Good night, ÐжеÑзи - Instytut KsiÄ Å¼ki
Good night, ÐжеÑзи - Instytut KsiÄ Å¼ki Good night, ÐжеÑзи - Instytut KsiÄ Å¼ki
НОВЫЕ КНИГИ ИЗ ПОЛЬШИ
- Page 2 and 3: ПОЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ
- Page 4 and 5: ГОД ЧЕСЛАВА МИЛОША
- Page 6 and 7: 6 ЯНУШ ГЛОВАЦКИЙ ЯН
- Page 8 and 9: 8 СТЕФАН ХВИН СТЕФА
- Page 10 and 11: 10 ЮЗЕФ ХЕН ЮЗЕФ ХЕН
- Page 12 and 13: 12 ЯЦЕК ДЕНЕЛЬ ЯЦЕК
- Page 14 and 15: 14 МАГДАЛЕНА ТУЛЛИ М
- Page 16 and 17: 16 ХУБЕРТ КЛИМКО-ДОБ
- Page 18 and 19: 18 МИХАЛ ВИТКОВСКИЙ
- Page 20 and 21: 20 ВОЙЦЕХ КУЧОК ВОЙЦ
- Page 22 and 23: 22 МИКОЛАЙ ЛОЗИНЬСК
- Page 24 and 25: 24 ХАННА КРАЛЛЬ ХАНН
- Page 26 and 27: 26 МАРИУШ ЩИГЕЛЬ МАР
- Page 28 and 29: 28 ЛИДИЯ ОСТАЛОВСКА
- Page 30 and 31: 30 ВИТОЛЬД ШАБЛОВСК
- Page 32 and 33: 32 ИОАННА БАТОР ИОАН
- Page 34 and 35: 34 МАРЦИН МИХАЛЬСКИ
- Page 36 and 37: 36 ИОАННА ОЛЬЧАК-РОН
- Page 38 and 39: 38 АНДЖЕЙ ФРАНАШЕК А
- Page 40 and 41: 40 АДАМ ЗАГАЕВСКИЙ А
- Page 42 and 43: 42 ЗЫГМУНТ МИЛОШЕВС
- Page 44 and 45: 44 ВИКТОР ХАГЕН ВИКТ
- Page 46 and 47: АДРЕСА ИЗДАТЕЛЕЙ CZA
НОВЫЕ<br />
КНИГИ<br />
ИЗ<br />
ПОЛЬШИ
ПОЛЬСКИЙ<br />
ИНСТИТУТ КНИГИ<br />
ПОЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ КНИГИ – национальное культурное учреждение.<br />
Функционирует в Кракове с января 2004 года, в 2006 году создан<br />
варшавский филиал. Основные цели деятельности Института – пропаганда<br />
польской литературы в мире, а также воспитание польского<br />
читателя и популяризация книги и чтения в стране.<br />
Зарубежная деятельность Института Книги заключается в подготовке<br />
национальных стендов польских издателей на важнейших<br />
международных книжных ярмарках, программ польских литературных<br />
презентаций, а также выступлений польских писателей на<br />
литературных фестивалях и в рамках программ пропаганды польской<br />
культуры в мире. Кроме того, Институт руководит издательской<br />
программой NEW BOOKS FROM POLAND. Она связана с подготовкой<br />
информационных материалов о польской литературе для<br />
зарубежных издателей: Институт публикует каталоги, представляющие<br />
новинки польского книжного рынка, а также листовки, посвященные<br />
творчеству отдельных польских авторов. Всего появилось<br />
уже более сорока выпусков каталогов на разных языках. Институт<br />
организует встречи и семинары для зарубежных издателей, а также<br />
переводчиков польской литературы, присуждает премию<br />
«ТРАНСАТЛАНТИК» для лучшего пропагандиста польской литературы<br />
за рубежом, поддерживает постоянную связь с издателями и переводчиками.<br />
В 2006 году Институтом была организована КОЛЛЕГИЯ ПЕ-<br />
РЕВОДЧИКОВ – программа стажировок в Кракове для переводчиков<br />
польской литературы.<br />
Важнейшая часть деятельности Института за пределами Польши –<br />
поддержка переводов польской литературы на иностранные языки<br />
и укрепление ее позиций на зарубежных книжных рынках. Именно<br />
эти цели преследует осуществляемая Институтом ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ<br />
ПРОГРАММА © POLAND. Она действует с 1999 года по образцу аналогичных<br />
иностранных программ. С момента создания программой руководит<br />
коллектив Института Книги в Кракове. На сегодняшний день<br />
предоставлено 1 300 дотаций. Благодаря данному проекту польские<br />
книги появились в переводах на сорок два языка. Программа охватывает<br />
художественную литературу и эссеистику, тексты из области<br />
гуманитарных – в широком понимании – наук (прежде всего книги, посвященные<br />
истории, культуре и литературе Польши), литературу для<br />
детей и юношества, документальную литературу.<br />
Кроме того, Институт Книги ведет интернет-портал, целиком посвященный<br />
вопросам литературы, чтения и польской книги. На сегодняшний<br />
день сайт доступен на трех языках. Портал www.bookinstitute.pl представляет<br />
информацию об текущих литературных событиях в Польше<br />
и за рубежом, новинки книжного рынка, анонсы издательств, рецензии.<br />
Кроме того, здесь можно найти более 100 биографий современных<br />
польских авторов, сведения о более, чем 900 произведениях,<br />
фрагменты произведений, эссе, адреса издательств, информацию<br />
о мероприятиях Института Книги. Другими словами, всё о польских<br />
книгах – по-польски, по-английски, по-немецки, по-русски и на<br />
иврите.
ИЗБРАННЫЕ ПРОГРАММЫ<br />
ИНСТИТУТА КНИГИ<br />
ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ ПРОГРАММА © POLAND<br />
Действует с 1999 года, по образцу аналогичных зарубежных программ.<br />
переводческая программа © poland направлена на увеличение количества<br />
переводов польской литературы за границей. Благодаря этому проекту<br />
появились переводы польских книг на сорок два языка. Программа<br />
охватывает художественную литературу и эссеистику, тексты из области<br />
гуманитарных – в широком понимании – наук (прежде всего книги,<br />
посвященные истории, культуре и литературе Польши), литературу<br />
для детей и юношества, документальную литературу. С момента создания<br />
программой руководит коллектив Института Книги в Кракове.<br />
Программа может покрывать:<br />
» до 100 % стоимости перевода произведения с польского языка на<br />
иностранный;<br />
» до 100 % стоимости приобретения авторских прав.<br />
SAMPLE TRANSLATION © POLAND<br />
Финансирует пробные переводы польских книг. Она адресована<br />
переводчикам польской литературы. В рамках программы Институт<br />
Книги оплачивает до двадцати страниц пробного перевода, который<br />
переводчик затем представляет зарубежному издателю. Заявление<br />
на дотацию подает сам переводчик, аргументируя свой выбор, прилагая<br />
план действий, библиографию своих работ и данные о стоимости<br />
перевода. Полная информация о переводческой программе © poland<br />
и sample translation © poland, список ранее предоставленных дотаций,<br />
а также бланк заявления – на интернет-страницах Института Книги –<br />
www.bookinstitute.pl<br />
КОЛЛЕГИЯ ПЕРЕВОДЧИКОВ – проект, направленный на поддержку<br />
переводчиков польской художественной литературы и эссеистики,<br />
а также документальной литературы и текстов из области гуманитарных<br />
(в широком понимании) наук. Стажировки организуются в периоды:<br />
1 марта – 31 мая (весенняя) и 15 сентября – 15 декабря (осенняя).<br />
Каждый раз Институт предоставляет две стажировки по три месяца<br />
и две по месяцу. Программа адресована только переводчикам, постоянно<br />
живущим за пределами Польши и опубликовавшим хотя бы один<br />
перевод (отдельным изданием или в периодике). Стажеру обеспечиваются:<br />
жилье, компенсация стоимости билетов, гонорар, помощь<br />
в организации встреч с издателями и писателями, связанными с текущей<br />
работой переводчика. По просьбе организаторов переводчик<br />
обязуется провести цикл мастер-классов или прочитать лекцию для<br />
студентов Ягеллонского университета.<br />
ПРЕМИЯ «ТРАНСАТЛАНТИК»<br />
«трансатлантик» – премия Института Книги для выдающихся послов<br />
польской литературы за рубежом. Ее цель – пропаганда польской<br />
литературы на мировом рынке и интеграция переводчиков польской<br />
литературы и ее пропагандистов (литературных критиков, литературоведов,<br />
деятелей культуры). Престижность премии и связанные с ней<br />
мероприятия призваны привлечь переводчиков к польской литературе,<br />
издателей – к ее публикации, а кроме того – заинтересовать зарубежного<br />
читателя в целом. Название премии отсылает к названию<br />
романа Витольда Гомбровича, чьи произведения получили мировую<br />
известность. Премия присуждается ежегодно, составляет 10.000 евро,<br />
вручаются также памятный диплом и статуэтка. На сегодняшний день<br />
лауреатами стали: Хенрик Березка, Андерс Бодегард и Альбрехт<br />
Лемпп, Ксения Старосельская, Бисерка Райчич и Пьетро Маркезани.<br />
INSTYTUT KSIĄŻKI<br />
ul. Szczepańska 1, II piętro<br />
31-011 Kraków<br />
tel.: +48 12 433 70 40<br />
fax: +48 12 429 38 29<br />
office@bookinstitute.pl<br />
ФИЛИАЛ В ВАРШАВЕ<br />
Pałac Kultury i Nauki<br />
Pl. Defilad 1, IX piętro, pok. 911<br />
00-901 Warszawa<br />
Warszawa 134, P.O. Box 39<br />
tel.: +48 22 656 63 86<br />
fax: +48 22 656 63 89<br />
warszawa@instytutksiazki.pl
ГОД<br />
ЧЕСЛАВА МИЛОША<br />
В 2011 г. исполняется сто лет со дня рождения Чеслава Милоша, польского<br />
лауреата Нобелевской премии по литературе. Появившийся на<br />
свет в Шетейне, в самом сердце литовских лесов, изгнанный оттуда<br />
в результате трагических событий XX в., он жил в Варшаве, Кракове,<br />
Париже и США, чтобы в конце столетия вернуться в Польшу.<br />
Милош был не только поэтом, прозаиком, переводчиком, известным<br />
во всем мире эссеистом, но также необыкновенно внимательным наблюдателем<br />
и свидетелем эпохи.<br />
Программа Года Милоша включает в себя новые книжные издания,<br />
конференции, дискуссии, выставки, посвященные писателю, в Польше<br />
и за границей – от Красноярска до Вильнюса, в Красногруде, Кракове,<br />
Париже, Нью-Йорке и Сан-Франциско.<br />
Чтобы лучше познакомить мир с фигурой писателя и информировать<br />
о ближайших мероприятиях в рамках Года Милоша, Институт<br />
Книги, координатор празднования Года Милоша, запускает сервис<br />
www.milosz365.eu на русском языке. Здесь вы найдете всю информацию<br />
о планируемых мероприятиях и всех инициативах, связанных<br />
с Годом Милоша, а также множество сведений о лауреате Нобелевской<br />
премии – биографию и хронологию событий его жизни, библиографию<br />
произведений и переводов, избранные тексты, интерпретации<br />
его произведений, а также многочисленные интересные фотографии,<br />
относящиеся к разным периодам его жизни.<br />
Мы надеемся, что столетие Чеслава Милоша станет импульсом к новой<br />
встрече с его произведениями, неизменно побуждающими к творческому<br />
осмыслению современного мира.
СОДЕРЖАНИЕ<br />
СТРАНИЦА<br />
6<br />
8<br />
10<br />
12<br />
14<br />
16<br />
18<br />
20<br />
22<br />
24<br />
26<br />
28<br />
30<br />
32<br />
34<br />
36<br />
38<br />
40<br />
42<br />
44<br />
46<br />
АВТОР<br />
ЯНУШ ГЛОВАЦКИЙ<br />
СТЕФАН ХВИН<br />
ЮЗЕФ ХЕН<br />
ЯЦЕК ДЕНЕЛЬ<br />
МАГДАЛЕНА ТУЛЛИ<br />
ХУБЕРТ КЛИМКО-ДОБЖАНЕЦКИЙ<br />
МИХАЛ ВИТКОВСКИЙ<br />
ВОЙЦЕХ КУЧОК<br />
МИКОЛАЙ ЛОЗИНЬСКИЙ<br />
ХАННА КРАЛЛЬ<br />
МАРИУШ ЩИГЕЛЬ<br />
ЛИДИЯ ОСТАЛОВСКАЯ<br />
ВИТОЛЬД ШАБЛОВСКИЙ<br />
ИОАННА БАТОР<br />
МАРЦИН МИХАЛЬСКИЙ, МАЦЕЙ ВАСИЛЕВСКИЙ<br />
ИОАННА ОЛЬЧАК-РОНИКЕР<br />
АНДЖЕЙ ФРАНАШЕК<br />
АДАМ ЗАГАЕВСКИЙ<br />
ЗЫГМУНТ МИЛОШЕВСКИЙ<br />
ВИКТОР ХАГЕН<br />
АДРЕСА ИЗДАТЕЛЕЙ<br />
НАЗВАНИЕ<br />
<strong>Good</strong> <strong>night</strong>, Джерзи<br />
Фройляйн Фербелин<br />
Новолипье. Лучшие годы<br />
Сатурн<br />
Итальянские лодочки<br />
Борнхольм, Борнхольм<br />
Дровосек<br />
Заговоры. Приключения в Татрах<br />
Книга<br />
Белая Мария<br />
Воскресенье, что выпало в среду<br />
Акварель<br />
Убийца из города абрикосов<br />
Японский веер. Возвращения<br />
88:1. Повести с Овечьих островов<br />
Корчак. Опыт биографии<br />
Милош. Биография<br />
Легкое преувеличение<br />
Зерно истины<br />
Длинный уик-энд
6<br />
ЯНУШ<br />
ГЛОВАЦКИЙ<br />
ЯНУШ ГЛОВАЦКИЙ (Р. 1938) – ДРАМАТУРГ, ПРОЗАИК, ФЕЛЬЕТОНИСТ,<br />
КИНОСЦЕНАРИСТ, ЧЬИ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ПЕРЕВЕДЕНЫ НА ПЯТНАД-<br />
ЦАТЬ ЯЗЫКОВ. ЖИВЕТ В НЬЮ-ЙОРКЕ.<br />
Photo: Robert Renk<br />
<strong>Good</strong> <strong>night</strong>, Джерзи<br />
Является ли новая книга Януша Гловацкого беллетризованной биографией<br />
Ежи Косиньского? Проще всего ответить утвердительно,<br />
но это будет далеко не вся правда, поскольку «<strong>Good</strong> <strong>night</strong>, Джерзи»<br />
– роман сложный, многосюжетный, фрагментарный. В центре его –<br />
действительно фигура Косиньского, но стержнем служит история<br />
работы повествователя (alter ego Гловацкого) над сценарием фильма<br />
о скандальном писателе по заказу немецкого продюсера. Именно<br />
вокруг этой оси вращаются все прочие сюжеты. Повествователь<br />
знакомит читателя с современным Нью-Йорком, ведет его за кулисы<br />
американского литературного бизнеса, демонстрирует ярмарку<br />
тщеславия с ее толпами наглых литературных агентов и честолюбивых<br />
писателей, рассказывает историю сложных отношений немецкого<br />
продюсера, его молодой русской жены и Косиньского, записывает<br />
сны героев…<br />
Почему внимание Гловацкого привлек именно Ежи Косиньский? Хотел<br />
ли он только лишь напомнить читателям о существовании этого<br />
скандального польско-еврейско-американского писателя, которого<br />
одни считают прекрасным и бескомпромиссным прозаиком,<br />
другие - аферистом и мифоманом, умело манипулировавшим окружающими<br />
ради славы? И да, и нет. К книге о Косиньском Гловацкий<br />
примеривался уже давно: когда-то он планировал написать о нем<br />
пьесу, позже работал над киносценарием. Ни один из тех проектов<br />
не был завершен, но их фрагменты вошли в «<strong>Good</strong> <strong>night</strong>, Джерзи». На<br />
сей раз повествование о Джерзи доведено до конца, хотя Гловацкий<br />
сделал это в своем духе: представив множество зачастую противоречивых<br />
точек зрения и воздержавшись от однозначной оценки фигуры<br />
Косиньского. Гловацкий написал портрет писателя, который<br />
борется со своими демонами, блуждает среди созданных им самим<br />
ролей, одновременно отчаянно пытаясь удержаться на плаву и спасти<br />
карьеру.<br />
Роберт Осташевский<br />
назад к содержанию
7<br />
– Может<br />
быть, – вздохнул Роджер, подливая нам<br />
темного чилийского вина. – Может<br />
быть… но что нового ты, собственно, надеешься<br />
о нем рассказать?<br />
Мы сидели в удобных плетеных креслах. Был октябрь, Indian Summer, что-то<br />
вроде нашего бабьего лета. Над Гудзоном поднимался туман, в котором расплывались<br />
огни Нью-Джерси, корабли уже вышли в океан. Роджер в последнее<br />
время немного поправился, но для своих семидесяти выглядел прекрасно. Его<br />
круглые водянистые глаза смотрели внимательно, а рот находился в постоянном<br />
движении – он жевал салфетки, билеты в театр и талоны на парковку, из-за<br />
чего случалось немало казусов.<br />
– Что он врал – так это мы и так знаем, – добавил Рауль. – И что практически<br />
ничего после себя не оставил – тоже.<br />
На колени к Раулю запрыгнул толстый черный котяра – и требуя ласк, принялся<br />
утаптывать лапками его живот. Рауль полностью переключился на кота,<br />
который переживал экстаз – выгибал спинку, задирал хвост и приподнимал зад.<br />
А когда Рауль покорно принялся почесывать ему попу, издал визг скорее собачий,<br />
чем кошачий.<br />
– Он безусловно был умным человеком, и даже очень. – Роджер с нежностью<br />
следил за кошачьими пируэтами. – Не исключаю, что достаточно умным, чтобы<br />
понимать: большая часть написанного им никуда не годится и при малейшем<br />
сквозняке рассыплется, точно карточный домик. – Он наклонился к Раулю и дунул<br />
коту под хвост. – Именно поэтому ему и требовался запоминающийся спектакль<br />
в финале. Помнишь, Рауль, Джерзи ведь часто говорил, что самоубийство<br />
– лучший способ продлить себе жизнь.<br />
Пару мгновений все присутствующие наблюдали за тем, что происходит<br />
с черным котом. Три других кота тоже заинтересовались этим зрелищем. Они<br />
принялись потягиваться на своих креслах и выгибать спинки.<br />
– Если так, – парировал я, – то почему вы все благоговели перед ним? Писали,<br />
что Джерзи – помесь Беккета с Достоевским, Жене и Кафкой?<br />
– Ну все, все, Майкл, хватит, – Рауль попытался сбросить кота на каменный<br />
пол, но тот цеплялся когтями за брюки. – Хватит уже, иди, черныш.<br />
Кот наконец сдался и мягко соскочил на пол.<br />
– Смотри, Роджер, кровь … снова следы когтей останутся, – пожаловался Рауль.<br />
– Почему… почему? – Рауль пожал плечами. – Милый, промой царапины<br />
перекисью водорода и принеси еще бутылку. – Он улыбнулся Раулю и проводил<br />
его нежным взглядом. Рауль, уроженец Сан Хосе, значительно младше Роджера,<br />
походкой напоминал прирученного хищного зверя. – Наверное, потому, что<br />
мир уже давно разучился отличать талант от бездарности, и ложь от правды.<br />
А может, по какой-нибудь другой причине. Может, потому, что Америка никогда<br />
прежде не знала человека, подобного Джерзи. Поэтому он нас и поимел. А теперь,<br />
насколько я понимаю, поиметь его посмертно собираешься ты, Джанус.<br />
– Минуточку, – сказал я. – Погоди-ка …<br />
– Только не обижайся. Помнишь, Рауль, у него был такой странный запах?<br />
– Словно пачули, – заметил Рауль.<br />
– Нет-нет-нет. Это не был запах пачули. А тебе никогда не приходило в голову,<br />
Джанус, что душа имеет запах? Что она может пахнуть козлом, а может – розами.<br />
Писание гласит, что создавая человека, Господь вдохнул ему в рот свой дух,<br />
но, может, в то же самое время сзади подкрался дьявол и дунул человеку в жопу.<br />
Только у меня одна просьба: не считай нас идиотами и избавь от заявлений, будто<br />
ты собираешься рассказать о нем правду.<br />
– Вот-вот, – вставил Рани. – Помни, что чем дальше от правды, тем ближе<br />
к Джерзи.<br />
Роджер покивал головой.<br />
– Так или иначе, мы желаем тебе удачи. Конечно, сразу появится толпа недовольных,<br />
которые накинутся на тебя с воплями, что они знали его лучше и вообще<br />
все было не так. Но ты не обращай внимания, потому что ты поимел Джерзи<br />
первым. Только ни на что не рассчитывай. Потому что мы не уверены, есть ли,<br />
кроме нас, в Нью-Йорке люди, которые вообще помнят, кто он такой.<br />
– Ну-ну, не преувеличивай, – сказал я.<br />
Рани открыл новую бутылку, а трое котов у наших ног присоединились к черному<br />
собрату и сбились в кучу малу – мяукающую, визжащую, царапающуюся<br />
и кусающуюся. Оргия кастратов.<br />
На следующий день погода испортилась – вдруг полило как из ведра. Но я пошел<br />
в «Барнс&Нобль» – огромный многоэтажный книжный на Бродвее, напротив<br />
Линкольн-центра – и попросил монографию о Косиньском.<br />
– О ком? Скажите, пожалуйста, по буквам, – попросил молодой продавец.<br />
Я сказал по буквам, потом повторил еще раз и еще – уже сквозь зубы. Он постучал<br />
по клавиатуре, покачал головой и сообщил:<br />
– Ничего.<br />
– Ничего?<br />
– Ничего!<br />
Я поник, преисполнился сомнений и оставил Джерзи в покое.<br />
ŚWIAT KSIĄŻKI, WARSZAWA 2010<br />
130 × 215, 320 PAGES<br />
ISBN: 978-83-247-2135-1<br />
TRANSLATION RIGHTS: ŚWIAT KSIĄŻKI<br />
RIGHTS SOLD TO: FRANCE/FAYARD,<br />
HUNGARY/EUROPA, CZECH REPUBLIC/HOST,<br />
ISRAEL/SCHOCKEN, RUSSIA/NLO<br />
назад к содержанию
8<br />
СТЕФАН<br />
ХВИН<br />
СТЕФАН ХВИН (Р. 1949) – ПИСАТЕЛЬ И ЭССЕИСТ, ЛИТЕРАТУРОВЕД,<br />
ПРОФЕССОР ГДАНЬСКОГО УНИВЕРСИТЕТА, АВТОР МНОГОЧИСЛЕН-<br />
НЫХ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ (И НЕ ТОЛЬКО) ПРОИЗВЕДЕНИЙ, ПЕРЕВЕ-<br />
ДЕННЫХ НА ДВЕНАДЦАТЬ ЯЗЫКОВ.<br />
Photo: <strong>Instytut</strong> Książki<br />
Фройляйн Фербелин<br />
Место действия – Гданьск. Время действия точно не определено:<br />
вероятно, это начало ХХ века, когда город относился к Пруссии, однако<br />
ряд мотивов отсылает как к более ранним, так и более поздним<br />
периодам мировой истории. В этом, нарисованном Хвином,<br />
фантастическом Гданьске можно разглядеть, например, провинцию<br />
Римской империи. Власть сосредоточена в руках главного прокурора<br />
Хаммельса, современного Понтия Пилата. Сюжет «Фройляйн<br />
Фербелин» отсылает ко второму пришествию Христа и его последствиям.<br />
Мессия в романе – человек, которого жители называют<br />
Нойштадтским Учителем, поскольку именно из города Нойштадта<br />
прибывает в Поморье Курт Ниманд. Он работает на верфи, борется<br />
за права судостроителей, защищает угнетенных, со временем делается<br />
проповедником и целителем. Мария Фербелин, главная героиня<br />
романа, – одна из тех, кто приходит к городской заставе слушать<br />
Учителя. Мастер – как именует его фройляйн Фербелин – исцеляет<br />
ее отца, а затем между ними вспыхивает страсть. Днем Мария дает<br />
уроки Хельмуту, сыну прокурора, ночи же проводит с возлюбленным.<br />
Поворотный пункт этой фантастической истории – теракт на<br />
Гданьском вокзале. Погибает много людей и властям нужно назвать<br />
виновника. Мастер – народный трибун, представляющий опасность<br />
для власти как светской, так и духовной (католическая «верхушка»)<br />
– оказывается просто идеальным козлом отпущения. С этого момента<br />
события в романе начинают напоминать происходившее в Иерусалиме<br />
две тысячи лет назад (Мастера задерживают, допрашивают<br />
в Гданьском Синедрионе, где председательствует местный епископ<br />
и т.д.). Возлюбленная Мастера, служащая в доме прокурора и пользующаяся<br />
его доверием, организует целую операцию по спасению<br />
Учителя. Благодаря ее любви, ловкости и решительности, Мастер<br />
в конце концов избежит распятия. Жанр «Фройляйн Фербелин» можно<br />
определить как модификацию романа идеи: синтез динамичной<br />
фабулы, элементов фантастики и морально-философского эссе.<br />
Дариуш Новацкий<br />
назад к содержанию
9<br />
В субботу,<br />
в десять часов утра, спустя несколько<br />
минут после пробуждения<br />
в комнате в мансарде, где она<br />
ночевала впервые, Марию пригласили, а точнее призвали в кабинет прокурора<br />
Хаммельса. Об этом известила ее госпожа Зонненберг, несмотря на ранний час<br />
вошедшая в спальню без стука – она раздвинула шторы и сообщила, что прокурор<br />
имеет обыкновение регулярно обсуждать успехи сына с домашними<br />
учителями, и время для такой беседы как раз наступило, поэтому через полчаса<br />
господин Хаммельс ждет Марию за завтраком.<br />
Она еще ни разу не была в кабинете на первом этаже, точно так же, как еще ни<br />
разу не разговаривала с прокурором Хаммельсом лично: более того, во время<br />
урока с Хельмутом ей подумалось, что прокурор нанимает сыну домашних учителей<br />
прежде всего потому, что не заботится о его судьбе, но уже через несколько<br />
минут после начала разговора поняла, что ошиблась.<br />
Когда она вошла в кабинет, прокурор Хаммельс сидел в кресле, держа в руках<br />
открытую книгу, которую при виде Марии не отложил в сторону, а лишь прикрыл<br />
– впрочем, не спеша, – страницы ладонью. Она успела заметить какие-то<br />
раскрашенные (преимущественно в пурпурный и фиолетовый цвета) гравюры,<br />
которые в первый момент показались ей непристойными, однако напрасно:<br />
когда прокурор поднял ладонь, Мария увидела изображения цветов или других<br />
растений, и в самом деле напоминавших части мужских и женских тел, однако<br />
с таким же успехом это могли быть амазонские бабочки или другие насекомые<br />
с притягательными для взора прозрачно-пурпурными крыльями. Этот оптический<br />
обман сбил ее с толку, и даже привел в раздражение, тем более, что сев за<br />
стол напротив прокурора, Мария поняла: впечатление, создавшееся у нее в первый<br />
день, когда она встретила прокурора Хаммельса на лестнице, оказалось<br />
совершенно ложным. Хаммельс вовсе не выглядел усталым, напротив, он сидел<br />
перед ней в распахнутой на груди белой сорочке, спокойный, раскованный,<br />
словно бы даже немного расслабленный, и только с лицом его происходило чтото<br />
неладное. Когда он наклонялся к столу, чтобы подлить ей чаю или подвинуть<br />
поближе корзинку со свежими хрустящими булочками, его слегка ассиметричное<br />
лицо казалось то добрым и располагающим к себе, то холодным и странно<br />
искаженным, словно солнце, чьи лучи проникали в комнату сквозь опущенные<br />
жалюзи, проявляло в прокуроре некие тайные черты – животного (ей было неприятно<br />
об этом думать) или даже насекомого (это слово ее пугало), но Мария<br />
побыстрее отогнала эту мысль, решив, что стала жертвой какого-то скверного<br />
обмана зрения и что не следует давать волю своим фантазиям.<br />
– Вот послушайте, что пишет автор этой книги…, – когда она села по другую<br />
сторону изящно сервированного стола, прокурор Хаммельс слегка приподнял<br />
том с гравюрами, который держал в руке. – «Не знает поражения тот, кто не борется.<br />
Поражение познает лишь тот, кто вступит в борьбу. Вот, к примеру: некто<br />
тяжко болен и изо всех сил стремится к выздоровлению. Поступая так, он<br />
опрометчиво обрекает себя на будущие страдания вследствие поражения, ибо<br />
когда болезнь одержит верх, он ощутит себя сломленным. Подобное унижение<br />
никогда не станет однако уделом того, кто не борется с болезнью, но поддается<br />
ей». Как, на ваш взгляд, – обратился он к Марии, – эти мысли разумны? – Я полагаю,<br />
что излишний страх перед возможными ошибками разрушает нас с самого<br />
детства, – ответила она нехотя, вспомнив болезнь отца; с другой стороны,<br />
девушке польстило, что прокурор Хаммельс интересуется ее мнением по такой<br />
непростой проблеме. – Ваша жена недавно умерла? – Хотя вопрос ее был неожиданным<br />
