Untitled - Instytut KsiÄ Å¼ki

БЕРЕМЕнность
тяжким бременем ложится на Ядзю Хмуру, которая переносит
ее плохо, ведь трудно перенести то, что невозможно перестать
носить. Первые четыре месяца ее с утра выворачивает наизнанку,
и это может повториться в любую минуту в любое другое
время суток, стоит Ядзе ощутить запах горелого. Достаточно
невинной спички, чтобы разжечь дремлющий вулкан ее внутренностей,
и вот Ядзя уже извергается носом и ртом. Помогает,
правда, ненадолго, запах уксуса – Ядзя открывает бутылку
и нюхает, но не успеет поставить на место, как снова приходится
бежать в ванную.
Однако невозможно вырвать причину рвоты, и спустя четыре
месяца Ядзя сдается и начинает есть; теперь ее тело поглощает
столь же ожесточенно, как прежде исторгало. Ядзя пожирает
булочки с клубничным джемом, который мать присылает из
Залесья, и банки сардин, из которых выпивает даже масло, а потом
еще по-кошачьи, до блеска вылизывает банку, раня язык об
острые края. Ядзя пожирает соленую селедку и соленые огурцы,
кусочки сахара и копченое сало, шоколадки и кровяную
колбасу. За едой Стефан прикрывает свою тарелку ладонью,
опасаясь, как бы Ядзя не стащила кусок-другой, а та по ночам
отправляется на кухню и подъедает остатки. Запускает руку
в глиняный горшок с повидлом, продавливает внутрь, во влажную
мягкость, сахарную корочку и облизывает ладонь – дочиста
каждый палец, выедая сладкое из-под ногтей. Ядзе кажется,
будто внутри ее кто-то постоянно требует пищи, этот голод ей
не принадлежит, потому она не в состоянии его обуздать. Большая
грудь тянет ее вниз, а кожа на ягодицах и бедрах утрачивает
гладкость и теперь выглядит словно ее неровно простегали –
Ядзя заключает в себе больше, чем способна уместить. В зеркале
Ядзя замечает, что ее задница стала напоминать апельсиновую
кожуру. Апельсины она видит редко, но помнит, как
они выглядят. В Валбжихе апельсиновые задницы пока еще не
считаются болезнью и никто не знает слова «целлюлит». Ядзя
поправилась, говорят соседки, которые тоже поправлялись
или поправятся в свою очередь. Будучи беременной женщиной
в тяжелом весе, Ядзя получает особые привилегии в очередях
и в автобусах, люди пропускают ее вперед и уступают место,
хотя Ядзя едва в него втискивается и боится однажды застрять
ко всем чертям.
Знакомые женщины с улицы Щавенко, уже покончившие
с беременностью, рассказывают Ядзе – новенькой – о родах, во
время которых каждая минута грозила смертью: того и гляди
разорвешься на клочки, треснешь пополам – только редкая удача
и стойкость позволили им выжить. Каждая повесть исполнена
боли, страха и крови, о которых знать не знают сегодняшние
ветераны, в распоряжении которых были окопы, штыки или по
крайней мере возможность дезертировать. Главная цель этого
аукциона баек о родах – перебить предыдущую ставку более
страшной болью и большим разрезом промежности. Неразрезанная
промежность лопается поперек (это еще полбеды) или
вдоль, словно женщину разорвали лошадьми, и от пупка до
копчика тогда зияет рана, в которую по живому, ведрами, заливают
йод. Ядзя слушает и чувствует, как дырочка у нее между
ногами завязывается узлом, образуя второй пупок. Она спит
отдельно, на диване, отмахиваясь от Стефана, который утешается
припрятанными под ванной немецкими порножурналами.
Ядзя считает дни до назначенного ей доктором Липкой срока
и думает, что если будет девочка, назовет ее Доминикой или
Паулиной. Это самые красивые имена в святцах и Ядзе трудно
решить, какое все-таки лучше. Вот родит в январе, тогда
и выберет окончательно. О мальчике Ядзя не помышляет, невозможно
представить, чтобы у нее в животе мог находиться
человек другого пола. Все равно кто, – говорит Стефан, – лишь
бы здоровенький.
