Good night, ÐжеÑзи - Instytut KsiÄ Å¼ki
Good night, ÐжеÑзи - Instytut KsiÄ Å¼ki Good night, ÐжеÑзи - Instytut KsiÄ Å¼ki
40 АДАМ ЗАГАЕВСКИЙ АДАМ ЗАГАЕВСКИЙ (Р.1945) – ОДИН ИЗ КРУПНЕЙШИХ И САМЫХ ПЕРЕВОДИМЫХ ПОЛЬСКИХ ПОЭТОВ ХХ В., АВТОР НЕСКОЛЬКИХ СБОРНИКОВ ЭССЕ, ПРОФЕССОР ЧИКАГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. Photo: Danuta Węgiel Легкое преувеличение Новая книга эссе Загаевского – анализ состояния переселенца, человека, не находящего себе места на земле, а также потомка переселенцев, несущего бремя этого нелегкого наследства. Итак, поэт возвращается во Львов, в родные Гливицы, в другие места, где ему довелось жить. В «Легком преувеличении» Загаевский говорит об отце, чье тело, физически все еще крепкое, опустело, покинутое мощным, точным интеллектом. Сын профессора Политехнического института выбрал для другой язык – поэтический – и именно этим языком он пытается заполнить контуры идеальной отцовской фигуры. Воскрешенный из прошлого образ отца-профессора острым, словно лезвие ножа, языком протыкает воздушный шарик возвышенности, на которую опирается творчество сына. Изгнание оказывается для сына-поэта словно бы горбом, от которого он не может избавиться, но который обращает в удивительный дар. Беседа с живым-неживым отцом дает Загаевскому возможность отстоять не столько состояние бездомности, сколько возможность существования вне материи. Пространство материи и даже больше – искусства – спасает потомка изгнанника, позволяя ему получить некое особое гражданство. Загаевский страстно защищает границы высокой культуры, и хотя ему случается высказываться и на тему поп-культуры, но эти сюжеты – отстраненные, туманные и второстепенные – быстро исчезают с горизонта. «Легкое преувеличение» – декларация возможной, хотя и преувеличенной возвышенности. Поэтическое преувеличение, политическая возвышенность позволяют Загаевскому упорядочить собственную и чужую истории. Споря с отцом, который втайне одобрял путь сына, отличный от его собственного, Загаевский обживает страну, возносящуюся над ограничивающим свободу обществом. Анна Мархевка назад к содержанию
41 Мой отец уже давно болеет, слабеет, уходит; больше года он находится практически в ином мире. Он медленно умирает, хотя все главные органы его еще крепкого организма – ему 97 лет – в хорошем состоянии. Но он совершенно потерял память, не встает с постели. Никого не узнает. Его приходится кормить, мыть. Я думаю о нем прежнем, человеке сердечном, добром, остроумном. Не знаю почему, но мне вспоминается ответ, который он дал лет десять назад журналисту, бравшему у него интервью для журнала «Силезия». Беседа была посвящена переселению (депортации) из Львова в Силезию – его собственном и других сотрудников политехнического института, которых заставили променять барочный город холмов, церквей и костелов на прусские кирпичные стены Гливиц или Вроцлава. На момент разговора отец был одним из последних оставшихся в живых ветеранов того огромного насильственного переселения, исхода. А когда все это происходило, он был, наоборот, одним из самых молодых: вместе с ним прощались с родными местами профессора, доценты, а он только начинал свой академический путь. Корреспондент журнала «Силезия», видимо, неплохо подготовился к беседе, потому что в какой-то момент спросил отца, что он думает об одном фрагменте из моего эссе «Два города». И процитировал несколько фраз – о том, что люди делятся на оседлых, эмигрантов и бездомных, и о том, кто из них предпочитает живопись, а кто музыку, наиболее движимое