и прозвучал, пожалуй, довольно бесцеремонно, прокурор невозмутимо<br />
продолжал помешивать чай серебряной ложечкой. – Недавно. – Видите ли,<br />
ваш сын… – А вот это мы обсуждать не станем, – решительно прервал Марию<br />
прокурор, хотя с ее точки зрения, именно с этого им и следовало начать. – Ваш<br />
сын, – повторила она, – должен забыть свою мать. – Послушайте, – глаза прокурора<br />
стали холодными, – вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Ребенок<br />
должен забыть свою мать? – Ваша жена умерла. – Ну и что? – он стукнул кулаком<br />
по столу, но тут же погладил ладонью его блестящую поверхность, словно<br />
желая извиниться за удар. – Это же его мать. Какая разница, жива она или нет?<br />
– Вы ставите его в трудное положение. – А что вы предлагаете? – проговорил он<br />
сквозь зубы, словно стремясь пригасить глубоко скрытую боль. – Убить ее еще<br />
раз? Вы этого хотите? – Вам следует ее забыть, – повторила она решительно. –<br />
Если вы этого не сделаете, он погибнет. Как… – Как я – это вы хотели сказать?<br />
– Его слова вывели Марию из себя. Ей показалось, что она уткнулась в глухую<br />
стену. Прокурор же не сводил с нее глаз. – Мне кажется, вы заходите слишком<br />
далеко. – Она покачала головой, словно разговаривая с упрямым учеником. –<br />
Мы должны помочь вашему сыну, пока дело не зашло слишком далеко. Вы знаете,<br />
чтó он сказал мне во время нашей первой беседы? – Прокурор взглянул на нее<br />
равнодушно: – Что? – Будто меня наняли для того, чтобы я с вами спала. – Он<br />
расхохотался. – Серьезно? Так и сказал? – От смеха прокурор даже зажмурился,<br />
а она обиделась. – Ничего смешного, – заметила Мария, не скрывая своего недовольства.<br />
– Маленький мальчик не должен говорить такие вещи. – Почему же?<br />
– Прокурор продолжал улыбаться. – Он умнее, чем я думал. – Услышав это, Мария<br />
покраснела. – Так это правда? – Дорогая фройляйн Фербелин, – господин<br />
Хаммельс успокоился и прищурился, – вы слишком большое значение придаете<br />
словам. – Так это правда? – снова спросила Мария. – Ох, – прокурор продолжал<br />
улыбаться, но в глазах появился нехороший блеск, – вы здесь затем, чтобы<br />
учить моего сына французскому, математике и географии. Его воспитание предоставьте<br />
мне. Вы знаете, – помолчав, добавил он рассеянно, – что достаточно<br />
одного моего слова, чтобы вас арестовали за покушение на жизнь моего сына?<br />
– Но ведь это нонсенс! – вырвалось у нее, и Мария даже испугалась собственной<br />
смелости. – Вы называете мои слова нонсенсом? Вы забываетесь! – Простите, –<br />
Мария стиснула зубы и положила руки на колени, словно школьница на экзамене,<br />
хотя внутри у нее все кипело. – Я не это хотела сказать. – А впрочем, – заметил<br />
прокурор печально, – вы никогда не узнаете, зачем вас наняли. Признайтесь, вы<br />
ведь этого не ожидали?<br />
WYDAWNICTWO TYTUŁ, GDAŃSK 2011<br />
130 × 195, 320 PAGES<br />
ISBN: 978-83-89859-08-2<br />
TRANSLATION RIGHTS: WYDAWNICTWO TYTUŁ<br />
назад к содержанию
10<br />
ЮЗЕФ<br />
ХЕН<br />
ЮЗЕФ ХЕН (Р. 1923) – ПРОЗАИК, ЭССЕИСТ, РЕПОРТЕР, СЦЕНАРИСТ<br />
И КИНОРЕЖИССЕР. ОДИН ИЗ НАИБОЛЕЕ АВТОРИТЕТНЫХ ПОЛЬ-<br />
СКИХ АВТОРОВ СТАРШЕГО ПОКОЛЕНИЯ.<br />
Photo: Magdalena Słysz<br />
Новолипье. Лучшие годы<br />
Вот уже многие годы Юзеф Хен заслуженно пользуется славой прекрасного<br />
беллетриста, писателя, умеющего красноречиво, увлекательно<br />
и остроумно рассказывать о событиях неслыханного драматизма<br />
и об историях давно минувших лет. Не стала исключением<br />
и эта книга.<br />
«Новолипье. Лучшие годы» – повествование автобиографическое.<br />
Автор ведет рассказ о детстве в еврейском районе довоенной<br />
Варшавы, об обороне города в сентябре 1939 года и о своих военных<br />
скитаниях на территории Советского Союза. Очаровательные,<br />
живописные сценки рисуют детство и юность сына предпринимателя<br />
с улицы Сольной, еврейского ребенка, «врастающего» в польскость<br />
– с ее поликультурностью, открытостью и сердечностью<br />
– почти идиллически. И лишь печальные финалы этих автобиографических<br />
эпизодов, из которых мы узнаем о дальнейшей судьбе<br />
многочисленных родственников, учителей, соседей, ровесников,<br />
подруг, первых возлюбленных, друзей, спутников каникулярных<br />
развлечений и юношеских инициаций – судьбе трагической или туманной,<br />
заставляющей предполагать худшее – обращают светлое<br />
повествование Хена в эпитафию, а польско-еврейский мир, безвозвратно<br />
ушедший в прошлое, воспринимается как метафора судьбы<br />
центрально-европейца.<br />
Название второй повести не следует понимать буквально, хотя не<br />
стоит искать в нем и сарказм: лучшие годы – годы изгнания, военных<br />
скитаний, приключений, опасностей, но и страстей, и увлечений, пережитых<br />
спасшимся от гибели евреем, потом учеником советской<br />
школы, колхозником и наконец красноармейцем – в оккупированном<br />
Львове и его окрестностях, а затем в коммунистической России,<br />
вступившей в смертельную схватку с Германией. Хен философски,<br />
с юмором пишет о наступающей зрелости, об умении сохранить<br />
собственную «экологическую нишу» в трагически-трудные времена,<br />
и при этом никогда не опускается до мизантропии. Напротив:<br />
в этой прозе – разрушающей стереотипы, напряженной, насыщенной<br />
социальными и эмоциональными реалиями, полной лирических<br />
отступлений – мы видим триумф и красоту самой жизни.<br />
Марек Залеский<br />
назад к содержанию
11<br />
1<br />
Курсивом выделены слова, данные автором по-русски.<br />
2<br />
В порядке (англ.).<br />
Теперь<br />
о Спенсере Трейси. Я уже говорил, что познакомился<br />
с ним в самом начале, еще весной. Я стоял<br />
на обочине шоссе, петлявшего среди складок<br />
чернозема, на плече лежали два тяжелых лома. Я махал водителям грузовиков,<br />
с грохотом и ревом проносившихся мимо, но ни один не остановился. Вечно<br />
они, гады, спешат. С ломами на плече я двинулся вперед, переживая, что окончательно<br />
доконаю на каменистой дороге свои варшавские ботинки. И именно<br />
тогда, когда я подумал, что мир жесток и бессердечен, и мне – такому, каким<br />
я уродился, – нипочем с ним не сладить, рядом возник старый «зис» – плавно,<br />
без визга, притормозил, и из кабины показалась золотоволосая голова Спенсера<br />
Трейси. Хорошее мужское лицо, грубые черты, резкие и пробуждающие<br />
доверие, серые глаза со светлыми ресницами и бровями, взгляд испытующий<br />
и, несмотря на улыбку, немного обеспокоенный. Он! Правда, он! Здесь, на этой<br />
дороге! Конечно, это невозможно, я знаю. Ну и что?.. Может, это какая-нибудь<br />
новая роль, реинкарнация? Да нет, что за ерунда! Я понимал, что наклонившийся<br />
ко мне мужчина – простой русский шоферюга, однако когда он молча,<br />
жестом пригласил меня в свою кабину, я вдруг почувствовал себя в безопасности,<br />
меня охватили покой и доверие – точь-в-точь такие, какие излучал Спенсер<br />
Трейси. Он вел свою трехтонку осторожно, старательно объезжал выбоины,<br />
на которые обычно не обращали внимания его торопливые собратья, не жалея<br />
подвесок и собственных почек. Фамилия его была Хохолов – он выговаривал ее<br />
«Хах лов».<br />
– Закурить есть? 1 – спросил Спенсер Трейси хрипловатым голосом Спенсера<br />
Трейси, даром что по-русски.<br />
Я сказал, что не курю, и сразу же пожалел о своих словах. А он: ничего, мол, порядок<br />
(all right 2 – как выразился бы Спенсер Трейси), правильно, так и надо. Не то,<br />
что вчерашний молокосос – прежде, чем пустить меня в грузовик, тоже спросил:<br />
«а закурить есть?», а когда я сказал, что не курю, воскликнул: «Ну и чего ты тогда<br />
живешь на этом свете?». Так я узнал – в Стране Советов все время чему-нибудь<br />
учишься, – зачем живу на этом свете или, во всяком случае, зачем он живет.<br />
Если бы я сказал шоферу, что живу ради построения социализма – как пишут<br />
в передовицах – меня бы приняли за идиота. До этой дороги не доносились тяжеловесные<br />
речи, люди забывали о пропагандистских штучках, здесь не существовало<br />
никаких соревнований и т.п., только иногда, если что-нибудь ломалось или<br />
когда инженер Бжозовский, худой, прямой, точно натянутая струна, службист,<br />
докладывал, что снова что-нибудь свистнули, тогда начальник нашего участка,<br />
Василь Л яхов, безусый комсомолец в зеленой косоворотке, багровел и кричал,<br />
что это «безобразие» и что за порчу советской собственности надо привлекать.<br />
Так вот, слово «советский» не имело здесь никакого идеологического привкуса,<br />
оно означало попросту: «государственный», «общественная собственность».<br />
Дорогу строили из камней, песка и смолы, а не из слов.<br />
Назавтра, а может, через два дня, случилось так, что Хохлов сам остановился<br />
возле меня, когда я шел по обочине с ломами на плече. Широко распахнул дверцу<br />
и спросил: «Поехали?» Он запомнил меня, потому что хотя у шоссе крутилось<br />
много народу, я один носил синюю гимназическую форму. Чем объяснить его<br />
симпатию? Наверное, что-то чувствовал – чувствовал мое отношение к нему.<br />
Между людьми ведь существуют всякие излучения – не только между мужчиной<br />
и женщиной: война научила меня, что бывает на свете бескорыстная мужская<br />
дружба, с верностью, преданностью, чаще всего с восхищением. (…) Дружба<br />
с Хохловым не требовала слов, он был неразговорчив, скорее даже молчун – чего<br />
же еще ждать от сдержанного англосакса или жителя тайги – впрочем, я понятия<br />
не имею, откуда он родом, сибиряк или с Украины, эти шоферюги, официально<br />
называемые «автоколонной», являли собой сборную солянку со всего Союза,<br />
в основном русские и украинцы, – жили в бараках на базе, некоторые снимали<br />
комнаты у евреев в Буске или Ярычеве, жили, пока шла стройка, а потом их – вместе<br />
с грузовиками, выдержавшими ураганную езду по выбоинам – перебрасывали<br />
на другой конец огромного Союза, так они и мотались с участка на участок,<br />
с квартиры на квартиру. У них не было ничего своего, кроме балалайки или –<br />
иногда – баяна. Кое-кто довольствовался губной гармошкой. Не знаю, была ли<br />
у моего Спенсера Трейси семья – наверное, да, не знаю, пил ли он – наверное,<br />
иногда пил, не знаю, что он думал обо всем этом, потому что хотя иногда мы обменивались<br />
фронтовыми сводками (немцы в Дании и Норвегии, битва при Нарвике,<br />
немцы в Бельгии и Голландии, немцы в Париже), но комментировали их<br />
сдержанно, лаконично. Теперь, спустя годы, я мог бы ради красного словца сочинить<br />
какие-нибудь увлекательные диалоги, но мне не хочется. Конечно, я коечто<br />
рассказывал ему о себе, хотя он ничего не выспрашивал – такого рода техасские<br />
или сибирские молчуны охотно слушают, понимающе кивают головой, но<br />
сами в чужие дела не лезут, сказал о родителях (что остались в Варшаве), об этой<br />
гимназической форме – что значит бордовая полоска (лицейские классы), и немного<br />
о нашей жизни. Наконец я набрался храбрости и рассказал ему, что есть<br />
такой американский актер, «артист», по имени Спесер Трейси, очень на него<br />
похож. Он в ответ улыбнулся – улыбкой Спенсера Трейси. Может, не сразу мне<br />
поверил, может, подумал, что у знаменитого актера, да еще американского, не<br />
может быть такой хохлацкой рожи. Помолчав, спросил: «Актер-то хороший?»<br />
«Очень хороший». Ну и ладно. Раз хороший, то и ладно. Потом он как-то вернулся<br />
к этой теме. Его заинтересовало, какие роли играл этот мой… как его?<br />
(Спенсер Трейси – подсказал я). Ну вот, этот Спенсер – что он играет? Я назвал<br />
несколько фильмов: «Отважные капитаны», по Киплингу, там он играл рыбака,<br />
«Город мальчиков», там он был ксендзом, «Ярость», классический фильм Фрица<br />
Ланга. А еще есть такая комедия, – добавил я, – «Большие города», в которой<br />
Спенсер Трейси играет таксиста. «Шофера?» – удивился он. «Шофера», – подтвердил<br />
я. Хохолов засмеялся своим добродушным спенсеровским смехом.<br />
W.A.B., WARSZAWA 2011<br />
139 × 202, 480 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7747-538-6<br />
TRANSLATION RIGHTS: W.A.B.<br />
назад к содержанию
12<br />
ЯЦЕК<br />
ДЕНЕЛЬ<br />
ЯЦЕК ДЕНЕЛЬ (Р. 1980) – ПОЭТ, ПРОЗАИК, ПЕРЕВОДЧИК, ЗНАТОК<br />
АНГЛИЙСКОЙ ПОЭЗИИ, ХУДОЖНИК. ЛАУРЕАТ МНОГОЧИСЛЕННЫХ<br />
ПРЕМИЙ, СЧИТАЮЩИЙСЯ ОДНИМ ИЗ ИНТЕРЕСНЕЙШИХ ПРЕДСТА-<br />
ВИТЕЛЕЙ МОЛОДОГО ПОКОЛЕНИЯ.<br />
Photo : Emilian Snarski<br />
Сатурн. Черные картины<br />
из жизни мужчин Гойя<br />
«Сатурн» – блестящее, многоплановое произведение, в которой<br />
задействовано сразу несколько повествовательных схем. Прежде<br />
всего, перед нами современный биографический роман, посвященный<br />
фигуре и творчеству Франсиско Гойи. Вместе с тем, равноправным<br />
героем повествования является человек, практически не<br />
знакомый сегодняшнему читателю – единственный сын гениального<br />
художника, Хавьер. Наконец в какой-то момент на сцене появляется<br />
и третий персонаж – Мариано, сын Хавьера и внук Франсиско.<br />
Таким образом, в «Сатурне» доминирует литературный вымысел,<br />
свободно оперирующий фактическим материалом, который можно<br />
найти в биографиях великого испанца и трудах, посвященных его<br />
эпохе. Кроме того, это и семейная сага, эмоциональный стержень<br />
которой представляют эдипов комплекс и драма нереализованного<br />
отцовства. «Сатурн» – также и универсальная повесть о художнике,<br />
временами обращающаяся в искусствоведческое эссе. Кроме<br />
того, в сюжетную канву врезаются многочисленные экфрасисы<br />
(литературные описания художественных полотен), с одной стороны,<br />
выполняющие функцию контрапункта, с другой – служащие<br />
комментарием к происходящему. Все эти жанры и смысловые поля<br />
сходятся в одной точке – попытке постичь наиболее загадочное<br />
произведение Гойи: цикл фресок, известный под названием «черные<br />
картины». Яцек Денель, по его собственным словам, исходит из<br />
гипотезы, что автором этого позднего цикла на самом деле является<br />
сын Гойи, который – уже после смерти отца – воплотил в «Черных<br />
картинах» семейную историю и отразил сложнейшие отношения<br />
с Франсиско – деспотом, сластолюбцем и мифоманом. Другими<br />
словами, в одной из картин, озаглавленной «Сатурн, пожирающий<br />
собственных детей», Хавьер запечатлел самого себя. Не совсем понятно,<br />
каким образом удалось сильному и деспотичному отцу «сожрать»<br />
сына – именно поэтому автор и предпринимает своего рода<br />
литературное «расследование». Одна из наиболее оригинальных<br />
версий – «открытие» бурного гомосексуального романа Франсиско<br />
Гойи: возможно, дело в том, что сын – неудачник и меланхолик, отрешившийся<br />
от радостей жизни – не позволил художнику окончательно<br />
покончить с гомоэротическими пристрастиями. Это лишь одна<br />
из гипотез. Подобных загадок в книге множество, а сам писатель<br />
далек от прямолинейных выводов.<br />
Дариуш Новацкий<br />
назад к содержанию
13<br />
(говорит Хавьер)<br />
Я появился на свет на улице Разочарования. Лишь в возрасте восьми или десяти<br />
лет, спрятавшись однажды в кладовой, я услыхал, как наша кухарка объясняет<br />
точильщику историю этого названия: давным-давно четверо махо 1 гнались по<br />
нашей улице за юной красавицей – вот тут, прямо под окнами нашего дома, который<br />
в то время еще не был построен, вдоль витрин лавочки с духами и золотыми<br />
медальонами, которая еще не открылась и в которой еще не воцарился старый<br />
дон Фелициано, да что там, он еще тогда и не родился; так вот, стало быть, бежала<br />
эта девушка – о-о-о, как она бежала! – а эти махо гнались за ней – о-о-о, как<br />
они гнались! – и вот, наконец, настигли; и такая страсть кипела в этих парнях,<br />
что они изорвали на девушке платье, содрали мантилью и шаль, скрывавшую<br />
лицо – и застыли, словно изваяния. Потому что из-под атласа и камчатой ткани<br />
показалось зловонное тело, обтянутый высохшей кожей череп с оскаленными<br />
желтыми зубами. Махо бросились наутек, а тело мгновенно обратилось в прах,<br />
вместе со всеми ленточками и оборками. С тех пор улицу и прозвали улицей Разочарования.<br />
Так рассказывала кухарка: подбоченясь, она стояла, румяная, озаряемая<br />
снопами искр (я подглядывал из кладовой в замочную скважину) перед<br />
точильщиком, а тот, не знавший этой истории, поскольку был не из Мадрида, по<br />
очереди прикладывал к колесу ножи и ножницы, поддакивая и что-то приговаривая<br />
в паузах между скрежетом металла. Но я глубоко убежден, что отец – даже<br />
если и не сказал этого, даже если не произнес эти слова среди прочих проклятий,<br />
которые обрушивал на меня – всегда считал, что улица называется так потому,<br />
что на ней появился на свет я, Хавьер – в этом доме, в алькове на втором<br />
этаже, в квартире портретиста и заместителя директора Королевской мануфактуры<br />
гобеленов Санта Барбара, а в скором будущем королевского художника<br />
Франсиско де Гойя-и-Лусьентес.<br />
(говорит Франсиско)<br />
К тому моменту, когда Хавьер появился на свет – еще на Калье де Десенганьо<br />
– старшие дети уже умерли; и первенец, Антонио, и второй сын, Эусебио, и малыш<br />
Винсенте, и Франсиско, и Херменгильда; Марии дель Пилар 2 не помогло<br />
даже имя Сарагосской Девы, опеке которой мы вверили свое дитя. Я никогда не<br />
рассказывал Хавьеру – потому что в то время старался не баловать детей, желая<br />
воспитать сына настоящим мужчиной, не то, что теперь, когда я стал мягкосердечен<br />
– старый гриб, слезливый дождевик, ко всему прочему еще и глухой, как<br />
пень, что очень кстати, когда вокруг визжит детвора – так вот, я так и не рассказал<br />
Хавьеру о том, что когда Ла Пепа, родив его, лежала в постели – измученная,<br />
черные локоны приклеились к потному лбу, на котором падавший из окна свет<br />
словно бы нарисовал свинцовыми белилами большое пятно – я бросился в город<br />
и кричал всем знакомым и незнакомым, что нет в Мадриде ничего и никого<br />
прекраснее моего мальчика.<br />
Потом мы делали еще попытки, полагая, что Хавьер недолго задержится на этом<br />
свете. Моя, светлой памяти, супруга, Хосефа Байеу, или попросту Ла Пепа, если<br />
не наряжалась, то лежала в постели – или в родах, или с очередным кровотечением<br />
после очередного выкидыша, в точности как королева Мария-Луиза –<br />
один мертвый ребенок за другим. Как-то я даже попробовал сосчитать – вышло<br />
два десятка. Но выжил, увы, только Хавьер. К сожалению только и к сожалению,<br />
Хавьер.<br />
(…)<br />
рядом и они «вместе творят». Он легким движением руки что-нибудь рисует<br />
– отнюдь не всегда, кстати, это картинки, подходящие для ребенка ее возраста<br />
(даже учитывая, что мать у Росарио вертихвостка, и девочка много чего в жизни<br />
повидала), а она неумело пытается копировать. Тут у нее кривая вместо прямой,<br />
там – прямая вместо кривой, но главное – все линии скучные. Скучные, однообразные,<br />
невыразительные. Потом старик берет другой лист и – я так и вижу<br />
это – бормоча что-то себе под нос, он ведь вечно что-то бормотал, во всяком<br />
случае, с тех пор, как стал глохнуть, одним росчерком превращает бумагу в картинку:<br />
волшебница летящая со скакалкой, старый рогоносец с молодой женушкой<br />
(отцу и невдомек, что получился автопортрет), висельник в петле, словом:<br />
идеальная картинка, на которую моментально найдутся покупатели. И протягивает<br />
своему ублюдку. А девочка, моргая, суетясь возле него на стульчике,<br />
беспрерывно улыбаясь и высовывая маленький язычок (как у ящерицы – небось,<br />
материно наследство), «кладет тени»: своим тупым карандашом штрихует<br />
складки платья, фрагменты фона, шевелюры. А старик командует – «светлее»,<br />
«темнее», «светлее». И трудясь так, чрезвычайно довольные собой и друг другом,<br />
они превращают произведение искусства в мазню, из которой разве что<br />
самокрутки делать.<br />
(говорит Франсиско)<br />
Хорошо мне тут – во Франции, хоть и плохо мне тут – в старости. Когда солнце<br />
светит ярко (пусть и не так ярко, как в Мадриде), глаза видят лучше, и я сажусь<br />
рисовать. Большие полотна мне уже не осилить, впрочем, я и хожу-то с трудом<br />
– есть здесь один молодой человек, бежавший из Испании, де Бругада, он проводит<br />
с нами много времени и сопровождает меня на прогулках, и даже приноровился<br />
со мной разговаривать – не так, как прежде, при помощи записок, которые<br />
мне трудно читать, а руками, по системе Боне. Позавчера я его отругал за это,<br />
а то размахивает лапами, словно желает продемонстрировать всем и каждому,<br />
что старик Гойя не только едва клешнями шевелит, так еще и глух, глух, глух, как<br />
пень, как камень, как кисть, как замок, как куча старых тряпок, оживляемых при<br />
помощи черной магии. От меня, видимо, воняет мочой, потому что с мочевым<br />
пузырем проблемы, но сам я этого не замечаю – нос уже не тот, что чуял проходившую<br />
мимо окна сочную «киску»… вижу только, как окружающие морщатся,<br />
стоит мне подойти поближе, причем, боясь меня обидеть, они делают вид,<br />
что все в порядке, что еще более унизительно. Я ношу три пары очков. Три пары<br />
очков на одном носу. Отнюдь не самом крупном. Зрение меня подводит, рука<br />
тоже. Всего мне недостает – кроме воли.<br />
(говорит Хавьер)<br />
Хорошо ему там – во Франции. Все так говорят. Сидит себе, вдовец, сбежавший<br />
от могилы жены, довольный старый лис, разжиревший барсук, седой глухарь,<br />
малюет всякую ерунду, какие-то финтифлюшки, миниатюрки на слоновой кости,<br />
картинки; Леокадия готовит ему еду, заботится, яблочки на кусочки нарезает<br />
– собственноручно, потому что из рук служанки ему, видите ли, невкусно,<br />
– а после отдается кому попало, благо, возможностей в Бордо предостаточно:<br />
недавно, говорят, с каким-то немцем связалась, который и знать не знает, что она<br />
вовсе не такая weiss 3 , какой хочет казаться. Росарио – ах, прошу прощения, Божья<br />
коровка, он ведь называет ее исключительно «Божьей коровкой» – сидит<br />
1<br />
Махо – испанские щёголи из простонародья в 18-19 вв. Служили излюбленным объектом<br />
изображения Гойи.<br />
2<br />
букв. «Столбовая Мария» (по легенде, когда апостол Иаков проповедовал в Сарагосе,<br />
над колонной, стоящей на берегу реки Эбро, он увидел образ Девы Марии. Впоследствии на<br />
этом месте был построен собор Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар).<br />
3<br />
Здесь – белая и пушистая. Игра слов: фамилия Леокадии, матери внебрачной дочери Гойя<br />
– Вейсс (нем. «weiss» – «белый»).<br />
W.A.B., WARSZAWA 2011<br />
123 × 195, 272 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7414-927-3<br />
TRANSLATION RIGHTS: W.A.B.<br />
RIGHTS SOLD TO: HOLLAND/MARMER<br />
назад к содержанию
14<br />
МАГДАЛЕНА<br />
ТУЛЛИ<br />
МАГДАЛЕНА ТУЛЛИ (Р. 1955) – ПИСАТЕЛЬНИЦА И ПЕРЕВОДЧИЦА<br />
(В ЧАСТНОСТИ, МАРСЕЛЯ ПРУСТА И ИТАЛО КАЛЬВИНО), ЧЬИ<br />
КНИГИ ИЗДАНЫ НА ОДИННАДЦАТИ ЯЗЫКАХ.<br />
Photo: Kasia Kobel<br />
Итальянские лодочки<br />
Детство, чей свет спустя годы золотит нашу память, чаще всего<br />
представляется краем утраченного счастья. Но только не в прозе<br />
Магдалены Тулли: здесь это - кошмар. Повествовательница – из<br />
детей жертв Холокоста, ее судьба подобна судьбе героя комикса<br />
«Маус» Арта Шпигельмана: если тот стал невольной жертвой уцелевшего<br />
в лагере отца, то героиня Тулли – жертва матери, также<br />
бывшей узницы Освенцима. О прошлом семьи и судьбах родственников<br />
повествовательница узнает спустя многие годы – от умирающей<br />
матери, все более отдаляющейся, погружающейся в болезнь<br />
Альцгеймера.<br />
В результате родились поразительные, написанные холодным, прозрачным,<br />
точным языком рассказы. Это траур по матери, но еще<br />
более – по собственному – отнятому – детству. Это попытка справиться<br />
с доставшейся по наследству травмой, со страхами, которые<br />
порождают все новые идиосинкразии. Лекарством, помогающим<br />
благополучно преодолеть минное поле искореженной памяти,<br />
становится ирония. Повествовательница, мать двух подрастающих<br />
сыновей, оказывается заложницей маленькой девочки. Будучи солидарна<br />
с ней, она ничем не может ей помочь, однако может помочь<br />
– себе. Еще одно подтверждение старой истины, которая гласит, что<br />
ребенок – отец взрослого.<br />
В прозе Тулли мы видим отчужденность маленькой девочки, предоставленной<br />
самой себе родителями – отцом-итальянцем, который<br />
разрывается между Миланом и Варшавой, и матерью, чьи эмоции<br />
остались за колючей проволокой. С ее двуязычием, непривычной<br />
для польского уха, не склоняющейся фамилией, неопрятной, хотя<br />
и дорогой одеждой, необщительностью и неуверенностью, она легко<br />
становится жертвой сверстников. Образ школы в этой прозе –<br />
метафора тоталитарной системы, жизни всего польского общества<br />