Срок родов, назначенный доктором Липкой на семнадцатое
января, наступил раньше и не кстати, когда Ядзя встала из-за
рождественского стола – положить себе еще селедки в сметане.
Телефона ни у кого в доме не было, больница от улицы Щавенко
далеко, а повсюду снегу по пояс. Ядзя валится с ног, нокаутированная
первым ударом боли, которая лишь предвещает то, что
женщина в интересном положении может вообразить, прежде
чем вытолкнет его на белый свет и утратит. К телефонной будке
отправляются все втроем, так как ни один не желает оставаться
дома, а меньше всех – Ядзя. Ноги так отекли, что ей приходится
надеть снегоступы Стефана, которые велики Ядзе на шесть
номеров, а опухший живот удается прикрыть только его старой
курткой. Наконец Халина напяливает на нее шапку из искусственного
леопарда – и в путь. Ядзя движется по вытоптанной
в снегу тропинке под твердым как лед небом; в эту зиму о него
разбиваются даже птицы, у них лопаются сердца, а у Ядзи
лопаются гемморроиды и волдыри на пятках. В сугробе, куда
она полетела вверх тормашками, остается зимовать Стефанов
сапог. По обе стороны дороги дома, двери закрыты, на окнах
занавески, а сквозь них весело мигают огоньки елок. Ядзя садится
на корточки и воет, на снег из нее выливается несколько
розовых капель и две слезы. Халина стучит в дверь Зенона
Ковальского, хозяина катка для белья, обладателя «варшавы»,
но напрасно – нет бензина, а сам он пьян – охотно бы помог,
да только все обстоятельства против. Санки! Старые деревянные
санки стоят, прислоненные к стене, и, может, добрые люди
одолжат, чтобы доволочь на санках Ядзино бремя, полубосое
и беременное. Халина стучит в окно на первом этаже, но добрые
люди сидят за столом и не слышат – видно, распевают колядки,
разве можно их винить – Бог даст, сами поскользнутся,
без посторонней помощи. Санки меняют владельца без разрешения.
Запряженные в Халину и Стефана, с Ядзей, которую сажают
на них верхом – санная осанна – едут по улице Щавенко,
разгоняются, искры летят из-под полозьев, взлетают в воздух,
сбивают с крыш сосульки, пролетают над проводами высокого
напряжения, ворчащими от холода, как собаки. Метель, мороз
на ресницах и бровях, Ядзя откидывает голову, закрывает глаза,
теряет второй сапог и думает, что будь ее спутником владелец
майората, Иностранец, может, все это выглядело бы более романтично
и менее болезненно. В телефонной будке сверкает
лужа мочи, в трубке, раскачивающейся на натянутом металлическом
стебле, тихая ночь, дивная ночь. Ядзя, припаркованная
у будки сползает с санок, а прокатывающийся сквозь нее шар
боли – с каждым разом все ускоряясь и увеличиваясь, взрывается
цветами мальв и георгин из сада в Залесье. Ядзя в полный
голос воет «Нет», первое «нет» в ее жизни – такое решительное
и, увы, тщетное. Застежки-лапки, придерживающие ее
чулки, от изумления разжимают пальчики, мать-земля разверстывается.
Бурлящие воды, полные остроконечных предметов,
устремляются к туннелю, через который протиснется разве
что ручеек. Надо остановить машину, – осеняет Стефана, – но
увидав эту компанию, «запорожец» только мигает циклопьим
глазом, газует и исчезает. Ядзя воет, снова «Нет!», потому что
тазовые кости начинают расходиться, словно тектонические
плиты при землетрясении. Почему в этой чертовой стране нет
ни такси, ни телефонов?! – стонет Стефан.
PUBLISHER W.a.b., WarsaW 2009 123 × 195, 488 pages, hardcover
11
ISBN 978-83-7414-553-4 TRaNSLaTIoN RIgHTS W.a.b.
назад к содержанию