из искусств. (Дословно: «Музыка создана для людей бездомных, поскольку менее из всех искусств связана с пространством... Живопись – искусство людей оседлых, которые любят созерцать свои родные места. Портреты убеждают оседлых людей в том, что они действительно живы...»). Мой отец никогда не любил язык метафор. Он был – я пользуюсь прошедшим временем, потому что разум его уже угас – инженером, эмпириком, безусловно, сочувствовал идеям позитивизма, суровым императивам Венского кружка, стремился говорить лишь о том, что может быть точно измерено. Он был трезвым инженером, любившим исторические труды, а также живопись. Живопись была ему по душе, он любил (ни разу не воспользовавшись этим словом – ведь даже своим детям отец никогда не говорил, что любит их) полотна импрессионистов с цветущими лугами и тихими городками под Парижем. А я, с моей страстью к стихам и эссе, не чуждым поэтических тропов, должно быть, огорчал его: отец, подобно большинству людей, подозревал, что богатый, насыщенный сравнениями язык, зачастую является языком лжи – во всяком случае, тяготеет к этому. Тот, кто насыщает язык риторическими фигурами, обнажает эмоции, вводит в язык элементы фантазии, импровизации, раскачивает его, словно дерево, рискует подойти ко лжи слишком близко. Отец был человеком честным, кристально честным. И очень чистым – именно такая была у него репутация в гливицком политехническом институте, так о нем вспоминают его бесчисленные студенты. Он очень много читал, главным образом, воспоминания – тонны воспоминаний, мемуаров генералов и инженеров, банкиров и министров – но также многочисленные книги по истории и много романов. Однако я уверен, что страницы, которыми авторы гордились больше всего, поэтические страницы с нагромождением гипербол и сравнений, синекдох и литот, страницы, выражающие кредо автора, отец просто пропускал, быстро пробегал глазами, в ожидании, пока автор успокоится и вернется к повседневному стилю повествования. Догадываюсь, что вопрос журналиста, да еще с цитатой из моего эссе, отца по меньшей мере смутил. Не мог же он просто отмахнуться от слов, написанных сыном. Он знал, что сказанное будет записано и спустя некоторое время опубликовано. У нас были прекрасные отношения, тот факт, что я оказался среди людей, пользующихся (порой) метафорами, нисколько ему не мешал. Думаю даже, что в определенном смысле это доставляло ему удовольствие. Но одно дело «общественное положение» сына, и другое – фразы, которые его просят прокомментировать. Уверен, что он замолчал, возникла пауза, журналист ждал, пока отец сформулирует свой ответ, может, даже на мгновение выключил магнитофон, а может, уже потерял надежду получить ответ. Наконец мой отец сказал – вероятно, слегка охрипшим голосом, как всегда, когда он волновался: – Это легкое преувеличение. – Легкое преувеличение... Прочитав эти слова, я рассмеялся – так точно они отражали взгляды отца на поэзию, на весь тот странный мир, в который ушел его сын. Легкое преувеличение. Так инженеры думают о поэзии. В ней нет ничего плохого, считают инженеры, в сущности, поэзия не обязательно – хотя это и возможно – ведет ко лжи, к эстетизму, к женоподобию, но главное, в чем можно ее упрекнуть – она является преувеличением. Легкое преувеличение. Она преувеличивает, делает реальность слишком выпуклой, чрезмерно повышает температуру реальности. Легкое преувеличение – это, в сущности, прекрасное определение поэзии. Отличное определение поэзии, пригодное для холодных и туманных дней, когда утро встает поздно и напрасно обещает солнце. Поэзия – легкое преувеличение, пока мы в ней не приживемся. Тогда она становится правдой. А потом, когда мы снова из нее выйдем – ибо никто не в состоянии жить там вечно – снова превращается в легкое преувеличение. WYDAWNICTWO A5, KRAKÓW 2011 145 × 205, 246 PAGES ISBN: 978-83-61298-29-8 TRANSLATION RIGHTS: FARRAR, STRAUS AND GIROUX назад к содержанию
