БэйЦм

ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ 

И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ 

ЖУРНАЛ 

ОРГАН СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ 

БУРЯТСКОЙ АССР 

ВЫХОДИТ НА РУССКОМ 

И БУРЯТСКОМ ЯЗЫКАХ 

РАЗ В ДВА МЕСЯЦА 

ПРОЗА 

ПОЭЗИЯ 

ОЧЕРК, 

ПУБЛИЦИСТИКА 

КРИТИКА, 

БИБЛИОГРАФИЯ 

ЮБИЛЕИ. ДАТЫ. 

СОБЫТИЯ 

ИСКУССТВО 

ИСТОРИЯ. ФАКТЫ 

СТРАНИЦА 

КРАЕВЕДА 

НАШИ 

ПУБЛИКАЦИИ 

БУРЯТСКОЕ 

КНИЖНОЕ 

ИЗДАТЕЛЬСТВО 

УЛАН-УДЭ 1989 

БэйЦм 

В НОМЕРЕ 

B. БАЛДОРЖИЕВ. Жил-был Ястребов. Ро 

ман. Продолжение 

C. ЩЕРБАКОВ. Царапина. Рассказ. 

Ч ЦЫДЕНДАМБАЕВ. Дорога в Бильчир. Рассказ 

101 

Н. ДАМДИНОВ. Вид на Байкал с горы вблизи 

Листвянки. Стихи. 3 

Б. УКАЧИН. Луна. Стихи 52 

A. БЫКОВ. Возвращение хозяина. . . . 69 

!Л. ШАРГАЕВ. Тускнеющая жемчужина. . 79 

B. МОШКИН. О чем молчит рыба. . . . 81 

Г. ТУДЕНОВ. О пятнах белых и темных. . . 83 

В. ГАПОНЕНКО. Костер на вершине. 92 

В. ГОЛОВАНОВ. Советская историография 

просвещения Бурятии 95 

И. ЯРНЕВСКИЙ. Сквозь призму времени. . ng 

В. НАЯДАКОВ. Африкан Бальбуров. . . .105 

Н.-Ц. ДОКДОКОВА. Бурятские ювелиры. .11! 

Ж. ТУМУНОВ. Братья Александр и Петр 

Бадмаевы. 119 

И. АРТЕМЕНКО. Изменники. Записки парламентера. 

127 

Э. КЕРИ. Когда оживает история . . 137 

М. КОРСУНСКИЙ, Ю. ШУМАКОВ. Игорь- 

Северянин о Байкале 141 

МАИ 

ИЮНЬ 3

К СВЕДЕНИЮ ЧИТАТЕ.ПЕЙ- 

По всем вопросам подписки на журнал «Байкал», его доставки 

следует обращаться в отделения «Союзпечати» по 

месту жительства или в республиканское агентство по адресу: 

670005, Улан-Удэ, ул. Бабушкина, 25. 

В случае некачественного исполнения журнала необходимо 

обращаться в республиканскую типографию по адресу: 

G70000, Улан-Удэ, ул. Борсоева, 13. 

Главный редактор С. С. Цырендоржиев. 

РЕДКОЛЛЕГИЯ: К. Н. Балков, Ц. Р. Галанов, Г. Ц. Да- 

шабылов, В. В. Корнаков (зам. главного редактора), В. Г. 

Митыпов, В. Ц. Найдаков, Ч.-Р. Н. Намжилов, А. Г. Румян 

цев, А. В. Щитов (отв. секретарь), Д. О. Эрдынеев. 

Техн. редактор 3. Албашеева. Корректор Г. Гуменюк. 

Сдано в набор 1.03.89. Подписано к печати 25.05.S9. H-0345G. Формат 

бумаги 70Х 108'/i6- Печать высокая. Условн. печ. л. 12,6. Уч.-изд. л. 14,9. 

Усл. кр.-отт. 13,04. Тираж 2394G экз. Цена 70 коп. Заказ 194. 

Адрес редакции: 670000, г. Улан-Удэ, ул. Ленина, 27; тел. 2-28-82, 

2-70-66, 2-26-91, 2-23-36. 

Рукописи объемом менее печатного листа не возвращаются. 

Типография Государственного комитета Бурятской АССР по делам издательств, 

полиграфии и книжной торговли, 670000, г. Улан-Удэ. 

ул. Борсоева, 13. 

© «Байкал». 1989 г.

ВИД НА БАЙКАЛ 

С ГОРЫ ВБЛИЗИ ЛИСТВЯННИ 

Байкал многоводный... С вершины 

Я взглядом пытаюсь обнять 

Сверкающей шири былинной 

Задумчиво-светлую гладь. 

Я вижу отсюда, с обрыва, 

Где Черский когда-то стоял: 

Вон там, в незаметном порыве, 

Неспешно рождается вал. 

Наверно, напор баргузина 

Его пошевеливать стал, 

И волны гурьбой лебединой 

Несутся к подножию скал. 

Бесчисленным, нету конца им... 

Средь горной немой тишины 

Мильоны годов не смолкает 

Беспечная песня волны. 

А песня не кажется длинной, 

Век слушать — не надо другой. 

...К тебе я сегодня, былинный, 

С повинной пришел головой. 

К родителю сын за прощеньем 

Явился сегодня, Байкал. 

Ты помнишь мое угощенье? 

Отраву я налил в бокал! 

Мол, выдержит старец бывалый, 

Мол, знаю, что делаю я... 

Гордыня меня обуяла, 

И спесь одолела меня! 

Николай ДАМДИНОВ 

Забыл вдруг о завтрашнем дне я: 

О правнуках, мол, не тужи. 

Священный, от гнева темнея, 

Мальчишку — меня — накажи! 

Пусть молнии в тучах косматых 

Покажут свой сабельный блеск. 

И — взрывами — грома раскаты 

В шатнувшихся сводах небес! 

II в грозную музыку эту, 

Как мести богиня сама, 

Как будто пред гибелью света, 

Ворвется с наскоку сарма. 

С Байкалом нешуточны игры! 

И в этот грохочущий ад 

Из сердца исторгнется выкрик: 

— Прости, мой отец! Виноват! 

...Байкал многоводный... С вершины 

Я взглядом пытаюсь обнять 

Сверкающей шири былинной 

Задумчиво-светлую гладь. 

Вдали эта гладь переходит 

В небегнуго синь высоты, 

Там облако нежное бродит — 

Само сотворенье мечты. 

И кажется мне: на экране 

Волшебном, поднявшись стеной, 

Расцвеченной тысячью граней, 

Сверкает Байкал — надо мной... 

ПРОЩАНИЕ В 1941 ГОДУ 

«С Везучим Туято друзьями мы были, 

Мы оба всем сердцем одну полюбили, 

Мы оба одну полюбили навек — 

Везучий Туято, Бедовый Пубек. 

Дружок мой Туято в соседстве с ней жил, 

С ней вн дьтся чаще Везучий Туято! 

— Скажи нам, степнячка, кого избрала ты? 

Скажи нам, гордячка, кого избрала ты? 

— Отвечу: Бедовый мне более мил... 

О небо! Ужели такое бывает: 

Бедовому счастье да вдруг выпадает? 

Ужели моей теперь станет она? 

...Но грянула в день тот июньский война, 

оходим на фронт мы, уходим мы оба, 

Одну полюбившие сердцем до гроба. 

Уходим туда мы, где пули СЕИСТЯТ,

Где головы с плеч удалые летят. 

Бумод, ненаглядная, плакать не нужно, 

Поверь, мы тебя не оставим безмужней. 

Из двух сквозь пожарища должен один 

Пройти до победного дня невредим. 

— Прощай, украшенье улуса — Бумод! 

Пропитаны слезы отравой печали. 

Прощайте, родимые синие дали, 

Прощайте, родимые синие дали! 

Везучий вернется, Бедовый умрет!» 

Что нам остается добавить в конце? 

С войны беспощадной вернулись не все. 

Пубек и Туято — два храбрых солдата, 

Обоим не будет из боя возврата... 

СЛОВО, СМАЗАННОЕ БУМОД 

НА ЕЕ СВАДЬБЕ В 1946 ГОДУ 

— Ах, другому судьбу я вверяю: 

Не вернулся любимый с войны. 

Клятву, скажете, я нарушаю. 

Только нет моей в этом вины. 

Двое славных девчонку любили 

В довоенном счастливом году, 

Мне цветы полевые дарили 

И читали стихи, как в бреду. 

Называли красивой и милой, 

На руках обещали носить. 

Оба статными, сильными были,— 

Я не знала, кого и любить. 

То Везучий Туято дороже, 

То Бедовый милей удалец. 

Выбор сделала девушка все же 

В твою пользу, Пубек, наконец. 

Ты назначил мне время и место, 

Чтоб исполнилась наша мечта. 

...Взрывы бомб у далекого Бреста 

Оборвали свиданье тогда. 

Провожала тебя я в дорогу 

Под взыванья военных труб, 

4 

Проклиная себя, недотрогу. 

Поцелуем не сжегшую губ. 

Уезжали Пубек и Туято, 

Осветившие юность мою... 

Воевали на фронте, как надо. 

И, бесстрашные, пали Е бою. 

Ты, Дожо, теперь мужем мне ставший. 

Не крути горделиво так ус. 

Я от слезынек горьких уставшей 

И бескрылой тебе достаюсь. 

Ты хороший, прости меня, Дожнк, 

Тех парней не вернула война... 

Род людской — продолжаться он должен, 

Сыновей — двух! — родить я должна. 

А герои — да помнятся свято! 

Чтоб я их не забыла вовек, 

Первый сын будет назван: Туято, 

Сын второй — пусть он будет: Пубек. 

Так на свадьбе своей поднимаю 

Я бокал — уже в ованье жены. 

Клятву, скажете, я нарушаю,— 

Только нет моей в этом вины. 

ПАМЯТИ БАДМЫ БАЛ ДАНОВ А 

СОНЕТ 

Когда грохочет гром над 

Баргузином 

Иль царственно гудит Байкал 

седой. 

Мне чудится: в парении 

орлином 

Бадмы ликует голос молодой. 

Тот голос во дворце 

московском чинном 

Звучал. Летел над быстрою 

Удой. 

Звенел — упругий, бархатный... . 

И сыном 

Гордился край Бурятии .родной. 

Не поддаваясь суете 

напрасной.

В саду своем, в родных Афинах, 

Учениками окружая, 

Миров бесчисленных картину 

Объять умом стремился он. 

Корпел — упрямая душа! — 

Разгадку атомов ища. 

Он по земле прошел 

с улыбкой ясной, 

Талантом — исполин, 

душой — дитя. 

А в фонотеках, чтоб греметь, 

ззлетя, 

И потрясать сердца людские 

снова, 

Хранится бас могучий 

Балдакова. 

Э П И И V Р 

Древнегреческий философ-материалист и атеист Эпикур 

/371-270 гг. до н. э.), родом из Афин, считал счастье целью 

человеческой жизни. Счастье он понимал, как жизнерадостность, 

оптимистическое восприятие жизни. Противники Эпигура, 

ложно истолковав его учение, обвиняли Эпикура в 

распутстве и безделье. И добились того, что слово «эпикуреец» 

долгое время было синонимом человека, жадного до 

чувственных наслаждений. 

А в час свободный, в час отрадныг : Лишь свету разума подвластный, 

Отдохновенья от трудов 

Среди друзей он до упаду 

Смеялся шуткам остряков 

И сам шутил, считая смех 

Зарядом бодрости для всех. 

В богов он веры не имел. 

Спокойно (потому опасно) 

В глаза красавицам глядел. 

Хоть неуклюж он был, как вол, 

К нему тянулся слабый пол. 

Знать радости и наслажденья 

Звал убежденно Эпикур. 

Пусть тень приносят насажденья, 

Поля тучнеют от культур, 

Да испытает счастье грек 

С женой: любовь, она — не грех. 

Понятно, были у афиица 

Среди философов — враги. 

С ним загодя готовясь биться, 

Те знали все его шаги: 

Купался ль, в гости ли ходил, 

Иль в поле вечером бродил. 

Придравшись к слову «наслажденье» 

Представили афиица так: 

«Лишь ветра в голове гуденье, 

Насчет красоток не дурак, 

В чем мать произвела на свет, 

Встречал с блудницами рассвет». 

А Эпикур, народом чтимый, 

Учил добру. Но почему- 

Взамен враждою негасимой 

Платили многие ему? 

Не потому ль, что наш герой 

Стоял за истину горой? 

БУРЯТИЯ 

Родник таит на самом донце 

Свет дальний трепетной звезды... 

Во мгле времен вставало солнце, 

Когда с Москвой сроднилась ты. 

Что всей душою ненавидел 

Мудрец мздоимцев и ворюг, 

И тех — п дворцах, с вельможным видом, 

И тех, чей мельче, ниже круг? 

Богатства сам он не копил, 

Трудом своим питаясь, жил. 

А знал ли он любви тревогу? 

Да! Встретил в юности одну 

И слазил в ней, не веря в бога, 

Богиню, Друга и Жену. 

Философ до седых волос 

Любовь, как юноша, пронес. 

Но если шла к нему, робея, 

В объятья женщина сама,— 

Не сладив с волею СЕоею, 

Он мог на миг сойти с ума, 

Чтобы потом, придя в себя, 

Терзаться и винить себя. 

, Наверно, все ж ему простим мы 

Минутной слабости вину. 

Ведь достоверно, что любимой 

Он звал на свете лишь одну. 

С него, как будто тлен трухл, 

Отринем мелкие грехи. 

...Прошли, клубясь, тысячелетья. 

На пир любви, борьбы, труда 

Сегодня вот он, ликом светел, 

С улыбкой доброй, как всегда, 

К нам, в радостный и шумный круг, 

Пришел философ. 

Здравствуй, друг! 

5

В единстве с нею видеть силу, 

В делах и помыслах не лгать — 

Ты с детских лет меня учила, 

Бурятия, родная мать. 

Мальцу внушала ты когда-то: 

«Запомни крепко нлперед: 

Не обижай меньшого брата, 

А старшему в семье — почет». 

Я рос не баловнем капризным. 

Тобой, степей и гор стране,, 

Вся необъятность этой жизни 

•Мне, ка:; подарок, вручена. 

В дорогу ты дала на счастье 

Свод ул.'.герои, а потом 

(Чтоб с ним уж мне не расставаться) 

II Пушкина заветный том. 

Свой труд сравню с трудом шахтерским. 

Привержен к слову и письму. 

Входил в высокий зал Кремлевский 

Я по мандату твоему. 

Как две CT.jyii в реке равнинной, 

Дза языка во мне поют,— 

То мощью стелются былинной, 

То улигера вязь плетут. 

Бурятия, меня на деле 

Ты учишь, любящая мать. 

Как в праздник ли большой, в беде ли 

Соседу руку подавать. 

И без обид глухих, без спеси 

Вести с другими разговор... 

Об этом ты в негромких песнях 

Мотив выводишь с давних пор. 

Тебе — да так, чтобы не криво,— 

Навек — не на какой-то год! — 

Пришлось когда-то сделать выбор, 

И был удачен выбор тот. 

Твой КРОЕНЫЙ сын, под небом синим 

Я не устану петь, любя: 

— Тебя не мыслю без России, 

Как и Россию — без тебя!

кил-БЫЛ лет 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 

РОМАН 

Виктор БАЛДОРЖИЕВ 

Баторин подумал и отступил. 

После уборочной Терновский спросит о музее у парторга, и тот 

вскипит, неожиданно выведенный из себя. 

— Да что вы все вцепились в меня? Антонина дергает, дед ее — 

тоже, с райкома требуют — давай в срочном порядке музей, письма, 

мол, пошли, ты со своим блокнотом лезешь... Тому внука надо отправить 

на рабфак, этому — сено привези, следующему — дрова. У меня 

что — средства, власть, помещения, институты, склады?! Меня директор 

на осеменение отправляет, надо еще бюллетени на чабанские стоянки 

оформлять, победителен соцсоревнования определять. По горло 

работы. Отцепитесь! — И он чиркнул жесткой ладонью по горлу, отметая 

все возражения. 

Грустно стало Терновскому. 

— Нам ли при такой вывернутой жизни театры и музеи создавать,— 

добавит в конце разговора Тихон Сергеевич... 

Подергает вечером Терновский тяжелый замок на двери сельского 

клуба, пройдет но улице деревни, увидит и услышит пьяные выкрутасы 

младшего Ястребова, смеющихся мужиков и баб и над всем этим 

удивительно контрастные краски деревенского вечера—темно-синее, 

пламенеющее на горизонте, небо, прожорливые сумерки, охватывающие 

горбатые сопки, луга и рощицы. 

Вечерней дорогой, сбивая ивовой прутью пыль с седой осенней 

травы па обочине, отправится он в райцентр, и беспокойные мысли 

будут тревожить душу его. Года три назад веселый молодой агроном 

колхоза «Красный Октябрь» Паша Егоров говорил ему в такой же 

вечер: 

— У провинции много провинностей. Одна из них — слепое нежелание 

признавать своих люден. Мы больны комплексом неполноценности... 

Он вспоминал слова Егорова и думал. 

Что происходит с людьми? Куда ушла человечность, и отчего мелеют, 

высыхая, человеческие души? Ведь на этой земле, по которой он 

идет, шли жестокие сражения за Человека. 

«...И за затворами тюрьмы в душе смеемся над царями!» В тесных 

холодных камерах тюрем и каторжных порах томились здесь 

декабристы — Волконский, Трубецкой, Бестужев, Лунин, Одоевский, 

их жены — гордые русские женщины. По этому тракту везли жандармы 

Чернышевского, шли этапом не сломленные петрашевцы, поляки, 

моряки-потемкинцы. За тем чернеющим вдали перевалом — белокаменная 

тюрьма с мощными стенами, и лес вокруг него на много километров 

вырублен, а на склонах сопок, где весной расцветают голубые 

цветы, безвестные могилы. Каким видели Человека будущего те, кто 

страдали там?.. Здесь жили и работали замечательные большевикиленинцы. 

В борьбе за свободу и счастье всех трудящихся погибли лучшие 

сыны и дочери этой земли, сотни и тысячи их... Совсем недалеко 

отсюда, в самом центре длинного и невзрачного села, стоит забытый, 

Продолжение. Начало см. в Nb ?. 

7

иссеченный ветрами и временем обелиск. Под ним захоронены более 

тысячи солдат революции, жертв семеновских карателей. Преданных 

забвению потомками, толпящимися в очередях винно-водочного магазина. 

Но почему случилось так, что предки сегодняшнею обывателя 

были сознательнее и совестливее его? 

Какие люди охраняли этот край, берегли для животворной жизни! 

Тойво-Вяхя — знаменитый Иван Михайлович Петров, пламенный большевик 

и чекист. По этой дороге скакал па быстром копе начальник 

заставы Олешев, сын бедного ярославского дворянина, в пятнадцать 

лет ходивший в штыковые атаки на полях гражданской воины, ставший 

впоследствии генерал-лейтенантом, Героем Советского Союза... 

И очкастый, девятнадцатилетний юноша Макаров, первый секретарь 

укома партии, подавлял кулацкие мятежи во главе чоновскоп 1 

комсы... 

И по этой же дороге везли подводы па фронт мобилизованных. Немногие 

из них вернулись... 

Они были обыкновенными людьми, со свойственными человеку 

слабостями, но никто, никто из них не считал себя маленьким человеком, 

могущим продать свои честь и достоинство. И этим они были 

сильны. 

Что же случилось? Да разве может что-либо служить оправданием 

для людей, утверждающих: «Мы люди не гордые», забывших о 

том. что «Человек-—это звучит гордо!»? Какие затхлые души должны 

быть, до чего должны очерстветь сердца, чтобы равнодушно проезжать 

на служебных машинах по служебным делам мимо разрушенных надгробий, 

пасущегося на кладбищах скота, исковерканных оград? 