в период холодной войны. И, как всегда у Туллии, метафора оказывается<br />
весомее факта.<br />
Марек Залеский<br />
назад к содержанию
15<br />
Дети<br />
с первого этажа редко играли во дворе. Только в теплые<br />
дни, если были не в детском саду и не на каникулах. Но<br />
даже когда они там гуляли, я бы не смогла их услышать<br />
сквозь закрытую балконную дверь. Как-то раз мы пили чай после обеда, день<br />
выдался теплый, и балкон был открыт.<br />
– Я не очень люблю детей, – спокойно призналась моя мать. – Они такие шумные,<br />
когда играют. Излишнее веселье всегда меня утомляло.<br />
Чай, наверное, был очень горячим, обжигал губы, только так мать могла быть<br />
уверена, что действительно его пьет. Двоюродная сестра, к которой она обращалась,<br />
уже не имела возможности ответить ей лично. От ее имени я покивала<br />
головой. Я понимала, что не стоит навязывать матери даты и факты. Даты ничего<br />
для нее не значили, истина не имела никакой ценности. Я понимала, что главное<br />
в этом всем – я. Я появилась в ее жизни совсем недавно, в роли домработницы,<br />
которая в случае чего может сыграть и кого-нибудь еще. Для меня главным было<br />
сориентироваться, кем я являюсь в ту или иную минуту. Я осторожно прощупывала<br />
почву, старалась приспособиться, опираясь, правда, на личный опыт, но<br />
ненавязчиво и деликатно, насколько это возможно.<br />
– Да, дети бывают утомительными.<br />
– Тебе было сложно, когда они были маленькими. С двумя всегда еще сложнее.<br />
Уж она-то знает. Ведь она не справлялась даже с одним, причем с самого начала.<br />
Когда дети маленькие, жизнь не легкой не бывает. Но зато она пролетает<br />
быстро, все быстрее, неудержимо стремится от прежних проблем к новым. В то<br />
время мои мальчики были уже большими. Оба изучали математику.<br />
– Мальчики? – мать замолчала, сбитая с толку. Она бы голову дала на отсечение,<br />
что это были де... Мать замолчала и внимательно посмотрела на меня. Ей<br />
пришлось допустить, что в моей памяти также наступило землетрясение. Быть<br />
может, ее содержимое гниет в той же мгле, что и ее? Иначе как я могла так ошибиться<br />
– насчет своих девочек?<br />
– Но когда тебя привезли в лагерь.... – начала она, помолчав.<br />
Если бы моя мать ни с того, ни с сего плеснула мне в лицо горячим чаем, я не<br />
была бы более удивлена, потрясена, выбита из колеи. В лагерь! Она запихала<br />
меня туда походя, явно не придавая этому особого значения. Что ж, лагерь –<br />
обычное дело... Роль, которую она предназначила для меня в тот день, оказалась<br />
мне не по плечу. Я бы охотно сбежала, но куда? Бежать было некуда, мы сидели<br />
за столом вдвоем, пили чай. Лагерь попал в мое прошлое, мое прошлое попало<br />
в лагерь. Туда, где люди перестают быть людьми и превращаются в жертвы,<br />
в обезличенную, анонимную толпу жертв, жизнь и смерть которых зависит от<br />
каприза какого-нибудь хама в форме – скажем, красавца-меломана, который<br />
после службы пишет письма матери или, может, невесте. Ботинки и чемоданы<br />
потом выставят в музее, разрешения никто не спросит, ибо спрашивать уже не<br />
у кого. Нет, я не желала быть жертвой. До сих пор в моей биографии не случалось<br />
подобных пятен. Меня унижали – это да. Но не до такой степени. Я выросла<br />
в стране, в которой унижение являлось основным способом коммуникации власти<br />
с гражданами – в школах, на работе, в учреждениях и домах отдыха. Больше<br />
унижения я была проглотить уже не в состоянии. И если, несмотря на это, я все<br />
же чувствовала, что моя жизнь чего-то стоит, то это потому, что она не зависела<br />
от каприза этого хама в мундире. Пройди я еще и через это, стала бы никем. И не<br />
знаю, что бы мне пришлось потом делать, чтобы снова обрести лицо. Сжать кулаки?<br />
Скривить губы в презрительной гримасе? И то, и другое – ловушка, ведь<br />
человек ненавидит, в сущности, самого себя, самого себя презирает. Этим все<br />
кончается.<br />
– В какой лагерь? – прервала я ее. Надо было потребовать, чтобы она немедленно<br />
выпустила меня из него. Но как? Ведь от нее ничего не зависело. Она не<br />
встречала транспорты. Не была функционеркой. У нее не было там никаких –<br />
абсолютно никаких – прав. Мое требование просто абсурдно. За этой проволокой<br />
сидят десять тысяч человек, ничем не хуже меня, заметьте. Столь же невиновных<br />
или виновных – это как посмотреть. Через ворота не выйдет никто<br />
– только через трубу, вместе с дымом. Разве что можно еще броситься на колючую<br />
проволоку. По ней пропущен ток, электричество подарит чистую быструю<br />
свободу, но за нее придется сразу отдать жизнь. Я была готова на все. – Меня<br />
никогда не привозили ни в какой лагерь. Как меня могли туда привезти? Я же<br />
родилась после войны!<br />
По ее расчетам я должна была быть старше ее лет на пять. От волнения мой<br />
голос звучал еще менее убедительно. Тем более, что за последнее время мне довелось<br />
побывать столь разными персонажами, почти все из которых... На этот<br />
раз моя мать посмотрела на меня без всякой неприязни. То, что я бунтую против<br />
очевидных фактов, ее не удивило. О да, она прекрасно понимала, почему мне<br />
оставалось только отпираться. А вздор, который я решилась обнародовать, был<br />
довольно основательным.<br />
– Ну-ну... – сказала она. И покачала головой.<br />
WYDAWNICTWO NISZA, WARSZAWA 2011<br />
135 × 208, 144 PAGES<br />
ISBN: 978-83-62795-09-3<br />
TRANSLATION RIGHTS: WYDAWNICTWO NISZA<br />
назад к содержанию
16<br />
ХУБЕРТ<br />
КЛИМКО-ДОБЖАНЕЦКИЙ<br />
ХУБЕРТ КЛИМКО-ДОБЖАНЕЦКИ (Р. 1967) ПИСАТЕЛЬ, ДО СЕЙ ПОРЫ<br />
ОПУБЛИКОВАНО ШЕСТЬ КНИГ ЕГО ПРОЗЫ. ШЕСТЬ ЛЕТ ПРОЖИВАЛ<br />
В ИСЛАНДИИ, В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ ЖИВЕТ ПОД ВЕНОЙ.<br />
Photo : Gunnar<br />
Борнхольм, Борнхольм<br />
На сей раз Хуберт Климко-Добжанецкий, до сих пор известный читателю<br />
как автор блестящих рассказов и коротких повестей, замахнулся<br />
на сюжет более масштабный. В результате получился<br />
достаточно интересный роман. Повествование ведется в двух измерениях.<br />
Одна сюжетная линия знакомит нас с историей немца<br />
Хорста Бартлика, самого что ни на есть обычного учителя биологии,<br />
который во время II Мировой войны попадает на остров Борнхольм.<br />
Второй сюжет связан с недавним прошлым и представляет собой<br />
ряд монологов: мужчина высказывает погруженной в кому матери<br />
всё, в чем раньше не решался ей признаться. Что связывает эти два<br />
повествовательных пласта?<br />
Гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Во время<br />
войны у Бартлика возник роман с датчанкой, которая от него забеременела.<br />
Итак, Хорст Бартлик – дедушка мужчины, произносящего<br />
монологи, о чем тот даже не подозревает. У обоих непростые отношения<br />
с женщинами. Немца буквально терроризирует фригидная<br />
жена. Он не любит ее, мучается, но не может бросить из-за детей.<br />
Лишь во время войны, на Борнхольме, он вновь ощущает себя настоящим<br />
мужчиной. Датчанин же тщетно пытается освободиться от<br />
давления матери-одиночки, стремящейся подчинить себе всю его<br />
жизнь. Он мечтает создать полноценную, счастливую семью, но терпит<br />
одно фиаско за другим.<br />
Климко-Добжанецкий в очередной раз повествует о метаниях людей,<br />
которые не могут найти себе места, построить нормальные отношения<br />
с окружающими – людей одиноких, несчастных, терзаемых<br />
страстями. Благодаря дару рассказчика, которым обладает автор,<br />
портреты обоих главных героев получились яркими и выпуклыми.<br />
Тем более, что Климко-Добжанецкий рисует их в характерном для<br />
себя горько-ироническом стиле.<br />
Роберт Осташевский<br />
назад к содержанию
17<br />
Ты<br />
постоянно беспокоилась о моем здоровье. Наверное, матери так<br />
уж устроены – им хочется всю жизнь защищать то, что они девять<br />
месяцев носили в себе. Защищать даже тогда, когда это не требуется.<br />
Мне кажется, я болел, как все дети, не больше. А тебе, вероятно, казалось, что<br />
я болею слишком редко – может, поэтому ты и пыталась меня убить. Я тогда был<br />
уверен, что ты убиваешь меня всеми этими лишними, ненужными лекарствами.<br />
Доктор ведь их не прописывал, верно? Один раз он велел мне как следует пропотеть,<br />
полежать в постели и побольше пить. А ты решила поставить банки… Сожгла<br />
мне спину. И даже не попросила прощения, хотя ведь, наверное, понимала,<br />
что причинила мне вред. Но ты была слишком самолюбива, чтобы извиняться.<br />
Прощения ты не просила никогда и ни у кого – слово «извини» вообще отсутствовало<br />
в твоем лексиконе. Интересно, почему некоторые люди не умеют этого<br />
делать – словно просто забывают нужное слово?<br />
Помнишь, как я ходил с огромными волдырями на спине? Ну, разумеется,<br />
помнишь. Ты разыгрывала сестру милосердия. Советовала не облокачиваться<br />
на спинку стула, а то пузыри лопнут и будет еще больнее. А когда они наконец<br />
лопнули – то-то была для тебя радость, ведь на эти дырки пришлось накладывать<br />
повязку! А уж когда стали трескаться корочки – это был просто экстаз.<br />
И – на десерт – мажем кремом и бурно радуемся. Ты говоришь: «Погляди, как<br />
хорошо зажило, почти ничего не заметно». Подводишь меня за руку к большому<br />
зеркалу в прихожей, велишь повернуться спиной и не двигаться. Бежишь в ванную<br />
за своим круглым зеркальцем в зеленой рамке, даешь мне. Говоришь: – Гляди!<br />
– и поворачиваешь так, чтобы туда попало отражение моей спины и чтобы<br />
мне удобно было смотреть. Я смотрю и чуть не плачу, потому что спина моя напоминает<br />
шершавое одеяло в коричневый горошек.<br />
А все твои таблетки и витамины – это уж вообще ни в какие ворота не лезло…<br />
Вот ты входишь в мою комнату. В одной руке – чашка с молоком, вторая сжата<br />
в кулак. Садишься у меня в ногах и раскрываешь ладонь. Я вижу слипшиеся разноцветные<br />
горошинки, но это вовсе не конфетки. Среди этих горошинок нет<br />
ни одной сладкой. Совсем наоборот. Все они горькие. Я точно знаю, потому что<br />
однажды разгрыз их, и меня стошнило. С этим молоком и цветным ядом в руках<br />
ты т, заглядываешь в мои испуганные глаза и спрашиваешь: «По одной или все<br />
сразу?» В тот раз я ответил, что сразу. Открыл рот, ты сунула туда таблетки и велела<br />
проглотить. Я послушно проглотил, хотя мне казалось, что они застревают<br />
в горле, и я сейчас задохнусь. Но увидев, как мои глаза наполняются слезами, ты<br />
предусмотрительно протянула мне чашку с молоком. Я снова мог дышать. Все<br />
стекло в желудок, потом ты поцеловала меня, пожелала спокойной ночи и ушла,<br />
а в животе у меня уже в следующее мгновение началось страшное жжение. Потом,<br />
оно, должно быть, прошло. Да, оно проходило, и я засыпал. Наверное, я должен<br />
был просыпаться здоровяком, ведь ты впихивала в меня столько полезных<br />
порошков... Ты еще долгие годы экспериментировала с моим здоровьем. Знаюзнаю<br />
– из самых лучших побуждений. Ты все для меня делала из самых лучших<br />
побуждений. Знаешь, что? Я тебе кое-что расскажу – теперь можно. Ни тебе, ни<br />
мне это уже не повредит. В какой-то момент я почувствовал, что не могу больше<br />
глотать эти таблетки – мне казалось, что однажды мой живот разорвется или<br />
так разбухнет, что я превращусь в огромный шар, поднимусь вместе с кроватью<br />
в воздух и стану парить над нашим садом, затем поплыву над соседскими домами,<br />
полечу к пляжу. Потом ветер понесет меня на запад. Я покину наш остров.<br />
Утром ты проснешься и, не обнаружив в комнате ни меня, ни моей кровати, забеспокоишься<br />
– начнешь в панике бегать по саду. Наконец споткнешься о кротовый<br />
холмик и упадешь. Из холмика вылезет крот и своей похожей на лопатку<br />
огромной лапой укажет тебе путь. Ты пойдешь туда, куда он велит, и увидишь<br />
кусты красной смородины. Ягоды на них будут огромными, размером со сливу.<br />
Ты удивишься, но сорвешь один такой плод-мутант, положишь себе в рот. И почувствуешь<br />
дурноту, потому что на вкус ягода будет напоминать фармацевтический<br />
завод – а знаешь, почему? Наверное, ты уже догадываешься, а может,<br />
и раньше знала. Неважно, я все равно тебе скажу. Ты, мама, совершила ошибку.<br />
Однажды, принеся мне пригоршню лекарств и молоко, ты увидела, как хорошо<br />
я все глотаю, поверила, что я не прячу таблетки под язык, что я хороший мальчик<br />
и послушный сынок. И, поверив, стала просто оставлять молоко и таблетки на<br />
тумбочке. Позже только приходила забрать пустую чашку и спрашивала, проглотил<br />
ли я пилюли. Я врал и кивал. Ты с чувством хорошо исполненного долга<br />
уносила чашку и гасила свет. А я эти лекарства выбрасывал за кровать. Я знал,<br />
что ты делаешь уборку по субботам, поэтому в пятницу после обеда, когда ты<br />
шла за покупками, я выгребал все это хозяйство – за неделю под кроватью набиралась<br />
неплохая коллекция – и закапывал под кустами смородины в саду.<br />
И должен тебе признаться, мама, что делал это с огромным удовольствием,<br />
поскольку понимал, что ты меня травишь, хотя ты, вероятно, поступала так от<br />
большой любви. С этим шаром все почти так и вышло, как я себе представлял,<br />
верно? Я и сам удивляюсь, насколько точно сбываются детские сны и фантазии,<br />
да и страхи тоже – помнишь, что случилось со смородиновыми кустами? Ты все<br />
поражалась, отчего они чахнут и сохнут. Эта картинка и сейчас у меня перед глазами.<br />
Я сижу на подоконнике. Ты стоишь возле кустов, рассматриваешь ветки.<br />
Касаешься листьев. Переворачиваешь их, словно монеты. Не можешь понять,<br />
что это за хворь, откуда она взялась, ведь вокруг все растет, зеленеет, плодоносит.<br />
А бедные кусты умирают. Потом зовешь меня и говоришь, указывая на<br />
смородину: – Видишь, сынок, то же самое произошло бы и с тобой, если бы ты<br />
упрямился и не принимал лекарства – вот взгляни на эти кусты. – Гладишь меня<br />
по голове, обнимаешь. – Эти кусты умирают, потому что заболели какой-то диковинной<br />
болезнью. Если бы ты регулярно не глотал таблетки, которые я тебе<br />
даю, тоже мог бы кончить так, как эта смородина. Засох бы, умер. Не знаю, чтобы<br />
я тогда делала. Ты ведь для меня – всё.<br />
ZNAK, KRAKÓW 2011<br />
140 × 205, 240 PAGES<br />
ISBN: 978-83-240-1499-6<br />
TRANSLATION RIGHTS: ZNAK<br />
назад к содержанию
18<br />
МИХАЛ<br />
ВИТКОВСКИЙ<br />
МИХАЛ ВИТКОВСКИЙ (Р. 1975) – ПРОЗАИК, РОМАНИСТ, АВТОР<br />
ЧЕТЫРЕХ РОМАНОВ И ДВУХ СБОРНИКОВ РАССКАЗОВ. ЕГО КНИГИ<br />
ПЕРЕВЕДЕНЫ НА ВОСЕМНАДЦАТЬ ЯЗЫКОВ.<br />
Photo: Kasia Kobel<br />
Дровосек<br />
В последнее время польские писатели охотно обращаются к детективному<br />
жанру, который становится все более модным. Кто-то подходит<br />
к детективу серьезно, кто-то (как, например, Михал Витковский<br />
в своей новой книге) – более «легкомысленно». «Дровосека»<br />
можно назвать весьма свободной детективной вариацией на автотематический<br />
мотив. Итак, поздней осенью герой романа, Михал<br />
Витковский (а как же иначе?), отправляется в лесничество, расположенное<br />
неподалеку от модного приморского курорта Мендзыздрое,<br />
чтобы там, в тишине и покое, написать детектив, который непременно<br />
принесет ему славу и деньги. Работа идет плохо, потому что<br />
Михала отвлекает хозяин – человек загадочный и необычный. Витковский<br />
набредает на след мрачного дела многолетней давности,<br />
перевернувшего жизнь не только хозяина лесничества, но и других<br />
жителей Мендзыздроев, которых Михал хорошо знает, поскольку<br />
часто там отдыхал. Начинается следствие – не просто эксцентричное,<br />
но просто-таки странное и, на первый взгляд, бессмысленное.<br />
Однако на самом деле детективный сюжет в этом романе – не главное.<br />
Это что-то вроде катализатора фабулы, спускового крючка. Новый<br />
роман Витковского можно интерпретировать как своего рода антологию<br />
тем и мотивов, характерных для автора ставшего бестселлером<br />
«Любиева». Итак, в «Дровосеке» есть элементы и гей-прозы<br />
(увлечение героя местным «качком»), и социально ангажированной<br />
(сопоставление Польши «прекрасной» – курорта в летний сезон,<br />
с Польшей «уродливой» – тем же курортом осенью), и ностальгической,<br />
воспевающей тяжелые, хотя по-своему и живописные времена<br />
ПНР. Перепевы старого? Ничего подобного! Витковский производит<br />
«лифтинг» и «ребрендинг» неоднократно поднимавшихся им самим<br />
тем, добавляет щепотку (специфического) детектива, сдабривает<br />
хорошей порцией юмора и поливает все это густым соусом кэмпа.<br />
И в очередной раз (теперь уже, наверное, окончательно) доказывает<br />
свое мастерство рассказчика. А уж правдоподобен ли детектив…<br />
какая разница?<br />
Роберт Осташевский<br />
назад к содержанию
19<br />
Наконец<br />
мне открыл дровосек – c безумным видом,<br />
в заношенной фланелевой ковбойке<br />
и кальсонах. Видимо, он не признавал пижам<br />
и, по примеру героев советских кинофильмов, спал в подштанниках. Какой<br />
контраст с его живописной псевдоэлегантностью летом! Сейчас-то он явно не<br />
притворялся. Седина, недельная щетина и взлохмаченные брови. Волосы торчат<br />
из носа и ушей, ни малейших признаков использования триммера. Уж теперь-то<br />
ему бы точно никто не поверил, что ему сорок пять. Здорово за пятьдесят!<br />
Из комнаты слышались довоенные польские песенки. О своих ретропристрастиях<br />
он упоминал еще летом, когда мы познакомились – насколько<br />
здесь уместно это слово. Хозяев таких домов никогда толком не поймешь.<br />
В кафе, как ни удивительно, звучала песня Ордонки. Он сидел у барной стойки<br />
и пялился на свою кружку, а я гадал на кофейной гуще жидкого кофе. – К ласс, –<br />
бросил он мне.<br />
– ОК, – ответил я, – я тоже люблю ретро. – Люблю. Пользователь Михал это<br />
любит. Слово за слово мы разговорились. Я не врал, я действительно любил старые<br />
песенки и старинные позы, жесты и всю эту манерность. Хотя мне быстро<br />
надоедало, я начинал скучать, задыхаться. Но я из поколения фейсбука, мог<br />
охотно открыть или сбросить другому ссылку с каким-нибудь ретро – посмотрел<br />
и забыл. А может, наоборот, может, все это в нас остается – антология растет,<br />
пухнет и лопается по швам? Может, мы помним каждую присланную нам<br />
ссылку, каждую дурацкую песенку?<br />
Теперь я стоял на пороге с чемоданом, а он таращил глаза, словно увидел привидение,<br />
хотя я его предупредил о своем приезде. Я привез ему оригинальную<br />
виниловую пластинку с Зарой Линдер, по-шведски, записанную еще до того,<br />
как Гитлер произвел чистку на киностудии УФА и пришлось побираться в колониях.<br />
Тогда Зару привезли в гитлеровскую Германию на роль главной дивы,<br />
и эта владелица замков разъезжала с чемоданами денег (она не признавала банков).<br />
Мощный стафф, на ю-тубе такого не найдешь.<br />
Он машинально глянул на сад-поляну за моей спиной. Погасил фонарь над<br />
деревьями и поляна исчезла. Поспешно запер решетку, потом крепкую бронированную<br />
дверь, чтобы не студить дом. На три замка. Мне стало неуютно.<br />
Предбанник, видимо, служил ему холодильником, тут было зябко, пахло влагой,<br />
старой подворотней и едой. Взгляд привлекал висевший на стене заяц. (Ассоциации:<br />
ружье, охота, браконьерство, он вооружен? Ни за что не прикоснусь<br />
к этой падали, никто тебе и не предлагает, есть ли тут волки? У меня есть нож,<br />
надо зарядить баллончик!). Заяц висел вверх ногами, словно пучок целебных<br />
трав, а из раскрытого рта торчал розовый язычок. Точно сухой листок.<br />
Он молча взял пластинку, повернулся ко мне спиной, велел разуться, снять<br />
и оставить в предбаннике куртку, и пошел в комнату, из которой слышалась довоенная<br />
песенка, а я еще раз глянул на зайца с высунутым язычком, плотно прикрыл<br />
дверь и, прихватив свой забрызганный грязью чемодан, вошел следом.<br />
что-то вроде: ну и классно, чудесно, как тут пахнет огнем, старой мебелью и чемто<br />
еще, как тут уютно, а он не отвечал и молчал все более выразительно. Я тоже<br />
умолк, чтобы не выглядеть дураком. Наступила пауза. Наконец он спросил, не<br />
буду ли я возражать, если он ненадолго приляжет на втором этаже.<br />
Но прежде чем отправиться спать, он подбросил в печку еще дровишек, нарвал<br />
газет и порнографических журналов (он сидел тут взаперти один на один<br />
с собой и всей своей сексуальностью дровосека), бросил их сверху и попросил<br />
меня приглядеть, потому что, мол, не любит спать, когда печка остается без присмотра.<br />
– Да кто же любит?, – зевнул я себе под нос, потому что понял уже, что тут от<br />
меня не ждут ни риторики, ни дикции. Никто не собирается слушать про меня<br />
любимого, придется попридержать свой эгоцентризм. Я всего лишь истопник,<br />
работаю в котельной. И ладно. В мои обязанности входит топить плиту в кухне,<br />
зажигать закопченную масляную печку и топить печурку порнографией, голыми<br />
бабами.<br />
За окном резали свинью. Роберт буркнул, что это орут фазаны, никак не угомонятся<br />
в этом году. Но олени еще хуже. Неподалеку есть поляна (а где тут нет<br />
поляны?) и на ней эти бляди устраивают гон. От этого можно свихнуться. Это<br />
акустический армагеддон. Видимо, когда-то они занимались этим на той поляне,<br />
которая теперь притворяется его садом. Приходится пользоваться берушами,<br />
которые он положил вместе с чистым полотенцем мне на тумбочку у кровати<br />
под лестницей. А мне, наоборот, казалось, что это прекрасно, во всяком случае,<br />
считается, что это прекрасно, если у оленей гон – китч и красота. Посмотрим.<br />
Но не успел он уйти, как я уже заснул на своем маленьком диванчике под лестницей.<br />
Я не собирался спать, прилег только на секунду, одетый, и из меня тут же<br />
испарились все варшавские стрессы, долгая, почти десятичасовая дорога, студент,<br />
сдававший экзамен по анатомии в тюрьме, триста шестьдесят пять судоку,<br />
вороны за окном, улетающие в холодные страны, остановки по требованию, Радио<br />
Хит. Глупо получилось – приехал, пообещал присмотреть за печкой – и заснул.<br />
Но об этом я смогу подумать лишь проснувшись.<br />
На меня дохнуло теплом, разница с предбанником градусов пятнадцать.<br />
Внутри был другой мир. Словно я попал в старую усадьбу. То ли усадьба, то ли<br />
межвоенное двадцатилетие, что-то такое… То ли межвоенное двадцатилетие,<br />
то ли антикварный магазин – на полках старинных шкафов были аккуратно расставлены<br />
старые чашки из Цмелева и фарфоровые статуэтки. Модернистские<br />
лампы в стиле баухаус, граммофон, явно настоящий, повсюду развешаны всякие<br />
коврики, а на стене над всем этим – карабела! Во всяком случае, какая-то сабля.<br />
И, увы, часы с кукушкой. Откуда вдруг такая безвкусица… немецкая, или даже<br />
швейцарская, кукушка на пальчиковых батарейках?! В печке догорал огонь. Ни<br />
телевизора, ни компьютера, ни телефона. Зато футляр с золотой трубой! И этот<br />
запах! Знаете ли вы, что огонь имеет довольно интенсивный запах? Тот из вас,<br />
кто в душе дровосек, отлично об этом знает. Дровосек – не профессия, это состояние<br />
ума. Представляете себе запах нагретых камней в сауне? Гнусавый бас<br />
жаловался, что<br />
Оркестр заиграет сентиментальное танго,<br />
И антренез, бедняжку, приглашают все наперебой,<br />
И ей приходится танцевать с этой бандой идиотов,<br />
И слушать их липкие слова…<br />
Так вот, что творится в этом доме! Кстати, до чего ж педерастическое было<br />
двадцатилетие, если такие мужики, как Фалишевский, пели о себе в женском<br />
роде – что они, мол, антренез и вынуждены танцевать с идиотами…<br />
Первый блин комом, но впереди блинов было еще множество, я смутился, сел<br />
за стол, взял чашку с кофе, которую он поставил передо мной, и начал говорить<br />
ŚWIAT KSIĄŻKI, WARSZAWA 2011<br />
130 × 214, 440 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7799-083-4<br />
TRANSLATION RIGHTS: ŚWIAT KSIĄŻKI<br />
RIGHTS SOLD TO: NORWAY/OKTOBER<br />
назад к содержанию
20<br />
ВОЙЦЕХ<br />
КУЧОК<br />
ВОЙЦЕХ КУЧОК (Р. 1972) – ПРОЗАИК, ПОЭТ, КИНОКРИТИК И СЦЕНА-<br />
РИСТ. ЗА РОМАН «ДРЯНЬЕ» В 2004 Г. ПОЛУЧИЛ ГЛАВНУЮ ПОЛЬ-<br />
СКУЮ ЛИТЕРАТУРНУЮ ПРЕМИЮ «НИКЕ».<br />
Photo : Elżbieta Lempp<br />
Заговоры. Приключения в Татрах<br />
«Заговоры» – цикл из пяти новелл, объединенных пространством<br />
Татр и героем. В первом рассказе перед нами десятилетний мальчик,<br />
которого приводит в отчаяние решение отца поехать всей семьей<br />
в горы: в это время как раз идет чемпионат мира по футболу,<br />
а в гуральской хате телевизор работает плохо. В последнем рассказе<br />
главному герою уже двадцать восемь лет, это знаток Татр и опытный<br />
спелеолог, а местная красавица, в которую он был влюблен<br />
с детства, наконец готова проявить благосклонность…<br />
Хеппи-энд? Не торопитесь, не все так просто...<br />
«Заговоры» – парафраз «Дрянья» – наиболее известного и наиболее<br />