- Page 1 and 2: НОВЫЕ КНИГИ ИЗ ПОЛЬ
- Page 3 and 4: ИЗБРАННЫЕ ПРОГРАММ
- Page 5 and 6: СОДЕРЖАНИЕ СТРАНИЦ
- Page 7 and 8: 7 - Может быть, - вздо
- Page 9 and 10: 9 В субботу, в десят
- Page 11 and 12: 11 1 Курсивом выделе
- Page 13 and 14: 13 (говорит Хавьер) Я
- Page 15 and 16: 15 Дети с первого эт
- Page 17 and 18: 17 Ты постоянно бесп
- Page 19 and 20: 19 Наконец мне откры
- Page 21 and 22: 21 Становиться член
- Page 23 and 24: 23 8 Телефон часто от
- Page 25 and 26: 25 1. МАТЬ У тебя случ
- Page 27 and 28: 27 1993: Польша в объяв
- Page 29 and 30: 29 Дине сильно за се
- Page 31 and 32: Это все от любви, се
- Page 33 and 34: 33 Говорят, что нет н
- Page 35 and 36: Июль 1989 г., Мадрид 35
- Page 37 and 38: 37 Всякая история гд
- Page 39: 39 «В ноябре 1980 года
- Page 43 and 44: 43 Здание суда было
- Page 45 and 46: 45 Посетители, привл
- Page 47: ПОЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ
40<br />
АДАМ<br />
ЗАГАЕВСКИЙ<br />
АДАМ ЗАГАЕВСКИЙ (Р.1945) – ОДИН ИЗ КРУПНЕЙШИХ И САМЫХ<br />
ПЕРЕВОДИМЫХ ПОЛЬСКИХ ПОЭТОВ ХХ В., АВТОР НЕСКОЛЬКИХ<br />
СБОРНИКОВ ЭССЕ, ПРОФЕССОР ЧИКАГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА.<br />
Photo: Danuta Węgiel<br />
Легкое преувеличение<br />
Новая книга эссе Загаевского – анализ состояния переселенца, человека,<br />
не находящего себе места на земле, а также потомка переселенцев,<br />
несущего бремя этого нелегкого наследства. Итак, поэт<br />
возвращается во Львов, в родные Гливицы, в другие места, где ему<br />
довелось жить. В «Легком преувеличении» Загаевский говорит об<br />
отце, чье тело, физически все еще крепкое, опустело, покинутое<br />
мощным, точным интеллектом. Сын профессора Политехнического<br />
института выбрал для другой язык – поэтический – и именно этим<br />
языком он пытается заполнить контуры идеальной отцовской фигуры.<br />
Воскрешенный из прошлого образ отца-профессора острым,<br />
словно лезвие ножа, языком протыкает воздушный шарик возвышенности,<br />
на которую опирается творчество сына. Изгнание оказывается<br />
для сына-поэта словно бы горбом, от которого он не может<br />
избавиться, но который обращает в удивительный дар. Беседа<br />
с живым-неживым отцом дает Загаевскому возможность отстоять<br />
не столько состояние бездомности, сколько возможность существования<br />
вне материи. Пространство материи и даже больше – искусства<br />
– спасает потомка изгнанника, позволяя ему получить некое<br />
особое гражданство. Загаевский страстно защищает границы<br />
высокой культуры, и хотя ему случается высказываться и на тему<br />
поп-культуры, но эти сюжеты – отстраненные, туманные и второстепенные<br />
– быстро исчезают с горизонта. «Легкое преувеличение»<br />
– декларация возможной, хотя и преувеличенной возвышенности.<br />
Поэтическое преувеличение, политическая возвышенность позволяют<br />
Загаевскому упорядочить собственную и чужую истории.<br />
Споря с отцом, который втайне одобрял путь сына, отличный от его<br />
собственного, Загаевский обживает страну, возносящуюся над<br />
ограничивающим свободу обществом.<br />
Анна Мархевка<br />
назад к содержанию
Change language