В эту минуту необычного и горячечного волнения Терповский жалел, 

и любил, и в то же время начинал презирать своих современников 

— людей, живущих на этой удивительной земле, взрастившей 

столько героев. Но и немало подлецов были вскормлены хлебом этой 

земли. «Да как же вы можете так жить? — хотелось крикнуть ему. — 

Опомнитесь, братцы!» 

...Через неделю Терповский побывал в горняцком поселке Горный 

Зсрептуп, в той самой печально знаменитой тюрьме. Он искал камеру 

Емельяна Ярославского, шел темными коридорами и думал, что в царской 

России умели строить крепкие, на века, тюрьмы, а в этой сегодня 

умудрились учить детей и устроить пионерский лагерь, клуб, библиотеку 

и еще какие-то учреждения! 

Потом он побывал в Благодатке, смотрел на дикий в своей первозданностн 

лес, голубое небо над заброшенным рудником и безвестными 

могилами декабристов, захламленным поселком, где спал па 

крыльце покосившейся избушки пьяный мужичок, а два бойких мальчугана 

и изможденная женщина никак не могли разбудить его. II он 

снова вспомнил запись Алексея Ястребова из книги: «Плохой человек 

живет чужими мыслями, но своими чувствами. Очень верно!». Выходило, 

что те. кто руководили этим краем, пользовались мыслями, которые 

выработали и выстрадали тысячи других гордых людей в стенах 

российских тюрем и каторжных норах... Как бы не была многолика 

и многосортна бюрократия, она всегда думает о своих шкурных интересах, 

создавая видимость заботы обо всех. Ведь и по Марксу, собственность 

бюрократа—государство. И он всегда использует его для 

своего блага и спокойствия. 

Потом Терповский поделится мыслями с редактором. И Пшенкин 

ошарашит его неожиданным признанием: 

— Знаешь, до войны в пашей редакции работал Иван Зиновьевич 

Зверев, Герой Советского Союза. А таких, бывших журналистов, удостоенных 

Героя, по стране всего десять человек:... Все смешалось в 

нашем доме. Вот, скажем, бывший редактор Цыденов. Тоже вроде 

бы из нашей братии, перед школьниками выступает — фронтовик, о 

8 

ЧОП — части особого назначения.

Пинских болотах рассказывает. А недавно узнаю: он попросту где-то 

урвал удостоверение участника войны... Так-то! Или дружок его — 

Боролдуев, тоже бьет себя в грудь, а он, недавно выяснилось, живег 

по документам старшего брата, умершего от ран после войны. Пришли 

тут старики из его села, такое порассказывали!.. Бее смешалось. Я 

недавно просматривал в областном архиве подшивки — Зверев тогда 

еще писал, что руководители Аргуиска из артели сделали себе кормушку 

и наживаются. Теперь мы об этом же пишем, а что толку от 

пашей писанины? 

— Ладно, про это мы еще будем писать. Но почему о нашем 

Герое ни мы, ни читатели ничего не знаем? 

— Погоди ты со своими «почему»! — рассердился Пшенкнп. — Я 

второй год не могу установить его бюст или хотя бы портрет добротный 

заказать... Говорю в райкоме, в райисполкоме — помогите, вникните, 

а они выносят вопрос на бюро и меня же обвиняют. Не знают, 

оказывается, они ничего об Иване Зиновьевиче... II так во всем. До 

истории ли им! 

— Газета—лицо партийного комитета. Если газета никакая, 

значит, и райком такой же. Это же надо понимать,— неожиданно закончил 

редактор... 

Вибрирующий рев мотопилы вспугнул лесную тишину. С шумом, 

ломая чахлые осинки, упала, заскрежетав, сосна... Ястребов упарился, 

скинул пиджак, брезентовые верхонки. Пашка Добрынин орудовал 

топором, обрубал сучья. Треск гулял по лесу. 

Мужики готовили на зиму дрова. 

Хорошо дышалось в лесу. Воздух, пропитанный смолой, настоянный 

на травах и хвое, убаюканный птичьим щебетом, бодрил. Кровь, 

разгоряченная, бунтовала в жилах. О бутылке водки, прихваченной 

для него Добрыниным, Ястребов забыл начисто. А Пашка беззлобно 

подтрунивал над ним. 

До обеда заготовили кубов десять. 

— Ладный получился возок,— отметил Добрынин, осматривая 

нагруженный прицеп. — Завтра и тебе привезем столько же... 

Усталые, но довольные, они завели трактор и покатили по освещенной 

солнцем дороге в деревню. 

У конторы остановила их крепенькая и бойкая Маша Бутина. 

— Добрый день, мужики. Просьба у меня к вам,— обратилась 

пожилая женщина, поглядывая на окна конторы. И на отцветающем 

липе се, попавшем в уже сплетенную временем сеть морщин, появилась 

тень сомнения.— Дочка у нас училище закончила и приехала 

домой. Мы с Иваном думаем у бабы Кати ее поселить... Пусть помогает 

старой. 

— Ну п что? Мы-то тут причем? Поселяйте на здоровье,— сказал 

гулким нутряным голосом Добрынин, дорожа временем.— Вы это даже 

хорошо удумали... 

Женщина поджала губы, потом начала торопливо отсчитывать, 

слюнявя пальцы, деньги. 

— На, возьми заране,— протянула она пятьдесят рублей опешившему 

Добрынину.— Это аванс. Поделите потом с Петром. 

— Да вы чо это, тетя Маша,— забормотал обескураженный Ястребов. 

— Мы-то с Иваном думали бабу Катю к себе забрать, раз директор 

отлынивает от помощи... Нескладная у ей жизнь получилась: дети; 

почитай, бросили, всю жизнь работала в колхозе, орденом награждена. 

Выходит, все зря? Бедствует в старости. Не по-людски получается. 

А тут дочка наша медучилище закончила, — заглядывая в лица, говорила 

женщина., все еще держа деньги. — Вот она и будет помогать 

бабе Кате. Изба у ей никудышная, крыша и вовсе негожая стала, 

9

завалинки надо по-новой насыпать. Да и то сказать — в тридцать 

восьмом году избу-то мужик ейный рубил, а потом и сгинул на войне... 

А Иван мой в больнице... Так, может, вы поможете, поработаете? 

— Вон оно чо,— рассмеялся добродушно Добрынин. —• Надо про 

телегу, а начала с колеса. Конечно, поможем... А деньги, Маша, убери. 

Не обижай нас и себя не позорь. Поможем, Петруха? 

— Надо,— ответил Ястребов, щурясь на полуденное солнце,— 

совсем одна старая осталась... Мне и тетка как-то говорила. 

— Замаялась я между домом и ей,— улыбнулась женщина,— а 

директор только обещаниями кормит... Тут дочка прикатила... Медсестра... 

Надо бы, мужики, побыстрей управиться, да ладом все сделать. 

— .Сделаем,— вздохнул Добрынин.— Да и дрова эти сразу ей и 

завезем,— он 'кивнул на нагруженный прицеп.— Себе-то мы всегда 

можем привезти... Как думаешь, Петруха? 

Ястребов не возражал. 

Валентин Семенович Чугуяпов тщетно пытался дозвониться до 

совхоза «Рассвет». Отчаявшись, он нажал на клавишу переговорного 

устройства и вызвал из приемной секретаршу. 

— Обзвоните хоть весь район, но срочно найдите мне Баторина,— 

приказал он, когда в кабинет вошла миловидная женщина. 

Через пять минут она неслышно остановилась перед большим 

полированным столом секретаря. Чугуяпов оторвался от бумаг, тень 

беспокойства промелькнула на лице женщины. 

Она вкрадчивым голосом доложила: 

— Баторин на похоронах... 

— Кто умер?—удивился секретарь, и брови его взметнулись. 

Женщина замялась. 

— Помните, дня три тому назад вам сообщили о трагедии... авария 

па горнозерентуйской трассе. Учительница с дочерью... 

— Да. да, да,— забарабанил по столу сильными пальцами Чугуянов. 

— Какая нелепая случайность... Что за беспокойный человек 

она была... Боже мои, какая нелепая, ужасная смерть! 

Секретарь встал и заходил по кабинету, сложив руки на груди,. 

Всегда прямые плечи и спина его сейчас сутулились. 

— Нина Васильевна, дайте, пожалуйста, соболезнование в газету 

от аппарата райкома. Пусть Ворпегин напишет. 

— Хорошо,— тихо ответила секретарь. 

Никто, наверное, и не думал раньше, что в Сосновке так много 

парода. Улица деревни была запружена людьми. 

В солнечный и теплый день хоронили Антонину Никифоровну Балябину 

и ее двадцатидву.хлетнюю дочь Любу... Гробы покачивались 

па плечах механизаторов и будто бы плыли над скорбной толпой по 

деревенской улице. Причитали и плакали женщины. Старик Балябин 

шел в толпе, и его поддерживал за локоть Павел Добрынин. Глаза у 

старика были сухими, они будто запали вовнутрь и ничего не видели... 

На кладбище старые люди, помнившие Антонину Никифоровну еще 

босоногой, в цыпках, девчушкой, прощались с ней, сложив щепотью 

старческие пальцы, осеняли покойниц крестным знамением. 

Взбудоражили прохладный воздух людские голоса: 

— Ой, ее-ее, ой-ее, если бы не тот лиходей пьяный! 

— Да куда же они, на ночь глядя, поехали, сердешные... 

— Токо счастье свое нашла, дочка тоже учительшей стала... 

— Родимые, голубушки, на кого же вы пас покинули... 

Ястребов стоял в толпе рядом со Светланкой, и у него не проходила 

дрожь в ногах. Он искоса взглянул па Баторина. По лицу парторга 

катились крупные светлые слезы. 

10

...В ту ночь Тихон Сергеевич спешил на «Москвиче» из Горного 

Зерентуя в Сосновку. Фары машины выхватывали желтыми лучами 

молодые сосенки, росшие за обочиной, да серую каменистую ленту 

шоссе. Далеко за поворотом на Благодатку Тихон Сергеевич увидел 

мощный прожекторный отсвет. Потом лучи испуганно заметались, разрезая 

густую темноту п высвечивая кроны деревьев. Баторин услышал 

глухой скрежет, грохот рухнувшего железа, шум и хруст падающего 

дерева. Он прибавил скорость, и сразу же за поворотом лучи фар выхьатпли 

из темноты перевернутый желтый трактор К-700. впереди громоздилась 

груда смятого слепой силой железа. Баторин понял мгновенным 

чутьем, холодящим сердце: неуправляемая махина смяла многотонной 

страшной тяжестью крохотный «Запорожец». 

Тихон Сергеевич плохо помнил, как вышел из машины и, оставив 

включенными фары, побежал, спотыкаясь, по пыльному шоссе к останкам 

малолитражки. Первое, что он увидел,— из-под раздавленной, 

"смятку, машины, торчала задранная окровавленная слома пая нога. 

Чуть дальше ветер трепал русую девичью косу... И кровь. На дороге, 

на камнях, на железе. И показалось вдруг ему, что это его самого 

смяла и исковеркала неуправляемая и жестокая сила, что хрустнули 

его раздавленные кости и его,сердце, раздирая и уродуя, пробило железо. 

Боль и ужас сковали все тело. Оцепенев и обеспамятев, он стоял 

па дороге... 

К Антонине Ннкпфоровне Еалябнпой давно сватался директор 

музыкальной школы Илья Анатольевич Ананьев. Она отшучивалась — 

вот закончит дочка институт, тогда и сыграем свадебку. В этом году 

Люба получила диплом преподавателя истории, и будущий отчим 

на новеньком «Запорожце» привез ее из города. 

Ночью они втроем решили прокататься до ключа... 

— А Люба-то, оказывается, не Балябина,— говорила дома Светлапка,— 

по паспорту она Немировская. 

Петр ничего ей не ответил, а потом глухо обронил: 

— Я бы эту сволочь повесил — таких людей убил... И Илья Анатольевич 

теперь калека на всю жизнь. 

Ананьев чудом остался жив. С разбитым черепом, переломами 

ног и ребер, он пятый день не приходил в себя в реанимационном отделении 

районной больницы... 

Остался жив и тракторист. Его выволокли из кабины лежавшего 

на боку трактора, пьяного и безмятежно хпапевн^го. Наутро он очнулся 

в камере для подследственных. Когда дежурный милиционер, 

подавая ему в окошечко ковш воды, сказал: «Что же ты. ублюдок, 

наделал! Людей убил!» — тракторист ничего не понял. Он не помнил— 

сколько выпил, куда ему вздумалось ехать, на кого наехал, 

где... 

ГЛАВА ПЯТАЯ 

Изрядно морозило по утрам. Прятались под застрехи воробьи. 

На полях совхоза продолжалась уборка... И тихой дегтярной ночью 

издали казалось, что вырос неожиданно в степи брызжущий 

огнями город — лучи сотен фар перекрещивались в густой темноте и 

двигались по округлой выпуклой поверхности земли, уходя за горизонт 

и снова появляясь где-то далеко-далеко. 

Добрынин отличался и на косовице, и на подборе. Обеспокоенный 

долгим ожиданием, истомившийся душой, он ругал шофероз, и 

тс тоже не оставались в долгу—до хпипоты лаялись с Павлом Николаевичем, 

пока из бункера в кузова сыпалось золотистой струей зерно. 

— Тебя, мешком из-за угла пришибленного, чо. черти гонят?! — 

кричал чумазый и злой шофер, стоя на подножке кабины.— Не дадут 

тебе, малохольный, ордена, остынь маленько. 

11

— Я вас, оглоедом, по полчаса с переполненным бункером жду... 

Совести у тебя нет! — басил добродушно Добрынин. 

— Старайся, не старайся — нее разно толку нет,— смиряясь, бубнил 

шофер. — Всего по шесть цешнсров с гектара, тьфу! Вон краспооктябрьцы 

давно уборку закончили и вдвое против нас взяли. Им и 

дополнительную оплату уже выдали — по восемь тонн чистейшего 

зерна. 

— Так, по тебе, бросить все надо, чо ли? Бессовестная твоя душа! 

Ты на других не гляди, ты спою работу старайся хорошо сделать, а 

плохо, оно само выйдет.— тоже смягчаясь, кричал Павел Николаевич. 

И чем крепче и ядовитее была ругань, тем смирнее и добродушнее 

становились мужики. 

Но при подведении итогов неожиданно выплыл никем не предусмотренный 

казус, чему, на удивление многих, несказанно обрадовался 

Добрынин: всех опередил Шурка Жпгжитов. 

— Мужик, Шура,— похлопывал его по плечу Добрынин, и его 

бугристое жесткое лицо расплывалось в добрейшей улыбке,— а я-то 

думал, что только годика через два нагонишь... Мужик!.. 

Но упрямый Шурка пришел в контору, поднял скандал и всю 

документацию по уборке и уперся на том, что он никак не может быть 

победителем жатвы. Заставил комиссию все пересчитать. Черт знает, 

как доказал он свою правоту, по без премии все-таки сумел остаться. 

Говорят, жена Шурки и плакала, и смеялась, и жалела своего своевольного 

и противоречивого мужа... 

А бригаду Кулагина расформировали. 

Ястребов с Валетом закладывали силос. 

Однажды Известии и Петьке принесли сразу два письма. 

Городская тетя в охах и ахах сообщала, что в прошлом году изза 

каких-то интриг, чинимых ей ректором университета, Алеша не 

смог поступить на исторический факультет, а был принят только кандидатом 

в студенты. Следующие строки были повеселее: после отличной 

сдачи экзаменов се Алешенька переведен в полноправные студенты 

и даже избран комсоргом курса. 

А Алешка аккуратным круглым почерком писал, что при поступлении 

был очень больниц! конкурс — пятнадцать человек на одно место 

и заставить собрать чемоданы остальных четырнадцать конкурентов — 

задача архисложная. Вообще, в письме было много «архи», «псевдо», 

«Изучаю историю партии, работы Ленина»,— сообщал старший брат. 

Советовал Алешка младшему брату попробовать поступить в 

областном городе в политехнический институт. Далее на двух страницах 

он писал о какой-то системе свободного самообразования, когда 

каждый будет учиться самостоятельно. «Человек — существо творческое,— 

писал Алешка, начитавшись, как полагал Петька,— и он обязан 

не заучивать наборы прописных истин, а сознательно вырабатывать 

оценки, свое мировоззрение, и созидать». А Петька считал, что 

человек — это человек, какое еще может быть существо... 

Извести:: читала и улыбалась. Потом она неожиданно всплакнула, 

достала из старого темного шкафа ручной работы фарфоровую вазу, 

в которой хранила деньги, долго считала их и решила отправить старшему 

племяннику семьдесят рублей. 

— Городская родня может и обидеться. Да ладно... А мы, варнаки, 

проживем,— сказала она и рассмеялась молодо... 

В день последнего звонка Петька был на соревнованиях и занял 

там второе место среди взрослых. О нем заговорили. Удостоил вниманием 

Петьк\- и сам Валет — двадцатитрехлетнпй колхозный тракторист, 

державший, по клятвенному заверению детворы, «шишку» в де- 

12

ревне. И пригласил он, как равного, Петьку на гулянку. 

Ветер раскачивал дверь старой потемневшей сараюшки, где заседала 

компания гуляк. Кучерявые белые облака плыли в дымчато-голубом 

небе, видневшемся в проемах дырявой крыши. Зеленела степь, 

пахло разбуженной землей и влагой. 

—• Одни ты, Петруха, на этим белом свете,— сокрушался Валет, 

подавая юному другу стакан 

Петька соглашался — один. 

тепловатого и терпкого портвейна. И 

К вечеру новые друзья до того разбередили душу, что Петька не 

выдержал — в дурмане опьянения взял на себя немыслимые грехи, 

наговорил несусветную чушь, признался в любви к Алке Пуртовой. 

До того себя унизил и принизил, что от великой жалости к себе, на 

удивление компании, разразился неожиданно горючими и очищающими 

слезами. Потом слезы сменила беспричинная радость. Он обнимал 

и целовал всех. Купол неба качался над головой, земля уходила изпод 

ног... Все это страшило и веселило одновременно. 

— От варнак! Что же дальше-то будет? Неужто запьет, как Петруша?—услышал 

на рассвете Петька и, проснувшись, увидел всхлипывающую 

тетку. Его всего мутило, и тело болело, будто по нему 

нещадно били сырыми осиновыми кольями. Ястребову тоже захотелось 

плакать. 

...Ни шатко, ни валко выпускные экзамены Петька сдал... 

Одноклассника разъехались по городам поступать в институты и 

техникумы. На улицах деревни стало пустынно, на них будто даже 

пыли прибавилось. Петька 

одноклассниками. 

заскучал, хотя он и не шибко дружил с 

Летом колхоз реорганизовали в совхоз. Роберта Артуровича Геворкяна 

переводили в область. Провожали председателя правления 

в клубе. Известия принарядилась по этому случаю и тоже собиралась 

на торжество. 

— Старый конь борозды не испортит. Он бы тут ишо пригодился... 

С этим аспидом окаянным молодость, почитай, вся в артели прошла,— 

говорила она, смотрясь в зеркало и накидывая па плечи цветастую 

шаль, и смутилась, чего за ней Петька замечал редко. 

Вечером по дороге в клуб Ястребова отозвал Валет. 

— Побалдеем, а то скукотища. Так и крыша может поехать 1 

. 

Алка после концерта заскочит,— уговаривал он. 

Петька представил Пугачиху в цветастом платье, обтягивавшем 

тело, выпуклые бедра, смеющиеся огоньки в громадных зеленоватых 

глазах, яркие, сочные губы... Она часто пела па сцепе клуба и при 

свете ярких ламп была ослепительна. Петьке казалось, что в ее красивых 

с поволокой глазах отражается огнями весь зал... После минутного 

колебания он согласился. 

Опьянел Ястребов сразу. Пришла Алка, хватила стакан водки. 

Смеялась, обнимала Ястребова сильными руками, дразня, целовала 

жадно взасос горячими влажными губами. Петька таял, и казалось 

ему, что плавится под ребрами гулко тукающее сердце... 

Дома тетка была угрюмой и неразговорчивой. Лишь к обеду она 

зачастила обычной скороговоркой: 

— Слыхал? Додумались—Болотку Хамуева посадили директором. 