мрачного романа Войцеха Кучока. Там отец служил преградой между<br />
ребенком и окружающим миром – жестокий стражник, не позволявший<br />
сыну радоваться жизни, грубо вмешивавшийся в интимную<br />
сферу, разрушавший веру мальчика в себя.<br />
В «Заговорах» автор модифицирует эту конструкцию: отец попрежнему<br />
стремится подчинить себе сына, но, встретив сопротивление,<br />
сдается. Он не опускается до насилия, и мотив фрейдистского<br />
соперничества здесь отсутствует. Более того, во время одного<br />
из походов в горы почти взрослому сыну удается найти с отцом общий<br />
язык. Оба они обретают в горах некую «экологическую нишу».<br />
Многолетняя же безответная влюбленность, как уже говорилось,<br />
обещает к концу книги обратиться в крепкий союз. Что ж, возможно,<br />
Кучок сперва должен был рассказать страшную историю, чтобы затем<br />
получить право на историю благополучную.<br />
Это благополучие связано однако и с другой сюжетной линией – сопротивлением<br />
реальности. В книге мы видим и местных жителей,<br />
гуралей – хозяев, охотно принимающих туристов, но крайне агрессивно<br />
настроенных по отношению к тому, кто вознамерился взять<br />
в жены их женщину и поселиться на их территории. Гуралей невозможно<br />
ни подкупить, ни подчинить. Поэтому герою приходится схитрить<br />
– где-то очаровать, где-то обмануть.<br />
В результате перед нами остроумная новелла о городском жителе,<br />
который благодаря своей преданности, знанию гор и актерским<br />
данным сумел выкрасть у местных жителей самое ценное, не оскорбив<br />
их и не потеряв собственное лицо. В конце концов его признают<br />
«своим чужим». Взамен этот удивительный «прирученный чужак»<br />
одаряет гуралей частицей своих фантазий: обновляет их фольклор,<br />
едва не загубленный водкой и алчностью. В мир древней умирающей<br />
культуры герой вдыхает новую жизнь: изобретает для гуралей<br />
местное чудовище, поддерживая легенду об уникальности региона,<br />
и сочиняет повесть о добрых отношениях людей и природы.<br />
Пшемыслав Чаплиньский<br />
назад к содержанию
21<br />
Становиться<br />
членом клуба альпинистов<br />
я тоже не особо<br />
жаждал; не для того<br />
я бежал в горы, чтобы объединяться и вступать в союзы, слишком уж хорошо<br />
знал, чем на самом деле занимаются эти шайки-лейки с их пустой болтовней<br />
в арендованном подвале по четвергам об уставах, дисциплине, тренингах и тому<br />
подобном. Собрания в клубах альпинистов – это прежде всего возможность<br />
создавать структуры и иерархии для опечаленных старичков, которым здоровье,<br />
вес или супруги не позволяют осуществить мечты о восхождениях: не имея<br />
возможности подниматься в горы, они ищут почета и уважения к своей позиции<br />
в этих самых структурах и иерархиях, которые сами же и порождают. За мной<br />
довольно быстро закрепилась репутация вредителя, поскольку я не рвался красить<br />
дверь клубного сортира, пить пиво по четвергам, да еще выходил из-под<br />
контроля, отказываясь фиксировать свои маршруты в походном журнале, дабы<br />
не оставлять письменных свидетельств пребывания на запретных территориях;<br />
а главное, поднимаясь без страховки, я развращал молодежь.<br />
Поэтому когда мать предложила взять с собой в горы отца, это показалось<br />
мне плохой идеей не потому, что я не верил в силу подобных впечатлений, способных<br />
самого ворчливого брюзгу превратить в восторженного романтика, но<br />
потому что всерьез опасался, удастся ли нам вообще куда-либо добраться. Ведь<br />
даже будь погода к нам милостива, от отца милости не дождешься – он станет<br />
отравлять мне жизнь рассуждениями о том, как «цепры» 1 портят и загаживают<br />
Татры, как они мусорят и шумят, и как потом, выручая их задницы, спасатели вынуждены<br />
распугивать коз и сусликов – ведь от их вертолетов шума еще больше.<br />
Я так и видел, как отец шагает по тропе, проложенной по хребту Кресаницы,<br />
и ворчит – уж очень, мол, проторенный путь, но при первой же попытке отойти<br />
в сторону заявит, что с тропы сходить нельзя – что будет, если все станут так<br />
делать? Когда я предложу провести его по тропе спелеологов, отец поинтересуется,<br />
есть ли у меня разрешение. Когда я в сотый раз объясню, что да, есть – я специально<br />
встал рано утром и оформил пропуск у охранников – согласится, но<br />
брюзжать не превратит – к примеру, спросит, на каком, собственно, основании<br />
выдаются такие разрешения. Когда я сообщу, что на основании предъявленного<br />
удостоверения альпиниста-татарника, спросит, на каком основании выдается<br />
удостоверение альпиниста-татарника. А когда я отвечу, что выдается оно после<br />
окончания соответствующих курсов и сдачи экзамена по теории и практике,<br />
поинтересуется, что, собственно, проверяют на таком теоретическом экзамене.<br />
А когда я отвечу, что прежде всего нужно знать топографию Татр, спросит, что<br />
еще… и после того, как я подробно изложу программу курсов татранского альпинизма,<br />
а также представлю полный перечень экзаменационных билетов, переключится<br />
на этические вопросы: мол, не требуется ли тут знание этики – как<br />
экзаменаторы проверяют этический потенциал кандидатов, их способность<br />
вести себя этично в экстремальной ситуации. Я отвечу, что способность эту все<br />
равно не проверишь в ситуации, которая экстремальной не является, и что хотя<br />
на курсах учат, как вести себя в таких случаях по отношению к партнеру, но никто<br />
не может быть уверен, что когда придет время спасать собственную задницу,<br />
человек воспользуется полученной информацией; такого рода вещи проверяются<br />
только на практике. Полагая, что последнее слово осталось за ним, отец<br />
прекратит расспросы и примется рассуждать об этике и морали; когда же я обращу<br />
его внимание на то, что мы находимся за пределами официального маршрута<br />
заповедника и как раз во имя этики, о которой он так печется, ему следует<br />
поменьше шуметь, ответит, что вовсе не шумит, а просто разговаривает.<br />
Через несколько десятков шагов, подойдя почти вплотную к пропасти, я скажу:<br />
«Отец, ради Бога, прекрати свои монологи», а он ответит, что никаких монологов<br />
не произносит, а просто обращается ко мне. Дома, когда мы просили его<br />
перестать, он тоже, вместо того, чтобы остановиться, отвечал, что всего-навсего<br />
разговаривает с нами – уж этого-то ему никто запретить не может. Я снова<br />
повторю: «Отец, заткнись, не то худо будет. Мать велела обеспечить тебе экстремальный<br />
опыт, который сделает тебя другим человеком; я считаю, что единственный<br />
способ сделать тебя другим человеком – сбросить в пропасть. Шанс<br />
выжить минимальный, а следовательно, если тебе действительно удастся выжить,<br />
этот опыт сделает тебя совершенно другим человеком».<br />
Итак, всякая моя попытка представить себе, что случится, если я возьму отца<br />
в горы, кончалась тем, что я сбрасывал его в пропасть, вот почему я не был уверен<br />
в том, что это хорошая идея, и терпеливее обычного сносил его ворчание на<br />
кухне у тетки Невцирки, когда сквозь мокрые окна мы взирали на окутывавшие<br />
домик влажные сумерки ранней осени. Тетка заварила еще чаю, Белый Куруц<br />
1<br />
Так местные жители называют приезжих.<br />
сказал, что идет спать, однако с места не сдвинулся, а у моего отца начался очередной<br />
словесный понос, бежать от которого было некуда, ведь на сей раз я приехал<br />
к нему – специально ради того, чтобы растормошить его и одновременно<br />
вдохновить чем-нибудь позитивным; поэтому пока ледяной дождь все больше<br />
отбивал желание высовывать нос из дому, я покорно терпел бесконечные потоки<br />
филистерского всезнайства.<br />
– В горах в такую погоду нечего делать. Нечего удаль демонстрировать. Горы<br />
таких не любят. Горы следует уважать и даже бояться. Кто гор не боится, тот<br />
Бога не боится. Вот ходят эти сопляки в кроссовках, форсят перед девицами,<br />
а потом спасатели вынуждены рисковать жизнью, чтобы их задницы из беды выручать.<br />
По горам следует ходить летом; в Татрах, как лето заканчивается, сразу<br />
начинается зима – всем известно, что тут есть только два времени года…<br />
На этот раз отец продемонстрировал всезнание «балюстрадного умника» –<br />
так называли в наших кругах туристов, которые после «почетного» семейного<br />
восхождения – по асфальтированной дорожке – к турбазе на берегу Морского<br />
Ока облокачивались на балюстраду и, озирая окрестные кручи, щеголяли<br />
знанием топографии, а именно – опознавали стройную иглу Монаха и гребень<br />
Менгушей, после чего, с ностальгией взирая на молодые задницы начинавших<br />
восхождение молодых парней, развивали свою теорию молодечества. Другими<br />
словами – отпускали саркастические комментарии по поводу каждого, кто<br />
выглядел ходко и двигался шибко, отпускали, ясное дело, вполголоса, делились<br />
с домочадцами, втолковывая им: подлинную мужественность, вопреки видимости,<br />
олицетворяют не сии бодрые юноши, играющие со смертью, но степенность<br />
и благоразумие. При этом они, словно припев, повторяли шутку: «Знаете,<br />
как будут выглядеть эти удальцы в моем возрасте? Вообще никак не будут – не<br />
доживут». Всезнайство моего отца отличалось несколько большим разнообразием:<br />
в тупом филистерском отвращении ко всему молодому, отважному, спонтанному,<br />
безумному порой просвечивала некая глубинная меланхолия; порой,<br />
на краткий миг, в его словесном поносе встречались фрагменты довольно-таки<br />
вдохновенные.<br />
W.A.B., WARSZAWA 2011<br />
123 × 195, 280 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7414-687-6<br />
TRANSLATION RIGHTS: W.A.B.<br />
RIGHTS SOLD TO: HOLLAND/VAN GENNEP, BULGARIA/UNSCORT<br />
назад к содержанию
22<br />
МИКОЛАЙ<br />
ЛОЗИНЬСКИЙ<br />
МИКОЛАЙ ЛОЗИНЬСКИЙ (Р. 1980) – ПРОЗАИК И ФОТОГРАФ,<br />
АВТОР РОМАНА «REISEFIEBER» (ОПУБЛИКОВАН НА РУССКОМ<br />
ЯЗЫКЕ В ЖУРНАЛЕ «ЗВЕЗДА»), ПОЛУЧИВШЕГО В 2007 ГОДУ<br />
ПРЕМИЮ КОСТЕЛЬСКИХ, ВАЖНЕЙШУЮ ПОЛЬСКУЮ НАГРАДУ,<br />
ПРИСУЖДАЕМУЮ МОЛОДЫМ ПИСАТЕЛЯМ.<br />
Photo: private<br />
Книга<br />
Герои этой повести безымянны – отец, дедушка, старший брат,<br />
младший сын – и словно бы абстрагированы от конкретных личностей<br />
и прекрасно выписанных в «Книге» общественно-политических<br />
реалий (прежде всего, связанных с положением польских евреев<br />
после Второй мировой войны). Лучше всего объясняет анонимность<br />
героев заглавие, также предельно обобщенное – «Книга». Миколай<br />
Лозиньский словно бы напоминает нам: первый роман любого писателя<br />
непременно оказывается связан с семейной историей, и даже<br />
в том случае, если не становится первой опубликованной книгой,<br />
все равно продолжает жить в сознании автора. Это навсегда – «первая<br />
книга», источник мировоззрения, ценностей, инструментария<br />
художественного осмысления реальности.<br />
Столь близкая сердцу любого писателя семейная история, даже будучи<br />
облечена в классический жанр саги, вовсе не так легко поддается<br />
рационализации, как может показаться. Лозиньский использует<br />
другой прием: он выстраивает свое повествование из коротких<br />
фрагментов – нарушая при этом их хронологию, скорее затеняя, чем<br />
открывая, и даже не пытаясь имитировать полную откровенность.<br />
Эти фрагменты, в свою очередь, концентрируются вокруг ключевых<br />
слов, а те отсылают к будто бы случайным предметам, понятиям,<br />
членам семьи. Последние, впрочем, взаимозаменяемы – в семье<br />
происходит своего рода «ротация»: в сюжете может появиться,<br />
вклиниваясь в повествование, какая-нибудь «альтернативная» бабушка<br />
или мать, еще более запутывая и так непростую (в силу густоты<br />
фона, на котором разыгрывается действие, многочисленных<br />
временных пертурбаций, широты охвата пространства, обилия персонажей<br />
и их активного вмешательства в повествование) фабулу.<br />
В этой короткой книге самое главное происходит между строк, но<br />
картина вырисовывается достаточно выразительная и берущая за<br />
живое. Что доказывает: «первому» роману не требуется много слов<br />
– следует лишь правильно их подобрать.<br />
Марта Мизуро<br />
назад к содержанию
23<br />
8<br />
Телефон часто отключают, поэтому то, что в трубке нет гудков, родителей не<br />
беспокоит. Они на дне рождения у одноклассницы – та празднует сорокалетие.<br />
Говорят, что на минутку спустятся вниз, в телефонную будку. Накидывают теплые<br />
куртки. Они только хотят проверить, вернулся ли мой брат домой до полуночи,<br />
как обещал. И все ли в порядке со мной – меня впервые оставили дома<br />
одного.<br />
Но автомат в будке тоже не работает.<br />
В это время мой брат возвращается со своей первой вечеринки. В голове у него<br />
шумит, так что он совершенно не удивляется встреченным солдатам и бронетранспортеру.<br />
А я, кажется, даже не проснулся, когда родители и брат вернулись домой и, не<br />
раздеваясь, зашли ко мне в комнату.<br />
9<br />
После того, как в 1983 году родители расстались, дед перестает звонить папе.<br />
И ему тоже не велит.<br />
Дело в том, что в дедушкиной квартире раз в неделю собирается редакция<br />
главного журнала подпольной «Солидарности», а папа живет теперь у сотрудницы<br />
французского посольства, телефон которой наверняка прослушивается.<br />
Дедушкина жена кормит девушек из редакции обедом. И еще дает с собой<br />
старательно надписанные пластиковые контейнеры: китайский бульон с грибами<br />
мун и соевой лапшой, окорок в укропном соусе, горошек с молодой морковью,<br />
рулет с почками, мясо с соусе с хреном, чечевица с корейкой, яблочный<br />
мусс, кекс. К каждому контейнеру дедушкина жена приклеивает записку – например,<br />
на говяжьем филе в горчичном соусе: «поставить в духовку 175ºC на<br />
30 мин.».<br />
Продуктовые карточки присылают в редакцию читатели.<br />
Дедушка принимает самое активное участие в застольных беседах. Он руководствуется<br />
только одним правилом: не давать советов.<br />
– Вам теперь решать, – твердит он.<br />
Впрочем, главный редактор – дочь его старинного друга, они вместе воевали<br />
в Испании.<br />
– Простите, – дедушке случается опрокинуть соусник или рюмку с вином.<br />
Во время одного из обедов у него случается инсульт, вызывают «скорую». Несколько<br />
дней спустя дед уже на ногах, звонит по телефону, висящему на обшарпанной<br />
стене больничного коридора.<br />
– Я рад, сынок, – говорит он в трубку, – что мы сможем, наконец, спокойно<br />
поговорить.<br />
Ему вовсе не мешает приятный женский голос, без конца повторяющий: –<br />
Разговор прослушивается, разговор прослушивается…<br />
10<br />
Ночью мы подъезжаем к продовольственному магазину. За рулем «фольксвагена-горбунка»<br />
старший брат – уехав, отец оставил ему машину. Я сижу сзади,<br />
положив на сиденье ноги в черно-белых кедах. Мне не разрешают ставить их на<br />
пол – он так проржавел, что просвечивает асфальт. Еще мне нельзя ездить на<br />
переднем сидении.<br />
На коленях я держу специально приготовленный телефон.<br />
Брат выходит, но мотор не глушит. Подходит к запертой на замок двери магазина,<br />
я вижу его отражение в темной витрине. Оглядывается – никого. По его<br />
знаку я опускаю окно и осторожно подаю брату телефонный провод – на конце<br />
у него, вместо вилки, две белых иголки. Брат аккуратно втыкает иголки в бегущие<br />
по стене здания провода.<br />
Потом возвращается в машину. Поднимает окно, прижимая провод, чтобы<br />
мы могли в любой момент отъехать.<br />
– Набирай, – говорит он.<br />
Я на память набираю длинный – тринадцать цифр – номер. Слышно, как в магазине<br />
звякает телефон.<br />
Папа снимает трубку после четвертого гудка. Я рассказываю ему, что мама<br />
уехала в феминистский лагерь, и я эту неделю живу у брата. На девятом этаже,<br />
в бывшей бабушкиной квартире, из которой видна кондитерская фабрика. Рассказываю,<br />
как брат по утрам отвозит меня в школу на мотоцикле. На завтрак<br />
и ужин мы пьем виноградный сок и едим тосты с квадратными сырками «кири».<br />
Нет, папа, не волнуйся. Этот звонок нас не разорит. А ты скоро прилетишь из<br />
Франции? Мы тогда покажем тебе, откуда звонили!<br />
11<br />
Телефонный провод папе обрезают спустя месяц после возвращения в Польшу.<br />
За две недели до первых свободных президентских выборов 1990 года.<br />
Он вернулся, чтобы вести телевизионную кампанию ИО премьера первого<br />
демократического правительства.<br />
Тогда же вскрывают его машину. Из багажника пропадают видеокассеты.<br />
В том числе все материалы к завтрашней передаче.<br />
Папа понимает, что уже не успеет снять или смонтировать что-то новое.<br />
К тому же завтра праздник – 11 ноября. Ближе к полуночи ему приходит в голову<br />
идея – заменить украденную пятнадцатиминутную передачу надписью:<br />
«Бывают дни, значение которых столь велико, что требует прекращения политической<br />
борьбы. Наиболее достойный способ отдать им дань уважения –<br />
молчание. Именно таким праздником является День независимости».<br />
Во втором часу ночи они едут в канцелярию премьера. Записывать материал<br />
для передач 12 и 13 ноября. Во время длинной речи, обращенной к избирателям,<br />
премьер то снимает, то надевает очки. Папа несколько раз убедительно просит<br />
не делать этого – потом очень трудно монтировать.<br />
Но тот не слушает. В конце концов папа не выдерживает:<br />
– Вы вообще хотите стать президентом или нет? – спрашивает он.<br />
– Вы ведь знаете, – отвечает премьер, – что не хочу.<br />
– А зачем тогда баллотируетесь?<br />
– Вам прекрасно известно, зачем – друзья попросили.<br />
Выборы проиграны, приезжают папина жена и мой младший брат. У них теперь<br />
бывший дедушкин номер. Они выбрасывают старый аппарат с длинным<br />
перекрученным шнуром и покупают новый – беспроводной, белый, с автоответчиком.<br />
– Сынок, ты можешь нам перезвонить? Я не буду снимать трубку, сообщение<br />
на автоответчике оставлять не надо – просто послушай, что я записал, и скажи,<br />
хорошо ли получилось.<br />
Я звоню. Включается автоответчик. Папин голос: «Добрый день, вы позвонили<br />
по номеру 22 05 07, оставьте сообщение после звукового сигнала. Спасибо.<br />
Vous êtes bien au 22 05 07, laissez-nous un message après le bip sonore. Merci».<br />
Сообщение я не оставляю. Через минуту опять звонит папа:<br />
– Ну что, сынок? Тебе понравилось?<br />
– Нормально.<br />
– Но можно и лучше, верно? Позвони еще раз. Послушай – я кое-что изменил.<br />
Теперь будет не «после звукового сигнала», а просто «после сигнала» – и так<br />
понятно, что он звуковой, необязательно об этом говорить. То же самое с «вы<br />
позвонили по номеру» – достаточно «это номер». Добрый день, это номер<br />
22 05 07, оставьте сообщение после звукового сигнала, то есть без звукового.<br />
Через минуту папа звонит снова.<br />
– Так лучше, верно?<br />
– Да, гораздо лучше.<br />
– Ты молодец, очень мне помог. Теперь позвони, пожалуйста, еще раз. Последний.<br />
Это окончательный вариант. Вместо номера телефона – наши имена.<br />
WYDAWNICTWO LITERACKIE, KRAKÓW 2011<br />
123 × 197, 180 PAGES<br />
ISBN: 978-83-08-04587-9<br />
TRANSLATION RIGHTS: POLISHRIGHTS.COM<br />
назад к содержанию
24<br />
ХАННА<br />
КРАЛЛЬ<br />
ХАННА КРАЛЛЬ (Р.1937) – ОДИН ИЗ КРУПНЕЙШИХ ПОЛЬСКИХ РЕПОР-<br />
ТЕРОВ, ЧЬИ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ПЕРЕВЕДЕНЫ НА МНОЖЕСТВО ЯЗЫКОВ.<br />
УЖЕ МНОГИЕ ГОДЫ КАЖДАЯ ЕЕ КНИГА МОМЕНТАЛЬНО ДЕЛАЕТСЯ<br />
БЕСТСЕЛЛЕРОМ.<br />
Photo: Elżbieta Lempp<br />
Белая Мария<br />
В семидесятые годы Ханна Кралль подарила знаменитому кинотандему<br />
– Кшиштофу Кесьлевскому и Кшиштофу Песевичу – одну<br />
историю, а те превратили ее в фильм. Тридцать лет спустя Кралль<br />
рассказывает, чтó именно режиссер изменил, и как было на самом<br />
деле. Рассказывает от имени героев. Вернее, рассказывает так, как<br />
они могли бы рассказать, дай им кто-нибудь такую возможность.<br />
Историю эту знают все, кто смотрел восьмую часть «Декалога»<br />
Кесьлевского: во время войны полька обещает стать крестной матерью<br />
для еврейской девочки, но в последний момент отказывается<br />
от своих слов, потому что, будучи верующим человеком, не в состоянии<br />
солгать перед лицом Господа. Мать с дочерью выходят на<br />
улицу оккупированного города.<br />
История простая, но в книге порядок повествования определяют<br />
точки соприкосновения: людей, столкнувшихся с девочкой и ее матерью,<br />
Ханна Кралль представляет персонально, каждому позволяя<br />
высказаться. Порой персонажи говорят от своего имени, но иногда<br />
повествователь реконструирует их истории чисто гипотетически,<br />
размышляя, как это «могло бы быть». Повествование развивается<br />
скачками, от персонажа к персонажу, от эпохи к эпохе (война, ПНР,<br />
современность), от места к месту (Варшава-Демблин-Осмолице).<br />
Если что-то и объединяет все это – евреев и поляков, маленькую<br />
деревушку и большой город, знаменитый фарфоровый сервиз Розенталя<br />
«Белая Мария» и немецкую аристократку Марион, после<br />
войны осевшую в польской провинции – то все более пронзительно<br />
ощущаемое отсутствие: нет тех, кто был предан и убит, нет и тех,<br />
кто предавал или помогал. Остались лишь кладбища прошлого, на<br />
которых погребены остатки прежней жизни: еврейские вещи в экспозиции<br />
музея, списки людей, вещи, разбросанные по разным домам.<br />
Осталась также человеческая память, но и она уходит вместе<br />
с людьми.<br />
Возможно, книга Кралль – именно об этой разобщенности, о нарастающей<br />
интенсивности отсутствия: вместо сервизов – отдельные<br />
вещи; вместо упорядоченного повествования – лабиринт судеб,<br />
вместо аутентичных голосов – гипотезы рассказчика.<br />
Пшемыслав Чаплиньский<br />
назад к содержанию
25<br />
1. МАТЬ<br />
У тебя случайно нет лжесвидетельства? – спросил ты. (Ты любил задавать такие<br />
вопросы. – Нет ли у тебя случайно честного коммуниста? А иллюзиониста?<br />
А антикоммунист тоже найдется?).<br />
На этот раз речь шла о заповеди. – Восьмая, – добавил ты. – Не лжесвидетельствуй...<br />
Да, восьмая у меня была. В самый раз для твоего фильма.<br />
О женщине и мужчине, которые стояли по одну сторону стола...<br />
Нет. О матери, которая стояла напротив, далеко – стол был длинный.<br />
Тоже нет. О девочке, которую мать держала за руку...<br />
Нет, все-таки женщина и мужчина. Любезные, сердечные, среднего возраста,<br />
у женщины на плечах гуральский платок, цветастый, с кистями.<br />
Стол накрыт чем-то белым – салфеткой или скатертью.<br />
Мать не захотела присесть. Она выжидающе смотрела на хозяев, на эту пару<br />
с другой стороны стола, но было очевидно – все более очевидно – что они никуда<br />
не спешат.<br />
– Как вы знаете, – начала женщина, – мы люди верующие...<br />
(Мать кивнула. Серьезно, уважительно).<br />
– А тут требуется солгать.<br />
– Да еще где – в костеле. Перед лицом Господа.<br />
– Вы должны...<br />
Она сплетала и расплетала концы кистей.<br />
– Вы должны нас понять.<br />
– Ее фамилия (взмах рукой в сторону девочки).<br />
– Ее имя (снова взмах рукой).<br />
– Почему она такая большая, почему так поздно, а отец что? Вдруг ксендз<br />
спросит, где отец?<br />
– Все неправда, от начала до конца, да еще в костеле...<br />
Она говорила все более нескладно, все более нервно. – Вы должны...<br />
Можно было не повторять, мать все поняла с первого раза. Они верующие<br />
люди и не могут лгать, со свидетельством крещения ничего не получится.<br />
Она попрощалась.<br />
Они спустились по лестнице.<br />
Вышли на улицу.<br />
Остановились.<br />
Сколько можно стоять посреди улицы? С этими волосами, которые мать красила<br />
сегодня утром особенно тщательно, прядку за прядкой, и которые в свете<br />
летнего дня были еще более, еще более ужасно желтыми, чем обычно. Не говоря<br />
уже о глазах, сколько можно... – Идем, – шепнула девочка. – Идем. Идем же наконец.<br />
– Годится?<br />
– Ясное дело, – обрадовался ты. – Но... – ты замолчал, снял очки и потянулся<br />
за сигаретой.<br />
– Но?..<br />
– Была еще какая-то причина.<br />
– Да? И какая же?<br />
– Не знаю.<br />
– Не было больше никаких причин.<br />
Ты начал спорить:<br />
– Были, просто мы не знаем, какие именно.<br />
И вы со сценаристом добавили гестапо. На всякий случай. Ну и АК заодно –<br />
мол, хозяин был в штабе «Кедыва». Люди, к которым она должна была пойти<br />
с этим свидетельством, работали на гестапо, крестные могли попасть в засаду<br />
и – хуже того – могла вскрыться вся конспирация. (Эта информация оказалась<br />
ложной, никто на гестапо не работал, но было уже слишком поздно).<br />
Теперь для вас все стало ясно.<br />
Вы написали сценарий.<br />
Кроме гестапо, добавили еще опекуна – он держал малышку за руку. От матери<br />
ты отказался.<br />
Вы решили – ты и соавтор сценария – что будет вечер. – Вечер, холодно, девочка<br />
