o_18vprppbap9n1acs192j1fot1qhea.pdf

существа, причем трудно понять, духи ли это самих шаманов, отправившиеся в иной мир в
то время, как их тела остались лежать в коме, или же это духи, которым они
покровительствуют. Эпизод с медведем в "Саге о Хрольве", бившемся на поле боя в то
время, как Бодвар сидел в своей палатке, представляет собой пример такого "животного"-
духа. Считалось, что этих духов можно использовать для того, чтобы причинить кому-то
вред, и говорят, что русские лопари (группа саамов) до сих пор верят, будто злой noidi может
принимать обличья медведя, волка, змеи или хищной птицы и отправляться за указанными
ему жертвами.
...Самые впечатляющие истории, несомненно, связаны с превращениями в диких
животных. В некоторых из них люди обращаются в диких свиней, но эти эпизоды имеют
иной характер, чем эпизоды с превращениями в волков и медведей. Зверь очень сильный и
довольно свирепый, кабан всегда ассоциировался с противоборством, со схваткой, и его
изображение носили на шлемах, ножнах и мечах, а у германцев и скандинавов было принято
боевое построение, из-за его конусовидной формы именуемое "свиньей" или "кабаньей
головой", с передней частью, называемой "рыло", где находились два лучших воина,
возглавлявших атаку. В сказаниях к превращениям в борова или свинью прибегают как к
средству, чтобы вызвать отвращение у врагов и избежать их нападения, как, например, в
рассказе о колдуне, который стоял в образе борова на страже и с приближением врагов
разбудил находившихся в доме людей...
Полагаю, следует отметить, что не существует преданий или сказок, в которых люди
превращались бы в лошадей. Локи (в скандинавской мифологии бог, который иногда
вступает во враждебные отношения с другими богами, насмехается над ними, проявляя свой
злокозненный характер, хитрость и коварство. - Ред.) обращался в кобылу, но предположить,
что такой-то человек может последовать этому примеру, значило смертельно оскорбить его.
Это было бы равносильно предположению, что этот человек способен на какие-то
недостойные, отвратительные действия. Подобное оскорбление можно было нанести лишь
возведением для этого человека позорного столба с деревянной лошадиной головой наверху
- такой столб ставили, когда хотели призвать позор и несчастья на голову какого-либо
злодея, для чего на лошадиной голове вырезали соответствующие руны. Мотивы этого
обычая слишком сложные, чтобы их здесь рассматривать, и, хотя они имеют отношение к
связанной с животными магии, они уведут нас в сторону от обсуждения непосредственно
превращений.
Создается впечатление, что, как правило, эпизоды с превращениями в сагах
рассказывались не "взаправду", хотя события, на фоне которых они якобы происходили,
вполне возможно, имели место. Эти эпизоды служат художественным целям, внося в саги
элемент фантазии, разжигая воображение слушателя и вызывая у него смех или страх, в
зависимости от желания рассказчика. Но своими корнями, конечно, они уходят в народные
предания. Вернер, рассуждая на тему возникновения у германцев личных имен, идущих от
названий птиц и животных, приводит на этот счет две противоположные гипотезы: согласно
первой, эти имена должны были приносить удачу, если судить по особым качествам
носящих их зверей, а по второй - их давали из-за того, что эти имена часто встречаются в
героической поэзии. Не может быть так, говорит он, чтобы обе теории оказались верными,
но я, со своей стороны, не вижу, почему бы и нет. Очевидно, давность традиции
использования в поэзии имен, связанных с животными, помогает выделить те особые
качества, которые связывались с тем или иным зверем или птицей и которые, как считалось,
были необходимы бойцу, и, давая их, надеялись придать будущему воину дополнительную
силу, привлечь к нему удачу.
Корни воинского эпоса, а также охотничьей магии покоятся в очень далеком прошлом
германцев, и вдохновляющим фактором на создание лучших историй с превращениями
были дикие звери, обитавшие на севере Германии и в Скандинавии, а широкое
распространение представления о духе-защитнике, существовавшее у финно-угорских
народов, а также у многих других, должно было способствовать и распространению
народных сказаний о людях, принимающих звериный облик. Выражениям, имеющим
метафорический смысл, вероятно, давали в повествованиях буквальное толкование, а