Good night, ÐжеÑзи - Instytut KsiÄ Å¼ki
Good night, ÐжеÑзи - Instytut KsiÄ Å¼ki Good night, ÐжеÑзи - Instytut KsiÄ Å¼ki
10 ЮЗЕФ ХЕН ЮЗЕФ ХЕН (Р. 1923) – ПРОЗАИК, ЭССЕИСТ, РЕПОРТЕР, СЦЕНАРИСТ И КИНОРЕЖИССЕР. ОДИН ИЗ НАИБОЛЕЕ АВТОРИТЕТНЫХ ПОЛЬ- СКИХ АВТОРОВ СТАРШЕГО ПОКОЛЕНИЯ. Photo: Magdalena Słysz Новолипье. Лучшие годы Вот уже многие годы Юзеф Хен заслуженно пользуется славой прекрасного беллетриста, писателя, умеющего красноречиво, увлекательно и остроумно рассказывать о событиях неслыханного драматизма и об историях давно минувших лет. Не стала исключением и эта книга. «Новолипье. Лучшие годы» – повествование автобиографическое. Автор ведет рассказ о детстве в еврейском районе довоенной Варшавы, об обороне города в сентябре 1939 года и о своих военных скитаниях на территории Советского Союза. Очаровательные, живописные сценки рисуют детство и юность сына предпринимателя с улицы Сольной, еврейского ребенка, «врастающего» в польскость – с ее поликультурностью, открытостью и сердечностью – почти идиллически. И лишь печальные финалы этих автобиографических эпизодов, из которых мы узнаем о дальнейшей судьбе многочисленных родственников, учителей, соседей, ровесников, подруг, первых возлюбленных, друзей, спутников каникулярных развлечений и юношеских инициаций – судьбе трагической или туманной, заставляющей предполагать худшее – обращают светлое повествование Хена в эпитафию, а польско-еврейский мир, безвозвратно ушедший в прошлое, воспринимается как метафора судьбы центрально-европейца. Название второй повести не следует понимать буквально, хотя не стоит искать в нем и сарказм: лучшие годы – годы изгнания, военных скитаний, приключений, опасностей, но и страстей, и увлечений, пережитых спасшимся от гибели евреем, потом учеником советской школы, колхозником и наконец красноармейцем – в оккупированном Львове и его окрестностях, а затем в коммунистической России, вступившей в смертельную схватку с Германией. Хен философски, с юмором пишет о наступающей зрелости, об умении сохранить собственную «экологическую нишу» в трагически-трудные времена, и при этом никогда не опускается до мизантропии. Напротив: в этой прозе – разрушающей стереотипы, напряженной, насыщенной социальными и эмоциональными реалиями, полной лирических отступлений – мы видим триумф и красоту самой жизни. Марек Залеский назад к содержанию
11 1 Курсивом выделены слова, данные автором по-русски. 2 В порядке (англ.). Теперь о Спенсере Трейси. Я уже говорил, что познакомился с ним в самом начале, еще весной. Я стоял на обочине шоссе, петлявшего среди складок чернозема, на плече лежали два тяжелых лома. Я махал водителям грузовиков, с грохотом и ревом проносившихся мимо, но ни один не остановился. Вечно они, гады, спешат. С ломами на плече я двинулся вперед, переживая, что окончательно доконаю на каменистой дороге свои варшавские ботинки. И именно тогда, когда я подумал, что мир жесток и бессердечен, и мне – такому, каким я уродился, – нипочем с ним не сладить, рядом возник старый «зис» – плавно, без визга, притормозил, и из кабины показалась золотоволосая голова Спенсера Трейси. Хорошее мужское лицо, грубые черты, резкие и пробуждающие доверие, серые глаза со светлыми ресницами и бровями, взгляд испытующий и, несмотря на улыбку, немного обеспокоенный. Он! Правда, он! Здесь, на этой дороге! Конечно, это невозможно, я знаю. Ну и что?.. Может, это какая-нибудь новая роль, реинкарнация? Да нет, что за ерунда! Я понимал, что наклонившийся ко мне мужчина – простой русский шоферюга, однако когда он молча, жестом пригласил меня в свою кабину, я вдруг почувствовал себя в безопасности, меня охватили покой и доверие – точь-в-точь такие, какие излучал Спенсер Трейси. Он вел свою трехтонку осторожно, старательно объезжал выбоины, на которые обычно не обращали внимания его торопливые собратья, не жалея подвесок и собственных почек. Фамилия его была Хохолов – он выговаривал ее «Хах лов». – Закурить есть? 1 – спросил Спенсер Трейси хрипловатым