Untitled - Instytut KsiÄ Å¼ki

…Вот
в таком насквозь польском пейзаже
и родилась святая. В одна
тысяча девятьсот восьмидесятом
году от Рождества Христова. В семьдесят пятом. В девяносто за
ногу его дери первом. Одно можно сказать наверняка: на дворе
была зима. В ночной тиши звенел голос. Перегоревшие фонари.
Секущий снег. На крыше начальной школы номер 66 стоял
грустный ангел в одном плаще, ангел-экзгибиционист, и ветер
развевал полы его одеяния. Обдуваемый ветром, он играл на
трубе то ли печальную фугу, то ли джазовую версию «Утомленного
солнца».
А лет ей было пятнадцать. Двадцать. Двадцать два. Знак зодиака:
Козерог, морозное январское утро. Цвет глаз: замерзшая
лужа; цвет волос: иней. Любимый цвет: кремовый; любимая
книга: их слишком много; любимый камень: вопреки гороскопу
– гранат; мечта: ходить и бегать.
Никакая история не хотела начинаться, потому что для того,
чтобы истории начаться, надо было, чтобы кто-нибудь приехал
к ней, чтобы какой-нибудь незнакомец посетил ее, или чтобы
она сама куда-нибудь поехала. Но она была на инвалидной коляске.
За одну лишь эту новость можно было бы слить себе целое
море шоколада из цистерны Лысого. Новость на миллион.
Но кроме бабушки, об этом не знал никто. А она целыми днями
прощелкивала пультом все триста станций Цифрового Польсата,
отвечала на вопросы радиовикторин о звездах и сериалах.
Выигрывала косметику, которой она все равно не пользовалась,
выигрывала книги и билеты в кино, в которое она не ходила,
потому что в кинотеатрах не было пандуса для колясочников.
Разговаривала с тамагучи до тех пор, пока не кончилась батарейка,
но она не скучала, потому что особой была любознательной.
Собирала маленьких стеклянных зверушек, которые
стояли у нее везде – вокруг телевизора и на полках – и питались
пылью. Выращивала кактусы, которые у нее тоже питались исключительно
пылью. Читала Паоло Коэльо и Уильяма Уортона.
Их романы на каждый новый год она получала в подарок от
бабушки, а парня, который писал бы ей школьным почерком
натужные дарственные надписи на книжках, у нее не было.
Совершенно неизвестно за что ненавидела Джонатана Кэролла,
хоть он выходил в той же самой серии. Видимо, имела вкус,
и сходство обложек не могло сбить ее с толку. Ей хотелось, как
Уортон, жить на барже, пахнуть рекой и отрастить себе седую
бороду. Было время, когда она ощущала себя Птахой, а за ее окнами,
казалось, простирается самая настоящая американская
провинция. Но больше всего она любила Ольгу Токарчук. За
то, что та понимала людей и что от ее прозы исходило тепло.
Потом на Аллегро* она купила машинку и подстриглась, оставив
волосы на сантиметр и насвинячив вокруг волосами.
Она коллекционировала ароматизированные чаи в коробочках
и ароматические свечки, пахнущие химией, имитирующей
запах цветов, разные мыла с втопленными в них лепестками,
имитирующими лепестки... И вообще, всякая дрянь к ней так
и липла и питалась пылью. Десятки рам, рамок, рамочек и рамулечек
стояли и висели повсюду, а самая большая обрамляла
асино фото в праздничной белой блузке с воротничком… На
самом верху стенки стоял горшок, из которого спускался чуть
ли не до земли буйный побег и заслонял половину асиного
лица, которое как бы пряталось и выглядывало из-за листьев
с вдохновенным выражением: «я люблю природу, я разговариваю
с деревьями».
Она любила подливать эти свои цветочки, заваривать чай
«дыхание русской зимы» в специальном чайничке со свечечкой
внизу, чтобы чай не остывал, и читать, например, «Путешествие
людей Книги». Ну там благовония и всякое такое…
У себя в комнате над дверью, не без помощи бабушки, она прикрепила
напечатанный на принтере листок: «Скучают только
скучные люди». Она не скучала. Смотрела в окно и отмечала,
какой самолет пролетел. Так некоторые следят за поездами. Она
знала, что они везут поляков на работу в холодные страны. Она
представляла себе эти холодные страны по фильму Ларса фон
Триера «Королевство», как одну большую больницу с низкими
потолками и пробковыми досками, заполненную людьми
с ограниченными возможностями на инвалидных колясках: их
ноги прикрыты клетчатыми пледами из Икеи, а возят их холодные
и безупречные санитарки.