Это куды же они, варнаки, смотрят? Мало он из артели потаскал? 

Загнали козу в капусту... 

Перемены коснулись и Петьки. Комнату борцов заняли под склад 

запчастей, в почти готовой пристройке к школе директор совхоза оборудовал 

цех ширпотреба. Секция прекратила существование. Борцовские 

маты валялись па улице под дождем. 

Жизнь текла своим чередом, и Ястребов этому течению не противился. 

Не стал поступать в институт, остался в деревне. 

'«Крыша может поехать»—сойти с ума (жаргон.). 

13

Дали ему старенький трактор с отломанной выхлопной трубой. И 

стал Петька, как и его дед, отец, прадеды, пахать землю, возить навоз, 

растить хлеб. Но хлеб рос плохо, дожди землю не баловали. Жиденькие 

стебли пшеницы, извиваясь, прорастали вокруг вывороченных сухих 

комьев и пластов, жесткого вездесущего пырея... 

Незаметно для деревни Ястребов ушел в армию и отслужил свой 

срок в трехстах километрах от дома, в пыльном степном городке. И 

той же осенью сел за рычаги гусеничного трактора. 

Весь снежный февраль Ястребов с Валетом подтаскивали по метельной 

степи на стоянки зароды сена. И не просыхали — пили водку. 

Чабаны собирались порой семьями. Там же бывали зоотехники, ветеринары, 

часто гостили директора совхоза и руководители района — 

праздновали бурятский праздник «цаган сару» и по обычаю гуляли 

без перерывов месяц. Морозы случались жестокие. Но тогда по совхозу 

получили по 92 ягненка от каждых ста овцематок. По весне налетели 

газетчики — что да как, в чем секрет? Еще непротреззевшие 

чабаны только плечами пожимали — а черт его знает как. Работали, 

да и все. 

Однажды Полина Андреевна робко заметила: 

— Петруша, может, попробуешь на инженера выучиться? И Алешенька 

то же самое пишет. Пропадешь ты в этом совхозе. Попробуй, 

а... Как-то понадежнее было бы... 

Ястребов подумал и решился. Не век же ему пить водку с Валетом 

и трепать нервы тетке. Он достал программу, вытащил из ящика 

свои школьные учебники и начал готовиться в институт. Брал книги 

на работу. Валет подтрунивал и посмеивался: 

— Ну, Петруха, высоко ты нацелился! Не упадешь? Здороватьсято 

потом будешь? 

Вообще-то он искренне хотел, чтобы Петька поступил и утер всем 

носы. Ястребов хорошо понимал друга. Однажды тот показал ему 

свой аттестат. В нем были всего три четверки, остальные—пятерки. 

Ястребов даже не понял, сидел у окна и долго рассматривал зеленую 

книжицу, но все в нем было правильно — Валентин Закировпч Имангаязов, 

Сосновская средняя школа. 

— А как же ты? — спросил он у хозяина. 

Но Валет не дал закончить фразу, махнул небрежно рукой и 

сказал: 

— А так, чего только не случается в жизни. Глядишь—иной двоечник 

в больших начальниках ходит... Кто хочет, тот... — Он тужился 

развить невысказанную мысль и не мог. 

— Да я не о том. 

— Усек, о чем хочешь сказать,— снова остановил Петьку хозяин 

избушки. — А куды мне было деваться одному? Как сеструха замерзла, 

и покатилось. Тот придет, этот, закрутилась житуха — в тюрьму 

угодил, помнишь, поди... Поздно теперь переиначивать... Крои, не крои, 

шубу уже не сошьешь из этих лоскутьев... А вилять я не умею. Чтобы 

жить не работая, да портфельчик таскать, надо вилять. А я не могу! 

Натура у меня такая. Да и без того мне большая доля в жизни досталась 

— родился же я на белый свет. То-то, а ведь мог и вовсе не родиться... 

А что сидел, так сам виноват. Всегда надо винить самого 

себя... Вот так, Петруха. Теперь только аттестат да оценки эти одни 

и остались. Все. поди, забыл. Живи дома — вот тебе и весь закон 

Ома. — Он хлопнул друга по спине и рассмеялся. 

Петька передернул плечами, спросил: 

— А тебе не страшно... так? 

Имангаязов усмехнулся и снова положил руку ему на плечо. 

— Скажи, чего мне бояться и кого? Кому завидовать? Никого я 

не боюсь и никому не завидую. II тебе советую. Душа всегда на месте! 

Так рассуждал Валет, матерщинник и пьяница... 

11

Петька попробовал в сельскохозяйственный. Получилось до обидного 

просто. На факультет механизации конкурс был всего два человека 

на место. Что-то лирики в тот год были в почете. Но стоило 

только Ястребову при заполнении анкеты вывести в одной из граф — 

I разряд по вольной борьбе, как на следующий день его разыскал 

моложавый подтянутый дядька — Семен Михайлович Старчиков, как 

понял Петька, тренер. 

Старчиков повел абитуриента-спортсмена в спортзал, а утром они 

были у декана. Надо полагать, что в это время в одном из общежитий 

собирал чемоданы возможный Петькин конкурент... 

Ястребов стал студентом первого курса. Он месяц отработал на 

картошке, и ему вручили новенький студенческий билет. 

— В инженеры Петруша пошел,— гордо осветила это событие 

в деревне Известия и при этом вызывающе оглядела добротный дом 

соседей Кулагиных, сын которых, флегматичный Вадим, за прошедшие 

три года так и не смог поступить в институт... 

Ястребову снились кошмарные сны. К тому же он продрог. 

Ты, старуха,— на носок, 

я. старик,— на пятку! 

Ты, старуха,— просто так, 

я, старик,— вприсядку! 

Валет наяривал частушки, копаясь в двигателе трактора. Опорожненная 

бутылка валялась в кабине. 

— Хватит дрыхнуть,— ткнул Валет друга, и Петька проснулся. 

Ничего не понимая спросонья и с похмелья, он долго сидел, глядя 

на хмурое небо, по которому, низко стелясь над вершинами сопок, 

плыли лохматые тучи. Ветер порывисто гнул в степи рыжую траву. 

Вечерело. 

Звонкие тугие струи ударили враздробь по днищам подойников, 

острее запахло навозом, зазвенели фляги — начиналась дойка. 

— Бери шинель, пошли домой,— сказал протрезвевший Валет,— 

соляры нам до второго потопа не завезут, черт бы их побрал всех. 

Вот с этим веселым народом и уедем. 

Он кивнул в сторону дойки, где гомонили доярки, и дурашливо 

заорал: 

— Эй, матрешки! Возьмете с собой мужиков? Я вам ванькувстаньку 

буду изображать... 

По дороге машина с доярками и трактористами попала под град. 

Проворные белые горошины застучали по кабине, безжалостно хлестнули 

по лицам, запрыгали на неровной дороге, взбили фонтанчики в 

загустевших стылых лужах. 

ГЛАВА ШЕСТАЯ 

Много разных, значительных и незначительных событий произошло 

за эту беспокойную осень. В начале ноября все еще продолжали 

разговоры об уборке. С каждого гектара брали по пять-шесть центнеров 

зерна. Ветеринары выкупали скот, добавив в креолиновый раствор 

гексохлоран. Смесь получилась спонтанной — подохло двенадцать 

телят. Старики на собрании кричали, что в этой смесп надо бы искупать 

самих ветеринаров... 

Хамуев, в ожидании сына, который учился в Тимирязевской академии, 

выстроил для него особнячок. Жена Володи Кулагина, брата 

Вадима, разродилась двойней. Причем один был рыжий, а другой — 

до черноты смуглый. Вадим, обмыв вместе с братом этот дивный слу- 

15

чай, кричал, что похожи племянники, как две капли воды на покойных 

родителей их — бабку и деда новорожденных. И люди неожиданно 

припоминали, что старики Кулагины были и впрямь разные — старик 

черный, сухой, в деревне его звали «Копченый», а старуха — рыжая 

да сдобная. Этой же осенью умерла бабка Бурцева. От директора 

Дома культуры Николая Ивановича Горюнова, пока он пьянствовал, 

собрала чемоданы и уехала жена с двумя малолетиымп детьми. В селе 

не стало врача. Николай Иванович обнаружил потери только через 

неделю. 

— Совсем сдурел народ. Куды только властя смотрят? — возмущалась 

Известия. — Бадмаха Дамдинов обмыл премию за шерсть. 

Неделю, говорят, пил, по пьянке пожар устроил и сам сгорел. Токо 

печень от Бадмахи и осталась. Желчь, говорят, не горит... Что и творится... 

Светлаша, гони своего варнака на работу, пока он тут не сдох 

с винища проклятого... 

Ястребов сидел на обомшелом валуне и жадно затягивался сигаретой. 

Волчьей шкурой в рыжих подпалинах простиралась степь. Небо 

снова затянуло косматыми тучами, гонимыми холодными ветрами. 

Изредка в проемах их показывалось остывающее солнце... Терпкий 

аммиачный запах вываленной в траншею массы, сдобренный влажным 

осенним воздухом, шибал в ноздри. Голова у Ястребова нескончаемо 

и тупо гудела, и никаких запахов он не улавливал. Казалось, вот-вот 

лопнет череп. Он морщился, постанывал, хотелось пить... До работы 

ли тут? 

Гусеничный трактор напарника стоял в заваленной силосом траншее. 

Хозяин его уехал за водкой на колесном тракторе Петьки и что-то 

долго не возвращался. 

Ястребов сграбастал голову цепкими пальцами, потер виски, размял 

затылок. Оглядел степь, пологие дали сопок, покрытые щетиной 

редкого леса, заметил на лугу синюю машину Вадима —он неподалеку 

рыбачил на ямах Серебрянки... Потом Петька пристально вгляделся 

в узкую ленту дороги, уходящую в ложбину между сопками, и, ничего 

па ней не обнаружив, поплелся к водопою. 

Говорливый родничок спешил по камушкам у подножия Журавлиной 

сопки в степь, светлая струйка его терялась в жухлой осенней 

траве, и в неглубокой выемке собиралось чистое озерко. Вода леденела 

и мерцала синевой. 

Ястребов опустился на колени, наклонился и увидел свое лицо, 

смотревшее из зеркала воды,— опухшее от постоянных попоек, заросшее 

рыжей щетиной, острые скулы, взлохмаченные пряди волос, тусклые 

кроличьи глаза с покрасневшими веками. На мгновенье ему показалось, 

что это не он. Не он!.. Там, в зеркале чистой воды, должно 

было быть другое лицо, другие мысли должны быть в глазах того 

человека... 

Ястребов выпрямился и увидел свой трактор, тороплнзо бегущий 

по лугу со стороны деревни... 

К вечеру у гусеничного трактора полетел левый фрикцион, и урчащая 

железная махина закружила на одном месте, взрывая тяжелыми 

гусеницами дерн... 

У траншеи остановился «уазик», и из него вышел высокий худощавый 

человек. Придерживая на ходу шляпу, он быстро подошел к 

Валету, который, заглушив двигатель, рылся в ящичке с ключами и 

при этом материл от души какого-то «разиню», укравшего у него пассатижи 

и гаечный ключ семнадцать на девятнадцать. 

— Чем занимаетесь? — не поздоровавшись, спросил человек. Он 

был нетерпелив, непонятно на кого зол и ждал немедленного нечерпы- 

1!

вающего ответа. Механизаторы же были изрядно пьяны. Ястребов 

нахально ответил: 

— Не видишь — гробы сколачиваем. 

— Что? Как вы сказали? — Приезжий втянул терпкие запахи 

хищным хрящеватым носом и вперил беспокойные глаза в Петьку. 

Речь его состояла из одних вопросительных и восклицательных знаков. 

— А так. Ты чо, не видишь, чем мы тут занимаемся? — Ястребов 

красноречивым жестом показал па траншею, силос, трактора. 

— А почему стоите? — повысил голос любопытный приезжий. 

— Потому что еще не посадили... Тяга фрикциона лопнула,— не 

выдержав, объяснил Валет, хотя отлично понял: ни о какой тяге этот 

начальник и понятия не имеет. 

Тут только приезжий заметил, что механизаторы пьяны. 

— А-аа, па-ачему?! — задохнулся он в гневе. — Па-ачему вы, вопервых, 

пьяны, во-вторых, почему стоите? И в третьих, почему до сих 

пор закладываете силос, когда еще не везде убран хлеб? 

— Да какая сейчас уборка? Считай, зима началась. Наши-то убрали... 

Удивительные слова ты говоришь, начальник. 

Но напрасно Ястребов пытался остановить столь неожиданный 

натиск, человек его не слушал. Он перешел на крик, в воздухе закружили 

растрепанные, трехэтажные маты, отчего даже вороны взлетели 

с ветвей старой высохшей березы. 

— Чтобы завтра же были на уборке. Исполняйте! 

Исчерпав свой лексикон, начальник сел в машину и только хотел 

хлопнуть днерцой, как до его слуха донеслось: 

— Ты болыю-то не ори. Разорался! У пас свое орало есть... Езднют 

тут всякие, права качают. Вилы бы тебе в руки, оратору. 

— Что?!—снова вскипел незнакомец.— Как ваша фамилия? 

— А ты у «почему» спроси. 

— На пятнадцать суток захотелось! Как фамилия? 

— Задппца кобылья... Отчаль-ка ты, начальничек, пока мы 

добрые. 

Общежитие спало крепким сном. В некоторых комнатах готовились 

дипломники, на лестничных площадках шушукались парочки. 

Петька сидел в холодной кубовой, где выкипал на плите пакетный 

суп, и читал неровные строки писем — от тетки, от брата. Отсюда он 

видел деревню другими глазами. 

«Братан, перевели на заочное отделение. Меня рекомендовали для 

работы в обком комсомола. Теперь я инструктор — исполняю инструкции. 

Выдвигают, становлюсь чинушей,— весело, ровным круглым почерком 

строчил Алешка.— А вообще, думаю перебираться в родные 

края навсегда. Не могу я тут в кабинете сидеть без дела и делать вид, 

будто бы знаю жизнь лучше других. Попробую летом сдать экстерном. 

Возможность такая есть...» 

А Петька и не сомневался — брат выдержит любой экстерн. 

Дальше Алешка писал о формалистах и клял каких-то бюрократов. 

Но все это Петьке было неинтересно. Волновало другое — Алешка 

будет жить в Сосновке. Здорово! 

За окном начинался холодный лиловый рассвет. Холодом несло 

от выщербленных заиндевевших тротуаров, каменных домов, чугунных 

прутьев оград и даже от деревьев. Шли, спрятав носы в воротники 

пальто, редкие прохожие, одинокий дворник лениво шаркал метлой... 

Петька улыбался и писал короткие ответы. 

— Петро,— обращались к нем)' студенты-однокомнатннкн,— ты бы 

хоть с нами поговорил. О доблестях, о славе, о любви... 

Ястребов не обращал внимания на трепачей, молчал. 

— Он застенчив, самолюбив и даже горд. Выдающиеся достоин- 

2. «Байкал» № .3 17

ства, между прочим. К тому же он маленького роста, конопат и вследствие 

этого некоммуникабелен... 

Так говорил, лежа на продавленной кровати и лениво покуривая 

сигарету староста комнаты Сергей Овчинников, красивый и высокий 

парень с большими глазами, обрамленными воздушными ресницами, 

на белом округлом лице. Известен же он был больше как Лев Давидович 

или еще короче — Троцкий. Одевался щеголем, болтал без умолку. 

Ястребов посылал трибуна комнаты к черту п засыпал. 

Но все же Петька привязался к нему. Тот всюду таскал его за 

собой, бывал на всех соревнованиях, подсовывал лекции и решал 

иногда за него задачи. В результате этого странного общения к концу 

первого курса Ястребов мог самостоятельно травить анекдоты, немного 

разбираться в ансамблях зарубежной эстрады и международном 

положении... 

А мечта тренера Старчикова начинала сбываться. На втором курсе 

Ястребов в составе сборной области съездил па соревнования в Ташкент 

и вернулся оттуда кандидатом в мастера спорта, заняв второе 

место. 

И еще одно событие, может быть, самое важное из всей студенческой 

жизни, осталось в памяти Ястребова: па втором же курсе он 

женился... 

Случилось это вот как. 

На новогодний бал пригласили девчат из педучилища. Общежитие 

перед балом ходило ходуном. Студенты мыли полы, готовили столы, 

репетировали самодеятельные номера, суетились вокруг елки, 

в кубовой было не протолкнуться, в бытовой — тоже. 

— Малыш готовься. Сегодня будут девочки-гуманитарии, много 

деревенских. Будем пить с тобой на брудершафт,— смеялся Лев, завязывая 

узел модного яркого галстука. 

Радостное предчувствие чего-то очень важного и значительного 

не покидало Ястребова до начала бала. 

Потеряв Льва, нарушив режим и хватив чрез меры вермута, пахпущего 

жженной пробкой, он собрался было покинуть ослепительный 

бал, как его окликнули: 

— Чемпион, малыш, давай к нам! — окликнули его ребята из группы. 

И Петька снова оказался за столом. Наливали вино, балагурили 

с девчатами. 

Ястребов пил за здоровье всех. А вокруг вился серпантин, сыпалось 

конфетти, кто-то хлопал его по плечу, кто-то лез целоваться и все 

время называл его Кешей. За полночь, перебран все известные виды 

развлечений, компания попросила Ястребова показать борьбу. 

Петька показал. 

Бросив через бедро одного, потом второго, на нем же продемонстрировал 

свой знаменитый прием — мельницу в обратную сторону. Он 

чувствовал себя пружинистым, как никогда, и не обращал внимания 

на саднившее колено и перевернутый стул. Гулянка всполошилась, 

задвигала стульями и плечами. 

— Уберите этого хулигана, деревенщину!-—взвизгнула высокая 

накрашенная девица, пятясь к двери. Трое ее поклонников двинулись 

на Петьку с самыми серьезными намерениями. Но тут перед ними 

выросла худенькая девчушка из педучилища, и ошарашенный чемпион 

вынужден был закончить состязания досрочно. 

— Смеетесь! — крикнула заступница развеселившимся. — Человека 

напоили, и весело вам? Он же не в себе!.. 

Под утро Ястребов через весь город провожал Светланку. Г:пе не 

протрезвевший, он рассказывал ей об олимпийской системе соревнований, 

потом некстати перешел к описанию коробки передач трактора 

Т-150. рассказал о тете Поле, потом ни с того ни с сего заговорил о 

пьесах Вампилова. 

1»

Светланка слушала. Снег порозовел, начинался рассвет, и в какойто 

из квартир снова взбулгачнлись отдохнувшие гуляки... 

Петька даже решился спеть: 

Ты ждешь, Лизавета, 

от друга привета,— 

напевал он, и плечо Светланки согревало ему ладонь. Грустно и хорошо 

было на душе у Ястребова. 

Оказалось, ч;о Светланка тоже любит его песни. Любимые, которые 

пела тетя Поля в праздничные майские вечера, вспоминая погибшего 

па фронте мужа... 

Из Сосновки тетка писала: 

«Здравствуй, Петрушенька. Получила карточку, порадовалась и 

даже немножко поплакала. Ты уж не ругай миня, старую... На карточке 

она вроде бы ладная, а будет ли тибе хорошей женой, не знаю. 

Ты приедь с ей домой, познакомь миня с невесткой. 

Олешенька дома. Мы с ем вместе смотрели и читали. Он будет 

гостить у мини месяц, а его па работу сюда зовут. 

На свадьбу вам отправили четыреста рублей. Олеша заколол кабанчика 

и продал. Балябин дал сто рублей, просил не отказываться. 

Не обижайтесь, што мало, поди, хватит полтыщи. Приедете домой, 

погуляем все вместе. Буду я твоей Свстлаше, как родная мать, раз она 

детдомовская. 

Новостей, Петруша, никаких пет... Да, у Золотухиных родилось 

какое-то уродливое дите. Бабы говорят—головка опухшая, водянистая, 

валится. Ноженьки и рученьки ево коротеньки и без пальчиков. 