замерзла.<br />
Никакой это был не вечер – был день. Трамваи, рикши, много прохожих<br />
и желтые волосы.<br />
Чая тоже не было, но это неважно – ты хотел, чтобы был чай, пускай будет.<br />
Поставил на стол чашки (хороший фарфор, хотя и не из одного сервиза). – Попей,<br />
– предложила девочке хозяйка.<br />
По телевизору снова шел «Декалог», восьмая серия. Неплохое время, сразу<br />
после концерта на пляже в Рио-де-Жанейро.<br />
Я снова удивлялась. Что из-за Господа – ты не поверил? Девочка поверила.<br />
Я знаю – я знала эту малышку достаточно хорошо.<br />
2. КРЕСТНЫЕ<br />
Вслух читай.<br />
Quid petis ab eccl… ecclesia… Это ксендз. А мы: веры. По-польски.<br />
Что – веры?<br />
Что она просит. Потому что он спросит, чего она просит у Церкви Божьей.<br />
Кто?<br />
Ну, она, это ведь ее крестить будут. Fides quid… это ксендз. Что дает тебе<br />
вера.<br />
Что дает?<br />
Жизнь вечную. Это мы.<br />
А ксендз только к ней обращается?<br />
Ее крестить будут, значит, к ней.<br />
Если к ней, пускай она ему и отвечает.<br />
Она не может. До семи лет говорят крестные, как за младенца. А если родители<br />
умерли, то тем более.<br />
Тем более?<br />
Опека, воспитание. Всё. Ксендз говорил.<br />
По бумажке нельзя?<br />
Наизусть, ксендз просил. Но причетник подскажет, если что.<br />
Так еще и причетник будет?<br />
Должен быть. Потом он спросит ее про сатану. Отрекается ли она от злого<br />
духа. Отрекаюсь. Повтори.<br />
Отрекаюсь.<br />
И от всех дел его?<br />
Отрекаюсь.<br />
И от всякой гордыни его? Ну и крестит ее. И свечки нам подаст и...<br />
Подожди. Какой он?<br />
Кто?<br />
Причетник. Он о чем-нибудь спрашивал?<br />
Почему так поздно. Только теперь крестите? – удивлялся. Я объясняла, что<br />
отец безбожник был, а дед, спрашивает, тоже безбожник? А мать с бабкой не<br />
могли крестить?<br />
Так прямо и спрашивал?<br />
ŚWIAT KSIĄŻKI, WARSZAWA 2011<br />
125 × 200, 144 PAGES<br />
ISBN: 978-83-247-2453-6<br />
TRANSLATION RIGHTS: LIEPMAN AG<br />
назад к содержанию
26<br />
МАРИУШ<br />
ЩИГЕЛЬ<br />
МАРИУШ ЩИГЕЛЬ (Р. 1966) – РЕПОРТЕР, АВТОР ПЯТИ КНИГ, ДВЕ<br />
ИЗ КОТОРЫХ ПОСВЯЩЕНЫ ЧЕХИИ, ЛАУРЕАТ ПРЕМИИ «EUROPEAN<br />
BOOK PRIZE» ЗА 2009 ГОД. ОДИН ИЗ ОСНОВАТЕЛЕЙ ИНСТИТУТА<br />
РЕПОРТАЖА.<br />
Photo: Petr Halousek<br />
Воскресенье, что выпало в среду<br />
Книга «Готтленд» (2006) закрепила за Мариушем Щигелем репутацию<br />
одного из лучших польских репортеров среднего поколения.<br />
Однако прекрасные репортажи он начал писать гораздо раньше,<br />
поэтому не приходится удивляться переизданию дебютного (1996)<br />
сборника – «Воскресенье, что выпало в среду».<br />
Вошедшие в книгу тексты образуют мозаичный образ Польши эпохи<br />
общественных, культурных, социальных перемен после 1989 года.<br />
Как и полагается в мозаике, элементы ее весьма разнообразны по<br />
жанру и масштабу. Щигель пишет о трагедиях безработных после<br />
ликвидации предприятий (заглавный репортаж), проблемах адаптации<br />
к новой реальности («Радио для тебя»), феномене популярности<br />
диско-поло («Губы всегда горячи»), трансформациях отношения<br />
к преступлению («Польское убийство»), сексу («Польский онанизм»)<br />
или языку («Покажи язык»). Уже в этих ранних репортажах ярко<br />
проявились особенности стиля Щигеля: изобретательность (один<br />
из текстов – «Польша в объявлениях» – представляет собой анализ<br />
объявлений в польской прессе) и отточенный, лаконичный язык (чем<br />
далеко не всегда могут похвастаться польские репортеры).<br />
Что интересно, репортажи из «Воскресенья...» вовсе не устарели,<br />
хотя с момента их написания прошло пятнадцать лет. Почему? Причин<br />
тому как минимум две. Во-первых, высокое мастерство репортера.<br />
Во-вторых, способность Щигеля тонко чувствовать динамику<br />
перемен в современной Польше. Иначе говоря: на первый взгляд,<br />
«Воскресенье...» – не более, чем свидетельство прошлого (не такого<br />
уж, впрочем, далекого), однако, вчитавшись повнимательнее,<br />
понимаешь, что если вспомнить, какими были поляки тогда, легче<br />
разобраться, какие они сегодня. Это касается не только польского,<br />
но и зарубежного читателя.<br />
Роберт Осташевский<br />
назад к содержанию
27<br />
1993: Польша в объявлениях<br />
Зарабатывай миллион в минуту. Старгард, аб.ящик...<br />
Совет, как зарабатывать миллион злотых в минуту, приходит по почте, в сером<br />
конверте. Но прежде, чем взять его в руки, нужно заплатить, а почта вышлет<br />
сумму отправителю.<br />
Совет: «Вам потребуется соответствующая сумма денег, которую вы сможете<br />
положить в банк под такие проценты, чтобы каждую минуту получать миллион,<br />
– читаю я. – Какая сумма? Это уж посчитайте сами. Люцина из Старгарда».<br />
За совет я плачу Люцине 42 тысячи злотых, включая стоимость почтового<br />
перевода.<br />
Одинокая мать в трудном финансовом положении просит помощи. Оля, Дрогичин.<br />
Двадцать восемь лет, два ангелочка – Мацей и Эльвира, муж умер два года назад,<br />
много пил. Пенсия плюс пособие – миллион с небольшим. Оля получила<br />
три письма: одно наложенным платежом – тот самый «миллион в минуту»,<br />
и еще два бесплатных, от женщин. Те посоветовали не питать иллюзий, что<br />
будто люди ей помогут. Они были в подобной ситуации, и никто им руку не<br />
протянул.<br />
«И Вам тоже никто не подаст», – утешила Олю одна из женщин.<br />
Дало ли это объявление Оле хоть что-нибудь?<br />
– Да, – отвечает она, – ведь эти две женщины не остались равнодушны к моей<br />
судьбе.<br />
Молодой, привлекательный мужчина устроится токарем или окажет эскортуслуги<br />
«Меня зовут Кшиштоф Локетек, мне двадцать два года, токарь. После армии<br />
жил на пособие, потому что здесь, в Минске Мазовецком, работы по специальности<br />
для меня не нашлось. Я дал объявление и получил ваше письмо, в котором<br />
вижу только любопытство журналиста. Для вас это очередной опыт, а для меня<br />
– бесполезное письмо. Объявление не принесло мне ничего особенного, за исключением<br />
того, что я потерял надежду, а вместе с ней и желание жить».<br />
Деньги совсем рядом. Я подскажу тебе, как их найти<br />
Подсказывает библиотекарша Центральной сельско-хозяйственной библиотеки.<br />
Она высылает следующие инструкции: (1) «Техническая и экономическая<br />
база для кустарного производства комплекта для сервировки: коврик плюс восемь<br />
салфеток» (наиболее популярные цвета в провинции – голубой и зеленый,<br />
неплохо расходится также бежевый); (2) «Простой способ сделать и продать<br />
абажур»; (3) «Как зарабатывать на объявлениях в прессе».<br />
Свои советы библиотекарша оценивает в сорок пять тысяч злотых, наложенным<br />
платежом. (– Угадайте, какая зарплата у библиотекарши? – жалуется она).<br />
Советы поражают воображение. Чтобы получить деньги, которые якобы<br />
лежат рядом с нами, нам бы пришлось, например, – прежде чем начать производить<br />
дорожки и салфетки – научиться делать ткацкую раму, пользоваться<br />
технической масленкой, правильно разводить лак, чтобы нитки не склеивались,<br />
и так далее. Сама она закончила географический факультет, любит путешествовать.<br />
На одно объявление приходит около двадцати ответов. Главным образом,<br />
пишут безработные, которые уже не знают, куда податься. – Это те, кто дошел до<br />
точки, – говорит она.<br />
Нет, библиотекарша не считает, что посылая столь диковинные советы, она<br />
обманывает этих несчастных. – Я им помогаю. В моей жизни, – подчеркивает<br />
женщина, – я видела много добра от чужих людей, а теперь хочу сама когонибудь<br />
поддержать.<br />
Расскажу, как честно улучшить свое материальное положение. К.А., Соколов<br />
Подляски<br />
«С нетерпением жду необыкновенного совета», – написал я.<br />
«Уважаемый, – ответил К.А., – прошу сообщить, какого именно совета Вы от<br />
меня ждете. Я даю очень много разных объявлений и не могу сообразить, о чем<br />
речь».<br />
Привлекательная безработная женщина 25 лет ищет работу<br />
«Привлекательная женщина» оказывается высокой, усатой, с проседью. Это<br />
мужчина из Кендзежина-Козле. До этого он дал несколько объявлений вроде:<br />
«Мужчина тридцати пяти лет, солидный, с водительскими правами...», но не<br />
получил никаких интересных предложений. Решил проверить, что он теряет, не<br />
родившись привлекательной женщиной.<br />
Итак, оказалось, что это:<br />
a) «Позирование обнаженной в Германии», от 350 до 700 марок за сессию.<br />
Предложение от мужчины из гмины Квильч, Познанское воеводство.<br />
Просит прислать 24 снимка в обнаженном виде;<br />
b) «Беззаботная жизнь в роскоши» – рука и сердце богатого немца;<br />
c) Место барменши в Бельгии. «Но, – предупреждают в письме из Люблина,<br />
– никто никого ни к чему не принуждает, все барменши делают это по собственному<br />
желанию»;<br />
d) Место массажистки в Познани – «обычный общий массаж с акцентами<br />
в определенных точках вплоть до результата, работа день через три по<br />
12 часов»;<br />
e) Место в голландском борделе: «Уже в первый месяц работы – 24 миллиона<br />
злотых, а когда девушка попривыкнет, то и вдвое больше. В настоящее<br />
время у нас работает несколько полек и венгерок, но нам не хватает девушек.<br />
Условия: возраст 18-25 лет. Женщины после двадцати шести лет уже<br />
не столь востребованы. Работа совершенно легальная, дающая женщине<br />
чувство удовлетворения».<br />
Я пережил финансовый крах, ради денег готов на все<br />
Человек, переживший крах, красив и спортивен: светлые волосы, двадцать пять<br />
лет и два подвига: один раз бежал из тюрьмы в Ратиборе и один раз нелегально<br />
пересек границу. За плечами – семь приговоров. Осенью 1992 года вышел на<br />
свободу, однако родственники его выгнали; на работу он устроиться не может,<br />
от государства имеет 500 тысяч злотых в месяц. Он слышал, что сегодня нужно<br />
мыслить по-новому, вот и дал это объявление.<br />
«Ничего не получилось, – написал он, – я рецидивист-спринтер, и не сумел<br />
переквалифицироваться ни в аквизитора, ни в охранника. Похоже, это навсегда.<br />
Но это не страшно. Зато пока я ждал писем, надеялся, что опять стану нормальным<br />
человеком, и радовался. В тот день, когда вы мне писали, в 17.40 я снова<br />
был арестован в Карпаче за кражу золотого кольца».<br />
CZARNE, WOŁOWIEC 2011<br />
200 × 250, 256 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7536-249-7<br />
TRANSLATION RIGHTS: POLISHRIGHTS.COM<br />
назад к содержанию
28<br />
ЛИДИЯ<br />
ОСТАЛОВСКАЯ<br />
ЛИДИЯ ОСТАЛОВСКАЯ (Р. 1954) – ЖУРНАЛИСТКА И РЕПОРТЕР «ГАЗЕТЫ<br />
ВЫБОРЧЕЙ». АВТОР РЕПОРТАЖЕЙ О ТЕХ, КОМУ ПРИХОДИТСЯ ТРУДНЕЕ<br />
ВСЕГО – НАЦИОНАЛЬНЫХ И ЭТНИЧЕСКИХ МЕНЬШИНСТВАХ, ЖЕНЩИ-<br />
НАХ, МОЛОДЕЖИ СУБКУЛЬТУР, ВСЯКОГО РОДА ОТВЕРЖЕННЫХ.<br />
Photo: Piotr Wójcik<br />
Акварель<br />
«Акварель» – многосюжетный историко-биографический репортаж,<br />
в центре которого – фигура Дины Готтлиб-Бэббит (1923-2009). Об<br />
этой чешско-американской художнице еврейского происхождения,<br />
бывшей узнице Освенцима, мир услышал в конце девяностых годов<br />
прошлого века. Именно тогда Готтлиб предприняла очередную попытку<br />
вернуть себе работы, сделанные ею в концлагере и ставшие<br />
после войны собственностью Государственного музея концлагеря<br />
Освенцим-Биркенау. Конфликт с музеем вызвал международный<br />
скандал, в котором оказались задействованы Департамент США<br />
и правительство Польши.<br />
Это центральный проблемный узел книги, который, в свою очередь,<br />
дает несколько ответвлений. С одной стороны, Осталовская реконструирует<br />
судьбы своей героини (особенно подробно описывается<br />
время пребывания Готтлиб в гитлеровском лагере), с другой,<br />
стремится охватить проблемы более общие, связанные с историей,<br />
памятью, травмой, расизмом, отношениями палача и жертвы.<br />
Этот последний вопрос особенно непрост. Талантом юной художницы<br />
заинтересовался врач-эсэсовец Йозеф Менгеле. Он приказал<br />
ей написать портреты (акварелью, давшей название книге)<br />
заключенных-цыган, а поскольку узница прекрасно справилась со<br />
своей задачей, доктор часто демонстрировал ей свое расположение.<br />
Сам Менгеле, впрочем, является одним из многих второстепенных<br />
персонажей «Акварели»: центральный биографический сюжет<br />
включает в себя ряд других биографий. Таким образом повествование<br />
представляет собой густую сеть судеб и событий на протяжении<br />
примерно шестидесяти лет.<br />
Осталовская опирается на сотни исследований и источников, описывающих<br />
лагерный ад, вплетает в текст множество цитат и парафразов.<br />
Возникает вопрос: в чем же заключается своеобразие «Акварели»?<br />
Как нам кажется, секрет заключен именно в этих приемах,<br />
стремящихся к метафоре и параболе, то есть к полюсу литературности.<br />
Такова, например, функция диснеевского сюжета. Еще до начала<br />
«сотрудничества» с Менгеле Готтлиб украсила детский барак<br />
портретом Снежной Королевы, а спустя годы вышла замуж за Артура<br />
Бэббита, создателя многих известных персонажей американских<br />
мультфильмов, и сама сотрудничала (уже в США, где в конце<br />
концов осела) с крупнейшей анимационной студией.<br />
Дариуш Новацкий<br />
назад к содержанию
29<br />
Дине<br />
сильно за семьдесят, в этом возрасте люди любят предаваться<br />
воспоминаниям.<br />
Американцы носили чистую отглаженную форму, но<br />
были пьяны. Сразу после них в лагерь пришли русские. Только что после боя,<br />
грязные. Азиаты. Моя подруга Леся саркастически повторяла: «Это твои братья».<br />
Мы с ней из-за этого цапались. Советские офицеры пригласили Лесю,<br />
Дину и маму выпить вина, хотели устроить праздник.<br />
Но сперва они вышли за колючую проволоку.<br />
Дина:<br />
– Я нашла велосипед, поехала куда глаза глядят. Чувствовала себя ужасно<br />
свободной. С одной стороны дороги тянулся лес – черные от пуль стволы, без<br />
ветвей – наверное, сгорели. Вдруг откуда-то появился белый конь – шел медленной<br />
рысью. Я бросила велосипед.<br />
Конь оказался слишком высоким, я не сумела на него забраться.<br />
Чаще всего память возвращает Дину в Цыганский лагерь. Селин в голубом<br />
платке оплакивает ребенка. Старуха привязывает к себе за ногу ползающего<br />
младенца, чтобы не потерялся. Глотатели огня выдувают пылающие плюмажи,<br />
развлекают эсэсовцев.<br />
Дина все думает об акварелях, которые она написала в лагере. Небось, гниют<br />
на каком-нибудь складе, никому не нужные. А ведь только благодаря им мама<br />
дожила до восьмидесяти двух лет, а у нее самой есть дети и внуки. Она жалуется<br />
дочкам, что не может спать. Из-за тех работ. Если бы ей их вернули, бессонница<br />
бы прошла.<br />
Холодная война закончилась, посткоммунисты ориентируются на Запад.<br />
Дина не сомневается. Тоталитарная Польша портреты арестовала, свободная<br />
Польша – отдаст.<br />
Но музей глух к ее требованиям. Они твердят одно и то же. Акварели – полученные<br />
музеем анонимно, легально и в доброй вере – должны остаться в Освенциме.<br />
Это часть лагерного наследия, доказательства преступной деятельности<br />
доктора Менгеле.<br />
В это невозможно поверить. Может, строй в Польше так и не изменился?<br />
Дина не сдается, договаривается с американскими журналистами, которые<br />
в прессе и в интернете пишут о том, что музей Освенцим-Биркенау отказывается<br />
отдать награбленные произведения искусства. Когда Дина спрашивает, по<br />
какому праву, дирекция принимается рассуждать о преимуществе общественной<br />
собственности над частной. Сталинские стереотипы: человек – ничто, государство<br />
– всё.<br />
Что там у них творится? Недавно, во время празднования пятидесятилетия<br />
освобождения Освенцима, президент Лех Валенса и слова не проронил на тему<br />
Холокоста. В программе не нашлось времени для молитвы за убитых евреев.<br />
Поэтому в обеденный перерыв некоторые еврейские участники поехали в Биркенау.<br />
У руин крематория Эли Визель, Шевах Вайс и Жан Кан читали кадиш.<br />
Их слушал президент Германии Роман Херцог.<br />
Поляки не дают миру шансов начать думать о них по-новому.<br />
СМИ охотно подхватывают тему, начинают угрожать: Польша, хочет она<br />
этого или нет, теперь является частью западного мира, а капитализм уважает<br />
чужую собственность – раз посткоммунисты мечтают вступить в НАТО, пусть<br />
сначала отдадут акварели.<br />
У Дины появляются союзники. Запад уже давно с уважением относится<br />
к уцелевшим. Остались в прошлом обвинения в трусости, угрызения совести,<br />
неловкие паузы в светской беседе. Военные воспоминания сейчас в цене. Боровским,<br />
Леви, Визелем, Кертесом тема еще далеко не исчерпана. Издатели заказывают<br />
новые автобиографии, кинокомпании – свежие сценарии, а документалисты<br />
расспрашивают свидетелей.<br />
Такова мода. Попкультура встала на сторону жертв в 1978 году, когда американский<br />
канал NBC четыре вечера подряд показывал сериал «Холокост», с Мерил<br />
Стрип в главной роли. В сериале (общей продолжительностью более десяти<br />
часов) рассказывалось о судьбе семьи Вайсс, ассимилированных немецких евреев.<br />
Критики разгромили фильм, да и сейчас продолжают его ругать. Неправдоподобно,<br />
банально, масса фактических ошибок, оскорбительно для уцелевших…<br />
Да еще бесконечные рекламные паузы. Разве это этично – наживаться<br />
на трагедии?<br />
Профессор Джеффри Гольдфарб, американский социолог:<br />
– Плохой сериал, почти на грани мыльной оперы, за несколько дней дал 120<br />
миллионам американцев информации больше, чем они получили за предыдущие<br />
десятилетия. Это вызвало существенные политические последствия, эстетика<br />
тут второстепенна.<br />
Гольдфарб многие годы преподает в Новой школе социальных исследований.<br />
Этот институт основала в 1919 году группа интеллектуалов в знак протеста<br />
против нарушения автономии научных исследований (Колумбийский университет<br />
навязал тогда ученым проведение исследований для армии). После прихода<br />
Гитлера к власти Новая школа стала пристанищем для 170 европейских<br />
ученых, бежавших от фашизма. В Университете преподавали, в частности, Ханна<br />
Арендт, Эрик Фромм, К лод Леви-Стросс, Жак Маритен и Роман Якобсон.<br />
Новые времена, новые задачи. К этим проблемам обращаются на протяжении<br />
последних двадцати лет в Штатах, в Европе, в Южной Америке и в Африке.<br />
Отсюда заказ на увековечение трудного прошлого.<br />
Эми Содаро, аспирантка Новой школы, интересуется мемориализацией.<br />
В переводе на человеческий язык: как памятники и музеи экспонируют нашу<br />
память. Она исследовала несколько музеев, в частности, музей Холокоста в Вашингтоне.<br />
Эмми заинтересовало, почему американские власти решили вложить<br />
в него деньги, ведь Холокост совершался на территории Европы.<br />
Эми Содаро:<br />
– Причины оказались чисто политическими. Джимми Картер, кандидат<br />
в президенты от демократической партии, боялся потерять еврейский электорат.<br />
Поэтому он предложил запечатлеть память о Холокосте.<br />
Американское общественное мнение выразило сомнения в целесообразности<br />
подобного шага: «Да, мы участвовали во второй мировой войне, но Холокост<br />
– не наш опыт».<br />
Джеффри Гольдфарб:<br />
– С выходом сериала Холокост перестал быть для Штатов элементом исключительно<br />
еврейской памяти.<br />
Эми Содаро:<br />
– Экспозиция начинается и заканчивается информацией о том, что американцы<br />
освобождали концлагеря в Германии. Много места занимает история<br />
послевоенной еврейской эмиграции в США. Этакая американизация Холокоста...<br />
Схема экспозиции напоминает сценарий американского фильма. Рождение<br />
гитлеровского государства – зло, борьба и освобождение американцами –<br />
добро. А посередке – душераздирающие кадры. Они иллюстрируют явления,<br />
каждое из которых противоречит американским ценностям.<br />
Эми:<br />
– Идея ясна. Американский плюрализм и свобода слова – наше оружие<br />
в борьбе против очередного геноцида. После визита в музей морально окрепшая,<br />
взволнованная публика должна воскликнуть: защитим демократию!<br />
Музей при Молл в Америке – один из самых посещаемых. Дина сообщает<br />
критику-искусствоведу Доре Эйпел, что ее дочери и внуки не увидят акварели,<br />
потому что никогда не поедут в Польшу. Вашингтон ближе.<br />
CZARNE, WOŁOWIEC 2011<br />
133 × 215, NUMBER OF PAGES – TBC<br />
ISBN: 978-83-7536-286-2<br />
TRANSLATION RIGHTS: POLISHRIGHTS.COM<br />
назад к содержанию
30<br />
ВИТОЛЬД<br />
ШАБЛОВСКИЙ<br />
ВИТОЛЬД ШАБЛОВСКИЙ (Р. 1980) ИЗУЧАЛ ПОЛИТОЛОГИЮ В ВАРША-<br />
ВЕ И В СТАМБУЛЕ, СОТРУДНИЧАЛ С CNN TÜRK, А ТАКЖЕ ПОЛЬСКИМ<br />
ТЕЛЕВИДЕНИЕМ. ЗА СБОРНИК РЕПОРТАЖЕЙ «УБИЙЦА ИЗ ГОРОДА<br />
АБРИКОСОВ» ПОЛУЧИЛ НЕСКОЛЬКО ЖУРНАЛИСТСКИХ ПРЕМИЙ,<br />
В ЧАСТНОСТИ, БЫЛ УДОСТОЕН НАГРАДЫ ЭМНЕСТИ ИНТЕРНЭШНЛ.<br />
Photo : Albert Zawada / AG<br />
Убийца из города абрикосов<br />
Турция – страна все еще достаточно экзотическая, не слишком для<br />
нас понятная. Это подтверждает интересный сборник репортажей<br />
Витольда Шабловского «Убийца из города абрикосов». Места, в которых<br />
побывал репортер, читатель напрасно станет искать в путеводителях.<br />
Шабловский побеседовал со множеством турков самых<br />
разных социальных слоев и групп – стремясь как можно глубже<br />
изучить турецкую ментальность. А она, надо признаться, может<br />
явиться для европейца потрясением и даже настоящим шоком.<br />
Взять хотя бы отношения между женщинами и мужчинами, модель<br />
которых – базирующаяся на абсолютном доминировании мужчин –<br />
сформировалась в Турции на стыке неписанных законов древности<br />
и заповедей ислама. Именно этой проблеме посвящены два наиболее<br />
волнующих текста из сборника «Убийца из города абрикосов».<br />
В репортаже «Это все от любви, сестра моя» Шабловский пишет<br />
о традиции «убийств чести». Если женщина запятнала честь семьи,<br />
смыть позор можно лишь одним способом – убив грешницу. Репортер<br />
знакомит читателя с историями двух женщин: одну обвинили<br />
в измене мужу, вторую изнасиловал сосед. Первой удалось спастись,<br />
вторая была побита камнями. В тексте «Черная девушка» репортер<br />
затрагивает проблему проституции. В Турции она легальна,<br />
считается обычным бизнесом, услугами платной любви пользуются<br />
многие мужчины. Однако мало кто помнит об изнанке этого явления<br />
– об аде, в который превращается жизнь проституток, о девочках<br />
и женщинах, продаваемых родственниками в публичные дома, о насилии,<br />
побоях, общественном остракизме.<br />
Однако Шабловский не сосредотачивает все свое внимание исключительно<br />
на подобных эпатирующих темах, не стремится изобразить<br />
Турцию «страной дикарей». Он лишь демонстрирует разлом:<br />
с одной стороны, Турция связана с мусульманскими традициями,<br />
с другой – вот уже многие десятилетия пытается сблизиться с Европой<br />
и модернизироваться. Это ясно показывают тексты, посвященные<br />
важнейшим фигурам турецкой истории – таким как, например,<br />
прекрасный поэт Назым Хикмет или политик исламской партии Реджеп<br />
Тайип Эрдоган, который добивался приема Турции в Евросоюз.<br />
Роберт Осташевский<br />
назад к содержанию
Это все от любви,<br />
сестра моя<br />
31<br />
1.<br />
Хатидже заслоняет рукой рот, словно боится, как бы слова не посыпались сами.<br />
Она не хочет говорить. Хатидже никогда и ни с кем это не обсуждала. И не собиралась<br />
этого делать.<br />
Я объясняю, что ей ничего не угрожает.<br />
Но Хатидже не боится. Она просто не знает, как рассказать о том, что ей пришлось<br />
пережить.<br />
Как расскажешь об отце? Во всем мире отцы любят своих дочерей.<br />
Отец Хатидже хотел ее убить.<br />
Как расскажешь о матери? Мать должна заслонить дочь собственным телом.<br />
А мать Хатидже кричала мужу: «Да когда же ты, наконец, убьешь эту<br />
тварь?!»<br />
Как расскажешь о брате, который пришел в ее дом с ножом?<br />
О сестре, с которой она все детство спала в одной кровати и которая ее не<br />
предупредила?<br />
Не окажись ее муж А хмет таким сильным, Хатидже уже не было бы в живых.<br />
Мы встречаемся у них дома. Договариваемся, что если им будет трудно говорить,<br />
я не буду настаивать.<br />
На Хатидже шаровары с восточными узорами. На голове платок, полностью<br />
закрывающий волосы. А хмет усатый, в клетчатой фланелевой ковбойке. Им по<br />
двадцать с небольшим. Вместе уже пять лет. Брак, как и большинство в их деревне,<br />
был заключен «по договоренности». Но Хатидже и А хмет любят друг<br />
друга.<br />
Вся их квартира – два стула, диван да ковер на стене. На большее пока не заработали.<br />
Детей у них нет. Рядом базар, на котором можно купить фисташки,<br />
арбузы, сыр и хлеб. А хмет там работает, продает мед. У них с Хатидже есть друзья.<br />
Они начали новую жизнь.<br />
Старая закончилась четыре года назад, когда А хмет ушел в армию. Хатидже<br />