голосом Спенсера Трейси, даром что по-русски. Я сказал, что не курю, и сразу же пожалел о своих словах. А он: ничего, мол, порядок (all right 2 – как выразился бы Спенсер Трейси), правильно, так и надо. Не то, что вчерашний молокосос – прежде, чем пустить меня в грузовик, тоже спросил: «а закурить есть?», а когда я сказал, что не курю, воскликнул: «Ну и чего ты тогда живешь на этом свете?». Так я узнал – в Стране Советов все время чему-нибудь учишься, – зачем живу на этом свете или, во всяком случае, зачем он живет. Если бы я сказал шоферу, что живу ради построения социализма – как пишут в передовицах – меня бы приняли за идиота. До этой дороги не доносились тяжеловесные речи, люди забывали о пропагандистских штучках, здесь не существовало никаких соревнований и т.п., только иногда, если что-нибудь ломалось или когда инженер Бжозовский, худой, прямой, точно натянутая струна, службист, докладывал, что снова что-нибудь свистнули, тогда начальник нашего участка, Василь Л яхов, безусый комсомолец в зеленой косоворотке, багровел и кричал, что это «безобразие» и что за порчу советской собственности надо привлекать. Так вот, слово «советский» не имело здесь никакого идеологического привкуса, оно означало попросту: «государственный», «общественная собственность». Дорогу строили из камней, песка и смолы, а не из слов. Назавтра, а может, через два дня, случилось так, что Хохлов сам остановился возле меня, когда я шел по обочине с ломами на плече. Широко распахнул дверцу и спросил: «Поехали?» Он запомнил меня, потому что хотя у шоссе крутилось много народу, я один носил синюю гимназическую форму. Чем объяснить его симпатию? Наверное, что-то чувствовал – чувствовал мое отношение к нему. Между людьми ведь существуют всякие излучения – не только между мужчиной и женщиной: война научила меня, что бывает на свете бескорыстная мужская дружба, с верностью, преданностью, чаще всего с восхищением. (…) Дружба с Хохловым не требовала слов, он был неразговорчив, скорее даже молчун – чего же еще ждать от сдержанного англосакса или жителя тайги – впрочем, я понятия не имею, откуда он родом, сибиряк или с Украины, эти шоферюги, официально называемые «автоколонной», являли собой сборную солянку со всего Союза, в основном русские и украинцы, – жили в бараках на базе, некоторые снимали комнаты у евреев в Буске или Ярычеве, жили, пока шла стройка, а потом их – вместе с грузовиками, выдержавшими ураганную езду по выбоинам – перебрасывали на другой конец огромного Союза, так они и мотались с участка на участок, с квартиры на квартиру. У них не было ничего своего, кроме балалайки или – иногда – баяна. Кое-кто довольствовался губной гармошкой. Не знаю, была ли у моего Спенсера Трейси семья – наверное, да, не знаю, пил ли он – наверное, иногда пил, не знаю, что он думал обо всем этом, потому что хотя иногда мы обменивались фронтовыми сводками (немцы в Дании и Норвегии, битва при Нарвике, немцы в Бельгии и Голландии, немцы в Париже), но комментировали их сдержанно, лаконично. Теперь, спустя годы, я мог бы ради красного словца сочинить какие-нибудь увлекательные диалоги, но мне не хочется. Конечно, я коечто рассказывал ему о себе, хотя он ничего не выспрашивал – такого рода техасские или сибирские молчуны охотно слушают, понимающе кивают головой, но сами в чужие дела не лезут, сказал о родителях (что остались в Варшаве), об этой гимназической форме – что значит бордовая полоска (лицейские классы), и немного о нашей жизни. Наконец я набрался храбрости и рассказал ему, что есть такой американский актер, «артист», по имени Спесер Трейси, очень на него похож. Он в ответ улыбнулся – улыбкой Спенсера Трейси. Может, не сразу мне поверил, может, подумал, что у знаменитого актера, да еще американского, не может быть такой хохлацкой рожи. Помолчав, спросил: «Актер-то хороший?» «Очень хороший». Ну и ладно. Раз хороший, то и ладно. Потом он как-то вернулся к этой теме. Его заинтересовало, какие роли играл этот мой… как его? (Спенсер Трейси – подсказал я). Ну вот, этот Спенсер – что он играет? Я назвал несколько фильмов: «Отважные капитаны», по Киплингу, там он играл рыбака, «Город мальчиков», там он был ксендзом, «Ярость», классический фильм Фрица Ланга. А еще есть такая комедия, – добавил я, – «Большие города», в которой Спенсер Трейси играет таксиста. «Шофера?» – удивился он. «Шофера», – подтвердил я. Хохолов засмеялся своим добродушным спенсеровским смехом. W.A.B., WARSZAWA 2011 139 × 202, 480 PAGES ISBN: 978-83-7747-538-6 TRANSLATION RIGHTS: W.A.B. назад к содержанию