Страх один! Доктор сказал, что от пьянства это. Ты, Петрушенька, 

не пей, пожалей миня, старую... 

Олешка приедет насовсем, будет в школе учительствовать. Он 

тибе и отпишет чичас. 

Целую тибя и невеску Светланку. 

Ваша тетя Полипа Андреевна Бронникова». 

Письмо продолжал Алешка. 

«Привет, братап,— писал он,— это здорово, что ты женился. Вот 

и Ястребовых станет больше. Сына в честь деда и меня назовешь 

Алешкой. И будет у нас двое Алексеев, да еще Петровичей... Ждем 

вас летом в гости. 

У меня все хорошо. Правда, городские родичи обижаются, не 

хотят, чтобы я переезжал в деревню. Но дело это решенное. Буду 

вести историю. Да, поздравьте: получил «розовый» диплом: одна четверка, 

остальные пятерки. Весной обещают призвать в армию. Такие 

вот дела. 

А в Сосновке, как я поглядел, бардак полнейший... В голове у меня 

сейчас сумбур. Приедете домой, поговорим обо всем подробнее н обстоятельнее. 

Всего хорошего. Живите дружно. 

Ваш брат Алексей Ястребов». 

В общем, Алешка снова писал мудрено и закручено... 

Может быть, перевестись на заочное отделение и уехать в деревню. 

Что за жизнь тут без квартиры и получки? 

Машина заурчала, зафырчала, выбираясь из грязи, и покатила 

по неровной дороге к стылому осеннему горизонту. 

— Вот так фрукт! Кто это? — спросил Ястребов, залезая в кабину 

трактора, где, удобно устроившись, Валет нарезал сало и открывал 

зубами бутылку. 

1* 

10

Приятель выплюнул жестяную пробочку и незлобиво выругался: 

— Начальник, наверное, какой-нибудь из района. Ездят тут всякие. 

Налетят, как «мессершмптты», разговаривать по-человечески разучились, 

сволочи! 

В ветровое стекло ударил хлесткий ветер, небо разом потемнело, 

и крупными хлопьями повалил белый искрящийся снег. 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 

— И часто он такие самодеятельности устраивает? — Капитан 

милиции всхал из-за стола и прошелся по кабинету к зарешеченному 

окну. Листья цветов в горшочке на подоконнике завяли и поблекли. 

«Не поливают»,— пронеслось в голове у Светланка, и она сделала 

невольное движение к засыхающим цветам. 

— Случается,— робко выдавила она,— как запьет, так почти через 

день куролесит... Но иногда неделю спокойно живем... 

— Что ж,— задумчиво проговорил капитан, снова садясь за 

стол,— придется отправлять на лечение. Пишите заявление по всей 

форме. 

Женщину неожиданно охватил испуг, залихорадило. Она умоляюще 

взглянула па капитана. 

— Пишите, пишите,— решительно подбодрил ее офицер. 

— Л если тетка его напишет вдобавок, она и соседка,— промямлила 

измученная женщина, оглядывая тесный кабинет. 

— Можно,— великодушно согласился хозяин кабинета,— ходатайство 

от дирекции и месткома мы получим, нарколог даст заключение. 

Вы вовремя обратились, сейчас как раз есть места в профилактории. 

Л то бывает — осудим, и человек ждет своей очереди, будто в 

рай его направили... Да вы не волнуйтесь, вернется он здоровым. Конечно, 

там не рай, но... Но ведь здоровым будет, а это главное. 

Светланка снова испугалась. 

— И судить будут? 

— А как же. Обязательно будут судить. 

— Боже мой, позор-то какой! 

— ВОТ-ЕОТ. как дойдет до этого и начинается: позор, жалко, сам 

бросит.— Капитан снова заходил по кабинету.— Человек погибает! Л 

вы — лечить позор, что люди скажут... А в могилу — пожалуйста, роди 

мый. 

...— Какое сегодня число? — настойчиво спрашивала врач-парко.-юг. 

Ястребов терялся, мял в руках шапку и молчал. 

— День недели? — участливо наводила на правильный ответ врач, 

стараясь уловить ускользающий взгляд пациента. 

— Кажется... среда,— выдавил Петька. 

Была пятница. 

Ястребова признали алкоголиком второй степени. По приговору 

народного суда он должен был отбыть год в лечебно-трудовом профилактории. 

Приговор зачитывал народный судья Кочпев, давно оторвавшийся 

от парода. Ястребов сидел с другими подсудимыми и усмехался, 

потому что частенько встречал Кочнева нетрезвого в компании 

разных служащих — интеллигенции района, даже как-то привык, 

что пьющие запросто называли судью Никодимычем. 

Приговор он выслушал молча, ему было все равно. 

— Всякий честный человек,— это. прежде всего, смелый и решительный 

человек. Без этого честность, как таковую, признать нельзя,— 

горячился Володя Терновский. 

— Но от всех таких качеств невозможно требовать. Да и не 

ге

этично это — псе время поучать. У каждого из нас свои слабости,— 

снисходительно возражал ему бородатый, в темных очках человек в 

коричневом костюме, на лацкане которого бросался в глаза журналистский 

значок. 

Корреспондент областной газеты Евгений Вилюсв написал и опубликовал 

очерк о передовом директоре совхоза Хамуеве, после публикации 

прибыл уже по другим делам в район и ввязался, как ему казалось, 

в бесполезный спор с некомпетентным в делах большой журналистики 

районщиком Терновским. 

Вилюев продолжал развивать свою мысль: 

— Видишь .in... Все мы разные. Хочешь ты пли не хочешь того, 

но есть среди пас слабые, сильные, болтуны и хитрецы, люди дела, 

власть имущие и неимущие в прямом смысле этого слова. Кесарю 

кесарево... Что не положено быку, то... Что ты! Как сказал поэт: «Есть 

люди выше Эвереста, есть ниже ямы выгребной». 

— Разные — да, но мы—советские,— парировал Терповский.— 

В любое время честность от каждого надо требовать вкупе со смелостью. 

Да что там надо, он должен быть таким. Только так. Впрочем, 

это дело совести... По коммунист, коммунист в любом случае должен 

быть смелым п бескомпромиссным. Иначе незачем околачиваться около 

партии, да еще стараться быть во всем хозяином положения. Трус, 

потом — подхалим, угодник, и черт знает куда эта трусость может 

привести нас всех... Было такое, да и сейчас есть... В скрытых формах. 

— Прости, мне некогда заниматься демагогией,— заторопился 

Вилюев. снимая с вешалки пальто. 

— Так я и знал,— пробормотал обескураженный Володя. — У вас 

чуть что не понравилось, бьет по самолюбию и представляет для вас 

опасность, так сразу — демагогия, ревизионизм. Нашли щит! Всего 

доброго... 

— Все же ты, Володя, подумай еще раз. С такими бланкистскими 

мыслями и необоснованными заявлениями, знаешь...— тоном старшего 

заметил Вилюев в дверях и усмехнулся. — Знаешь, неугодных сегодня 

не отравляют, их — травят. Я ведь тоже был молодым и горячим... 

Неожиданно он разозлился, засуетился и вышел, сильно хлопнув 

дверью. 

....Спор был давний. Вилюев часто пел в областной газете жуликоватому 

директору дифирамбы. И это бесило Терновского, знавшего 

жизнь района и людей лучше, чем те, которые наезжали паз в месяц 

и смотрели на жизнь издалека, а чаще — из окон уютных кабинетов 

и спален. 

— А почему бы на сытый желудок и не вознести кормильца,— 

заметил Баторин, когда они с Терновским читали в его кабинете слащавый 

очерк. — Язык вязнет в елее и патоке,— рассмеялся парторг 

и с шумом отбросил газету. Усмехнувшись, закончил: — Хамуев кому 

только не возит мясо, шерсть, зерно. За год наверняка не меньше отары 

развез по району и области... 

— А ты почему молчишь? 

— Я человек маленький,— усмехнулся парторг.— Все мы не 

прочь покушать и попить. Вот и жрем! Народ над такими очерками 

смеется, а автору наплевать — он сыт и доволен,— парторг вздохнул 

и добавил задумчиво:—Доказать-то, может быть, и просто, а вот 

наказать они меня сумеют за это. Это еще проще для них. 

Тихон Сергеевич осторожничал и что-то скрывал. А однажды посоветовал 

Володе не копаться в делах Хамуева и районного начальства. 

— Когда не хватает слов и доказательств, люди начинают хвататься 

за что угодно,— сказал он.— Мало ли чего не случается в 

жизни. Ковапство непредсказуемо... Убить запросто могут, пропадешь 

и и за что. Жалко мне тебя... 

21

...Когда Вилюев ушел, Терновский закурил и начал просматривать 

письма. В маленьком, два на три метра, кабинете с обшарпанными 

и облупившимися стенами стояли потертый стол, выпущенный 

еще в годы семилетки, стул такого же почтенного возраста и телефон, 

перебинтованный изолентой. Вся редакция занимала большую бревенчатую 

избу, наспех оштукатуренную и поделенную на кабинеты. 

Первое письмо было анонимное, отпечатанное на машинке и адресованное 

лично корреспонденту Териовскому. 

«Владимир Владимирович, пишу Вам, а пс всей редакции. 

Советую информацию, которую излагаю Вам, тщательно проанализировать, 

сделать соответствующие выводы. 

Главные государственный инспектор по закупкам и качеству сельхозпродуктов 

Н. И. Мохов, директор совхоза Б. X. Хамуев и В. С. Чугуянов 

сдают скот совхоза «Рассвет» на подставных лиц. Заведующая 

госбанком Лидия Никитична Белочкина попробовала было возмутиться, 

мол, за сдачу какого скота поступают перечисления? Но товарищ 

Чугуянов прикрикнул на нее, потом ей за что-то вкатили выговор 

по партийной линии и неревели работать в РИВС. Были и другие 

товарищи, которые пытались вразумить Чугуяпова, но все заканчивалось 

прозаически — крик души снизу и окрик, сдобренный угрозами, 

сверху. Вероятно, вы также знаете и о браконьерстве этих же лиц. 

Тов. Терновский, напрасно Вы надеетесь, что вышестоящие инстанции 

обратят внимание на бесхозяйственность и развал района, о 

чем Вы сообщаете. За это еще никого не снимали с работы, а развал 

повсюду и в огромных масштабах. Все ваши письма отправлены тем, 

кого вы обвиняете в аполитичных методах руководства. Вчера их 

пр< сматривал т. Чугуянов и смеялся. 

«Товарищи» часто совершают прямые правонарушения. Раскрытие 

хотя бы части их (если только не будут замешаны работники вышестоящих 

органов), существенно скажется па судьбах и положениях, 

а также в деле развития района. 

Пожалуйста, проанализируйте мою информацию с точки зрения 

марксистско-ленинской теории. Наша диалектика говорит о совершенно 

иных путях развития общества, чем то, которые мы с Вами наблюдаем 

с досадой и недоумением. 

Ваш искренний друг». 

Что делают с такими письмами? Отдают для разбирательства, 

отправляют в корзину? Чаще о них стараются забыть... В таких случаях 

Слава Хамаугэй, рифмуя экспромтом, напевал что-то типа: «Вот 

и демократия в загоне, бюрократия в почете, лесть и зависть пышным 

цветом расцвели, в мутном ханжеском болоте анонимщики беседы повели». 

Но, не вынося анонимные послания па страницы газеты, Слава 

исподволь проверял жалобу. 

«Друг, теоретик, и контрразведчик, черт побери!» — размышлял 

Терновский, и смутное подозрение закралось в мозг: «С точки зрения 

марксистско-ленинской теории..» А машинка? Терновский сам печатал, 

знал все машинки райцентра. В этой все гласные были забиты мастикой, 

чернели на бумаге. «Дорогие товарищи, роль пропаганды и агитации, 

с точки зрения марксистско-ленинской теории...» — вспомнился 

вдруг келейный голос. Терновский рассмеялся, не веря себе. Может 

ли такое быть, чтобы Юлий Гермогенович Вориегин. бывший заведующий 

отделом пропаганды и агитации, недавно назначенный секретарем 

райкома партии, писал анонимки? И куда? И кому? И на что 

надеясь? 

Володя часто бывал у пего в кабинете и знал — Юлий Гермогенович 

сам печатает на машинке. Все бывшие армейские телеграфисты 

горазды на это... 

За крепкими упитанными спинами руководителей района всегда 

мелькала угловатая и быстрая тень Юлия Гермогеновича. И вполне 

22

возможно, что у него заведены отдельные папочки на каждого, и выложил 

он Терповскому лишь малую часть, да и то обрисовал общие 

контуры, скрыв детали и доказательства. Остальное — приберег на 

черный день... 

В первые секретари потянуло, Юлий Гермогенович? Волюнтаристский 

зуд не дает покоя? Конечно, факты ошеломят впечатлительного 

чудака Терновского, он возьмется за следствие, ни перед чем не 

остановится, отправит куда следует материалы... Да, есть шанс у Юлия 

Гермогеиовича стать первым секретарем райкома партии. Грамотен, 

знас-v проблемы района и села. Неужто так приятно быть первым? Ни 

ответственность перед огромной работой, перед народом, ни шаткая 

экономика — ничто их не пугает... Или такие товарищи не думают обо 

всем этом? 

Терновский вспомнил разговор с Баториным: тот, смеясь, рассказывал, 

как рассвирепел Чугуяпов, когда председатель райисполкома, 

опередив его, первым сел за стол президиума... 

На другой день он все же решил позвонить Ворпегину. 

— Алло, Юрий Гермогенович? Здравствуйте, это Терновский беспокоит. 

Спасибо, нормально... Понимаю, понимаю. Недаром говорят 

шутники: положение, как в трамвае,—управляет один, а трясутся все. 

Юлий Гермогенович, совет нужен: как бы посмотреть перечисления 

на сданный частниками и совхозами скот? В районе не стоит? На мясокомбинате?.. 

А насчет машины как? Так, если с РАПО поедут, вы 

им подскажите, чтобы и меня прихватили... Спасибо, до свидания... 

Да так, производственная необходимость, как говорят хозяйственники.—Терновский 

положил трубку и грустно улыбнулся. 

После обеда принесли еще одно послание-жалобу. Завотделом 

писем племянница Сутулова, женщина лет тридцати, которую все еще 

называли Люсенькой, улыбнулась иронично: 

— Скоро к тебе. Володя, не подступишься. Популярным становишься... 

Ты уж дай заранее автограф нам, простым смертным. 

Люсенька Сутулоза все время старалась подчеркнуть свою посредственность. 

Стремление это было выражено так ярко и простодушно, 

что не заметить и тем более не оценить ее по достоинству было просто 

нельзя. Работая в школе, она дошла до завуча, потом была уволена 

за профнегодностью. После многих судебных заседаний, на которых 

Люсенька отстаивала свою профессиональную честь (другие, 

надо сказать, были давно утрачены) педагога, она устроилась в редакцию 

корректором. Через месяц была назначена корреспондентом, 

через год — завотделом. 

— До Челентано, Люсенька, нам далеко,— отшутился Терновский. 

Письмо было подписано. Житель райцентра Анатолий Михайлович 

Кутузов писал: «Уважаемый товарищ Терновский, прошу помочь 

мне с квартирой. 

В течение восьми лет наша семья ежегодно обращается насчет 

ремонта. Комиссий было много, толку никакого. Летом этого года 

вдруг приказали освободить квартиру. 

Мы освободили и стали жить в гараже. 

Три недели рабочие не могли снять перекрытия, пришлось мне 

ставить бутылку и договариваться с крановщиком. Но тут дело стало 

за электриком, который режет провода. 

Начальство РСУ обругало меня матом, рабочие — тоже. Тогда 

я обратился в РК КПСС и РИК. Обещали проконтролировать. Длилось 

-по безобразие рше т 

ри недели. Во второй раз т. Чугуяпов выпроводил 

меня из кабинета. За это время стены развалились. 

Был я у председателя райисполкома т. Сутулова. Он сказал: «Ты 

мне надоел. Самому надо строить...» И добавил непечатное слово. Я 

согласен строить, тогда ПУСТЬ Т. Сутулов идет за меня на трактор, а там 

посмотрим, кто и что умеет... 

23

А может быть, одному нз нас выехать в Москву, если правды невозможно 

добиться здесь, если даже первый секретарь районного комитета 

Коммунистической партии Советского Союза и председатель 

районного исполнительного комитета Совета народных депутатов выпроваживают 

нас из кабинетов и даже бранятся при этом нецензурно? 

Я ведь заходил к представителям партии и родной Советской власти! 

И вот к какому выводу я пришел: пет и не было у пас в районе 

правды с времен революции и гражданской войны, когда здесь жили 

и работали настоящие большевики. А те, что оседлали нынче руководящие 

кресла и сидят в райкоме (язык не поворачивается добавить — 

партии), и райисполкоме, не советские люди, они — враги парода. И 

очень мне стало обидно за моего деда, погибшего за Советскую власть 

в гражданскую, дядю, расстрелянного в годы репрессий, отца, израненного 

в Отечественную, за всех пас и пашу власть. И подумалось 

еще: что же ожидает наших детей? 

Посоветуйте, как нам жить дальше?» 

...Но что мог ответить автору Терновский? В каждом районе есть 

места, где всегда внешний порядок, чистота, где в буфетах торгуют 

хорошими товарами,— это райкомы и райисполкомы. Но почему нормальная 

жизнь должна быть ограничена только территориями этих 

учреждений и контингентом служащих в них?.. Автор прав: «райкомы», 

«райисполкомы» — эти слова ныне звучат как нечто престижное, 

отдаленное от народа, как наименования особых барских усадеб. И 

люди этих усадеб превратили партийные и исполнительные комитеты 

в ведомственные учреждения с ведомственными же интересами и барьерами. 

Истинный смысл, заложенный в них, зачастую забывают и сами 

работники этих органов, а когда начинаешь расшифровывать аббревиатуры 

— раздражаются, отмахиваются, будто их уличают в чем-то 

нехорошем и недостойном, будто не хотят, чтобы произносилось и запоминалось 

полное наименование органов, которые они представляют,— 

районный комитет Коммунистической партии Советского Союза 

и районный исполнительный комитет Совета народных депутатов. Куда 

же обращаться советским гражданам. Не в сенат же США?.. 

Терновский не понимал: как это взрослые люди могут позволить 

унижать себя? Где чувство собственного достоинства? Партийная принципиальность? 

А если их нет, то и разговора не может быть об убеждениях... 

Сутулов, Вориегин, Баторин и еще многие другие часто подтрунивали 

друг над другом, рассказывая, как того или иного из них вызывал 

«на I 'чер» сам Чугуянов. Как же эти люди будут защищать интересы 

общества, если не могут защитить себя, если приобретают благополучие 

для себя ценой собственного достоинства? И вообще — почему 

все время надо защищать интересы общества? От кого защищать — 

от власти, партии? Непостижимые парадоксы!.. 

Неожиданно запищало переговорное устройство, и редактор прокричал 

п динамик, хотя голос его был п без того слышен в коридоре 

и кабинетах: «Володя, ты записан на пять часов к Валентину Семеновичу. 

Зайди ко мне». 

...— Ты не в курсе, по какому поводу вызывает тебя первый? Будь, 

пожалуйста, покорректнее... А то вызовешь огонь на себя. Они не промахнутся, 

как огреют из всех стволов — каждому достанется. 

Вообще Виктор Иванович Пшенкип, несмотря на то, что постоянно 

был озабочен чистотой репутации газеты, был добрейшим человеком. 

И озабоченность эта, которую он иногда слишком уж подчеркивал, 

казалась проницательным людям показной! и даже озорной. Рассказывали: 

на заседаниях бюро райкома партии и совещаниях в райисполкоме 

товарищи Чугуянов и Сутулов часто выражали недовольство. 