Но она чувствовала себя одинокой и чуть было не покончила
с собой, проглотив целую горсть травяных транквилизаторов.
И хотя у нее в комнате висели распечатанные ею слова Берната
из Люблина:
«Если взял ты книгу в руки,
Нет одиночества, нет скуки.
Коль в толпе забавы ищешь,
Лишь одиночество отыщешь»,
чувствовала себя одиноко. Она писала стихи и посылала их
на конкурсы, которые организовывали ГЦК (Городские Центры
Культуры) и городские библиотеки. А впрочем, что это были
за города! Дыры! Надо было написать свое имя и фамилию на
листочке, заклеить его вместе с адресом на конверте, написать
на нем девиз и этим же девизом подписать произведение. Потом
вовлеченная в мероприятие бабушка относила письмо на
почту и высылала в Дзержиново, Глогов, Лешно… Заказным.
Ася получала призы, по сто злотых, покупала книги, чайнички,
чаи, зверушек и ароматические свечки. Бабушка слушала Радио
«Марыя» и смотрела телеканал «Существую». Как-то раз она
увидела там передачу про девочку по имени Мадя, Мадя Бучек.
Тоже с ограниченными возможностями.
– Помолись Господу Богу, я пожертвовала на мессу за твое
выздоровление.
– Помолюсь, бабуля. Иди, иди. – Сказала она и, когда за
бабушкой закрылись двери, включила компьютер и вошла на
YouPorn.
В один прекрасный день в мир Аси ворвалась техника и, как
это бывает с техникой, разрушила всю поэзию. Бабушка провела
ей Интернет. Ася стала мобильной, она меняла страны и языки,
полемизировала на интернет-форумах, писала комментарии…
Выкладывала свои стихи на «Неполке»… Она тоннами заказывала
книги в Мерлине, потому что бабушка была богатой: во
времена социализма была частницей, да и теперь еще не на пенсии.
Чуть ли не до самого утра у Аси на столе горела лампа, но
самой ее в комнате не было, она бороздила просторы далеких
морей, пропадала в объятиях подозрительных сайтов с надписями
китайскими иероглифами, с малюсенькими иконками, открывающимися
в углу экрана.
В одну прекрасную ночь на каком-то левом, нелегальном сайте
с азиатскими буквами открылась в углу экрана маленькая рамка
с категоричным приказом: “Fuck the Horse”. Ася остолбенела;
в вольном переводе это... Она подвела коляску к окну, специальное
приспособление перенесло ее на кушетку. И уже оттуда
она открыла палкой окно, чтобы холод привел ее в чувство.
Из окна открывался вид на котельную соседней бетонной
школы, в которую она не ходила, и на трансформаторную будку,
к которой она тоже не ходила. Ночами ток гудел ей свою песню
об историях, которые происходят в цепях. Об электронных
воздыханиях, стонах, расставаниях, точно в мьюзиклах. О продаже
ящика для обуви в идеальном состоянии, о сплетнях из
жизни звезд. Вальдек Мандаринка то, Вальдек сё, сними обои
с Вальдеком. На трансформаторной будке висело объявление
о том, что во-первых, запрещено фотографировать, и во-вторых
– прикасаться, и череп с костями нарисован… Эти таинственные
металлические будки с гудящим нутром, будто кто закрыл
в них пчелиный рой, много лет искушали ее. Под их влиянием
пробуждалась воля к жизни.
Воля к жизни не частый гость в доме инвалида-колясочника.
Перевод Ю.Чайникова
PUBLISHER ŚWiaT KsiążKi, WarsaW 2009 125 × 200, 208 pages, paperbacK
13
ISBN 978-83-2471-745-3 TRaNSLaTIoN RIgHTS ŚWiaT KsiążKi
назад к содержанию