должна была пожить у его тетки. Тетка – вдова, живет с сыном: просто идеальная<br />
ситуация. Ведь женщина в восточной Турции не может жить одна. Это<br />
аморально.<br />
Проблема заключалась в том, что спустя день после отъезда А хмета в дверь<br />
Хатидже постучал другой сын тетки, Абдулла. Он не должен был этого делать.<br />
Хатидже велела ему уйти.<br />
Абдулла ушел, но еще через день вернулся. Начал рваться в комнату Хатидже.<br />
– Открывай, не то я тебя прикончу! – кричал он.<br />
Хатидже замерла. Она не знала, что делать. Звать на помощь? Абдулла сделает<br />
вид, что он тут ни при чем. Не признается. Сказать тетке? Упаси А ллах! Кто поверит<br />
женщине?<br />
Поэтому Хатидже вцепилась в дверную ручку. Абдулла подергал и ушел. Но<br />
на следующий день решил отомстить.<br />
2.<br />
С высоты птичьего полета Диярбакыр напоминает вареник с несколькими пузырьками<br />
воздуха. Кое-где просвечивают темные коричневые комочки. Когда<br />
самолет снижается, я вижу, что это камни, разбросанные тут и там – они словно<br />
растут из земли.<br />
По краям этой равнины тянутся синие нитки Тигра и Евфрата, которые некогда<br />
обозначали границы древней Месопотамии. Это колыбель первой цивилизации.<br />
Здесь древние искали руины библейского Эдема. Неподалеку родились<br />
патриархи – Авраам и Ной.<br />
Проблема, о которой мы говорим, берет свое начало в той эпохе.<br />
Въезд в город – через черную кирпичную стену. Она была построена византийцами<br />
более тысячи лет назад. Как утверждает гид, это ценнейшая достопримечательность,<br />
вторая после китайской стены. Здесь должны быть толпы<br />
туристов. Но их не видно. Диярбакыр имеет плохую славу. Это столица несуществующей<br />
страны – Курдистана. Здесь живут люди, которые готовы с оружием<br />
в руках сражаться за то, чтобы эта страна появилась на карте.<br />
Еще несколько лет назад большой бизнес избегал этого города. Но с тех пор,<br />
как курды перестали подкладывать бомбы, а армия – обстреливать окрестные<br />
деревни, бизнесмены все-таки добрались и сюда. В городе миллион жителей.<br />
Главная улица сделала бы честь любому европейскому городу. Современные<br />
магазины, дорогие рестораны. С каждым месяцем их все больше и больше, ибо<br />
демон потребительства обосновался в Диярбакыре надолго.<br />
Лишь старики с бородами патриархов сторонятся этой шумихи. Сидят в тени<br />
деревьев под мечетями и жалуются. Им не нравятся телевизор, мобильные телефоны,<br />
джинсы, короткие юбки, школы и газеты. Не нравится то, что вносит<br />
хаос в их жизнь. Не нравятся любые попытки нарушить древние традиции.<br />
3.<br />
Каждый год в восточной Турции убивают несколько десятков молодых девушек.<br />
Еще столько же погибает при невыясненных обстоятельствах. Все это<br />
жертвы «убийств чести» – традиции, которая требует, чтобы родственники<br />
убивали женщин, запятнавших честь семьи.<br />
Айше Гёккан, журналистка курдского телевидения, пишет книгу об убийствах<br />
чести:<br />
– Наша культура базируется на доминировании мужчин. Любое неповиновение<br />
наказуемо.<br />
Айше Фиген Зейбек из «Камер», организации, которая ставит своей целью<br />
противостоять насилию в семье:<br />
– Эта традиция насчитывает несколько тысяч лет. Неписанный закон, весьма<br />
расплывчатый. Порой прощается даже супружеская неверность. В то же время<br />
девушку могут убить за то, что она хочет ходить в джинсах.<br />
– Как это?<br />
– Убивают тех девушек, которые хотят быть независимыми. В последние<br />
годы нищета заставляет многие семьи перебираться из деревень в Диярбакыр.<br />
Для них это все равно как переезд из средневековья. Особенно для молодых<br />
девушек – огромный шок.<br />
– А именно?<br />
– Они попадают в центр «глобальной деревни». Мобильники, интернет,<br />
MTV. Видят ровесниц, которым разрешается выходить из дому без сопровождения<br />
мужчины. Которые могут красиво одеваться вместо того, чтобы носить<br />
только платки и шаровары. У которых еще до замужества есть парень. И им хочется<br />
быть такими же. Отцы тоже в шоке. В деревне устеречь дочь несложно.<br />
А в городе – А ллах знает, что может прийти ей в голову! Вместо того, чтобы<br />
сидеть дома, как мать, бабка и прабабка, дочь приходит и заявляет: – Я хочу<br />
в кино, хочу гулять, хочу новые туфли. – Погибают лучшие девушки, самые смелые,<br />
открытые.<br />
В тот день, когда я из самолета глядел на Месопотамию, отец убил дочь в Шанурфе.<br />
Почему? Оказывается, она послала на радио СМС с приветом своему<br />
парню. В эфире прозвучали ее имя и фамилия. Отец счел, что она уронила свою<br />
честь.<br />
Двумя неделями ранее в городке Сильван муж убил жену. Родственникам<br />
объяснил, что на момент замужества она не была девицей. Ее родители признали<br />
его правоту.<br />
CZARNE, WOŁOWIEC 2010<br />
125 × 195, 208 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7536-210-7<br />
TRANSLATION RIGHTS: POLISHRIGHTS.COM<br />
RIGHTS SOLD TO: UKRAINE/TEMPORA<br />
назад к содержанию
32<br />
ИОАННА<br />
БАТОР<br />
ИОАННА БАТОР (Р. 1968) – ПРОЗАИК, ПУБЛИЦИСТ, ПРЕПОДАВАТЕЛЬ<br />
УНИВЕРСИТЕТА, АВТОР ДВУХ БЛЕСТЯЩИХ РОМАНОВ – «ПЯСКОВА<br />
ГУРА» И «ЗАОБЛАЧЬЕ».<br />
Photo: Krzysztof Łukasiewicz<br />
Японский веер. Возвращения.<br />
Эту книгу должен обязательно прочитать каждый, кто собирается<br />
посетить Японию. А уж тот, кто не собирается, – тем более.<br />
Когда в 2001 году Иоанна Батор получила стипендию и уехала в Токио,<br />
ее представления об этой стране были примерно такими же,<br />
как у большинства европейцев – то есть весьма туманными. Она не<br />
знала языка, обычаев, реалий. Однако с первой же минуты восприняла<br />
новую реальность не как чуждое пространство, требующее поверхностного<br />
освоения, а как шанс по-новому взглянуть на мир и на<br />
себя. Чтобы понять Японию, Батор потребовалось средство коммуникации.<br />
И она обратилась к повествованию.<br />
Иоанна вела дневник, много читала, расспрашивала, училась. Когда<br />
пришло время превратить собранные материалы в книгу, ее структура<br />
выкристаллизовалась сама собой. Стержнем повествования<br />
стало чувственное познание мира. В первых главах перед нами то,<br />
что доступно взгляду: иероглифы, рекламы, надписи, топография,<br />
архитектура, одежда. Если иероглифы и карта Токио представляют<br />
собой непроницаемый для чужеземца лабиринт, то эстетика города,<br />
японская мимика или изменчивая мода постепенно раскрывали<br />
Иоанне свои тайны. Таким образом мир вознаграждал иностранку<br />
за терпение, отказ от попытки поскорее подобрать отмычку к новой<br />
реальности. В последующих разделах Япония является читателю<br />
миром звуков и шумов. Затем наступает черед запахов. И наконец<br />
– согласно очередности, в которой открываются чужеземцу сами<br />
японцы, – сокровенное сердце японской культуры, ее второй язык:<br />
вкус. Батор экспериментирует с первых дней пребывания в стране:<br />
пробует новые блюда, преодолевает предубеждения и стереотипы<br />
европейца, не отказывается от наиболее экзотических сочетаний –<br />
творожный пирог с фасолью, сладкий торт с рыбой, – удостаивается<br />
чести отведать рыбу фугу, быть посвященной в таинства рецептов<br />
и приправ. В результате не писательница осваивает Японию, но Япония<br />
– как лабиринт вкусов и знаков, страстей и эмоций – осваивает<br />
ее тело.<br />
В результате получилась совершенно необыкновенная книга. Сочетающая<br />
в себе поэтичность и богатейший фактический материал,<br />
описание экзотической культуры и повествование об эволюции познания<br />
как такового.<br />
Пшемыслав Чаплиньский<br />
назад к содержанию
33<br />
Говорят,<br />
что нет на свете более вежливого языка,<br />
чем японский. Я не располагаю достаточными<br />
знаниями, чтобы сравнить степень<br />
его вежливости с той, которой обладают другие языки, но, пожалуй, в этом<br />
утверждении что-то есть. Во всяком случае, пожалуй, ни с одним другим языком<br />
так идеально не гармонируют бесконечные японские поклоны.<br />
Рейд объясняет, чтó написано на остатках двери магазина, пострадавшего<br />
во время землетрясения 1995 года (тогда был разрушен город Кобе): «Это чудовищно<br />
и непростительно по отношению к нашим уважаемым клиентам, но<br />
по причине землетрясения мы вынуждены закрыть наш скромный Магазин».<br />
Словесный поток японской лифтерши, секретарши или стюардессы – которая<br />
тратит подозрительно много времени на то, тобы попросить пассажиров пристегнуть<br />
ремни, – столь обилен именно потому, что заключает в себе множество<br />
формул вежливости. В дословном переводе на менее вежливый английский<br />
или польский все это звучит, конечно, довольно забавно. «Нижайше просим<br />
прощения у глубокоуважаемых пассажиров за непозволительное неудобство,<br />
каким является ожидание старта нашего скромного самолета. Мы умоляем<br />
почтенных пассажиров простить ужасную бесцеремонность, с которой мы<br />
прерываем их беседу и обращаемся с нижайшей просьбой пристегнуть наши<br />
скромные ремни», – говорит стюардесса в самолете. Инструкция на упаковке<br />
десерта предлагает «уважаемому клиенту» налить молоко в «почтенную посуду»,<br />
а затем «любезно изволить размешать в ней сей скромный пудинг». «Прошу<br />
прощения за то, что нелюбезно прерываю вас, осмелившись переступить<br />
порог этого почтенного кабинета, где вы, глубокоуважаемый профессор, без<br />
сомнения, погружены в решение проблем неслыханной важности, но только<br />
что принесли почтенную посылку с почтенными книгами для многоуважаемого<br />
профессора», – произнесла молоденькая студентка, входя в аудиторию,<br />
в которой сидели мы с Сатору – «многоуважаемым профессором». «Она<br />
принесла посылку с книгами», – объяснил Сатору, прежде чем перевести мне<br />
все формулы вежливости, к которым прибегла студентка, чтобы передать пояпонски<br />
эту краткую информацию.<br />
Многоэтажные формулы вежливости, нагромождения эвфемизмов и отсутствие<br />
какой бы то ни было непосредственности – характерные черты японского<br />
способа общения. Исходя из собственного опыта, я бы еще добавила утаивание<br />
информации: японцы, если их специально не спросить, не расскажут<br />
иностранцу о многих полезных вещах. Объясняя мне, как получить доступ<br />
к Интернету в Bon Hour, Хизуко признала бы мою некомпетентность, что недопустимо<br />
по отношению к тому, кто стоит выше на служебной лестнице.<br />
Однако гораздо бóльшую проблему представляет изысканный вариант японской<br />
уклончивости. На тему нежелания японца прямо ответить «нет» существует<br />
множество анекдотов, потому что при общении с иностранцами эта<br />
особенность японского языка оказывается причиной многих недоразумений.<br />
Полбеды, когда вместо того, чтобы сказать «У нас нет туфель сорок третьего<br />
размера», продавец станет упорно бормотать что-нибудь вроде: «Уважаемый<br />
клиент, это будет не совсем просто». Хуже, если речь идет о более серьезных<br />
материях. Когда бывший президент США Билл К линтон, не подозревая о том,<br />
что микрофон включен, предупредил на какой-то встрече Бориса Ельцина,<br />
чтобы тот держал ухо востро – говоря «да», японский премьер думает «нет»<br />
– разразился международный скандал. Японцы были глубоко оскорблены подозрением<br />
в лживости. Однако в определенном смысле К линтон был прав.<br />
Конечно, японцы лгут не больше, чем другие народы, но что они реже произносят<br />
слово «нет» – совершенно точно. Вместо простого отрицания они используют<br />
изысканно-любезные эвфемизмы, позволяющие бедняге-чужеземцу<br />
интерпретировать реплику в свою пользу. Для японца это никакая не уклончивость,<br />
а просто любезный поклон. Другими словами, фраза «В ближайшем будущем<br />
мы позитивно рассмотрим вашу заявку на грант» означает «нет»; фраза<br />
«Я постараюсь достать заказанные вами книги, хотя это будет непросто»<br />
означает «нет»; фраза «При благоприятных условиях нам удастся выполнить<br />
вашу просьбу и купить для офиса новый сканер» также означает «нет». Порой<br />
«нет» означает даже слово «да» – как предупреждал Ельцина К линтон. В некоторых<br />
случаях подобным же образом следует трактовать звук «нг», втягивание<br />
воздуха сквозь зубы, обеспокоенное почесывание головы. Нежелание говорить<br />
«нет» столь велико, что «хай», слово, означающее «да», может стоять в начале<br />
отрицательного ответа на вопрос. «Хай» в таком случае – не согласие, а лишь<br />
уведомление о том, что собеседник вас слушает. Вот, например, вас интересует,<br />
есть ли в меню вегетарианские блюда. Официант вполне может ответить так:<br />
«Да. Есть только мясные и рыбные». Правильным ответом на вопрос: «Ты понимаешь?»<br />
будет: «Хай, вакаримасен», то есть «Да, не понимаю». Хизуко, не<br />
будучи в состоянии вымолвить «нет», пользовалась словом «maybe», которое<br />
я, чужеземка, поначалу воспринимала буквально – как «может быть»; позже<br />
мы с Хизуко придумали, как ей обойти законы собственного языка – изобрели<br />
формулу: «Говоря по-западному…». Впрочем, не знаю, не оскорбило ли это<br />
все же ее японскую идентичность. Ближе всего к нашему непосредственному<br />
«нет» стоят два японских жеста: помахивание рукой на уровне подбородка<br />
и руки, скрещенные на груди. Японец прибегает к этим знакам, если чужеземец<br />
не желает понимать более деликатных намеков.<br />
W.A.B., WARSZAWA 2011<br />
142 × 202, 376 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7414-953-2<br />
TRANSLATION RIGHTS: W.A.B.<br />
назад к содержанию
34<br />
МАРЦИН МИХАЛЬСКИЙ,<br />
МАЦЕЙ ВАСИЛЕВСКИЙ<br />
МАРЦИН МИХАЛЬСКИЙ (Р. 1982) – ПЕДАГОГ, ЖУРНАЛИСТ, ВЕДЕТ<br />
ГРУППЫ ПОДДЕРЖКИ ДЛЯ МОЛОДЕЖИ; МАЦЕЙ ВАСИЛЕВСКИЙ<br />
(Р. 1982) – АСПИРАНТ ФАКУЛЬТЕТА ЖУРНАЛИСТИКИ И ПОЛИТОЛО-<br />
ГИИ ВАРШАВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА, ЖУРНАЛИСТ КАНАЛА TVN24.<br />
Photo: Marcin Wapniarski<br />
88:1. Повести с Овечьих островов<br />
Двое молодых репортеров, Марцин Михальский и Мацей Василевский<br />
(оба 1982 года рождения) не раз побывали на Овечьих островах<br />
– они стремились не только познакомиться с достопримечательностями<br />
этого небольшого архипелага, но и возможно более<br />
глубоко проникнуть в мир живущих там фарерцев, изучить их образ<br />
жизни. Результатом таких «полевых исследований» стал сборник<br />
репортажей, не менее оригинальный, чем эта крошечная европейская<br />
страна.<br />
Овечьи острова – территория, находящаяся в составе Дании, но обладающая<br />
значительной автономией. Почти два десятка островков<br />
в Норвежском море, которые населяет примерно пятьдесят тысяч<br />
человек. Формально считаясь частью Европы, архипелаг существует<br />
на околице «глобальной деревни». Фарерцы – местное население,<br />
ментальность которого сложилась под влиянием суровых<br />
природных условий (не слишком плодородные острова насквозь<br />
продуваются ветром, а дождь идет здесь более трехсот дней<br />
в году!) – живут согласно вековым устоям и образуют сообщество<br />
почти утопически идеальное. Огромное значение придается семейным<br />
связям и отношениям с соседями; в эпоху повсеместной<br />
гонки фарерцы живут по-прежнему неспешно; страна практически<br />
не знает насилия и преступности (последнее убийство на Овечьих<br />
островах датируется серединой восьмидесятых годов прошлого<br />
века!). Впрочем, приходится констатировать, что с развитием туризма<br />
и телекоммуникации идиллический мир фарерцев с каждым<br />
годом меняется к худшему.<br />
Авторы «81:1» стремятся познакомить читателя как с историей<br />
Овечьих островов, так и с их современностью. Они пишут о выдающихся<br />
фарерцах и о простых людях, с которыми свела их судьба во<br />
время путешествия по островам. При этом Михальский и Василевский<br />
обращаются к самым различным художественным формам.<br />
Неслучайно тексты названы «повестями». В сборнике можно найти<br />
и классические репортажи, и жанровые сценки, и фрагменты, приближающиеся<br />
к художественной прозе, и всевозможные модификации<br />
жанра репортажа... Вот два примера наиболее оригинальных<br />
решений: описание технологии переработки рыбы представлено<br />
как визит в рыбий… спа-салон, а историю польки, много лет живущей<br />
на Овечьих островах и опекающей оказавшихся там соотечественников,<br />
читатель узнает будто бы из сценария телесериала.<br />
Михальский и Василевский показывают – и в этом главная ценность<br />
сборника «81:1» – что экзотические места вовсе не обязательно<br />
надо искать на далеких материках – достаточно повнимательнее<br />
оглядеться по сторонам.<br />
Роберт Осташевский<br />
назад к содержанию
Июль 1989 г., Мадрид<br />
35<br />
В полицейском участке на Плаза Майор было так жарко, что на спортивных<br />
туфлях Йоуханны плавились резиновые подошвы. Не привыкшая к теплу восемнадцатилетняя<br />
фарерка чувствовала себя размораживающимся в духовке<br />
пирогом.<br />
Ей казалось, что шоколадное мороженое и блошиный рынок, где она перебирала<br />
почтовые открытки, марки, монеты с полустертыми портретами короля<br />
Хуана Карлоса и книги по пять с половиной песо – все это было в другой жизни.<br />
Еще она успела побывать во Дворце Правосудия и Музее Прадо. Однако самым<br />
большим потрясением оказались не золотисто-рыжие аллегории Тициана,<br />
не полотна Гойи, и даже не «Сошествие Святого Духа» Эль Греко. Девушка рассматривала<br />
«Семь смертных грехов» Босха, когда ее внезапно пронзила ужасная<br />
мысль: она потеряла паспорт.<br />
– Ну так как же вас зовут, сеньорита, и откуда вы к нам прибыли? – спрашивал<br />
полицейский, раздосадованный затянувшимся допросом. Его дежурство как<br />
раз подходило к концу, и мыслями он уже был дома, в южном районе Мадрида,<br />
за бутылкой темной «аламбры». Кончиками пальцев он нервно постукивал по<br />
клавишам пишущей машинки.<br />
– Повторяю в третий раз, меня зовут Йоуханна Ванг, я туристка с Овечьих<br />
островов!<br />
– Сеньорита, хватит шутить. В жизни не слыхал о такой стране!<br />
– Овечьи острова – автономный регион Дании. Они расположены в треугольнике<br />
между Шотландией, Исландией и Скандинавией, – серьезно возразила<br />
фарерка.<br />
– В таком случае, сеньорита, не откажите в любезности показать мне эти<br />
острова на карте, – дежурный открыл ящик, достал карту и разложил ее на столе.<br />
Полицейский не верил девушке. Он принял ее за очередную студентку, ищущую<br />
развлечений во время каникул. Тем более, что внешность у нее не нордическая,<br />
а скорее южная – темные глаза, копна длинных вьющихся волос. А за две<br />
недели, проведенные в Испании, Йоуханна еще и сильно загорела.<br />
– Что-то долго вы, сеньорита, ищете свои Овечьи острова, – поддел ее полицейский.<br />
– Кончайте уже этот цирк – скажите мне, откуда вы. Небось из Португалии?<br />
Йоуханна растерялась. Составители геополитической карты Европы, выпущенной<br />
еще в семидесятые годы, явно схалтурили. Они не соизволили отметить<br />
восемнадцать крохотных островков на севере Атлантики, образующих<br />
архипелаг Овечьи острова. В результате досадной оплошности с мировой карты<br />
испарились сорок семь тысяч семьсот восемьдесят семь фарерцев и семьдесят<br />
восемь тысяч пятьсот шестьдесят три овцы. (…)<br />
Петляющая по пустоши дорога от Оравика до Фамьина напоминает брошенную<br />
на мох детскую скакалку. Для ста десяти жителей Фамьина это, в сущности,<br />
единственная связь с цивилизацией. Для тридцати семи человек, проживающих<br />
в Оравике, шоссе не играет особой роли, потому что их поселок приторочен<br />
к главной трассе Сумба-Твёройри, и кабы не обитающие в Фамьине родственники,<br />
которых приходится иногда навещать, да необходимость спускать на воду<br />
лодки, эти девять километров гладкого асфальта были бы им и вовсе без надобности<br />
и с таким же успехом могли бы вести в никуда. Некоторые, впрочем, утверждают,<br />
что так оно и есть, но к их мудрым словам никто не прислушивается.<br />
В Фамьине даже турист найдет, чем заняться: можно покормить сухарями<br />
бродячую собаку, помахать рукой детям, резвящимся на мостках, вдохнуть аромат<br />
обшарпанной двери рыбацкого сарая, за час с небольшим успеть сфотографировать<br />
разбросанные по просторной долине постройки, на пляже собрать<br />
коллекцию камней, а главное – посетить костел и увидеть самое ценное полотно<br />
в стране – оригинал национального флага 1919 года. Да еще говорят, что поселок<br />
этот славится самой изменчивой погодой на всем архипелаге.<br />
Всего поселков на Овечьих островах – сто девятнадцать. В сорок четыре из<br />
них ведет только по одной дороге, и если смотреть с высоты птичьего полета, это<br />
напоминает сломанные деревья: тощие стволы автострад и редкие веточки тупиков.<br />
Еще шести поселкам шоссе вообще не требуются, поскольку население<br />
сосредоточено в одной точке острова и в путешествиях по нему не нуждается.<br />
Мичинес, Ноульсой, Скувой, Хестур, Кольтур и Стоура Дуймун. Колонии избушек<br />
и домов-шкатулочек – тут можно разве что залезть в маленький трактор,<br />
устроить короткий слалом между соседской беседкой, складом топливного масла<br />
и импровизированным магазином… и вернуться назад, потому что дальше<br />
ехать некуда. Впрочем, на Стоура-Дуймуне и Кольтуре и соседей-то нет.<br />
Овечьи острова: четыреста шестьдесят три километра государственных<br />
дорог, из которых почти сорок два находятся под землей, в девятнадцати<br />
туннелях.<br />
Тридцать тысяч четыреста пятьдесят три автомобиля.<br />
По нашим подсчетам: сорок четыре поворота на десятикилометровом участке<br />
пути между Фамьином и Оравиком.<br />
Народ протестует:<br />
– Совершенно неудобоваримое количество цифр.<br />
И задают логичный вопрос:<br />
– Зачем вы все пересчитываете? Если на Фарерах восемь цветочных магазинов<br />
и семь магазинов спиртных напитков, разве не означает это лишь одно: что букет<br />
для девушки можно купить в восьми точках, и еще в семь люди спешат перед<br />
выходными, чтобы не спасовать в субботнюю ночь?<br />
В польском издании «Европы» Нормана Дэвиса есть информация, что Фарерский<br />
архипелаг состоит из восьмидесяти островов. Даже если мы включим<br />
сюда утесы, кое-где торчащие из океана – напоминающий огромный вареник<br />
Тиндхольмур, мохнатый Капилина у Нолсоя или вынырнувшую, словно лохнесское<br />
чудовище, из бездны скалу Сумбиарстайнур, даже если прибавим сюда еще<br />
одинокую и мрачную Рокалль, по поводу которой Овечьи острова ведут спор<br />
с Великобританией, Исландией и Ирландией – и половины не наберется.<br />
– Так почему бы не поделиться с читателем тщательно проверенной информацией<br />
о сорока четырех библиотеках, трех радиостанциях и одной баскетбольной<br />
команде? – парирую я. (…)<br />
Другие тоже принимаются перечислять.<br />
Йонхард, филолог, один из авторов крупнейшего фарерско-английского словаря<br />
(восемьдесят тысяч слов), владелец издательства «Спротин»:<br />
– Я пролистал словарь синонимов, и обнаружил, что в фарерском языке есть<br />
примерно двести пятьдесят слов для обозначения дождя. Еще больше повезло<br />
ветру – почти триста пятьдесят слов.<br />
Нильс Якуп, генеральный директор издательства литературы для молодежи<br />
и детей из Торсхавна:<br />
– В год выходит не более десятка книг для детей и молодежи фарерских авторов,<br />
поэтому мы, в основном, издаем переводы. Выпускаем также комиксы и собственный<br />
журнал «Строк». Наибольшей популярностью пользуется «Гарри<br />
Поттер». Мангу мы не выпускаем – эти японские комиксы мало способствуют<br />
развитию ребенка.<br />
Симона, Статистический центр Овечьих островов:<br />
– В 2008 году в нашей стране родилось шестьсот шестьдесят четыре человека,<br />
умерло триста семьдесят семь. Заключено сто восемьдесят семь церковных<br />
браков и семьдесят один светский. Развелось пятьдесят две пары. Остальную<br />
информацию можно найти на нашем сайте, который мы регулярно обновляем.<br />
Телеканал «Дагур&Вика», 1 февраля 2008 года, корреспондент на фоне сизого<br />
неба и выброшенного на бетон катера в порту Скалавик:<br />
– До вчерашнего шторма здесь швартовалось около полутора десятков яхт.<br />
Сегодня большинство из них находится под водой – остались, как вы видите,<br />
две, причем одна практически полностью разбита.<br />
CZARNE, WOŁOWIEC 2010<br />
125 × 195, 326 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7536-248-0<br />
TRANSLATION RIGHTS: POLISHRIGHTS.COM<br />
назад к содержанию
36<br />
ИОАННА<br />
ОЛЬЧАК-РОНИКЕР<br />
ИОАННА ОЛЬЧАК-РОНИКЕР – ПИСАТЕЛЬНИЦА, СЦЕНАРИСТ, ДРА-<br />
МАТУРГ. ЗА ОПУБЛИКОВАННУЮ В 2001 ГОДУ САГУ ОБ ИСТОРИИ<br />
СВОЕЙ СЕМЬИ – «В САДУ ПАМЯТИ» – БЫЛА УДОСТОЕНА ГЛАВНОЙ<br />
ПОЛЬСКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ПРЕМИИ «НИКЕ». КНИГА ПЕРЕВЕДЕНА<br />
НА ДЕСЯТЬ ЯЗЫКОВ.<br />
Photo: <strong>Instytut</strong> Książki<br />
Корчак. Опыт биографии<br />
