Untitled - Instytut KsiÄ Å¼ki

ПоРой
случаются долгожданные, волшебные
дни. Когда Отца нет дома. Я ем
вредную сгущенку, мама берет отгул.
Разрешает мне не ходить в детский сад, в школу. Несколько
лет спустя она, держа Олека на коленях, играет со мной в «Монополию».
Мы лакомимся поп-корном и смотрим мультики
на видео. Поздно ложимся. Возвращается Отец, и в квартире
воцаряются тишина и страх. Через сомкнутые губы я чувствую
духоту. Словно все мы в шкафу – прячемся от какого-то монстра.
Стараемся не дышать – только бы он нас не учуял.
Я боюсь Отца, когда мы сидим вместе за столом. Я совсем маленькая.
Теперь – нет. Нет, потому что мы не видимся. Уже давно не
разговариваем. Я не видела его больше недели. Отец живет
в соседней комнате. У нас с ним негласная договоренность.
Если отец слышит, что я в кухне или в прихожей, он не выходит.
Чтобы не встречаться. Хуже, когда раздается телефонный
звонок. Мы сталкиваемся у аппарата.
Ты спрашиваешь, не настраиваю ли я себя специально против
Отца? Уж очень гадкий получается портрет. Говоришь, я вешаю
на него всех собак. Знаешь, что я тебе скажу. Возможно…
Говори потише, Клара – Отец заметит, что ты сидишь за нашим
столом. Тебя выгонит, а мне всыплет, чтоб не таскала домой
посторонних. Кстати… Хочешь чего-нибудь? А то сидишь тут
одна, в этом магазине. Нет? Не надо?
Хрустит пакет из-под «Магги». Он доел.
– Ну, давай, ешь!
Он говорит, словно кричит.
Я ненавижу бульон. Мама это знает. Но все равно наливает
мне и ставит тарелку на стол. Как только Отец входит в квартиру.
Орет:
– Эй, Хелька, суп подавай!
Моет руки и брызгает на лицо, вытирается маминым полотенцем.
Они вечно ругаются, потому что Отец не помнит, которое
полотенце его.
Если бы мама дала суп только ему и закрылась со мной в комнате.
Это вызвало бы у Отца подозрения. Он начал бы стучать
в дверь. Рычать и допытываться. Что случилось?
Мама повторяла бы, что ничего не случилось.
Он бы не поверил.
Начался бы скандал.
Мама бы плакала.
Поэтому мне налит бульон, и я сижу над своей тарелкой, напротив
Отца.
Он встает. Нависает надо мной. Опускает руку мне на голову.
Захватывает лапищей волосы. Не гладит. Я вздрагиваю. Чувствую,
что он меня уличил. Понял, что я им брезгую. Всей собой.
Я смотрю на Отца, снизу. Высоко голову не задираю. Жду.
Он шевелит губами. Не открывая рта. Двигает, слева направо.
Облизывает. Отворачивается. Идет.
У меня изнутри мурашки бегают.
Как когда Отец велел мне выбросить в унитаз загашенные
слюной сигареты. Из пепельницы – тяжелой, темно-синего
стекла. Я буду нести ее на открытой ладони. Содрогаясь. Стараясь
не касаться краев. Плюну на последнюю сигарету. Мамы
нет дома. Слюна зашипит на гаснущем окурке. Меня вырвет –
всем, что было на завтрак. Прямо на ковер. Я получу по физиономии.
Всей ладонью. Сбоку. По голове. Упаду на диван. Получу
по попе. Вся в блевотине, в слезах. Меня пробирает дрожь,
я догадываюсь, что это еще не конец. Он меня ударит. Разобьет
эту пепельницу о мою голову. Но Отец только велит перестать
плакать. Скажет, чтобы я заткнулась. Еще раз толкнет.
– Чтоб я тебя не видел, ты, дрянь! Вымой руки и лицо и не
реви, как скотина. Свинья, смотри, что ты наделала, все заблевано,
сама будешь убирать. Вымоешь, собственным языком вылижешь.
Я побегу в ванную, закроюсь. Суну кулак в рот. Буду грызть
пальцы, пока слезы не кончатся. Тихонько, как можно тише.
Слышу, как за окном проезжают автобусы. И домофон через
несколько лет, через полминуты – опоздавшая мама. Теперь
отец ничего мне не сделает.
Я пущу маму в ванную. Она увидит, что я сижу между стиральной
машиной и корзиной для грязного белья. Зажав рот
кулаком. От меня пахнет рвотой. Мама скрипнет зубами, облизнет
губы, пригладит мне волосы.
– Господи, солнышко ты мое.
Присядет рядом со мной на корточки. Одной рукой вынет
мой кулак изо рта. Другой начнет причесывать. Поцелует в лоб,
словно проверяя, нет ли у меня температуры. Губы у нее попрежнему
мягкие и влажные.
Я не ем бульон. Тихо встаю из-за стола. Бегу к маме. Она
смотрит на меня из-за окна в темной кухне. Она все время наблюдала
за мной и Отцом из-за этих грязных занавесок. Я прижимаюсь
к ее ногам. От нее пахнет. Теплом и потом.
Отец почувствовал, что я его терпеть не могу. Воздух между
нами словно закипает.
И ножницы – это главное детское достижение. Очередной
слой торта.
Мне почти восемь. Мы с Отцом дома. Он наливает суп.
Крупник. Я ненавижу крупник. Вареное мясо, крупа – все коричневое,
желтое, омерзительное. Сверху плавают сельдерей
и картошка. Я знаю, что не смогу. Просто не смогу это съесть.
Отец дает мне к крупнику хлеб. Старый.
– Вот, макай.
Он вынул этот хлеб из льняного мешочка. Мама собирает
туда остатки хлеба для лебедей. Которые в парке неподалеку.
Я выедаю из супа вареную картошку. Остальное не могу.
Мама не возвращается.
Отец входит в кухню после многих лет размахивания ногами
под столом. После многих часов сдувания крошек, направо
и налево. Хлеб лежит нетронутый. Супа не убавилось, исчезла
только картошка.
– Я съела только картошку, потому что не могу есть этот суп.
– Ешь немедленно! Ты должна его съесть. Я прослежу! Ты отсюда
не выйдешь. Пока не съешь!
Нос, глаза, уши, волосы – все в нем такое же, как слова, однообразный
тон. С которого содрали всю мякоть.
Он садится рядом. Я не ем. Знаю, что тишина – это ненадолго.
Сейчас грянет взрыв.
– Не будешь жрать?
– Я правда не…
– Так я тебе сейчас помогу… Ты должна съесть все, дочиста,
корова!
PUBLISHER W.a.b., WarsaW 2009 123 × 195, 224 pages, paperbacK
2
ISBN 978-83-7414-662-3 TRaNSLaTIoN RIgHTS W.a.b.
назад к содержанию