— Товарищ Пшенкип,— обращался к редактору Чугуянов, не поворачивая 

головы,— вы помните, как я выступал на пленуме? Помни- 

•24

те, значит. Так почему же бездействуете? У вас после моих слов еще 

конь не валялся. Пишите, как я выступал. Образец вам дан, чего же 

вы еще хотите?.. 

Редактор вертел головой, но в один из моментов своей [полной 

значимости речи Чугуяпов удосуживался повернуть тугое туловище 

и посмотреть сквозь дымчатые очки на бледнощекого редактора, как 

удав на кролика, тусклыми неподвижными глазами. Пшенкин цепенел. 

— Если потребуется, сотрудники газеты будут торчать в хозяйствах 

до тех пор, пока не поднимутся надои,— заявлял председатель 

райисполкома товарищ Сутулов, и его маленькие беспокойные глазки 

впивались и редактора. Пшенкин застывал, в его позе скгезили недоумение 

н вынужденная покорность. 

Одним словом, трудно приходилось редактору. 

Володя вышел от редактора и заснеженной улицей направился в 

библиотеку, где засиживался порой допоздна. 

У здания райнарсуда он увидел разношерстную толпу в сопровождении 

милиционера. В одном из мужиков узнал Петьку Ястребова. 

«Могучая кучка, направленная народным судьей и бытовым алкоголиком 

Василием Никодимовичем Кочневым на лесоповалы,— с горечью 

подумал он. — Никто лучше пас не умеет одобрять, обсуждать, 

и осуждать, не разобравшись по-настоящему, что одобрять, обсуждать 

и за что осуждать... Мужики — только следствие, а где причины? Не 

для такой же жизни рожали их в муках матери?» 

— Тулы им и дорога, пьяница 1 

.:. Надоели хуже горько;"; ретькн. 

Ни помощи от них, ни слова доброго — один шептур,— услыша.-! Володя 

визгливый голос и обернулся: на углу стояли две женщины и взахлеб 

обсуждали событие. 

— А мой позавчера шубу пропил. Я денег призаняла и купила 

дочке, а он, бессовестный, пропил,— пожаловалась беспечно одна. 

— Дура ты, Нинка, ой дуря! Боишься писать заявление.— ругала 

ее подруга, наблюдая, как заводит мужиков в отделение милиции 

конвойный. — Мой там посидит с годик, о многом передумает... 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ 

Пшенкин с фотокорреспондентом вернулись из дальней командировки 

и привезли Терновскому письмо. 

— Твои друзья-браконьеры кланяются,— насмешливо сказал редактор, 

подавая мятый конверт, на котором неровными буквами было 

выведено: «Редакция газеты «Сосновск. правда» т. Тер. Вовке». 

— О чем сообщают таежные осведомители? — поинтересовался 

Ч. и течь усмешки сксгизнуля по его бледному ЛИПУ. К этой переписке 

Пшенкин относился с большой долей иронии и только посмеивался, 

когда в редакцию приносили письма, адресованные «т. Тер. Вовке». 

Терновский подал ему коротенькую записку, которую извлек из 

конверта. На половине листа школьной тетради большими ломаными 

буквами было написано следующее: 

«Вовка!!! 

Пожалуйста, приезжай. Есть о чем поговорить. Дело очень серьезное 

Я тут все т°бе ПРИГОТОВИЛ. Прихвати аппарат. 

С поигетом. R-'лспк-]. с. Талакан. 5 февраля». 

Пшенкин рассмеялся звонко и задорно. 

— НУ и чу. прямо как в кинобоевике. А я не верю твоему угрюмому 

леснику. Он, говорят, сам живодер добрый... Просто охота ему поиграть 

р справедливость... И вообще, что за тайны. 

— Веришь или не веришь — дело хозяйское,— сказал Володя.

пряча конверт,— а вот проблем талаканских не знаешь... Единственный 

таежный уголок района — пятьсот верст и Амур. А мы раз в году 

в совхозе побываем, про доярку одну и ту же напишем, и все! Как же, 

в таежные места съездили... Живут там люди, будто от мира отрезанные. 

Что творится, какие проблемы — никто в районе не знает... 

Даже скрывают. 

— Дикий край,— согласился Пшенкин. — Живут в лесу, молятся 

колесу... Надо будет там селькоровский пост организовать. Но все 

равно, фантазирует много твой Касьянов. 

Терновский вытащил из ящика стола толстую папку и протянул 

ее редактору. 

— ; Вот почитай перед сном. Это все лесник, над которым ты смеешься, 

написал. Пять лет писал. И ответы на его письма изучи. Корреспонденты 

центральных газет отказались вникнуть з проблем;; — знают, 

что себе дороже им это разбирательство обойдется. А мне Касьянов 

нравится, своеобразный мужик. Главное—мыслит самостоятельно 

и маленьким человеком себя не считает. Это же здорово, что есть 

такой человек. 

— Горазд, ты мужиков-писателей находить,— покрутил головой 

редактор,— загонишь ежа под череп и крутишь-вертишь. 

Жена и дети спали. Пшенкин сидел в трико, майке и тапочках. 

Доклевав остатки жареной картошки, он отодвинул скозородку и немытую 

посуду, ругнул в сердцах жену за беспорядок па кухне и раскрыл 

толстую тетрадь в коричневой обложке. Это был дневник лесника. 

«6 августа 1982 года. Видел сиводня на деляне Аргунцева Мнху. 

Он шел с самоточкой 1 

в сторочу Урова. Вечером я зашел к ним — 

Миха разделывал тушу косуле. Мало ему изюбра, которого он летом 

пореши.!. Самка была, и телепочек, поди, сдох где-нибудь... Тоже, 

лесник! 

21 августа 1982 года. Ради выполнения плана на заготовке шишек 

лесники Мезгпрьцез, Гонцов и Епишип уничтожили до 100 и более 

сосен, спилили. Они же весной пустили по падям пал. Но не вредный 

ли народ? 

10 сентября 1982 года. Ночевал с Пушком у Урова. Слышали 

ночью выстрелы — одна самоточка и два боевых. Крутился там же и 

вездеход. Стреляли всю ночь. 

15 сентября 1982 года. Просил в конторе упряжь для лошади, 

а конторские отправили матерно подальше, еще пообещали оштрафовать 

за то, что принес домой три сломанные жердины... Собрал два 

ведра моховой смороды. Комаров тьма, нзъели всего, живого места, 

кровососы, не оставили. 

18 ноября 1982 года. Директор с конторскими крысами целую 

деляну запретного леса продал на сторону. Нам до сих пор карты 

обходов не выдали, а в Могильке вовсю валят леса первой категории, 

увозят кто куда. Воруют прямо на глаза к. Как же работать, если 

ловишь варваров, а потом сам и остаешься виноватым? На меня уже 

три заявления в суд подали. 

15 декабря 1982 года. Приехал директор лесхоза с каким-то начальником. 

Пили в конторе самогон. Зачем-то и меня позвали. Поди, 

чтобы сказать потом—там участвовал. Мезгирьцев притащил ведро 

самогона. Говорит, что еще может припереть... 

3 января 1983 года. Утром из зимовья, что в Марьином логу, 

вышли пятеро. Колька Мезгнрь повел их к хребту Голдуча. Я пошел 

за ними след в след. Они осмотрели солонцы, потом из тайника 

под пихтой вытащили три карабина и самоточку. 

1 

Самоточка—самодельный 

станке. 

карабин, ствол которого изготовлен на токарном 

26

Днем они пили в зимовье водку и самогон, ночью пошли к солонцам... 

Стреляли в трех рогачей, а попал только Мезгирь. Утром на 

волокуше дотащили рогача до зимовья и разделали. 

Баба говорит, что это были начальники из области. Мезгирь —• 

друг и телохранитель какого-то большого начальника». 

Пшенкин зевнул, притер очки, потянулся всем телом и продолжал 

чтение... 

В папке было много конвертов, бумаг со штампами и без штампов, 

ответы из разных учреждений и органов, министерств и управлений. 

Видимо, побеспокоил инстанции лесник битьем в колокола. 

Пшенкин внимательно изучил эти отчеты и заключил, что все они по 

сути отписки. Инстанции защищались и отбивались от нападок лесника 

кто как мог. Так, областное управление лесного хозяйства без обиняков 

обвиняло автора в извращении фактов. Дополнительно указывалось, 

что автор лодырь, каких еще свет не видывал. Комитет народного 

контроля заверял: «Будут приняты меры». Комитет народного 

контроля РСФСР и отдел писем Центрального телевидения хором извещали 

автора, что письмо сто взято на контроль. Но конкретного 

ответа Касьянов не получил. И только министерство лесного хозяйства 

РСФСР сообщало Государственному комитету СССР по лесному 

хозяйству. Управлению охраны и защиты леса и автору, что «...вскрыты 

факты грубых нарушений правил лесопользования в Аргунском 

лесхозе...» 

Пшенкин пришел к выводу, что лесник — человек упорный и упрямый. 

Ведь в результате этой неравной борьбы он так и не добился 

ничего, кроме того, что его начали травить и преследовать... 

Талакан — самая отдаленная деревня района, затерянная среди 

тайги и гор. Одна из них называлась Убиенная. И не только из-за крутизны 

и обвалов назвали ее так, много крови пролито было здесь в 

былые времена местными бандитами. Чудесный вид открывался с горы! 

На много верст в голубой дымке, переходящей в густую, чернеющую 

синеву, простиралась на север тайга, высились гольцы с ослепительно-белыми 

пиками, и, как на ладони, внизу дымила трубами 

бревенчатых изб деревушка. 

Здесь и жил лесник Касьянов, высокий сорокалетний мужчина. 

Глаза его густой синевы, обрамленные черными ресницами, всегда 

смотрели настороженно и изучающе. 

Однажды лесник попросил у Володи фотоаппарат. А через месяц 

привез снимки. На них оживленные мужчины разделывали тушу изюбря, 

неподалеку стоял «уазик», рядом валялись рюкзаки, оружие, бутылки 

водки. В одном из мужчин Володя признал начальника отдела 

внутренних дел района, рядом стоял Мопдатый — шофер директора 

совхоза «Рассвет». А директор совхоза «Талаканский» компанейский 

мужчина-кавказец Иосиф Ильясович Алиханов чокался с каким-то 

представительным незнакомцем. 

И что-то новое открылось тогда ему в жизни. И он страшился 

этого нового, и в то же время было стыдно за свои вчерашние, как 

ему казалось, бесплодные дни. Он спрашивал себя: «Зачем мне все 

это? Живут же люди спокойной жизнью и не лезут никуда. Все вроде 

бы нормально... Достижения наши невиданные, человек становится 

еще лучше, демократия торжествует, пишем бодрые передовые... А 

может быть, уехать к Слагкс и жить в свое удовольствие? Убьют 

ведь тут запросто, и концов никто не найдет»... 

«...так недолго и сдохнуть с вина,— писала Известия Алешке,—• 

много нашенских зарыто. Светланка не хотела, но я ее уговорила. 

Ты уж пойми меня, Олешенька,— оправдывалась старая женщп- 

27

на,— п суд прошел хорошо. Недавно Светлаша ездила к ему. Теперь 

она очень даже радостная ходит, похорошела. А Петруша там свежий, 

не болеет, как прежний. Ему ишо полгода осталось бедовать... 

Ты, Олешепька, напиши письмо Никифору — чево это он, старый 

черт, болтал о свидании. Может, и поедет, тогда и мы чего-нибудь с 

ем отправим. 

Целуем. Твои тетя Полипа Андреевна Бронникова 

и невеска Светлана Ястребова». 

Старуха заклеила конверт, долго выводила адрес. На улице гудел 

сильнейший ветер. Срывал с крыш прохудившийся шифер и черепицу. 

Пыль, мелкие камни н сухой песок хлестали по окопным стеклам, 

грозя вышибить и разбить их. 

— Што деется, што деется! — причитала старуха, смотря, как 

стремительный смерч подхватил па огороде прошлогоднюю ботву и, 

смешав ее с черной прогорклой пылью, взметнул к хмурому небу. 

— Вы о чем? — подняла голову проверявшая тетради Светланка. 

— Дак сколько же можно! В прошлые годы в это время везде 

зелено было, а нынче каждый день ветры бесятся. В сеннике ни былинки 

не осталось, и не выпишут в совхозе... 

— Да не кручиньтесь, вы, тетя,— Светланка обняла Известию,— 

все вернется па круги своя... 

— Как это? — насторожилась, отстраняясь, старуха. 

— Ну, значит, все будет хорошо. 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 

— Ты кем, Кеха? — спрашивал невзрачный мужичок. 

— Пока фотокорреспондентом,— отвечал Кеша Истомин. 

— А потом? — допытывался бывший собутыльник. 

— А потом, может, выгонят,— серьезно ответил Кеша. 

—• Пошто же выгонят? — не отставал приятель. 

— За борьбу! — рассмеялся Истомин. — У меня ведь вся жизнь 

борьба. До обеда с голодом, после обеда — со сном. 

Мужичок вдруг толкнул друга в бок. Возле редакции остановилась 

черная райкомовская «Волга». 

...Атмосфера в редакции неожиданно стала гнетущей. Газета 

опубликовала аналитическую статью «Проблема упреждения». Чугуянов 

и Сутулов экстренно собрали сотрудников редакции. 

— Позвольте подобные анализы делать нам.— заявили разгневанные 

руководители района, стараясь пригвоздить сотрудников властными 

взглядами — каждого сверчка к своему шестку. Сотрудники 

отводили глаза в сторону и молчали. 

— Никто не вправе рассуждать подобным образом, кроме первого 

секретаря и председателя райисполкома! 

Сотрудники продолжали молчать. Терновский не выдержал. 

— Никто и не возражает,— он встал,— рассуждайте п анализируйте, 

как вам угодно. Но пока никаких анализов редакция от вас 

не получала. Писал как-то одни инструктор... да и то гнал бесподобную 

ахинею да дрожал потом за каждое слово. Причем написал-то 

совершенно безграмотно. 

Пшенкип делал страшные глаза, кривил рот, губы и даже начал 

жестикулировать, пытаясь остановить Володю и тем самым спасти 

так самоотверженно охраняемую им репутацию газеты. Он уже жалел, 

что согласился с Володей писать ту злополучную статью. 

— Что вы себе позволяете? — вскипел Чугуянов. 

- Вы отдаете себе отчет? Знаете, с кем разговариваете?— из-за 

спины секретаря выдвинулся Сутулов и вперил взгляд в корреспондента. 

28

Терновский усмехнулся: 

— Именно питому я и говорю с вамп. 

— Разговаривая таким образом с нами, вы оскорбляете и бросаете 

тень на весь аппарат райкома и райисполкома,— Чугуяпов высоко 

поднял пухлый указательный палец и многозначительно потряс им в 

воздухе.— Партия мудра, и она не позволит оскорблять себя кому бы 

то ни было... 

— Мудрость партии определяется мудростью каждого ее члена,— 

резко сказал Терновский. Он тоже начинал вскипать. 

Редактор схватился за голову, потом предостерегающе подмял 

руку. 

— Подожди, Володя... 

— Люди понимают так,— продолжал Терновский, не слушая редактора, 

— чем сознательнее народ, тем мудрее партийный комитет 

данного района, каждый член этого комитета, особенно — голова. 

И снова Чугуяпов высоко вскинул брови и с любопытством уставился 

на корреспондента сквозь дымчатые очки. 

— Эмоции, ох уж эти доморощенные эмоции. Правдолюбцы 

все! — вздохнул он наконец и, с трудом придав лицу выражение сочувствия 

и понимания чужих ошибок, добавил: — А тут из области 

циркуляр за циркуляром,— он будто делился интимной, только ему 

доверенной тайной. Ровным и мягким голосом первый секретарь закончил: 

— Трудно нам, товарищи, ох как трудно, а тут еще газета подножки 

ставит, народ против наших указаний восстанавливает. Знаете, 

какие нездоровые слухи поползли по району после выступления 

этого,— он кивнул в сторону Терповского,— товарища? Наши указания 

должны воздействовать как стимулы, а вы... Нельзя так, товарищи... 

— У древних греков была такая заостренная палочка, которой 

они скот погоняли. Эта погонялка называлась у них стимулом,— усмехнулся 

Терновский, встревожив снова редактора. 

— Прекратите демагогию! — взвизгнул, снова выдвигаясь из-за 

широкой спины секретаря, худощавый Сутулов, который терпеть не 

мог ни аналогий, ни критики... 

За окном темнело и хмурилось небо, стекла окоп царапали сухие 

ветви черемух. Ветры снова нагоняли и разгоняли тучи. 

— Нынешнее лето будет труднейшее,— сдерживая себя, заговорил 

Чугуяпов после паузы.— Недавно только сев закончили, впереди 

— стрижка, сенокос, уборка. Но ведь несмотря па недостатки, есть 

у нас и успехи. Их тоже надо отмечать. Редактору можно выступить 

в областной газете, возражений не имеем. Расскажите о самоотверженном 

труде чабанов, механизаторов. 

— Попробую, Валентин Семенович,— кивнул Пшенкин. 

— А вы, товарищ Терповский,— первый секретарь отыскал взглядом 

Володю.— вы бы па писали об успехе молочной фермы павловцев 

или похвалили шоферов Борщевки... Можеть быть, и не весь коллектив 

выполняет планы, по есть же отдельные товарищи. 

— В Талакаче три охотника планы выполнили,— восторженно 

вставила Люся Сутулова. — Болот Ханжаевич говорил, у них звено 

с заданием месячника успению справилось... Конечно, надо успехи показать... 

Найти всегда можно, в каждом хозяйстве есть свои передовики. 

Просто плохо ищем. 

— Вот-вот, понимают же люди задачи!—оживился Чугуянов. 

— В том-то и бедл. что надо искать... Может быть. Валентин 

Семенович, о подготовке к стрижке повести разговор? — сказал Терновский. 

Hac.Mein.THRo взглянув на Люсю. 

— Можно,— великодушно согласился первый секретарь и тут же 

29

встревоженно спросил: — Но как себе вы это представляете? Ну, хотя 

бы... э-ээ.... в общих чертах. 

— По-моему, надо исключить два фактора, которые приносят 

убытки,— перестриги и разрыв руна... Более половины стоимости теряют 

руна! Деньги бы так рвать не стали. 

— Каким же это... э-ээ... образом исключить?—заинтересовался 

Чугуяпов.— Базы у нас не ахти какие, людей мало. Крупнейшие специалисты 

страны о стрижке мало что вразумительного сказали, а тут 

мы... э-ээ... суемся со своими доморощенными предложениями. 

— Все очень просто,— сказал Володя и улыбнулся. — Рубль, оплачиваемый 

в некоторых хозяйствах стригалю, должен приносить доход. 

Л то ведь расценки везде разные, люди мечутся, в результате 

теряют и они, и государство... А система проста: руно подается на весы, 

от весов на класеировочный стол, и тут класснровщнк встряхивает 

руно, смотрит и определяет одно из трех — «ц», «р» или же «и». При 

оплате слово классировщнка — закон. 

— Бред какой-то, китайский алфавит,— поморщился и покачал 

головой Сутулов и стал смотреть в окно. 

— Тут все обоснованно,— вспыхнул Терновский и начал загибать 

пальцы.— «ц» — руно цельное, «п» — перестриги и порезы, «р» — разрыв. 

Оплату производили бы, исходя из этих данных. За разрывы, 

перестриги и порезы платили бы на пятьдесят процентов меньше. На 

сколько принес убьгок государству, на столько же и уменьшается 

заработная плата с руна. Более того, чем дольше будет затягиваться 

стрижка, тем меньше будет оплата. За тощих, худых овец — оплачивать 

вдвое больше, на них намного больше времени и сил уходит, чем 

на упитанных. Вариантов много! А классировщику и обслуживающему 

персоналу следовало бы платить только после того, как придет отношение 

с ПОШ 1 

. В этом случае доходы сразу бы возросли на сотни 

тысяч, а по области па миллионы. Мы же из-за чрезмерно раздутых 

амбиций не получаем реального дохода. Целый год чабан растит 

шерсть, а в результате из-за нашей дурости — пшик! 