Януш Корчак – литературный псевдоним доктора Хенрика Гольдшмита,<br />
врача-педиатра, автора книг о детях и для детей, человека,<br />
который под влиянием прогрессивных идей вознамерился изменить<br />
мир не посредством революции, но с помощью реформ системы<br />
воспитания. В центре его теории – личность ребенка. Корчак<br />
основал еврейский дом сирот и на протяжении многих лет был его<br />
директором. В это детском доме существовала внутренняя конституция,<br />
регулировавшая отношения между детьми и воспитателями,<br />
своя иерархия, а также самоуправление, причем дети имели право<br />
оценивать (и наказывать) воспитателей за нарушение установленных<br />
правил. Однажды был наказан даже сам доктор.<br />
Доктора упрекали в идеализме, его детский дом был миниатюрной<br />
моделью совершенного общества, и воспитанники не всегда оказывались<br />
подготовлены к существованию в реальном мире. Однако<br />
разработанная Янушем Корчаком система несомненно оказала<br />
влияние на развитие теории воспитания в целом.<br />
В 1940 дом сирот Корчака был переселен в варшавское гетто. В условиях<br />
оккупации, голода, эпидемий, перенаселенности он быстро<br />
перестал быть безопасным убежищем. В 1943 году Януш Корчак вел<br />
дневник, в котором, не без сарказма, описал крушение собственного<br />
идеализма. Однако веру в человека и в добро ему удалось сохранить.<br />
В послевоенной Польше Януш Корчак стал легендой: рассказывали,<br />
что он мог спастись, но предпочел героически погибнуть вместе со<br />
своими воспитанниками. 6 августа 1943 года все они оказались на<br />
Умшлагплац, откуда отправлялись поезда в концлагеря. Согласно<br />
новым источникам, Корчак просто не видел для себя возможности<br />
спасения – он был крайне истощен физически. Доктор до последней<br />
минуты заботился о духовном воспитании детей. Обо всем этом повествует<br />
Ольчак-Роникер в своем «Опыте биографии».<br />
Дед Иоанны Ольчак-Роникер был издателем, в межвоенный период<br />
немало сделавшим для польской литературы. У него выходили<br />
и книги Януша Корчака. Кроме того, его семья также была ассимилированной<br />
– одной из множества в довоенной Польше. Во время II<br />
Мировой войны матери и бабушке писательницы удалось укрыться<br />
и, благодаря этому, уцелеть. Сама Иоанна Ольчак-Роникер видела<br />
в детстве героя своей будущей книги. Историю доктора она рассказывает<br />
просто и одновременно серьезно, не скрывая, что фигура это<br />
весьма непростая. Корчак переживал депрессии, периоды сомнений.<br />
Кроме того, автор рисует сложную эпоху, в которую довелось<br />
жить Корчаку, рассказывает о его борьбе с антисемитизмом и поиске<br />
собственного пути среди множества течений своего времени.<br />
Анна Насиловская<br />
назад к содержанию
37<br />
Всякая<br />
история где-то начинается. Наша – берет начало<br />
в Грубешове, ибо оттуда родом предки Хенрика<br />
Гольдшмита, известного миру под именем<br />
Януша Корчака. Грубешов – местечко в Люблинском воеводстве, на самой<br />
границе с Украиной, расположенное на живописном берегу реки Гучвы, а точнее,<br />
между двумя ее рукавами. Вокруг протянулись густые леса, раскинулись<br />
плодородные нивы и зеленые луга. Здесь сохранилось множество образцов<br />
деревянной и каменной архитектуры, отсылающих к эпохе, о которой пойдет<br />
речь в этой главе. Напоминают о ней и названия улиц Грубешова – Водная, Костельная,<br />
Тихая, Людная, Сапожная, Гусиная.<br />
У всякой истории есть точка отсчета. Корни нашей уходят в далекое прошлое,<br />
таинственное, словно страшная сказка. В народной еврейской традиции<br />
существовал обычай: если в округе бушевала эпидемия чумы или черной оспы,<br />
следовало поженить на кладбище пару самых убогих и обиженных судьбой –<br />
нищих, калек, сирот. Еврейская община справляла им приданое и молодожены<br />
начинали новую жизнь – считалось, что это отгонит смерть. По преданию,<br />
именно так возник род Гольдшмитов. «[…] О далеких предках я знаю только,<br />
что это были бездомные сироты, которых поженили на кладбище во время<br />
охватившей местечко эпидемии – словно бы принося на алтарь смерти»”.<br />
Так рассказывал Корчак Марии Чапской поздней осенью 1941 года, когда она<br />
– воспользовавшись чужим пропуском – навестила его в гетто, на улице Сенной,<br />
куда гитлеровцы переселили Дом сирот.<br />
Упоминаемый в «Дневнике» прадед – фигура более конкретная, хотя и о нем<br />
мало что известно. Желая разбудить в детях интерес к фамильному прошлому,<br />
доктор с горечью писал в «Малом обозревателе» – приложении к «Нашему<br />
обозревателю», адресованному ассимилированной еврейской интеллигенции:<br />
«Фотографий прадеда у меня нет, и мне почти ничего о нем не рассказывали.<br />
Дед не успел – умер еще до моего рождения. Да, о своем прадеде я знаю мало.<br />
Лишь то, что он был стекольщиком в местечке. Бедняки в те времена окон не<br />
стеклили. Прадед ходил по дворам, вставлял стекла и скупал заячьи шкурки.<br />
Мне приятно думать, что прадед стеклил окна, чтобы было светло, а шкурки,<br />
из которых шили кожухи, покупал, чтобы было тепло. Иногда я представляю<br />
себе, как старик шагал от деревни к деревне: путь неблизкий, он садится под<br />
деревом передохнуть или, наоборот, спешит, чтобы поспеть до сумерек к шабату».<br />
Говорят, стекольщика этого звали Элиэзер Хаим… говорят, он жил в Грубешове.<br />
В конце восемнадцатого века евреи составляли примерно половину<br />
населения Грубешова, остальные жители были католиками и православными.<br />
Небольшие каменные дома и деревянные избушки, тесно прижавшиеся друг<br />
к другу. Узенькие грязные улочки. Множество маленьких лавочек. Два рынка<br />
– старый и новый. В центре каждого – прилавки. Крестьяне привозили сюда<br />
молочные продукты, мясо, овощи. Здесь покупалась одежда, «локотные товары»<br />
– сапоги, ткани, предметы домашнего и хозяйственного обихода. По четвергам<br />
– в базарный день – продавцы и покупатели ожесточенно торговались.<br />
По-польски, по-украински, на идише. За сотни лет католический костел, церковь<br />
и синагога вросли в пейзаж.<br />
Штетл. В переводе с идиша – «местечко». Одно из тех, которые – сметенные<br />
с лица земли Холокостом – продолжают свое существование в литературе<br />
и бесчисленных воспоминаниях. Для одних это воплощение традиционных<br />
еврейских ценностей, тепла семейного очага, света религиозных обрядов,<br />
место, где «сказки и мифы были растворены в воздухе». Для других – прибежище<br />
отсталости, невежества, средневековых суеверий. Еврейское население<br />
в таких местечках жило обособленно, отгородившись от соседей незримой<br />
стеной строжайших религиозных обычаев. «Ветхозаветники» не учили местный<br />
язык, не общались с местными жителями, категорически не желали отказываться<br />
от традиционной одежды и обычаев, единственным источником<br />
знаний признавали Талмуд. Светская наука, светские интересы преследовались,<br />
нарушение ортодоксальных заповедей и запретов каралось религиозной<br />
анафемой: виновный исключался из общины и изгонялся за пределы гмины.<br />
Семья соблюдала по нему траур, словно по умершему, а когда грешник умирал<br />
на самом деле, его не разрешалось хоронить на еврейском кладбище.<br />
Если этот народ так сторонится соседей, значит, скрывает какие-то зловещие<br />
тайны... В этом и заключалась беда евреев: где бы они ни поселились – будили<br />
в местных жителях недоверие и неприязнь. Тем было невдомек, что лишенные<br />
родины и рассеянные по миру, евреи панически боялись раствориться в чужой<br />
культуре, утратить идентичность, перестать существовать как нация. Народ<br />
обратился в религиозную общину, чьи суровые законы охватывали все области<br />
духовной, общественной и семейной жизни. На протяжении столетий, день<br />
за днем, повсюду, куда забрасывала их судьба, евреи вели героическую борьбу<br />
за сохранение верности Богу и традиции. Иными словами – за выживание.<br />
[…]<br />
22 июля 1878 или 1879 года, в понедельник, а может, и во вторник, в день<br />
солнечный, а может, и дождливый, в семье Цецилии и Юзефа Гольдшмитов<br />
родился мальчик, которому суждено было стать Янушем Корчаком. Согласно<br />
еврейской традиции, его нарекли в честь покойного деда – Гершем. Родители<br />
верили, что сын унаследует дедовы ум, таланты и добродетели. Но времена<br />
изменились, и прогрессивные евреи начали европеизировать свои имена, поскольку<br />
традиционные еврейские вызывали у поляков насмешку и препятствовали<br />
сближению с соседями. Ортодоксы протестовали, утверждая, что<br />
это разрушает память о предках, без которой невозможно сохранение рода.<br />
Гольдшмиты приняли компромиссное решение: имя Герш использовалось<br />
для торжеств, в повседневной светской жизни верх одержал Хенрик. Впрочем,<br />
далеко не сразу. Корчак писал в «Дневнике»: «Отец вполне мог назвать меня<br />
Хенриком, ведь сам он звался Юзефом […]. Но он все колебался и мешкал».<br />
Как нетрудно догадаться, имя мальчик получил во время церемонии обрезания.<br />
Обращаясь к этому факту, который биографы обычно деликатно обходят<br />
молчанием, я, конечно, грубо вторгаюсь в интимную сферу. Но потому лишь,<br />
что хотела бы как следует представить себе атмосферу дома Корчаков. Моя<br />
мать писала, что там царили «чисто польские обычаи», что «ассимиляция в те<br />
времена совершалась стремительно и радикально». На самом деле все было<br />
не так просто, мать умалчивает о сложном переходном этапе, когда родители<br />
еще являются польскими евреями, а дети уже растут поляками еврейского<br />
происхождения. А ведь это страница и нашей собственной семейной истории.<br />
Моя прабабка, Юлия К ляйнман, вышла замуж за австрийского еврея, Густава<br />
Горовица, но после свадьбы продолжала жить в Варшаве. При жизни Густава,<br />
сына венского раввина, в семье строго соблюдались обычаи иудаизма. Когда<br />
он умер, вдова решила воспитывать своих девятерых детей в польских традициях.<br />
Но можно ли в одно мгновение отречься от своей идентичности? Спокойно<br />
отвергнуть еврейского Бога, религиозные привычки и традиции? Неужели это<br />
может пройти безболезненно? Бабушка, которой было восемь лет, когда умер<br />
отец, и которая хорошо помнила обычаи, соблюдавшиеся при его жизни – шабат,<br />
праздники – в написанных после Второй мировой войны воспоминаниях<br />
не упоминает о них ни единым словом. Зато она любила повторять – вопреки<br />
очевидным фактам – что ее родной дом ничем не отличался от польских. А рассказывая<br />
об учебе в пансионе и увлечении польской литературой, о страсти,<br />
с которой она декламировала на подпольных вечерах польскую патриотическую<br />
поэзию, давала понять, что всегда ощущала себя полькой.<br />
W.A.B., WARSZAWA 2011<br />
165 × 235, 480 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7414-077-5<br />
TRANSLATION RIGHTS: W.A.B.<br />
назад к содержанию
38<br />
АНДЖЕЙ<br />
ФРАНАШЕК<br />
АНДЖЕЙ ФРАНАШЕК (Р. 1971) – ЛИТЕРАТУРОВЕД, ЛИТЕРАТУРНЫЙ<br />
КРИТИК, ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ТВОРЧЕСТВА СОВРЕМЕННЫХ ПОЛЬСКИХ<br />
ПОЭТОВ, В ТОМ ЧИСЛЕ ЧЕСЛАВА МИЛОША И ЗБИГНЕВА ХЕРБЕРТА.<br />
Photo: Antonia Franaszek-Traczewska<br />
Милош. Биография<br />
Книга Анджея Франашека увлекательна не только потому, что она<br />
представляет собой биографию лауреата Нобелевской премии по<br />
литературе, человека драматической судьбы, выдающегося поэта,<br />
чья жизнь служит своего рода мостом между началом ХХ и началом<br />
XXI века, художника, которого Шеймус Хини назвал в своей<br />
эпитафии «королем». Возможны различные прочтения этого труда:<br />
он задуман как путеводитель по жизни Милоша, однако включает<br />
в себя и «географические карты» его разума и воображения (множество<br />
цитат из произведений и комментарии к творчеству поэта),<br />
а также «определитель» фауны и флоры, которую можно встретить<br />
на планете Милош. Таким образом это и панорамный роман о европейце,<br />
чья жизнь пришлась на эпоху, которую британский историк<br />
Норман Дэвис назвал «божественными играми» (God’s Playground).<br />
Разумеется, в центре повествования – фигура самого поэта, показанная<br />
во всей ее сложности, от величия до идиосинкразий и комплексов.<br />
Читатель увидит также и современников Милоша: парижского<br />
земляка, литовского дипломата и эзотерика, поэта, Оскара<br />
Милоша, Альбера Камю, Альберта Эйнштейна, Мэри Маккартни,<br />
Томаса Мертона, Иосифа Бродского и многих других, польских и не<br />
польских друзей, а также случайных знакомых, чья жизнь тем или<br />
иным образом оказалась сопряжена с судьбой поэта, близких ему<br />
в плане литературном или философском писателей и мыслителей,<br />
коллег по перу, жен и любовниц... Все это позволяет Франашеку<br />
насытить текст множеством красочных историй, саркастических<br />
и порой весьма субъективных оценок. Читатель изучит «географию»<br />
Милоша: познакомится с литовской родиной поэта – Шетейне,<br />
с Вильно, Парижем середины тридцатых годов, довоенной Варшавой<br />
и Варшавой периода нацистской оккупации, послевоенной<br />
Францией первых лет эмиграции, когда Милош принял решение<br />
оставить пост дипломата ПНР и попросить политического убежища,<br />
Францией эпохи сотрудничества с Конгрессом за свободу культуры<br />
и парижской «Культурой», интеллектуальным центром польской<br />
политической эмиграции, с Америкой – вашингтонского периода<br />
службы ПНР, калифорнийского периода преподавания в Беркли<br />
и нью-йоркского периода литературных триумфов. Наконец перед<br />
нами Краков, в котором с 1992 постоянно жил автор «Покоренного<br />
разума». Книга также содержит массу информации и разъяснений,<br />
касающихся жизненных перипетий Милоша, вызывавших бурную<br />
реакцию современников, споры, укоры или обвинения. Но прежде<br />
всего Франашек представляет нам человеческий – сверхчеловеческий<br />
– портрет проницательного интеллектуала и свидетеля эпохи,<br />
одного из величайших поэтов ХХ века.<br />
Марек Залеский<br />
назад к содержанию
39<br />
«В ноябре<br />
1980 года я приехал в Гданьск, на<br />
верфь им. Ленина – потому, в частности,<br />
что, пожалуй, не было тогда<br />
на свете места интереснее. Подошел к рабочему в грязном синем комбинезоне<br />
и спросил, каким образом в стране, где произведения Милоша были запрещены,<br />
на памятнике погибшим судостроителям оказалась строка из стихотворения<br />
«Есть память у поэта». «Милош был под запретом, но мы всегда его знали», –<br />
ответил рабочий. Диалог, который мог восхитить или ужаснуть Карла Маркса».<br />
Так пишет в своих воспоминаниях Ричард Лурье: «В то время, когда я вернулся<br />
из Польши, Милош преподавал в Гарварде, жил в Кембридже. Обняв меня, он<br />
тут же, на пороге, спросил: “Как там, в Польше?”. На мгновение я почувствовал<br />
себя словно на экзамене (…). “Отчуждения нет”, – ответил я. Он улыбнулся.<br />
Экзамен был сдан». Рассказ о польских судостроителях, цитирующих строфы<br />
Милоша, сегодня напоминает сказку, но в период «карнавала Солидарности»,<br />
когда общественный протест объединил десять миллионов человек, а гигантские<br />
очереди выстраивались не только за мясом, но и за книгами, происходило<br />
много сказочного и прекрасного. Так или иначе, несмотря на препоны цензуры<br />
и железный занавес, в годы эмиграции Милоша книги его до Польши доходили<br />
– в том числе и в 1970 году, когда поэт послал Зыгмунту Хертцу открытку из городка…<br />
Поланд, что в штате Мэн – единственной Польши, двери которой были<br />
для него открыты в то время.<br />
Здесь следует еще раз упомянуть Хертца, который находил самые разные способы<br />
доставить в Польшу магнитофонные пленки с записями поэта. Из письма<br />
1965 года мы узнаем, что такую посылку увез тогда из Рима… кардинал Вышиньский<br />
(…). В январе следующего года пачку экземпляров «Культуры» упаковали<br />
в свои сумки польские спортсмены (они, впрочем, собирались загнать журнал<br />
на черном рынке), – а довольный Хертц сообщал Милошу, что дороже всего<br />
в Варшаве стоит тот номер «Культуры», в котором опубликован «Поэтический<br />
трактат». В середине шестидесятых годов Херберт ободряюще писал Милошу:<br />
«Молодежь смотрит на тебя, как на божество. Правда, Чеслав, именно ты формируешь<br />
облик современной польской лирики, и запреты, и кордоны бессильны<br />
этому помешать». Многие читатели Милоша рассказывают об опыте своеобразного<br />
посвящения в тайну: кому-то книгу дал прочитать профессор, кому-то<br />
одолжили на сутки друзья, кто-то переписал ее вручную, кто-то чудом отыскал<br />
в букинистическом магазине или в публичной библиотеке. Лучше всего, пожалуй,<br />
такой момент описывает Кшиштоф Чижевский, которому суждено было<br />
стать хранителем наследия Милоша в Красногруде: «Это было 1977 году, а может,<br />
в начале 1978. КОР (Комитет защиты рабочих) уже существовал. Я учился<br />
на первом курсе филфака университета Адама Мицкевича в Познани, на отделении<br />
полонистики. Мы привыкали читать самиздатовскую литературу – размноженные<br />
на гектографе, на ксероксе, напечатанные на плохой бумаге, кое-как<br />
сброшюрованные книги, страницы, ради экономии места, плотно заполненные<br />
мелкими буковками, от которых болели глаза. Для нас это было настоящее сокровище.<br />
(…). Мы посещали занятия «летучего университета» в частных квартирах.<br />
В тот вечер в квартиру Яцека Кубяка, одного из лидеров студенческого<br />
подполья, пришел Рышард Крыницкий. Вместо того, чтобы читать свои стихи,<br />
он начал рассказывать о польском поэте-эмигранте, чью фамилию многие из<br />
нас услышали тогда впервые. В руках Рышард бережно держал книгу, из которой<br />
читал вслух стихи. Мы не сводили с нее глаз, с нетерпением ожидая, когда нам<br />
разрешат потрогать и перелистать сборник. Красивый, в зеленом полотняном<br />
переплете, с вытесненными на обложке золотыми буквами: «ЧЕСЛ АВ МИ-<br />
ЛОШ. СТИХИ. POEMS”.<br />
Адам Михник, десятью годами старше Чижевского, счастливый обладатель<br />
купленного в букинистическом магазине сборника «Дневной свет», утверждает,<br />
что он и его друзья были первым поколением интеллигенции ПНР, оценившим<br />
интеллектуальный и культурный багаж эмиграции, переставшим считать<br />
ее историческим пережитком. Кроме того, он был среди тех, кто принимал<br />
решение о публикации в подпольном издательстве «НОВА» произведений<br />
автора «Покоренного разума». Возможно, его подтолкнула к этому встреча<br />
в Париже осенью 1976 года: «После третьей бутылки вина, я, удивительным образом<br />
перестав заикаться, принялся читать на память стихи Милоша. Знал я их<br />
множество. В какой-то момент я с изумлением заметил на глазах поэта слезы.<br />
Смутившись, умолк и услышал растроганный голос: – Я не знал, что в Польше<br />
молодежь знает наизусть мои стихи. Я думал, что проклят».<br />
История борьбы писателей с цензурой ПНР иной раз оборачивается историей<br />
микрознаков, по которым посвященные узнавали о мельчайших изменениях<br />
курса власти или напряжении в ее лоне. Вот кому-то удалось вставить в статью<br />
словосочетание «автор „Трех зим”», вот кто-то добился разрешения на инсценировку<br />
«Как вам это нравится» в переводе Милоша, и на плакатах появилось<br />
имя переводчика, а в городе пошли слухи, будто поэт возвращается в Польшу,<br />
а вот кто-то сумел включить несколько стихов Милоша в антологию… Наконец<br />
в 1974 году Пен К луб (…) присудил ему премию… за переводы польской поэзии<br />
на английский. «Какого черта! Судя по всему, меня перестали считать сатаной.<br />
Я понимаю, каких трудов это стоило Пен К лубу (…)», – комментировал это событие<br />
будущий нобелевский лауреат в письме Гедройцу. Год спустя он задумчиво<br />
писал Блоньскому: «Если в Польше у меня такая репутация, следует задаться<br />
вопросом, в чем причина, почему так происходит, сколько в этом скрытых недоразумений<br />
(…). Потому что я, например, не знаю, дело ли в наших извечных<br />
мифах (эмиграция, Запад и пара поэтов-пророков) или же в коллективном инстинкте,<br />
заставляющем непрестанно искать персонажей для национального<br />
потребления (а среди сегодняшних литераторов в Польше мало кто для такого<br />
потребления пригоден)».<br />
С этим коллективным инстинктом Милошу пришлось столкнуться лишь<br />
шесть лет спустя, во время первого после тридцати лет отсутствия визита<br />
в Польшу, которому власти ПНР уже не смогли помешать (…). Июнь 1981, когда<br />
– после долгих сомнений и колебаний – поэт прилетел в Варшаву, был периодом<br />
очень беспокойным. За месяц до этого в Риме произошло покушение на Иоанна-<br />
Павла II, через две недели умер примас Стефан Вышиньский. Не прекращалась<br />
борьба между партией и «Солидарностью», однако деятели профсоюза не знали,<br />
что уже подготовлены списки тех, кто будет интернирован. Страна кипела,<br />
а ожидания ее граждан по отношению к поэту – или, скорее, Поэту – были безграничны.<br />
ZNAK, KRAKÓW 2011<br />
165 × 235, 1104 PAGES<br />
ISBN: 978-83-240-1614-3<br />
TRANSLATION RIGHTS: ZNAK<br />
назад к содержанию
40<br />
АДАМ<br />
ЗАГАЕВСКИЙ<br />
АДАМ ЗАГАЕВСКИЙ (Р.1945) – ОДИН ИЗ КРУПНЕЙШИХ И САМЫХ<br />
ПЕРЕВОДИМЫХ ПОЛЬСКИХ ПОЭТОВ ХХ В., АВТОР НЕСКОЛЬКИХ<br />
СБОРНИКОВ ЭССЕ, ПРОФЕССОР ЧИКАГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА.<br />
Photo: Danuta Węgiel<br />
Легкое преувеличение<br />
Новая книга эссе Загаевского – анализ состояния переселенца, человека,<br />
не находящего себе места на земле, а также потомка переселенцев,<br />
несущего бремя этого нелегкого наследства. Итак, поэт<br />
возвращается во Львов, в родные Гливицы, в другие места, где ему<br />
довелось жить. В «Легком преувеличении» Загаевский говорит об<br />
отце, чье тело, физически все еще крепкое, опустело, покинутое<br />
мощным, точным интеллектом. Сын профессора Политехнического<br />
института выбрал для другой язык – поэтический – и именно этим<br />
языком он пытается заполнить контуры идеальной отцовской фигуры.<br />
Воскрешенный из прошлого образ отца-профессора острым,<br />
словно лезвие ножа, языком протыкает воздушный шарик возвышенности,<br />
на которую опирается творчество сына. Изгнание оказывается<br />
для сына-поэта словно бы горбом, от которого он не может<br />
избавиться, но который обращает в удивительный дар. Беседа<br />
с живым-неживым отцом дает Загаевскому возможность отстоять<br />
не столько состояние бездомности, сколько возможность существования<br />
вне материи. Пространство материи и даже больше – искусства<br />
– спасает потомка изгнанника, позволяя ему получить некое<br />
особое гражданство. Загаевский страстно защищает границы<br />
высокой культуры, и хотя ему случается высказываться и на тему<br />
поп-культуры, но эти сюжеты – отстраненные, туманные и второстепенные<br />
– быстро исчезают с горизонта. «Легкое преувеличение»<br />
– декларация возможной, хотя и преувеличенной возвышенности.<br />
Поэтическое преувеличение, политическая возвышенность позволяют<br />
Загаевскому упорядочить собственную и чужую истории.<br />
Споря с отцом, который втайне одобрял путь сына, отличный от его<br />
собственного, Загаевский обживает страну, возносящуюся над<br />
ограничивающим свободу обществом.<br />
Анна Мархевка<br />
назад к содержанию
41<br />
Мой<br />
отец уже давно болеет, слабеет, уходит; больше года он находится<br />
практически в ином мире. Он медленно умирает, хотя<br />
все главные органы его еще крепкого организма – ему 97 лет<br />
– в хорошем состоянии. Но он совершенно потерял память, не встает с постели.<br />
Никого не узнает. Его приходится кормить, мыть. Я думаю о нем прежнем, человеке<br />
сердечном, добром, остроумном. Не знаю почему, но мне вспоминается<br />
ответ, который он дал лет десять назад журналисту, бравшему у него интервью<br />
для журнала «Силезия». Беседа была посвящена переселению (депортации) из<br />
Львова в Силезию – его собственном и других сотрудников политехнического<br />
института, которых заставили променять барочный город холмов, церквей<br />
и костелов на прусские кирпичные стены Гливиц или Вроцлава. На момент<br />
разговора отец был одним из последних оставшихся в живых ветеранов того<br />
огромного насильственного переселения, исхода. А когда все это происходило,<br />
он был, наоборот, одним из самых молодых: вместе с ним прощались с родными<br />
местами профессора, доценты, а он только начинал свой академический путь.<br />
Корреспондент журнала «Силезия», видимо, неплохо подготовился к беседе,<br />
потому что в какой-то момент спросил отца, что он думает об одном фрагменте<br />
из моего эссе «Два города». И процитировал несколько фраз – о том, что люди<br />
делятся на оседлых, эмигрантов и бездомных, и о том, кто из них предпочитает<br />
живопись, а кто музыку, наиболее движимое из искусств. (Дословно: «Музыка<br />
