o_18vprppbap9n1acs192j1fot1qhea.pdf

сегодняшнего дня ни в малейшей мере не сопричастны стой религиозной заявкой. Быстро
возникло это, быстро и ушло. Аябас Николаевич предлагает расширить, так сказать, научноисторический
аспект поиска - в деревне можно наскрести двух-трех старушек, помнящих
начало века. Но это мало что добавит к реальной современной картине. Куда
привлекательнее взглянуть на само место знаменитого события. Как оно выглядит? Что
сохранилось там от прошлого?.. Николай Шиндеевич с кроткой добросовестностью
подбирает мне транспорт - мотоцикл и превосходнейшего водителя - ветврача Михаила
Григорьевича Басаргина. Мы садимся, могучий "иж" рявкает шальным голосом - и вихрь
отбрасывает назад смоляную копну волос моего чичероне.
Двадцать пять километров круговой дороги, повторяющей своей петлей овал
кольцующих долину гор. Вот они: слева хребет Ламах, справа гряда Ян-Озек, прямо, т. е. с
юга, горбятся контуры Ян-Озекс-кого перевала. Мотоцикл летит по широкой, плотно
убитой, некруто забирающей вверх дороге; мимо остатки безымянных, развороченных
курганчиков, беспорядочные сбросы камней и щебня, пятна солончаковой почвы с
травинками хилой полевицы, а вот зеленая щетинка всходов овса, без всякого уважения к
традиции разметнувшегося по всей площади долины. Только что пролился короткий
бешеный грозовой алтайский ливень, промыв и без того чистейший горный воздух. Слева
сдвигается на ходу живая панорама пригорья - то выступает пемзообразной кофейной
выпуклостью, то вжимается ущельем, старческой морщиной, то выставляет глухую гущу
хвойных, то оборачивается шелковистым зеленым бугром и скатом. Глаз бежит дальше и
выше, по площадке, уступам, тропинкам, к самой последней грани этого одушевленного
рельефа. Неглупо, однако ж, была выдумана декорация для бурханистского театрального
действия, не зря взят напрокат этот роскошный амфитеатр природы; как превосходно
смотрится отсюда, снизу, белый всадник в белом одеянии, выплывающий, подобно облаку,
на своем белом коне. Расчет эстетический... Мы с Михаилом Григорьевичем почти не
делимся впечатлениями - тут надо помалкивать, не разжигать ощущений ненужным словом.
Да к тому же Басаргин явно озабочен. О бурханизме он осведомлен, вероятно, настолько,
насколько и Тижин, а тут непременно надо что-то добыть, свидетельство некое представить
- нехорошо ведь не выполнить свой долг хозяина... Но вот вынырнула из-за очередного
холма крыша длинного строения, это чабанский стан. Михаил Григорьевич притормаживает
-; тут надо произвести разведку. Мигом окружает нас шумная толпа ребятишек и взрослых,
остервенело атакуют собаки. После пятиминутного совещания он возвращается, садится за
руль и, рывком выжав газ, сообщает коротко: "Ничего не знают".
Мы летим дальше, правда, уже не так весело, и когда километра через четыре картина
встречи с овцеводами почти буквально повторяется, я не льщу себя особенными надеждами.
Но Михаил Григорьевич подходит к мотоциклу на этот раз спокойный и явно
приободренный. За ним подпрыгивающей походкой следует пожилой чабан. Лицо его
умильно расплывается, когда Басаргин говорит о нем как о знатоке места, получившем от
отца некоторые знания о бурханистах. "А здесь, повыше, остатки их тюрьмы. Он проведет к
ней", - кивает Михаил Григорьевич в сторону нашего поводыря.
Это уже след? Скорее туда!..
Через пятнадцать минут, преодолев крутизну трех-четырех подъемов, взбираемся на
площадку, заросшую сочной травой и кустарником. Но где же... она? И что-то приземистое,
четырехугольное выступает со стороны, куда потянулся указующий перст нашего
проводника. Но какой же невзрачный, жалкий у "этого" вид... Да и впрямь ли можно в
подобное сооружение упрятать человека? Четыре стены ростом метра в полтора образуют
крошечную камеру; стены сложены из плоских серых камней; никакой крыши, никакого
входного отверстия. Как тут разместиться заключенному? Стоять?.. Она была в два раза
выше, поясняет чабан. Пошатываясь, подходит к ней ближе, нашаривает в кармане штанов
початую бутылку водки, медленным торжественным движением руки откупоривает ее и
кропит камни... Великолепный жест языческого уважения к бурханизму! Перевернулся бы,
узнав об этом, в своей могиле Чета Чалпан. Пророк новой веры, фанатик, несложный ум
которого, по словам защитника А. Д. Вознесенского, "искал идею высшей справедливости,
отказываясь от примитивной веры своих предков". Не привилась вера, еще раз-и как