставляем читателю в сокращенном виде, без последних двенадцати строк, в которыхописание переводится в другой, исповедальный план об утраченной любви. Выше мыцитировали четыре начальные строки произведения, а потому процитируем следующие заними четыре:Ў цьмянае поле гляджу з-пад далоні,Полымя бухае, нібы ў трубу.Коні начлегу, ружовыя коніМесяца іскры з травою скубуць [1, 75].А вот строки стихотворения Гумилева «Неаполь»:И, как птица с трубой в клюве,Поднимает острый гребень,Сладко нежится Везувий,Расплескавшись в сонном небе.Бьются облачные кони,Поднимаясь на зенит,Но, как истый лаццарони,Все дымит он и храпит.Построим ряды необычных (экзотических) образов Короткевича и Гумилева и сравним,насколько велика в них степень неожиданности, единичны ли они в художественной практике(естественно, в соответствии с критериями начитанности, осведомленности автора статьи). Вотряд образов Короткевича: «месяц», спящий «на коміне хаты»; «дрэвы ў бліскучых латах», словностражи садов; «бухающее» в трубу пламя; «ружовыя коні», которые щиплют вместе с травой«месяца іскры». Получается пейзажная зарисовка сказочная, по-детски «картинная», а еще –словно нарисованная акварельными (преимущественно «теплыми», светлыми) красками.Кудесник слова, не меньший кудесник краски (ведь он прекрасно рисовал), ВладимирКороткевич взглянул на мир сквозь розовые очки детского восприятия природы, превратил,казалось бы, привычные картины (ну и что с того, что месяц опустился ниже и чуть ли не