создана для людей бездомных, поскольку менее из всех искусств связана с пространством...<br />
Живопись – искусство людей оседлых, которые любят созерцать<br />
свои родные места. Портреты убеждают оседлых людей в том, что они действительно<br />
живы...»). Мой отец никогда не любил язык метафор. Он был – я пользуюсь<br />
прошедшим временем, потому что разум его уже угас – инженером, эмпириком,<br />
безусловно, сочувствовал идеям позитивизма, суровым императивам<br />
Венского кружка, стремился говорить лишь о том, что может быть точно измерено.<br />
Он был трезвым инженером, любившим исторические труды, а также<br />
живопись. Живопись была ему по душе, он любил (ни разу не воспользовавшись<br />
этим словом – ведь даже своим детям отец никогда не говорил, что любит их)<br />
полотна импрессионистов с цветущими лугами и тихими городками под Парижем.<br />
А я, с моей страстью к стихам и эссе, не чуждым поэтических тропов,<br />
должно быть, огорчал его: отец, подобно большинству людей, подозревал, что<br />
богатый, насыщенный сравнениями язык, зачастую является языком лжи – во<br />
всяком случае, тяготеет к этому. Тот, кто насыщает язык риторическими фигурами,<br />
обнажает эмоции, вводит в язык элементы фантазии, импровизации, раскачивает<br />
его, словно дерево, рискует подойти ко лжи слишком близко. Отец был<br />
человеком честным, кристально честным. И очень чистым – именно такая была<br />
у него репутация в гливицком политехническом институте, так о нем вспоминают<br />
его бесчисленные студенты. Он очень много читал, главным образом, воспоминания<br />
– тонны воспоминаний, мемуаров генералов и инженеров, банкиров<br />
и министров – но также многочисленные книги по истории и много романов.<br />
Однако я уверен, что страницы, которыми авторы гордились больше всего, поэтические<br />
страницы с нагромождением гипербол и сравнений, синекдох и литот,<br />
страницы, выражающие кредо автора, отец просто пропускал, быстро пробегал<br />
глазами, в ожидании, пока автор успокоится и вернется к повседневному стилю<br />
повествования. Догадываюсь, что вопрос журналиста, да еще с цитатой из моего<br />
эссе, отца по меньшей мере смутил. Не мог же он просто отмахнуться от слов,<br />
написанных сыном. Он знал, что сказанное будет записано и спустя некоторое<br />
время опубликовано. У нас были прекрасные отношения, тот факт, что я оказался<br />
среди людей, пользующихся (порой) метафорами, нисколько ему не мешал.<br />
Думаю даже, что в определенном смысле это доставляло ему удовольствие. Но<br />
одно дело «общественное положение» сына, и другое – фразы, которые его просят<br />
прокомментировать. Уверен, что он замолчал, возникла пауза, журналист<br />
ждал, пока отец сформулирует свой ответ, может, даже на мгновение выключил<br />
магнитофон, а может, уже потерял надежду получить ответ. Наконец мой отец<br />
сказал – вероятно, слегка охрипшим голосом, как всегда, когда он волновался: –<br />
Это легкое преувеличение. – Легкое преувеличение... Прочитав эти слова, я рассмеялся<br />
– так точно они отражали взгляды отца на поэзию, на весь тот странный<br />
мир, в который ушел его сын. Легкое преувеличение. Так инженеры думают<br />
о поэзии. В ней нет ничего плохого, считают инженеры, в сущности, поэзия не<br />
обязательно – хотя это и возможно – ведет ко лжи, к эстетизму, к женоподобию,<br />
но главное, в чем можно ее упрекнуть – она является преувеличением. Легкое<br />
преувеличение. Она преувеличивает, делает реальность слишком выпуклой,<br />
чрезмерно повышает температуру реальности.<br />
Легкое преувеличение – это, в сущности, прекрасное определение поэзии.<br />
Отличное определение поэзии, пригодное для холодных и туманных дней, когда<br />
утро встает поздно и напрасно обещает солнце. Поэзия – легкое преувеличение,<br />
пока мы в ней не приживемся. Тогда она становится правдой. А потом,<br />
когда мы снова из нее выйдем – ибо никто не в состоянии жить там вечно – снова<br />
превращается в легкое преувеличение.<br />
WYDAWNICTWO A5, KRAKÓW 2011<br />
145 × 205, 246 PAGES<br />
ISBN: 978-83-61298-29-8<br />
TRANSLATION RIGHTS: FARRAR, STRAUS AND GIROUX<br />
назад к содержанию
42<br />
ЗЫГМУНТ<br />
МИЛОШЕВСКИЙ<br />
ЗЫГМУНТ МИЛОШЕВСКИЙ (Р. 1976) – ЖУРНАЛИСТ И ПРОЗАИК.<br />
«ЗЕРНО ИСТИНЫ» – ВТОРАЯ ЧАСТЬ ТРИЛОГИИ О ПРОКУРОРЕ<br />
ТЕОДОРЕ ШАЦКОМ.<br />
Photo: private<br />
Зерно истины<br />
Первый детективный роман Зыгмунта Милошевского – «Трясина» –<br />
принес ему успех, был высоко оценен как литературной критикой,<br />
так и читателем: Милошевский получил премию «Крупный калибр»<br />
за лучший польский детектив, по книге снят фильм с отличным актерским<br />
составом. «Зерно истины» – вторая книга из серии о перипетиях<br />
следователя Теодора Шацкого – подтверждает, что успех<br />
молодого автора был неслучаен.<br />
В «Зерне истины» Милошевский выводит классический образ стража<br />
закона с непростым прошлым. После развода Шацкий переезжает<br />
из Варшавы в Сандомир, рассчитывая начать новую жизнь.<br />
Однако быстро понимает, что совершил ошибку. Провинциальный<br />
сонный городок, в котором ничего не происходит, наводит на него<br />
тоску и уныние. Разумеется, лишь до той минуты, когда появляется<br />
дело, масштаб которого соответствует ожиданиям и амбициям<br />
следователя. Один за другим убиты местная активистка, ее мужполитик<br />
и местный бизнесмен, придерживавшийся крайне правых<br />
взглядов. Modus operandi преступника указывает на ритуальное<br />
убийство, что в городе, где вопрос польско-еврейских отношений,<br />
чрезвычайно болезненных и запутанных, и так стоит очень остро,<br />
– вызывает бурю эмоций. Убийца долго морочит прокурору голову,<br />
раз за разом наводя на ложный след, однако в конце концов преступление<br />
удается раскрыть. Мотивы его, впрочем, оказываются до<br />
банального просты.<br />
Автор «Трясины», сумев создать яркий образ главного героя, уверенно<br />
раскручивает детективный сюжет, до последней страницы<br />
держа читателя в напряжении. Но есть в прозе Милошевского и нечто<br />
большее – рефлексия над проблемами, с которыми продолжает<br />
тщетно бороться польское общество. В «Трясине» речь шла<br />
о люстрации и сложных расчетах с социалистическим прошлым,<br />
в «Зерне истины» – об антисемитизме и по-прежнему мучительных<br />
польско-еврейских отношениях.<br />
Другими словами, Милошевский не только развлекает читателя, но<br />
и заставляет его задуматься. А на это способы лишь истинные мастера<br />
жанра.<br />
Роберт Осташевский<br />
назад к содержанию
43<br />
Здание<br />
суда было уродливым. В девяностые годы,<br />
когда его строили, оно еще могло казаться<br />
современным, теперь же напоминало цыганский<br />
дворец, приспособленный под общественные нужды. Лестницы, хром,<br />
зеленый камень, ломаные линии – все это не согласовалось ни с архитектурой<br />
окружающих домов, ни друг с другом, а в зеленом цвете чудилось что-то извиняющееся,<br />
словно здание пыталось скрыть собственное уродство на фоне<br />
кладбищенских деревьев. Зал заседаний был оформлен в том же стиле: главным<br />
элементом дизайна этого помещения, напоминавшего конференц-зал провинциального<br />
филиала, были зеленые, больничные вертикали.<br />
Облачаясь в тогу и занимая место прокурора, Шацкий продолжал досадливо<br />
морщиться. По другую сторону сидел обвиняемый и его адвокат. Хуберт Хубы<br />
был симпатичным мужчиной семидесяти лет. Густые волосы, еще не совсем седые,<br />
очки в роговой оправе и скромная обаятельная улыбка. Его защитник, наверняка<br />
государственный адвокат – без слез не взглянешь. Тога не застегнута,<br />
волосы не мыты, ботинки не чищены, усы не подстрижены – казалось, от него<br />
должно пованивать. – Как и от всего дела, – с растущим раздражением подумал<br />
Шацкий, которому обещали место в Сандомире только при условии, что<br />
он завершит все дела своего предшественника.<br />
Наконец появилась судья. – Девчонка, на вид выпускница школы… но хоть<br />
начнем наконец.<br />
– Господин прокурор? – любезно улыбнулась ему судья после всех формальностей.<br />
В Варшаве судьи никогда не улыбались – разве что с ехидством, поймав<br />
кого-нибудь на незнании законов.<br />
Теодор Шацкий встал, машинально поправляя тогу.<br />
– Высокий суд, прокуратура поддерживает все пункты обвинительного акта,<br />
обвиняемый признался во всех инкриминируемых ему действиях, вина его не<br />
вызывает сомнений в свете его собственных показаний и показаний потерпевших<br />
женщин. Я бы не хотел затягивать процесс, поэтому предлагаю считать<br />
обвиняемого виновным в том, что он обманным путем многократно совершил<br />
действия сексуального характера над другими лицами, что соответствует статье<br />
197, параграф два, уголовного кодекса, и предлагаю приговорить обвиняемого<br />
к лишению свободы на шесть месяцев, что, подчеркиваю, является минимальным<br />
сроком, предусмотренным законом по данной статье.<br />
Шацкий сел, дело было очевидным, он только хотел, чтобы все побыстрее закончилось.<br />
Он специально предложил максимально смягчить приговор, чтобы<br />
избежать дискуссий. Теодор продолжал прокручивать в голове план допроса<br />
Будника, перебирал темы и вопросы, менял их последовательность, пытался<br />
предвидеть разные сценарии беседы, подготовиться к любому возможному<br />
варианту. Он уже знал, что Будник соврал насчет последнего вечера, который<br />
провел с женой. Но врут все, что вовсе не означает, будто все убийцы. У него<br />
могла быть любовница, они могли поругаться, он мог пойти выпить с приятелями.<br />
Нет, не пойдет, любовницу вычеркнуть – если Соберай и Вильчур сказали<br />
правду, в жену он был влюблен по уши. Нет, ни в коем случае, вычеркивать<br />
ничего нельзя, это какая-то провинциальная круговая порука, иди знай, кто,<br />
что, почему и зачем ему говорит. Вильчур доверия не вызывает, Соберай была<br />
другом семьи.<br />
– Господин прокурор, – резкий голос судьи прервал его летаргический сон,<br />
он осознал, что почти не слушал речь защитника.<br />
Шацкий поднялся.<br />
– Да, уважаемый суд?<br />
– Каково ваше мнение относительно позиции защиты?<br />
Мать твою, он понятия не имел, какова позиция защиты. В Варшаве, за редкими<br />
исключениями, судьи не интересовались его мнением, утомленно выслушивали<br />
стороны, удалялись, объявляли приговор, и все – следующий, пожалуйста.<br />
Судья в Сандомире проявила милосердие.<br />
– Изменить квалификацию преступления на статью 217, параграф первый…<br />
У Шацкого перед глазами всплыли соответствующие страницы уголовного<br />
кодекса. Он посмотрел на защитника, как на сумасшедшего.<br />
– Вы шутить изволите? Я бы рекомендовал господину адвокату ознакомиться<br />
с основополагающими законами и их трактовками. Статья 217 касается<br />
нарушения телесной неприкосновенности и, в сущности, применима только<br />
в случаях несерьезных драк или когда один политик врежет другому по морде.<br />
Разумеется, мне ясна идея защиты: нарушение неприкосновенности – дело<br />
частного обвинения, и максимальный срок там год. В то время как за преследование<br />
грозит от полугода до восьми. А ведь именно этим, господин адвокат,<br />
занимался ваш клиент.<br />
Защитник встал. Вопросительно глянул на судью, девушка кивнула.<br />
– Хочу также напомнить, что после переговоров почти все пострадавшие<br />
простили моего клиента, поэтому дело может быть закрыто.<br />
Шацкий даже не стал дожидаться разрешения взять слово.<br />
– Еще раз: прошу почитать уголовный кодекс, господин адвокат, – буркнул<br />
он. – Во-первых, «почти» – это «почти», а во-вторых, закрытие дела вследствие<br />
переговоров применимо только к преступлениям, за которые грозит<br />
наказание до трех лет лишения свободы. Вы можете разве что просить исключительного<br />
смягчения наказания, которое и так до смешного мало, учитывая<br />
действия вашего клиента.<br />
Адвокат улыбнулся и удивленно развел руками.<br />
– Слишком много кинофильмов, слишком мало профессиональной литературы,<br />
– мысленно прокомментировал Шацкий.<br />
– Но разве кто-нибудь пострадал? Разве кто-нибудь испытал неприятные<br />
ощущения? По-человечески все так понятно, да и люди все взрослые...<br />
У Шацкого потемнело в глазах. Чтобы успокоиться, он мысленно досчитал<br />
до трех. Сделал вдох, выпрямился, взглянул на судью. Она с любопытством<br />
кивнула.<br />
– Господин адвокат, прокуратура потрясена вашим невежеством как относительно<br />
законов, так и относительно обычаев, принятых в цивилизованном<br />
мире. Напоминаю, что обвиняемый Хубы на протяжении многих месяцев ходил<br />
по домам на территории всего сандомирского повята, с докторской сумкой<br />
и в белом халате, представляясь врачом. Уже одно это наказуемо. Он выдавал<br />
себя за специалиста по, цитирую, «пальпационной маммографии» и предлагал<br />
провести профилактическое обследование, для чего женщины должны<br />
были раздеться и продемонстрировать ему свои прелести. Что подпадает под<br />
статью о сексуальном насилии. Хочу также напомнить, что большинство «пациенток»<br />
он заверил, будто с их бюстом все в порядке, что могло оказаться<br />
неправдой и повлечь за собой отказ от профилактических обследований и серьезные<br />
проблемы со здоровьем. Впрочем, это главная причина, по которой<br />
одна из пострадавших не согласилась на переговоры.<br />
– Но у двух женщин он нащупал уплотнения и убедил их начать лечение, что<br />
в конечном счете спасло им жизнь, – с пафосом возразил адвокат.<br />
– Ну так пусть эти женщины скинутся и носят ему передачи (...).<br />
Он видел, что судья едва не захихикала.<br />
W.A.B., WARSZAWA 2011<br />
123 × 195, 448 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7747-528-7<br />
TRANSLATION RIGHTS: W.A.B.<br />
назад к содержанию
44<br />
ВИКТОР<br />
ХАГЕН<br />
ВИКТОР ХАГЕН – ЖУРНАЛИСТ, СКРЫВАЮЩИЙСЯ ПОД ПСЕВДО-<br />
НИМОМ, АВТОР ДЕТЕКТИВНЫХ РОМАНОВ. МНОГИЕ ГОДЫ ЖИЛ<br />
ТО В ПОЛЬШЕ, ТО ВО ФРАНЦИИ, ГДЕ ИЗУЧАЛ АНТРОПОЛОГИЮ,<br />
А ТАКЖЕ РАБОТАЛ В ПАРИЖСКОМ РЕСТОРАНЕ.<br />
Длинный уик-энд<br />
В последнее время многие писатели пробуют свои силы в детективном<br />
жанре, и одним из наиболее перспективных представляется<br />
нам Виктор Хаген. Уже в дебютантском романе «Синяя кровь» (2010)<br />
он показал себя автором весьма зрелым. Судя по новому детективу<br />
– «Длинный уик-энд» – перед нами и в самом деле отнюдь не<br />
«звезда-однодневка». Я бы даже назвал Хагена прозаиком масштаба<br />
Марека Краевского, хотя, разумеется, это иной тип детективной<br />
прозы, нежели у создателя знаменитого цикла о Мокке, полицейском<br />
из Бреслау.<br />
Цикл о комиссаре варшавской полиции Роберте Немхаузере задуман<br />
как современный социально-психологический детектив. Действие<br />
романа полностью погружено в польские реалии. В «Длинном<br />
уик-энде» интрига закручивается вокруг проблем строительства<br />
автострад и подозрительных экологических организаций, главная<br />
цель которых – вовсе не охранять природу, а набить себе карман.<br />
Однако не меньшее значение, чем разгадывание преступления,<br />
имеет в книге описание повседневной жизни Немхаузера, его близких<br />
и коллег. При этом образ главного героя далек от стереотипа.<br />
Хаген отказался от распространенного клише: детектив – непременно<br />
крутой мужик с бурным прошлым и травмированной психикой,<br />
любитель выпить. У Роберта Немхаузера прекрасное образование,<br />
любящая жена и близнецы-дошкольники Кирилл и Мефодий,<br />
которые умеют здорово потрепать родителям нервы. Его беспокоят<br />
не столько проблемы, связанные со спецификой работы полицейского,<br />
сколько так называемая проза жизни: нехватка времени<br />
и денег, постоянная усталость, невозможность в полной мере совмещать<br />
служебные и семейные обязанности. Мало того – чтобы<br />
связать концы с концами, Немхаузер работает... поваром в модном<br />
ресторане. Хотя на самом деле это скорее любимое хобби,<br />
чем просто подработка. Блестяще выписанный в романе Хагена<br />
социально-психологический фон отнюдь не заставляет читателя<br />
скучать – он подан легко, остроумно и слегка отстраненно. Так же,<br />
впрочем, как и описания Варшавы, немаловажные для структуры<br />
повествования. Перед нами настоящий мастер жанра городского<br />
психологического детектива, писатель интересный и оригинальный!<br />
Роберт Осташевский<br />
назад к содержанию
45<br />
Посетители,<br />
привлеченные рецензией<br />
в прессе, шли нескончаемым<br />
потоком весь вечер.<br />
В какой-то момент Немхаузер подумал, что им не справиться, и хотел даже попросить<br />
Яся закрыть ресторан. Заказы сыпались один за другим, Аня, у которой<br />
открылось второе дыхание и которая творила чудеса, не успевала лепить<br />
вареники, у него закончился фарш, и он в панике принялся смешивать новый,<br />
в это время кто-то заказал суп, и он с ужасом вспомнил, что не вычеркнул супы<br />
из меню, а подать-то им и нечего…<br />
Роберт вышел из положения, приготовив в небольшой кастрюльке грибной<br />
суп, который варится быстрее всего, но чувствовал себя капитаном покинутого<br />
командой корабля – вот он мечется с ведром, вычерпывая воду, которая<br />
льется из все более многочисленных течей, но корабль все глубже уходит под<br />
воду, и его усилия лишь ненадолго отдаляют неминуемый конец.<br />
К своему изумлению и ужасу он обнаружил, что гости съели всё, что было<br />
приготовлено, и если придет еще хоть кто-нибудь, останется разве что подавать<br />
бутерброды. Он надеялся, что до этого не дойдет, но тут Ясь сообщил<br />
о появлении новых посетителей, видимо, возвращавшихся с какого-то мероприятия.<br />
– Как это ничего нет? – Ясь вытаращил глаза.<br />
– А вот так. – Немхаузер снял фартук и бросил на землю. Он был измучен,<br />
чувствовал, как по спине течет пот, а посуда на полках, казалось, слегка приплясывала.<br />
– Что же делать?<br />
– Ну что… покажем, что мы с шурином и не такое воротили, – улыбнулся<br />
Немхаузер.<br />
Ясь посмотрел на него так, словно заподозрил, что у Немхаузера, как у Ани,<br />
где-то припрятана бутылка, к которой тот потихоньку прикладывается.<br />
– Не помнишь? Несколько лет назад была такая карикатура Млечко. Мужик<br />
показывает пальцем на пирамиду и говорит: мы с шурином спьяну и не такое<br />
воротили. В общем, так: иди в зал и скажи, что кухня вообще-то закончила работу,<br />
но мы можем предложить им... – Он на мгновение задумался. – Аппетитные<br />
краюшки хлеба.<br />
– Что?<br />
– Помнишь, ты читал книгу о Тосканы… поздним вечером герой заходит<br />
в ресторан, но оказывается, что никакой еды не осталось… Хозяйка переживает,<br />
что посетитель уйдет голодным и готовит ему спагетти «con aglio, olio<br />
e peperoncino». Вот, отличная идея. Мы можем подать им спагетти «con aglio,<br />
olio e peperoncino» 1 . Это я сделаю в три секунды из ничего. Ну давай, бегом.<br />
Ясь бросился в зал, а Немхаузер поставил кастрюлю на огонь.<br />
– Порежь хлеб, – попросил он Аню.<br />
– Уже режу, – улыбнулась та.<br />
Он поражался, как она выдерживает такой ритм. Лет на пятнадцать-двадцать<br />
старше его, а крутится, как заведенная, в то время как он сам уже не чувствует<br />
ног и того и гляди свалится.<br />
– Восемь порций спагетти и столько же ароматных краюшек хлеба. Они, похоже,<br />
очень голодные. На каком-то концерте были, хотели зайти перекусить,<br />
но все уже закрыто, – сообщил Ясь.<br />
– Значит, изображаем итальянцев, – принял решение Немхаузер. – Вместо<br />
Черного Тадека будет «Taddeo Nero» или что-нибудь в этом роде.<br />
Он бросил в блендер маслины, чеснок, репчатый лук, специи, перец и остатки<br />
базилика. Попробовал, добавил оливкового масла и немного вина, на мгновение<br />
включил блендер.<br />
– Аня, давай мажь этим хлеб, – велел он.<br />
Бросил спагетти в кипящую воду, а на сковородку – растертый чеснок<br />
и острый перец. Запахло так, что он сам почувствовал голод.<br />
– Если уж играть в итальянский ресторан, то на все сто, – сказал он Ясю. –<br />
Спагетти сваливаем в одну миску и пускай себе накладывают, сколько хотят.<br />
С хлебом – то же самое.<br />
Восхищенный Ясь носился туда-сюда, сообщая новости с передовой.<br />
– Еще краюшек! Едят, словно у них неделю маковой росинки во рту не было.<br />
Когда наконец спагетти будет готово? Им не терпится – запах учуяли.<br />
Когда наконец все было подано и съедено, а Ясь погасил свет, он наконец<br />
взял в руки мобильник. Восемь звонков от Марио и три от Паулы. Кто бы сомневался.<br />
1<br />
с чесноком, оливковым маслом и перцем (итал.).<br />
– Роберт, они когда уходили, спрашивали, можно ли еще как-нибудь зайти<br />
перед самым закрытием и съесть что-нибудь, чего нет в меню, – Ясь поймал<br />
Немхаузера на пороге.<br />
– Ясное дело, буду очень рад, – буркнул Роберт, пытаясь дозвониться до<br />
Марио.<br />
– Роберт, знаешь, по сколько я им посчитал? С этой огромной миски спагетти<br />
сделал скидку в сотню, они удивились, что так дешево. А для нас это почти<br />
даром, посмотри – немного чеснока, перца и оливкового масла. Может, в меню<br />
включить – как ты думаешь?<br />
– Ты забыл про талант повара, – улыбнулся Немхаузер. – Думаешь, до<br />
войны в польских ресторанах часто подавали спагетти «con aglio, olio<br />
e peperoncino»?<br />
– А мы бы назвали это как-нибудь по-довоенному, – размечтался Ясь. – Скажем,<br />
«клецки с чесночком, острейшие». А?<br />
– Не знаю, – Немхаузер слегка скривился. – А краюшки?<br />
– «Краюшка хлеба с оливковым маслицем, ароматнейшая», – загорелся Ясь.<br />
– Я взял с них по десятке за штуку, так они тоже обрадовались, что так дешево.<br />
– Знаешь, в тебе умер поэт. – Немхаузер похлопал его по плечу.<br />
– Ну, значит, договорились, – Ясь делал пометки в блокноте. – Завтра, как<br />
обычно?<br />
– Ясь! Завтра я в полиции, завтра возвращается Паула.<br />
– Вот я и спрашиваю – как обычно или нет, – возмутился Ясь. – Тут снова<br />
приходили какие-то, на работу наниматься. Один сказал, что желает быть менеджером.<br />
– Зачем тебе менеджер? – изумился Немхаузер.<br />
– Вот и я тоже поинтересовался. А он сказал, что раз я спрашиваю, значит, не<br />
знаю, но он мне объяснит. Любопытно. Помощники повара тоже были.<br />
– Дай Бог. – Немхаузер махнул на прощание рукой и ушел.<br />
Он тихонько поднимался по лестнице – ругаясь, потому что поскользнулся<br />
и ушиб колено. Осторожно открыл дверь – вдруг Марио заснул на диване. Он<br />
уже давно ругал себя, что не удосужился взглянуть на часы. С другой стороны,<br />
хоть бы даже он и взглянул – это мало что изменило бы. Он несколько раз набирал<br />
номер, но на сей раз Марио не отвечал.<br />
W.A.B., WARSZAWA 2011<br />
123 × 195, 480 PAGES<br />
ISBN: 978-83-7414-951-8<br />
TRANSLATION RIGHTS: W.A.B.<br />
назад к содержанию
АДРЕСА<br />
ИЗДАТЕЛЕЙ<br />
CZARNE<br />
Wołowiec 11<br />
38-307 Sękowa<br />
phone: +48 18 351 00 70, +48 502 318 711<br />
fax: +48 18 351 58 93<br />
redakcja@czarne.com.pl<br />
www.czarne.com.pl<br />
WYDAWNICTWO LITERACKIE<br />
ul. Długa 1<br />
31-147 Kraków<br />
phone: +48 12 619 27 40<br />
fax: +48 12 422 54 23<br />
j.dabrowska@wydawnictwoliterackie.pl<br />
www.wydawnictwoliterackie.pl<br />
POLISHRIGHTS.COM<br />
c/o Wydawnictwo Karakter<br />
ul. Gazowa 13/17<br />
31-060 Kraków<br />
debowska@karakter.pl<br />
www.polishrights.com<br />
ŚWIAT KSIĄŻKI<br />
ul. Rosoła 10<br />
02-786 Warszawa<br />
phone: +48 22 654 82 00<br />
agata.pienazek@weltbild.pl<br />
www.swiatksiazki.pl<br />
WYDAWNICTWO TYTUŁ<br />
ul. Straganiarska 20/23<br />
80-837 Gdańsk<br />
phone: +48 58 301 36 56<br />
kisch@amg.gda.pl<br />
ZNAK<br />
ul. Kościuszki 37<br />
30-105 Kraków<br />
phone: +48 12 619 95 01<br />
fax: +48 12 619 95 02<br />
rucinska@znak.com.pl<br />
www.znak.com.pl<br />
W.A.B.<br />
ul. Usypiskowa 5<br />
02-386 Warszawa<br />
phone/fax: +48 22 646 05 10, +48 22 646 05 11<br />
b.woskowiak@wab.com.pl<br />
www.wab.com.pl<br />
WYDAWNICTWO A5<br />
ul. Stawarza 16/3<br />
30-540 Kraków<br />
phone/fax: +48 12 656 01 43<br />
wydawnictwoa5@beep.pl<br />
www.wydawnictwoa5.pl<br />
назад к содержанию
ПОЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ КНИГИ<br />
ul. Szczepańska 1<br />
PL 31-011 Kraków<br />
Tel. : +48 12 433 70 40<br />
Fax : +48 12 429 38 29<br />
office@bookinstitute.pl<br />
Филиал в Варшаве<br />
Pałac Kultury i Nauki<br />
Pl. Defilad 1, IX piętro, pok. 911<br />
PL 00-901 Warszawa<br />
Tel. : +48 22 656 63 86,<br />
Fax : +48 22 656 63 89<br />
warszawa@instytutksiazki.pl<br />
Warszawa 134, P.O. Box 39<br />
©Польский Институт Книги, Краков 2011<br />
Редактор: Изабелла Калюта<br />
Перевод: Ирина Адельгейм<br />
Более подробную информацию о польской литературе<br />
вы найдете на сайте www.bookinistitute.pl<br />
Графическое оформление, подготовка к печати<br />
Studio Otwarte, Краков<br />
studiotwarte<br />
www.otwarte.com.pl<br />
назад к содержанию