Терновский разволновался, но говорил свободно, обнаруживая 

отличное знание проблемы и путей ее решения. 

— О чем вы бредите! — досадливо поморщился Сутулов. — Ученые, 

министры не придумали, а тут кто-то, да еще в Сосиовском районе, 

выдумывает то, чего еше никто не сделал. Это же бред, бред чистейшей 

воды, китайская грамота какая-то... 

— Ваш патриотизм достоин самого пристального изучения,—усмехнулся 

Терновский.— Конечно, спокойнее записать себя в бездарности... 

На вашем месте я бы создавал сводные отряды стригалей с 

командирами и замполитами. Но для этого, как минимум, надо знать 

проблему, жизнь, люден.. Михаил Анатольевич, неужели вы думаете, 

что до скончания веков людям будет удобно быть в роли дураков?.. 

Конечно, можно на время затуманить мозги, задурить, по душу народа 

невозможно обмануть... И когда-нибудь наша несостоятельность 

вскроется, и в истории района мы останемся только паяцами... Мне 

такая перспектива не правится. 

— Опять демагогия!.. Будете на моем месте, создавайте любые 

отряды, а пока не вмешивайтесь не в свои дела,— отпарировал уставший 

Сутулов,— в экономике мы без вас разберемся. 

— А что касается экономики... В районе не только идеологическая, 

но п экономическая мысль отсутствует, хотя думающих и талантливых 

людей у нас много. Но они задавлены невеждами, всякая свежая 

мысль, новизна тревожат вас, вы их глушите, мешаете им,— не 

остался в долгу Терновский, смутно чувствуя, что свернул совсем 

другую тропку и гусей на той дороге дразнить не стоило. 

на 

30 

Фабрика первичной обработки шерсти.

Миролюбивое выражение медленно начало сходить с лица первого 

секретаря, уступая место багровым пятнам. 

— А кто вам сообщит, что я мешаю работать? Кто конкретно?— 

Он остановился перед Терновским. 

— Почему вы всех, кроме себя, считаете некомпетентными в любых 

вопросах?.. В районе есть отличные зоотехники, ветеринары, экономисты. 

Трое окончили Тимирязевскую академию,— сказал, внутренне 

напрягаясь. Володя. Назревал очередной скандал. 

— Все кругом академики, а мы, выходит, дураки,— встал Сутулов. 

Сотрудники откровенно зевали. Кеша Истомин безмятежно посапывал 

в кресле за фикусом. Пшенкин что-то записывал и как-то странно 

улыбался. 

— Может, на эту тему поговорим при более широкой аудитории? 

Соберем, например, жителей района и послушаем, что думают они,— 

предложил язвительно Володя.— О человечности, в конце-концоз, поговорили 

бы... 

— Что вы за штучка? — взметнул брови Чугуянов. —Злитесь попусту, 

на провокации толкаете. Мы не хуже других положение знаем, 

а вы нас за дураков держите... 

— Но академикам районным надо больше доверять. Они больше 

знают, чем те, которые совхоз-техникум закончили,-— отрубил Володя. 

От такой откровенной беспардонности и совсем ненужной сейчас 

резкости Пшенкин закачался за столом и даже чуть не застонал: дело 

в том, что Чугуянов и Сутулов в свое время с трудом закончили совхоз-техникум 

в двухстах километрах отсюда, дипломы которого имели 

многие чабаны и доярки. 

— Ну, знаете ли... это же подрыв!— Предрайисполкома демонстративно 

развел руками, обращаясь к присутствующим, и быстрыми 

шагами заходил по кабинету. — Такому товарищу вообще не место 

в партийных органах... Он же антисоветчик, ревизионист! 

— Вы эту пятилетку только тем и занимались, что выискивали 

подрывников,— скучным голосом обронил Терновский, сдерживая и 

одновременно ругая себя. Не так, не так надо было вести себя! Получалось 

— только слабость свою показал. 

— К нам из обкома за год поступило три ваших письма .. ТриГ 

Вы... как бы сказать... э-ээ... жалуетесь на нас,— заговорил вдруг, придав 

голосу доверительный отеческий тон. Чугуянов.— Ладно, опустим 

ваши голословные обвинения — ханжество, косность, протекционизм, 

в чем вы нас обвиняете. Допустим, что во всем остальном вы правы — 

бесхозяйственность у пас полнейшая. Но зачем вы начинаете трубить 

об этом, говорить во всеуслышание, да еще записываете нас во враги 

народа... Ни ЦК, ни обком партии вас не поймут... 

Чугуянов снова вонзил долгий и пронзительный взгляд в корреспондента 

и вкрадчивым голосом продолжил: 

- Вы понимаете. Владимир, у народа очень развращенная и отсталая 

психология... Не вздумайте об этом еще в ЦК написать по наивности. 

Но почему такая низкая сознательность? Объясните, пожалуйста, 

раз вы такой всезнающий. 

— Вот об этом надо спросить у вас. И еще — по сравнению с кем 

и чем развращенная и отсталая? 

Терновскому вдруг стало невыносимо тоскливо и обидно. II весь 

этот разговор походил на нудный и унылый весенний забайкальский 

ветер, который бесцельно катил по бесплодной степи перекати-поле, 

скрежетал по стеклам сухими и жесткими ветками тополей и черемух... 

Следующий день принес новые неожиданности. 

Ня следующий теп, Пшенкин был другим. Что-то сдвинулось в 

нем. Он пришел в кабинет к Володе, сел напротив и сказал: 

Зг

— Надо 

вперед. 

бы помягче. Напороли мы вчера чуши па пять лет 

— Я себя дурно вел,— поморщился, как от зубной боли, Терновский,— 

не так надо было. Каюсь, вообще с ними не буду говорить... 

Смешно! А как быть? Бороться против лицемерия при помощи самого 

лицемерия бесполезно. В этом случае победит только более сильное, 

более изощренное лицемерие. А кто в проигрыше? 

— А я после нашего разговора всю ночь «Районные будни» Овечкина 

читал. Надо будет найти экземпляры его книг и заставить 

читать каждого сотрудника... Пусть учатся. 

про 

Терновский усмехнулся, взглянул в упор на редактора: 

— Прочитал, значит... Ну и какие же выводы сделал? 

— Нужные,— тоже усмехнулся редактор и раскрыл книгу, которую 

держал в руках: — «Все же холуй и угодник урожая не сделает. 

Урожай скорее сделает строптивы!! и колючий председатель, спорщик, 

«нарушитель», а не такой что: «Чего изволите?» Сильно! Ну, что же 

ты задумался, теоретик доморощенный? Опровергай. 

— А'зачем? — рассмеялся Терновский. — Конечно, Овечкин силен, 

не спорю. Но мы сейчас должны быть сильнее. Мы живы, и этим все 

сказано. Тридцать лет назад 

тинной демократии, истинной 

Валентин Владимирович мечтал обч ис 

партийности, гласности. Раз совершили 

революцию, так и должно быть — справедливо... Но за это время мало 

что изменилось. Цивилизация, как и положено ей, продвигалась. Но 

насколько она могла бы уйти вперед в пашей стране? II стал ли человек 

человечнее? Не потонули ли мы еще больше в бюрократическом 

болоте? Успокаивает одно: пока у пас еще какой ни есть социализм. 

Значит, есть возможность поднимать народ, принимать смелые решения, 

идти во всем до конца... Дело делать, а не думать о том, как мы 

выглядим при деле, забывая зачастую о том, как делаем это дело... 

этот раз нам нельзя ошибаться... 

Он взял из рук Пшенкииа книгу, усмехнулся, как бы соглашаясь 

с мыслями знаменитого публициста, покачал головой: 

— «Холуй и угодник урожая не сделает»... Но наличие их подспудно 

предусмотрено. А что не сделает — знаем, он тут все правильно 

разъяснил. Но об искоренении холуйства и угодничества, чтобы их 

вообще не было, не сказано, и мы не говорим. Почему? Наверное, 

потому, что признаваться придется. Копаться в самых глубинах души 

и мысли. А не хотелось бы, бр-р! Вот и говорим красивые, вроде бы 

искренние слова. По говорим не правдиво, творим себе ложных кумиров, 

замазываем трещины... В каждом из нас хоть и маленький, ну, 

прямо малюсенький, да сидит холуйчик, шкурник. В результате получился 

круг, где виноватых пет... Чем это можно доказать? Да положением 

дел па местах, слабой экономикой, развалом, разрывом между 

словом и делом. Марксизм в глубине души многие считают чем-то 

недостижимым, не понимают его, а некоторые неосознанно, а может 

быть, и осознанно, занимаются ревизией марксизма, но обвиняют в 

этом других, тех, кто не согласен с ними. Старые методы бюрократов 

— переносить свою же вину на своих противников.... Вот ты попробуй 

поговорить о высоких материях — не поймут. Убогость мысли, 

совершенное отсутствие политической культуры. И появляются вместо 

первых секретарей какие-то директора районов и областей... А 

мы молчим. Надо вытравить, выжечь каленым железом, выдавить из 

себя раба. Да не каждый дет, по капле, так и дней не хватит, а целиком. 

i'4,niv. Неужели для тебя но \н;—елмю, котая т 

ы должен стоять, 

а кто-то сидеть и выговаривать тебе чушь, белиберду? Причем 

иногда этот выговаривающий — безграмотный, невежественный, прохиндей 

и еще черт знает кто. Без спороз на равных, без честной конкуренции 

откуда же быть прогрессу, истине? К тому же мы привыкли 

вариться в собственном соку, другие суждения нам не интересны и 

32

скучны. Рассуждаем глупо, амбициозно — сами с усами, еще не хватало 

нам других умников слушать, все равно умнее нас не скажут... 

До чего же надо быть умными, чтобы быть такими глупыми?! Мы 

показываем великолепный пример, как не надо бороться за идеалы, 

жить, мыслить, воспитывать детей. Погоди, на наших глупостях еще 

многие поколения будут учиться... 

В таком духе Володя мог говорить бесконечно. Пшенкнну пришлось 

осадить его. 

— Да, загнул ты речугу. Тебе бы с трибуны выступать — всех 

бы усыпил,— рассмеялся он.— После апрельского пленума только 

что разговоров прибавилось. А то сидели, прикусив языки, да спали на 

собраниях. Непонятно мне все это. Не игра ли в кампанию? 

— Все же лучше, чем ничего. Думаю, не игра. Это серьезно и 

надолго. А там дело останется за нами, народом,— сказал Терновский.— 

Но опять же уравниловка — вот что мне не нравится... Все 

должны перестраиваться! Черт те что, поставили и хороших, и плохих 

на одну доску, выровняли и требуют — перестраивайтесь! Так ведь за 

такой уравниловкой снова все смешается. Нет уж, пусть нормальные 

люди как совершенствовали себя, так и совершенствуют, ускореннее, 

в лучших для них условиях показывают и раскрывают свои возможности, 

да и не могут они жить по-другому. А кто только себе греб —вот 

те пусть перестраиваются. Хотя они сами этого никогда не сделают, 

их надо поставить в такие условия... Всякая революция — это прежде 

всего вопрос о власти, а сегодня власть должна быть отдана народу, 

нужна пропаганда самоуправления, политической культуры и жесткого 

контроля за деятельностью партийных и советских чиновников, 

которые ни за что не захотят расстаться с иллюзией, что власть в их 

руках, что они управляют народом и хозяева положения... 

•— В общем, надо разобраться. Все попали в цейтнот, а ты что-то 

рубишь сгоряча,— качнул головой Пшенкин. 

— А я говорю то, что думаю,— сказал Терновский, барабаня 

пальцами по столу. — Чугуяновы да хамуевы не страшны. Их видно. 

Опасны те, кто слушает, видит их делишки и помалкивает, нас исподтишка 

толкает на борьбу. 

— Что же делать? •— с нарочитой унылостью спросил Пшенкин. — 

Даже в редакции все замкнулось, никто не высказывал и не высказывает 

своих мыслей... Времена меняются... Может, и правда нам теперь 

станет легче. 

— Нет, теперь-то и будет во сто крат труднее. Борьба идет 

с девятьсот третьего года. Боюсь, что в споре, каким быть коммунисту, 

даже мы с тобой не успеем сказать последнего слова. В целом 

большевизм победил. А в частности? Тут нас давят мартовцы со своим 

фальшивым человеколюбием. В результате — вывихнутые мозги. 

Сколько погибло из-за уродливых обстоятельств! Потребности раздули, 

способности придушили. Никому теперь неохота делать бессмысленную 

работу... И мы с тобой виноваты в этом. Неправильное выдаем 

за правильное. И привыкает человек. Это его природное свойство — 

привыкать. А кто не может — становится бичом, изгоем общества, спивается, 

умирает! 

— А что мы с тобой можем сделать? — беспомощно развел руками 

редактор.— У нас с тобой пет реальной власти, реальных средств. 

— Зато у нас есть газета,— буркнул Володя,— она посильнее любой 

власти. Конечно, если с умом ее делать... 

— Ну вот! Опять начинаешь горячиться. Что ты за человек! Тут 

все надо капитально взвесить... Кстати, пятнадцатого тебя Чугуянов 

вызывает на беседу. Я предварительно позвоню в сектор печати. Не 

робей, выдержим... 

— Да ничего твой сектор не может,— отмахнулся Терновский. 

3. «Байкал» № 3 33

Лето прошло в жарких словесных баталиях. Весь август Чугуяпов 

требовал от Пшенкина уволить Терновского. Редактор звонил в 

обком партии, оттуда уговаривали Чугуянова поостыть... 

От крыльца винно-водочного магазина тянулись и колыхались 

вдоль улиц длинные хвосты очередей. Сновали дети, слышались ругань, 

матерщина, женский визг. Теперь каждый вече;) у магазин;! внезапно 

вырастал верзила—старшина милиции и зычным голосом кричал 

в раструб рупора-громкоговорителя: 

— Сдали назад! Встали в одну линию. Куды прете, бар-раны! — 

И давил на толпу, и пропускал без очереди знакомых... 

Может быть, многим и не нужна была водка, по запретный плод 

всегда сладок — лезли в толпу все, зараженные каким-то сумасшедшим 

общим круговоротом... 

Так же работали на полях механизаторы, спешили по делам руководители. 

И желтела, томимая жаждой, степь. 

В выступлениях Сутулова и Чугуянова запестрели новые слова — 

перестройка, ускорение, человеческий фактор, экстенсивно и интенсивно. 

Исключили из партии двух бригадиров и писали об этом в шестой 

раз в газете, упоминали на каждом мгло-мальском собрании. 

Шумели, бурлили в кабинетах, за крепкими стенами. 

Жизнь текла своим чередом. 

У райкомхоза двое мужиков в телогрейках, ежась от холодного 

осеннего ветра, приколачивали штакетник. Приглядевшись, Терновский 

узнал Валета и Шурку Жигжптова. Они тоже узнали его, скривились 

в улыбках, подали замерзшие красные руки. 

Володя поздоровался, спросил: 

— А что, работы в совхозе не стало? 

— Хватает. Мы тут свои законные пятнадцать суток отдуваем,— 

ответил Валет, закуривая из протянутой пачки Терновского. — Тоже 

перестройку делаем, видишь, как Шурка упирается... Он если упрется, 

то обязательно что-нибудь сделает. 

— А что за скандал получился? 

— Да и не скандал вовсе,— отмахнулся Шурка. — Тут история 

тебе на фельетон потянет.— Он сел на корточки, прислонился к забору, 

прищурился на остывающее желтое солнце и улыбнулся, вспоминая. 

— Хамуев вздумал женить Батуху па Алке Пугачихе. Возит ее 

на стоянку, понт там же. Ну и случил, кажись, Батуху с ней... Вечером 

Хамуев к ней подъехал, а там мы,— он кивнул на Валета,— посиживаем, 

загзашенные, она пляшет... Хамуев — в контору п за телефон. 

Ну. Мансуров его друг... 

— Да все бы пичо, да этот охламон все испортил,— расхохотался 

Валет. — Милиционер говорит: «Вы пьяны», а Шурка — нет, трезвые 

мы. Тот снова — вы пьяны, а этот — у тебя ноги кривые. Тот — ну и 

чо. а Шурка лается: мы-то. говорит, проспимся, а ты... Ну, сержант 

озлился и сюда нас. 

Шурка виновато молчал. 

— Фельетон! — присвистну.! Володя. — А Алка-то согласна? 

— А ей чо? Было бы пойло. Хамуев в райпо ящиками берет. 

Мужики замолчали. Ветер крепчал с каждой минутой. 

— Ястребов-то когда вернется?—спросил Терновский. 

— Да. R "екабре должен.— оживился Валет.— р тц чл думаешь, 

пить бросит? Зарекалась свинья в грязь не лезть... Там. братишечка, 

тоже пьют. Я два раза отбыл, знаю порядки. Бывало, мы поапора своего 

после работы па руках оттаскивали. А недавно я слышал: и его 

баба туда же упекла... Водку запретят, парод будет самогон гнать, 

политуру всякую хлестать, аптеки вмиг подчистят, кто не ширялся, 

ширяться начнет, кумарить... 

— Бесполезна эта борьба,— вздохнул Шурка,— развели шурум- 

31

бурум.— Он вдруг насторожился, вгляделся в улицу и подмигнул Валету. 

— Минтай идет. 

Из-за угла показался широколицый и узкоглазый милиционер. Он 

то и дело смотрел на солнце и добродушно улыбался. Фуражка сидела 

на его затылке и еще больше подчеркивала округлость плоского лица 

и природное добродушие. Валет хмыкнул. 

— Родственник Шуркин,— сказал он. — Мы у деда Бадмахи спрашиваем: 

как будет по-бурятски мент? А он поскреб затылок и говорит 

так хитро: «Кажись, нашего Доржишку минтаем кличут...» 

Терновский выслушал все эти рассуждения и новости, зашагал 

дальше. Может быть, надо было возразить мужикам, сказать, что нельзя 

так рубить с плеча? А что толку, взрослые люди, говорят то, что 

думают. Вот с Павлом Добрыниным стоило бы поговорить. А он сейчас 

на уборке и, как передают из Сосновки, опять жмет впереди па 

своем стареньком «СК». Сейчас бы Валету и Шурке не мешало бы 

быть на поле... Да и Ястребов был бы там не лишним, 

lie успел он дойти до дома, как повали л снег. 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 

— Давеча иду но улице—ни одного пьяного,— говорила Известия, 

быстро и ловко орудуя вязальными спицами. 

В избе было натоплено до духоты. Па экране телевизора строгий 

доктор беседовала с алкоголиками. Те прятали от объективов 

лица... 

помятые 

Светланка мыла полы. Она выпрямилась, откинула со лба мокрую 

прядь волос и сказала, отдышавшись: 

— К вечеру снова очередь растянется на все село. В Борщевке и 

Ильдикане не продают, так к нам на тракторах приезжают... 

— Слетятся, как мухи... В войну за хлебом с утра до ночи стояли, 

а теперь— за водкой. Русский человек привышный к очередям... Бабы 

болтали — до дихлофоса некоторые добрались. От которой мухи кверху 

лапками дрыгаются, ту и потребляют, варнаки. 

— Одеколона днем с огнем не сыскать. Брагу ставят чуть ли не 

в каждом доме. Даже ребятишки знают, что и как делать... 

— Ага,— кивнула старуха.— "Ане Дурыкдиха рассказывала, у 

ей племяш в милиции работает—отобрали на ферме бидон браги и 

сами же ее и выжрали. Три дня чумные .ходили. 

— Запретили бы ее. проклятущую г.-.з и навсегда, да и -1 

учет 

взяли тех, кто всякую гадость лакает. Их у пас не больше двадцати 

человек наберется. По пальцам можно пересчитать. Они же не только 

себя убивают. Других подзуживают да раззадоривают. 

— А это в райисполкоме так за народ болеют. Денег-то не стало 

п районе, вот и приказали продавать. Колбасу да масло продавали 

бы, так и без водки можно было бы какие хошь деньги собрать,— не 

спеша рассуждала Полина Андреевна, вертя в руках вязальные синцы. 