- Page 1 and 2: НОВЫЕ КНИГИ ИЗ ПОЛЬ
- Page 3 and 4: ИЗБРАННЫЕ ПРОГРАММ
- Page 5 and 6: СОДЕРЖАНИЕ СТРАНИЦ
- Page 7 and 8: 7 - Может быть, - вздо
- Page 9: 9 В субботу, в десят
- Page 13 and 14: 13 (говорит Хавьер) Я
- Page 15 and 16: 15 Дети с первого эт
- Page 17 and 18: 17 Ты постоянно бесп
- Page 19 and 20: 19 Наконец мне откры
- Page 21 and 22: 21 Становиться член
- Page 23 and 24: 23 8 Телефон часто от
- Page 25 and 26: 25 1. МАТЬ У тебя случ
- Page 27 and 28: 27 1993: Польша в объяв
- Page 29 and 30: 29 Дине сильно за се
- Page 31 and 32: Это все от любви, се
- Page 33 and 34: 33 Говорят, что нет н
- Page 35 and 36: Июль 1989 г., Мадрид 35
- Page 37 and 38: 37 Всякая история гд
- Page 39 and 40: 39 «В ноябре 1980 года
- Page 41 and 42: 41 Мой отец уже давн
- Page 43 and 44: 43 Здание суда было
- Page 45 and 46: 45 Посетители, привл
- Page 47: ПОЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ
10<br />
ЮЗЕФ<br />
ХЕН<br />
ЮЗЕФ ХЕН (Р. 1923) – ПРОЗАИК, ЭССЕИСТ, РЕПОРТЕР, СЦЕНАРИСТ<br />
И КИНОРЕЖИССЕР. ОДИН ИЗ НАИБОЛЕЕ АВТОРИТЕТНЫХ ПОЛЬ-<br />
СКИХ АВТОРОВ СТАРШЕГО ПОКОЛЕНИЯ.<br />
Photo: Magdalena Słysz<br />
Новолипье. Лучшие годы<br />
Вот уже многие годы Юзеф Хен заслуженно пользуется славой прекрасного<br />
беллетриста, писателя, умеющего красноречиво, увлекательно<br />
и остроумно рассказывать о событиях неслыханного драматизма<br />
и об историях давно минувших лет. Не стала исключением<br />
и эта книга.<br />
«Новолипье. Лучшие годы» – повествование автобиографическое.<br />
Автор ведет рассказ о детстве в еврейском районе довоенной<br />
Варшавы, об обороне города в сентябре 1939 года и о своих военных<br />
скитаниях на территории Советского Союза. Очаровательные,<br />
живописные сценки рисуют детство и юность сына предпринимателя<br />
с улицы Сольной, еврейского ребенка, «врастающего» в польскость<br />
– с ее поликультурностью, открытостью и сердечностью<br />
– почти идиллически. И лишь печальные финалы этих автобиографических<br />
эпизодов, из которых мы узнаем о дальнейшей судьбе<br />
многочисленных родственников, учителей, соседей, ровесников,<br />
подруг, первых возлюбленных, друзей, спутников каникулярных<br />
развлечений и юношеских инициаций – судьбе трагической или туманной,<br />
заставляющей предполагать худшее – обращают светлое<br />
повествование Хена в эпитафию, а польско-еврейский мир, безвозвратно<br />
ушедший в прошлое, воспринимается как метафора судьбы<br />
центрально-европейца.<br />
Название второй повести не следует понимать буквально, хотя не<br />
стоит искать в нем и сарказм: лучшие годы – годы изгнания, военных<br />
скитаний, приключений, опасностей, но и страстей, и увлечений, пережитых<br />
спасшимся от гибели евреем, потом учеником советской<br />
школы, колхозником и наконец красноармейцем – в оккупированном<br />
Львове и его окрестностях, а затем в коммунистической России,<br />
вступившей в смертельную схватку с Германией. Хен философски,<br />
с юмором пишет о наступающей зрелости, об умении сохранить<br />
собственную «экологическую нишу» в трагически-трудные времена,<br />
и при этом никогда не опускается до мизантропии. Напротив:<br />
в этой прозе – разрушающей стереотипы, напряженной, насыщенной<br />
социальными и эмоциональными реалиями, полной лирических<br />
отступлений – мы видим триумф и красоту самой жизни.<br />
Марек Залеский<br />
назад к содержанию
Change language