— В Борщевке мужик пятновыводитель выпил и сдох. Корреспондент 

этот рассказывал — в Нижней тоже что-то случилось. Так 

водь и привыкнуть можно запросто ко всяким гадостям... В городе-то 

жили, Петька шибко гулеванил? 

— Бывало,— вздохнула Светланка и улыбнулась, вспоминая студенческую 

жизнь.— Всякое случалось, тетя. Сердце у пего мягкое, любой 

может уговорить. А я нот не сумела. 

И снова вздохнула печально. 

На третьем курсе Ястребов откровенно затосковал. Начал пропускать 

тренировки, лекции. Ходил с Овчинниковым в рестораны. Лев 

Давидович порой надоедал. Знал около двадцати латинских и древпе- 

3* 

35

греческих изречений, был неудержимо болтлив и кичился каждой прочитанной 

книгой... Чаще всего Ястребов ходил с ребятами на разгрузку 

вагонов. Возвращался домой усталый и иногда пьяный. Платили 

на разгрузке хорошо. Случалось, он отказывался от выпивки и торопился 

домой. И тогда ребята подтрунивали над ним: 

— Зазнался, молодожен, друзей забыл. Мы кто тебе? Да забери 

ты свой трояк, ты что — откупиться хочешь? Брось, Петруха. — И Ястребов 

оставался выпить. 

Осенью Овчинников с другом нанайцем съездил в Хабаровский 

край. Привезли они оттуда два чемодана красной икры. 

— Там кетипами собак кормят,— смеялся Лев Давидович. 

Три месяца длилась балдежная жизнь. Ресторан, куда они сдали 

оптом икру, принимал компанию в любое время суток. Заведующая 

производством слащаво и умильно улыбалась, да так, что глаза ее 

утопали в складках полного лица. Овчинников называл ее коротко — 

мать. 

— Дурачье,— щурилась знакомая официантка,— такой дефицит 

почти что даром отдали. Эх вы, торгаши... 

Ребята пе обижались, и все, казалось, шло нормально. Но иногда 

по вечерам, осушая бутылку пива, Ястребов говорил сокрушенно: 

— Брошу все. Уеду домой. 

— Пить надо меньше,— сдержанно замечала Светланка. 

Зимой они получили не совсем обычное письмо от Алешки. 

«Здравствуйте, ястребки,— писал старший брат,— получилось 

черт знает что! Недавно я переехал в Сосповку, устроился в школу. 

Но тут вызывают меня на заседание бюро райкома партии и оттуда 

направляют обратно... парторгом совхоза. Теперь кручусь днями и 

ночами. Мама Поля костерит районное начальство. Такие вот дела. 

Получили ли сто рубликов из моей первой получки здесь? 

Приезжайте, ждем. Ваш Алексей Ястребов». 

Известия писала проще и интереснее: 

«Олешенька теперь начальником партии к нам назначен в совхоз. 

Я ево, шалопута, ругаю — девок в деревне хоть пруд пруди, носятся 

кобылы, кофточки на их лопаются, а он до сих пор неженатый. Я уж 

на картах гадала... А он все собрания какие-то устраивает, не спит 

ночами. Бабы болтают, ругается он шибко с Болоткой Хамуевым. 

Недавно на Олешку налетел хамуевский шофер, Славка Мордатый, 

грозился убить по пьянке. Я и говорю — в суд надо подавать, а Олешка 

токо посмеивается. 

Я по-прежнему на старой работе — начальником полов в школе. 

В прошлый месяц Коля Батуев по пьянке ноги отморозил, отрезали 

ему леву ногу выше колена. Он же кочегаром был в школе, поморозил 

все. Теперь ребятишки в школе в пальтах сидят, сердешные... 

Совхоз Олешеньке дом строит, рядом с нашим. Он говорит — 

ястребкам отдам. А по мне, женился бы да жил спокойно, ребятишек 

бы ростил, а мы бы в моей избе жили...» 

Читая письма, Ястребов всерьез подумывал о переводе на заочное 

отделение. Тянуло в деревню, душа раздваивалась. 

— Не отпустят,— вздыхала Светланка,— ты же на госстппендии. 

Отправят в другую сторону на три года. 

Но все же в деревню Ястребовы уехали: в тот год Светланка 

закончила училище и получила назначение в его район. Петька после 

многих мытарств пе без помощи Овчинникова перевелся на заочное 

отделение. В районе Светланку охотно направили в Старую Сосновку... 

Приехали Ястребовы в деревню и сразу же поселились в новом 

доме. Известия от радости всплакнула, все просила взять у нее веши— 

швейную машинку, гардероб ручной работы, половики, посуду. 

Дед Балябин приходил посмотреть на молодоженов. 

— Меня, наверное, на учебу отправят в партшколу,— говорил. 

36

ужиная у младшего брата, Алексей Ястребов. Выше Петьки, тунгусоватый 

и лицом, и цветом волос, не в пример младшему брату, он ласково 

улыбался, смотря на молодых. Светланка смущалась. 

— Здесь фотографин разместите. Сюда можно мамин портрет, а 

рядом — отцовский, выше дедушкин, тот, где он с трубой, возле него — 

где с другом,— говорил он, меряя шагами светлую гулкую комнату. 

Светланка охотно соглашалась. Мыла, красила, белила... 

Через полгода после приезда Ястребовых Алексей Петрович уехал 

на учебу в высшую партийную школу. 

—• Может, женится там. Да где уж, говорят, партейные бабы ни с 

одним мужиком не могут ужиться,— вздыхала тетка. И исподволь 

присматривалась к своим, деревенским, засидевшимся в девках невестам. 

Ровно три года ходил Петька в совхозных механиках. Голоса не 

повысил, работал наравне со всеми, начальство в обращении с ним 

было вежливым... А однажды шофер директора привез прямо на дом 

шесть мешков зерна — пользуйтесь, директор выписал. 

— Олешку они боятся, вот и подмазывают нас, чтоб не скрипели,— 

рассуждала Полипа Андреевна. — Никому нет, а нам есть. Диво 

дивное! 

Присмотрелся Петька — у полдеревни машины, заборы крепкие. 

— Один другого объезжает да отгораживается, чтобы соседи не 

подглядели. Глухой парод,— смеялся Валет. 

— А что толку-то, все равно лучше не станут. Как доили впятером 

корову, так и будут доить, плевать они хотели на подряды и 

бригады. 

— А почему впятером? 

Валет осклабился, привычно сверкнула во рту рондолевая рыжая 

фикса. 

— Это я к тому, что думать не хотят: впятером корову доят —• 

один за сиськи дергает, а четверо подымают и опускают корову. 

Петька посмеялся над выдумкой, но решил, что доля истины в 

ней есть. А директор чаше на охоту ездил, в города, каких-то гостей 

возил. То за опытом в Казахстан или в Ставрополье умчится, то к 

сыну — в Москву, то к дочке — в Иркутск. 

— А чо на совхозные тыщи не кататься,— говорил дед Балябпн. 

Член бюро райкома к тому же директор, депутат райсовета. На 

собраниях чаще за него доклады зоотехники и агрономы, более грамотные 

родственники, читают. А совхоз шесть миллионов должен государству. 

— Привыкли,— махнула рукой тетка, когда Петька поделился 

своими наблюдениями.— Тащит кто как может. В прошлый год какоето 

обложение было, по пятерке собирали. Потом баяли — Болотке все 

ушло до копейки, па день рождения, загребущему. А хвалят его повсюду, 

и радио, и газеты, лучше и нет. 

Плюнул Ястребов на такую жизнь. Пропади все пропадом, не ему 

тут порядки наводить. Работу он свою знает, мужики не нахвалятся — 

Петрович в технике бог. 

Конечно, случалось—выпивал Ястребов со старыми друзьями, 

не без этого. Много раз был нещадно проработан месткомом. И к 

этому привык, притерся... Смеялся на пару с Валетом: «Нас дерут, 

а мы крепчаем...» 

За это время Ястребов потерял два плаща, одну шляпу и три 

тысячи совхозных рублей запасными частями, приспособился пить 

с зоотехниками и ветеринарами спирт и водку, и частенько его привозили 

домой мертвецки пьяного. 

Светланка вела у маленьких шаловливых нервотрепателей дерев- 

37

ни продленку, и она даже не оглядывалась, когда бережно заносили 

пьяного и что-то нечленораздельно мычащего мужа домой заботливые 

товарищи, которые и сами пребывали в чуть лучшем виде. С каждым 

днем она становилась молчаливей. По ночам тайком плакала. 

— Как ты не понимаешь, Светка. Это же мои друзья, товарищи... 

Одноклассники! — говорил Петька жене, каждый раз беря деньги. 

— Ты бы па тренировку сходил, борьбой занялся. Учителя говорят, 

что Алеша спортзал для школы в прошлом году отвоевал, занимаются 

дети,— просительно говорила Светланка. 

— Какая борьба! Ушли годы-то,— кипятился Ястребов. — Может 

быть, мне еще стихи читать со сцены. Вон Горюнов читает, заслушаешься. 

Все думают, что и только в двигателях копаться да бороться 

могу. А у меня пожар тут!—И он энергично бил себя в грудь крепким 

кулаком. 

Когда он рассказывал о ссоре, Валет рассудительно замечал: 

— Чем ругаться да бороться, лучше водки напороться. 

Случалось. Ястребов приходил домой и трезвым. 

— Мне об Алешке столько наговорил Хамуев, что даже не верится. 

Врет, наверное, кур-рва,— сказал он однажды вечером хмурясь. 

— А что именно? — поинтересовалась Светланка. 

— Да намекал — воровал Алешка корма, деньги присваивал, 

девок портил, браконьерничал, с хулиганьем гулял,— озабоченно перечислял 

Ястребов. В глубине души он не верил, обидно было, что 

директор напраслину плетет. Но опять же — не знал он, каким стал 

старший брат за эти годы. 

— Сам он первый вор, твой Ханжаевич! — крикнула из кухни 

тетка, днями просиживавшая у Ястребовых.— У нас с Олешкой только 

два поросеночка было, да и то одного прирезали, вам отправили. 

А городская родня писала: 

«Приезжал на день Алексей. Представительный стал, ему бы в 

городе работать. У Алексея большое будущее ответственного работника, 

он может стать талантливым руководителем. Только чересчур уж 

он прямолинеен. В паше время это нехорошо. Одно слово может повлиять 

на всю его дальнейшую судьбу...» 

Петька не вникал в письма. Он только мельком улавливал просьбы 

отправить зимой посылку с мясом или салом. Если долго и упорно 

писали, что все в городе подорожало, а цены на рынке кусаются, что 

на холоде начали продавать куриные ноги и гребешки, да и вообще 

в городе жизнь трудная,— надо было снаряжать посылку с мясом. 

В одном из писем Алексей Петрович устроил брату разнос за 

пьянку и дебоширство в деревенском клубе. 

— Охота тебе в письмах плакаться! — разозлился на тетку Ястребов, 

уверенный, что нажаловалась именно она. 

— А ты не пей, варнак! — взъярилась вдруг старуха, замахала 

руками и, что вообще редко случалось, залилась слезами. — Ты же 

извел нас вконец. На Светлашу посмотри, на себя — па кого похож 

стал, чолдон чолдоном! — кричала она, и Петьке становилось пе по 

себе от ее слов и слез. 

— Думай, Петя!—сказала Светланка, успокаивая старуху. 

— А чо тут думать, не пей и все,— всхлипывала и приговаривала 

Полипа Андреевна,— не пей, Петрушепька... 

— «Все, баста. Брошу. К черту!» — думал ночью Ястребов. Светланка 

разметалась во сне, и при бледном зеленом лунном свете Петр 

Петрович впервые увидел изломанную морщинку, пролегшую у губ 

жены. 

Летом Ястребов неделю проторчал в областном городе в ожидании 

коробки передач для ЗИЛ-130 со складов «Сельхозтехники». Все 

необходимые бумаги были готовы, но запчасти ему почему-то не выда- 

Зй

вали. Петр Петрович обошел все кинотеатры, музеи, неимоверно 

устал, к тому же нигде не было кваса. С прохладительными в городе 

было туговато, зато никакого напряжения с водкой... Встретился с 

Овчинниковым, который работал в непонятном для него учреждении. 

Лев Дазндоыгч так и не женился. Встрече он обрадовался несказанно, 

тут же зазвал в ресторан. 

- Живем, не скучаем.— изливал душу Лев Давидович, провожая 

взглядом официантку.— Так, говоришь, не родила тебе Светка 

наследничка? Слишком мирно живете. Товарищ мой один говорит, что 

в спорах рождаются дети... Вам надо к науке обратиться... Недавно 

Герцена перечитывал. Так, в «Колоколе» он писал: «Мы лжем на слогах, 

лжем движениям!!, лжем на учтивости, лжем на добродетели, 

лжем из порочности, лганье это, конечно, много способствует растлению 

п нравственному бессилию, в котором родятся и умирают целые 

поколения»... Так-то, Малыш. Может, и не надо после пас поколения? 

— он спрятал блокнот в карман. 

Лев Давидович по-прежнему говорил много и ни к кому конкретно 

не обращаясь. И понес после второй рюмки без остановок, утирая во 

время пауз лицо носовым платком. 

— Не поедаем самих себя, свои убеждения? И вообще, есть ли 

они у пас? Недавно па собрании Богдановича разбирали. И никто, никто 

не выступил в его защиту! Я смотрел его чертежи — очень ценно, 

за границей до такого не додумались, а тут простой российский мужик 

Ban:. Богданович допер своим умом. Ценный для государства человек. 

А у пас так — раз ценный, значит, гони его, трави... Уволили в копийконцов... 

А начальству больше нравится покорный болтун Овчипникоз, 

чем строптивый, с чувством собственного достоинства умница 

Богданович. Лжем!.. Слухи по городу гуляют — золото разворовывают, 

первый замешан в этом деле. Начальник одного треста подкупил мафиози, 

и те пристрелили его заместителя. Мешал! Следователь из 

управления внутренних дел за двадцать паршивых тысяч кокнул армянина 

и закопал в лесу... Почему, когда преступление совершит простои 

смертный, начинают орать во всю ивановскую, а если чин какойнибудь, 

то даже не слышно, вроде бы было, вроде бы п нет. Жизнь 

полна примеров, показывающих, что от социализма скоро останутся 

рожки да ножки, и виноваты в этом будут в первую очередь партийные 

чинуши... Кому верить?.. А речи умные — все для блага народа. 

Ястребов дернул приятеля за рукав: па них уже оглядывались, 

а какой-то седой человек в очках и сером потрепанном костюме покачал 

головой и пьяно захлопал в ладоши. 

— Браво, молодой че-еэк! 

Но его тут же одернул молодой парень, видимо, сын. 

— Напиши обо геем в газету.— посоветовал на ухо приятелю 

Ястребов. 

— О чем? — изумился Лев Давидович и посмотрел па друга, как 

на умалишенного. — Да хоть и напечатают, пользы-то ни на грош. 

Часто пишут: прокурор такого-то района был уличен во взятках, наказан— 

переведен в другой район про-ку-ро-ром же! Каково? Прочитают 

простые советские граждане такую статеечку и плюнут на все. 

Ведь Е лучшем случае — выговор! А они под статью дела делают. И 

орут потом на всех перекрестках, будто все кругом дураки,— вот мы 

какой выговорище вкатили товарищу такому-то, не расстреливать же 

его теперь, бедолагу. — И размеры выговора, и то, как это орут «на 

всех перекрестках», Лев Давидович показал в лицах, при этом отчаянно 

жестикулируя.— А тот тысячи хапнул, коллектив разложил. После 

него шесть институтов триста лет будут разбираться, да порядка не 

наведут... Мы же привыкли к унижениям, к тому, что нас постоянно 

преследует страх какого-то неотвратимого и главное — бессмысленного 

наказания... 

39

Овчинников уж не выдавал книжные истины за свои. И пьянел 

теперь гораздо быстрее, чем в студенчестве. Петька рассказал ему о 

своих мытарствах. Лев Давидович усмехнулся: 

— Магарыч им нужен, Петюня. Как ты не понимаешь зтого? 

И, прикрыв покрасневшие глаза, сложив на груди руки, сказал 

как-то вяло и задумчиво: 

— Я вот Есе думаю, что же в конце-коицоз лучше: если сразу наплюют 

и залезут в душу грязными руками, или если все это будут проделывать 

изо дня в день малыми дозами, как в этом моем родном 

российском городке?.. 

Ястребов поставил магарыч. Он с тучным кладовщиком пил водку 

из грязных стаканов. Кладовщик разливал, одним движением вливал 

в утробу и, хрустя огурцом и чавкая салом, хрипел: 

— Дешевишься, инженер. 

Ястребов мчался в магазин. 

После третьего рейда в випополку ему захотелось шмякнуть о 

бетонный пол кладовщика... Шаркая огромными разношенными тапочками, 

измазанными солидолом, кладовщик прошел в дальний угол 

склада и показал па коробку передач. 

— Получай, инженер,— промычал он. — Меня все ваши сосновские 

знают. В следующий раз подкатишь—пе обижай. 

Но Ястребов дошел до кондиции и был готов не обидеть и сегодня. 

Он качнулся и заплетающимся языком пригласил Василия Тимофеевича 

в гостиницу. 

Тучный бегемотоподобный Василий Тимофеевич и худосочный 

Ястребов шествовали по улице, расталкивая прохожих. 

В гостинице немного протрезвели. Ястребов позвонил Льву Давидовичу, 

Василий Тимофеевич еще кому-то, и компания загуляла на 

деньги сосновского механика до утра... 

Прибывший по вызову администратора наряд милиции обнаружил 

в номере трех спящих в неестественных позах мужчин, их будто пристрелили, 

и они ткнулись в пол, сраженные картечью. Причем Ястребов 

в правой руке крепко сжимал трофей — пук волос с головы кладовщика. 

Наутро в вытрезвителе они ничего не могли вспомнить и очень 

были удивлены, увидев крохотное зарешеченное оконце и полуголых 

мужчин, высвистывающих во сне носами предпохмельные рулады. 

Пахло помоями, мочой и угарным зловонным перегаром... 

Через месяц в дирекцию совхоза поступили материалы из областного 

медвытрезвителя, в котором рассказывалось о хулиганских похождениях 

механика Ястребова, а также пек об удержании пятидесяти 

рублей штрафа. 

Кладовщик Василий Тимофеевич Пляскин писать заявление на 

предмет того, что житель Сосновского района Петр Петрович Ястребов 

нанес ему телесные повреждения, выраженные в вырывании волос 

с его головы, наотрез отказался. Дело было прекращено. 

— Пущай,— басил он, оглаживая появившуюся плешь, — зарастеть... 

Приказом дирекции Ястребов был переведен в шоферы. 

— Полоса пошла,— объявил он Светланке. 

— Что еще за полоса? — возмутилась она. 

— Невезений,— объяснил Петька. 

Беда, как радость, не ходит в одиночку: осенью из города пришло 

запоздалое извещение, где коротко было сказано, что студент 

заочного отделения П. П. Ястребов исключен из института за академическую 

неуспеваемость. 

— Быстро ты, Петруха, выучился,— сказал Валет. Но в голосе 

его послышались Ястребову соболезнование и огорчение. 

40

Морозным декабрьским днем в доме Ястребовых скрипнула тяжелая, 

обитая войлоком дверь. Светланка оглянулась и увидела Петьку. 

Полина Андреевна кинулась к племяннику, по тот остановил ее, вытянув 

вперед предостерегающе закоченевшие от мороза красные руки. 

— Картина Репина «Не ждали»,— просипел он, снимая заиндевевшую 

шапчонку и отряхивая с одежды снег на чистый пол. 

Плеснулся в глазах Светланы мгновенный испуг, но губы тронула 

несмелая тревожная улыбка. 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 

Жила теперь Известия жизнью настороженной и выжидательной. 

Она попросила Пасла Добрынина заколоть кабанчика, поила племянника 

отварами из трав—Петька выглядел неважно. 

Светланка тоже выжидала. В ожидании жила и деревня. 

Водкой в районе не торговали с осени. 

Ястребов стал хмурым и безразличным ко всему. Редко выходил 

из дома на улицу, опасался случайных встреч и разговоров... Раздражало 

Петьку обостренное внимание к нему. Он как бы выпал из привычной 

колен и должен был теперь заново учиться жить, привыкать 

к деревне, искать другие слова и интонации в общении. Это его бесило. 

Он даже в магазин не ходил за хлебом, как ни уговаривала его 

тетка. 

А в магазине и сахар стал редкостью. 

Нетерпеливая Известия иногда расспрашивала племянника 

жизни там. И ахала, и всплескивала руками, и негодовала, когда 

Петька рассказывал о разных людях, о том, о чем старуха не слышала, 

да и не могла слышать. 

— Всякие люди живут на белом свете,— откровенничал исхудавший, 

но посвежевший лицом Петька. — Вот был там со мной один 

умный товарищ, профессор, Германом звали. Голова, не то что мы. 

оглоеды... 

Известия испуганно прижимала руки к груди. 

— Профессор! И адали богодул? 

— Он запросто мог из любой краски спирт выгнать. Профессор! — 

поднимал к потолку палец племянник. — Очень много бездомных а 

безработных ездит из конца в конец страны. Плюнули на все и ездят. 

Мало ли чего в жизни не случается — тот обидчивый, этот гордый, 

другой бесхарактерный, третьему с детства не везет, есть и такие, 

которых из дома выгнали... 

— Как же так! Неужто варнакам работы нет? 

— Почему пет? Работы везде хватает. Я так понял, не всем 

охота бессмысленную работу делать. Смысл должен быть во всем. 

Герман-профессор разные лекции прочитывал мужикам. И все с ним 

были согласны. Он в пяти спецприемниках был. 

— А что же это такое, Петруша? 

— Да что-то вроде временных тюрем. Каталажки. Милиция там 

разбирается — откуда, не болен ли заразными болезнями, почему без 

паспорта? Выяснят, паспорт выдадут, на работу устроят. 

— Вот и ладно,— вздыхала старуха. 

Но Петька снова огорчал ее: 

— Устроят, значит, на работу бедолагу, а там его в общежитие 

не поселяют, шпыняют на каждом шагу — бич, шаромыжник, камышатннк. 

А он, богодул, к воле привык. И отчается снова человек, бросит 

паспорт в помойку и рванет по российским дорогам... Кому он 

нужен, у нас бумажка дороже человека. 

Старуха горестно вздыхала, подозрительно прикладывая к глазам 

платок. 

41

— А где живут-то бедолаги? 

— А ты чо их жалешь-то? Они еще те росомахи! А живут, где 

придется. В подвалах, на чердаке, а то и под теплотрассами, на кладбищах... 

В общем, дети подземелья. 

— И на кладбищах! — старуха истово крестилась. 

— Поди, из нашей деревни тоже есть? — спрашивала она недоверчиво 

и осторожно, видимо, боясь, услышать знакомые имена и фамилии. 

— Есть, кажется. Говорят, Галимулина брата видели,— зевал 

племянник,— хамуевского деверя, Дамдиновых сынок тоже где-то бичует. 

Этот... как его? Погодаевекий младший уехал на Камчатку, 

пропил все и прозябает в магаданских подвалах. Обстоятельства заставляют... 

'Трудно быть человеком. 

— Как это?— наклонялась старуха к племяннику, прошедшему по 

дорогам пе знакомой ей жизни и казавшемуся ей в эти минуты умудренным. 

— Жизнь наша их такими делает... Кому какаг: доля выпадет. 

Да только редко кто руку протянет. Курвы! Вроде бы пет бичей, а их 

все больше и больше становится... Им эти лечения что мертьому припарки. 

Одно лечение есть — жизнь наладить,— философствовал Петька. 

— А этот-то... Сашок, который из Башкирии был, да помер, тоже 

богодулом был? Ево тут Чернышиха приласкала. Ну, бревном-то потом 

ево придавило, сердешного,— вспоминала старуха. 

— А-а, Сашка Огурец,— оживился, вспомнив, Петр Петрозич. — 

У того тоже жизнь не мед была. Он отбродяжничал, прпех'Л к сестре, 

а та и говорит — работай. Правильно говорит. А права-то Сашок потерял. 

Когда-то он в Хараноре учился. Собрал последние копейки и поехал 

за пять тыщ километров за справкой, что учился на тракториста. 

Приехал, а тут ему дуля и улыбнулась. Никто пе подсказал, что, где 

п как получать. Все отправляют подальше от себя. Дело-то, поди, пустяковое 

было. Он особенно на женщину одну, секретаршу какого-то 

начальника, обижался. Говорил, не пустила к начальнику, с которым 

он еще в ремесленном учился... Помыкался Сашок, деньги с братией 

пропил, чуть с голода от нашего гостеприимства не помер, пока его 

тут Чернышиха не подобрала. А мужик был хороший. И родные, поди, 

не знают, где он похоронен... Да ему-то что, поляживает себе в могилке. 

Вот Чернышиха с ним намаялась, да у сестры его, поди, до сих 

пор сердце разрывается. 

— Ох, жизнь паша,— крестилась старуха,— не знаешь, что и приключится 

с тобой завтра. 

— Во-во,— сплевывал зло племянник. — Живут наши курвы и 

думают — ничего прочнее их жизни нет. Хозяева! Дураки непуганые... 

Все относительно. 

Приходил иногда к Ястребовым дед Никифор Васильевич Балябип. 

Рассказывал байки, шутил, расспрашивал и вспоминал с Известней 

молодость. А однажды заявил: 

— В Москву скоро поеду. 

— В наркомат вызывают, что ли? — пошутила старуха. 

Но Балябин был необычно серьезен. И сказал серьезно, даже печально: 

— В телевизорах да в газетах жизнь лучше, чем у нас. А мы, 

может быть, и Еовсе пе хуже некоторых. Вот и еду. Хватит нашему 

начальству кланяться, накланялись. Так и совсем горбатым можно 

стать... 

Земляки ошиблись в своих предположениях — после смерти дочери 

и внучки старик не сник, не запил. Только иногда молчал по неделям... 

— Заказывай, старая, чего тебе везти,— рассмеялся молодо дед. 

— А мне чсво? — засмущалась Известия.— Ты своей старухе подархпв-шалей 

набирай... Хорошо, ежели Олешеньке поможешь. 

42

— Петрович,— обратился однажды Баторин,— может быть, снова 

в бригаду Кулагина пойдешь? Я поговорю с директором. 

Ястребов отказался. Светланка поговаривала о месте в школьной 

кочегарке. До лета. А летом они решили уехать в город. Петьке надо 

было восстанавливаться и заканчивать институт. 

— Вот Олеша вернется, тогда, может быть, и поеду в город годика 

на два.— хорохорилась старуха... 

— Запьет Убивец,— уверенно заявляли деревенские сплетницы,— 

всегда так: заявятся оттуда, месяц-дза, ну, от силы полгода не пьют, 

а потом — пошло-поехало хуже прежнего. 

Ястребов и к Валету заходил. Он наливал брагу, пододвигал другу 

кружку, но Петька отказывался. Его мутило. 

— Тетурама наглотался. От него слабеют,— щурился Валет. А 

однажды обронил, стараясь выдавить на лице усмешечку: — Алку-то 

замуж Болотка отдает... Давно еще замышлял. 

— За кого? — изумился Ястребов. — И почему Хамуев? 

— Батуха ее за себя берет. Выдумают же,— качнул пьяно головой 

Валет. — Купили ее за ящик водки. Алка еще давно мне рассказывала, 

что сынок-то у ей Болоткин. Возил он ее в одно время по ночам, 

кобеляка. 

— Дела-а,— только и протянул Петька... 

Однажды вечером к Ястребовым зашел Терновский. Веселый корреспондент 

на этот раз был серьезен и чем-то озгбоче::. За чаем он 

спросил Петра Петровича: 

— Тебя майор Л\ансуров не увечил? Вспомни, было? 

Ястребов вспомнил. Было. 

Года три назад он попал в вытрезвитель, а оттуда судья направил 

его на пятнадцать суток. В камере, когда он отказался выходить 

на работу, потому что вечером «указники» заказали дежурным милиционерам 

пять бутылок водки и с утра Петька был не совсем здоров, 

Мансуров, краснолицый майор, начальник отдела, от которого несло 

перегаром не меньше, чем от любого средпестатичного пьяницы, врезал 

Ястребову прямо в солнечное сплетение. Петька охнул и повалился 

на пол, и Мансуров, тяжело дыша, минут пять месил его огромными 

сапожищами. Ястребов до сих пор не знал, на кого и какую злобу 

срывал на нем майор... Потом сержант облил его водой, он застонал 

и очнулся. 

— На работу не выводить, перевести в шестую камеру, пусть посидит 

один без вывода,— приказал, отдышавшись, Мансуров сержанту. 

И до тех пор, пока не сошли синяки н кровоподтеки, Петька сидел 

в одиночной камере. А когда настал срок выпускать Ястребова, майор 

оглядел в дежурке своего «крестнпчка» и хлопнул его по плечу, после 

чего бодрым голосом сказал: 

— Красавец хоть куда... Гляди веселей! 

Ястребов обо всем рассказал корреспонденту. Володя вытащил 

из портфеля стопку чистой бумаги и ручку. 

— А теперь опиши все здесь,— попросил он. 

— А зачем? 

— Надо,— коротко ответил Терновский, думая о чем-то своем,— 

что же молчать-то. Молчание не золото, ложь—молчание. Выходит, 

Маяковский лжет,— он рассмеялся саркастически,— моя милиция меня 

не бережет?.. Черт побери, кругом молчуны! 

— Да потом же со света сживут, курвы,— поежился, как от леденящего 

мороза, Петп Петрович. Ему и впрямь стало не по себе. 

— Не сживут. Руки у них слишком грязные, хоть и длинные,— 

разозлился Терновский. Он показал Ястребову листы бумаги, аккуратно 

заполненные мелким кудреватым почерком. — Прочитай, может, 

поймешь да перестанешь трястись... 

43

Ястребов недоверчиво взглянул на корреспондента и начал читать, 

склонившись над листами: 

«Генеральному секретарю Коммунистической 

партии Советского Союза. Министру 

Внутренних Дел СССР. Начальнику 

УВД облисполкома...» 

Ястребов читал и душа его цепенела. Ему становилось страшно 

от всего, что в письме было изложено. Тут было все: воровство, приписки, 

браконьерство, убийство, месть, шантаж. 

Окончание письма было весьма категоричным: 

«Случается, что такие письма остаются без ответа. Хуже того, возвращаются 

к тем, кого обвиняют в правонарушениях. Этим тоже наносится 

огромный вред, это тоже удар в спину перестройке. Затяжная 

война амбициозных мнений ни к чему не приведет. 

Долго ли еще честные люди будут чувствовать себя униженными, 

обращаясь в центральные органы с подобными письмами, где единственная 

просьба — властью, данной пародом, дайте народу возможность 

работать п жить честно и добросовестно, наведите порядок, уберите 

тех, кто мешает работать, кто отступился от партийных принципов, 

уберите таких из партии и подальше от власти и народной казны. 

Не идут им впрок выговоры и предупреждения, не ставьте мертвым 

припарки. 

Мы не исключаем «устаревших» методов разбирательства письма. 

Потому и отправляем копии и подлинник по трем адресам. 

И ждем конкретного ответа, конкретных действий. 

Сотрудники Сосновского РОВД». 

Письмо было подписано восемью офицерами милиции. Все они 

были знакомы Ястребову. 

— А что дальше?-—очнувшись, спросил он тихим и даже, как 

самому показалось, испуганным голосом. 

— Дальше? Дальше самое интересное,— улыбнулся Терновский. 

— Кто поверит моей объяснительной? 

— О тебе сами милиционеры вспомнили. Вот я и приехал. 

— Не боишься?— спросил вдруг Ястребов, ловя взгляд Володи. 

— А чего мне бояться? Самое страшное позади — родился же я на 

этот свет, остается только радоваться, ведь мог и вовсе не родиться,— 

рассмеялся Терновский,— так, кажется, твой друг Валет говорит, а? 

— Организация, что ли. создана?— поинтересовался Петр Петрович.— 

Ты гляди, потом припишут что-нибудь антисоветское... Они же, 

курвы, мастера на такие штучки... 

Терновский снова рассмеялся. 

— Мы тоже можем пришить, вовек пе отскребутся. Мужик ты 

грамотный, должен понять... Один умник сказал: можно поступить 

трояко—правильно, неправильно и по-японски. А ты пиши, времени 

у нас в обрез... 

Ястребов писал часа два. Светланка задерживалась в школе: там 

готовили концерт ко дню открытия съезда. Она заявилась, припорошенная 

серебристым снегом, оживленная, когда объяснительная Петра 

Петровича была готова и лежала в черном портфеле повеселевшего 

корреспондента. 

— Ой. не могу,— смеялась она за чаем,— пполленку ученики «продлюгой» 

называют... Чего только не придумают сорванцы... 

Страницы областной газеты пестрели красочными и броскими заголовками 

— «На крутом переломе», «Перестройка необходима», «Ускорение 

и перестройка — па основной курс», «Перестройка и ускорение— 

веление времени». Слова эти притерлись, их обкатали и Чугуянов, 

и работники аппарата райкома партии, появились они в речах 

44

Сутулова и даже не очень грамотного директора совхоза Хамуева. 

Их повторяли по поводу и без повода, в вариациях. 

Между тем в совхозе «Павловский» перешли на чековую систему 

и говорили, что рабочие огребают там тыщи. 

В колхозе «Красный Октябрь» на общем собрании колхозники 

избрали нового председателя правления. Через две недели его вызвали 

на заседание бюро райкома и объявили выговор за разбазаривание 

фуража (новый председатель выписал жителям села комбикорма и 

зерно), а также за то, что собранное от населения молоко он не включил 

в план производства и продажи хозяйством. 

— Товарищи, это же совершенно разные вещи,— недоумевал молодой 

председатель правления Егоров,— государственный план и продукция 

с частного сектора... А фураж надо было раздать. Это же не 

рабочий класс, а крестьянство. Необходимо преодолеть собственническую 

психологию. Наскоком ничего не получится, тут нужно поступательное 

движение... 

Но его и слушать не стали. И председатель ехал с бюро с ярлыком 

ревизиониста и демагога и, усмехаясь, все еще слышал поучающий 

голос товарища Чугуянова: 

«Собственническая психология! Вы скоро все это и нам припишите...» 

В Сосновке ночью загорелась молочная ферма. С треском стрелял 

шифер, жарко полыхало пламя, шипел и таял снег, голосили женщины, 

жалобно мычали коровы. Из райцентра, включив ревущие сирены, 

мчались красно-белые машины. 

Следствие выявило, что в ту ночь пьяный от браги дежурный скотник 

оставил включенной электрическую плитку. 

Ястребов обжег па пожаре руки, и Известия носилась в поисках 

гусиного жира. Но соседи несли жир сами... 

Петька все же устроился на работу в школьную кочегарку. 

Во время перемен забегала Светланка. И Петька замечал, как, 

войдя, она пытливо осматривает стол, на котором обычно стоял прокопченный 

чайник. Застав посторонних, она хмурилась и молча уходила. 

Хотелось Петру Петровичу сказать жене, чтобы она больше не 

волновалась, но стыд за прошлое бередил душу, и он чувствовал, что 

не вправе упрекать ее. И вместе с тем было унизительное чувство подследственного. 

Жизнь — клубок противоречий. 

Заговорил о перестройке и Вадим Кулагин. 

— Теперь свобода! Скота сколь хошь можно держать, скоро и 

кооперативы начнут организовывать. Никто не помешает. Как захочет 

рабочий человек, так и будет... Мне бы еще пару работников в помощь, 

и можно будет развернуться. 

Вдруг недовольным событиями оказался Павел Добрынин. 

— Болтовни много.— сказал он Ястребову, когда тот помогал 

ему пилить дрова. — Говорят, што никто не должен быть освобожденным 

от критики. А на деле? Попробуй покритикуй — не мытьем, так 

катаньем доведут. Кого захотели перестроить? Люди огромадный опыт 

накопили по воровству да припискам. Думаешь, они перестроятся? 

Да ни 'я што! Это ишо детей малых можно воспитать по-другому, а 

этих — бесполезно. Их только работа научит уму-разуму, а не удобные 

кресла. Видели мы, паря, такое не раз. Шумно только поначалу... 

Баторин бросил пить и написал заявление в райком партии с 

просьбой освободить его от должности секретаря первпчки. 

— Не могу,— жаловался он.— Все же видят, какой из меня парторг. 

Я лучше в культработники пойду. Это мне по душе... Хватит, 

и без того много лет в клоунах ходил, а сейчас вообще в шута горохового 

превращаюсь. 

45

Но Чугуянов пообещал вообще исключить его из партии, если 

Тихон Сергеевич не заберет заявление обратно. Так и сказал: «Уволю! 

Ты у меня всю жизнь будешь жалеть». 

Рассказывая об этом, Баторин почесывал затылок, усмехался и 

качал головой: 

— Жуть взяла! Надо же было столько лет Устав партии долбить, 

чтобы от секретаря райкома партии такое услышать... 

Прибыл ездивший в столицу Никифор Васильевич Балябин. 

— Большие события будут, Петруха,— говорил разомлевший от 

пара деда, сидя на верхней полке жарко натопленной бани в брезентовых 

верхонках. Жилистое нагое тело деда исходило бисерным потом 

и блестело. -«- А ну-ка, поддай ишо! Полезная вещь — банька. Обросли 

грязью душонки... Ух ты! Ишо, ишо поддай. А стезя наша пока 

правильная... Долго пню пас гало скрести. И неожиданно спросил: — 

Ты чо, Петруха, в бригаду не идешь? 

Ястребов промолчал. 

Миновал январь, закружил метелями февраль. Разговоры ширились. 

Будоражили души и сердца. 

Пять лет назад Алексей Петрович Ястребов в отцовской книге 

душной летней ночью после партийного собрания записал: 

«Распахнутая для добра и зла, распутная, добренькая и ожесточенная, 

говорливая и замкнутая, кажущаяся иногда наивной,— душа 

народа, которой кто-то хотел бы восторгаться, которая кому-то желательна 

н угодна, обманчива и иллюзорна на самом деле. 

Кроме этой души у парода есть другая — глубинная — душа. 

Именно она настоящая, правдивая и человечная, четко разграничивающая 

добро и зло, неприемлющая фальши, снисходительности и 

подобострастия. 

Ничто не удержит эту душу, если она пробудится. Кому надо, 

чтобы живительная реторта души окаменевала, становилась заскорузлой, 

чтобы губительная короста достигла ее дна, омертвив человечность 

в человеке? Но если в ней останется хоть капля человечности, то в 

более лучших условиях она будет способна пробить отвратительную 

коросту всего наносного, заполнить все пространство... Но как оживить 

ту оставшуюся каплю человечности? Зададим же когда-нибудь 

мы себе и этот вопрос...» 

И теперь Володя Терновский, перечитывая эти строки, записывал 

в свой дневник: 

«Деревня, пережившая невзгоды и радости, привыкшая вариться в 

собственном соку, смакисять '"оности, переминать косточки соседям, 

с нездоровым любопытством ворошить грязное белье, деревня-сплетница, 

деревня-пьяница, деревня-невежа взахлеб обсуждала события 

в стране, как и в лучшие времена, когда она была деревней-кормилицей, 

деревней-матушкой—совестью парода... Можно ввести в заблуждение 

па время ум парода, но чувств его не обмануть никогда...» 

А Петр Петрович Ястребов был па распутье, и мучительные мысли 

помимо его воли требовали ответа — имеет ли он право вставить 

в этот бурный разговор свое слово? 

Стояли в гаражах и мастерских уставшие за день машины и тракторы, 

отдыхал па стоянках и фермах скот, а в зимнем небе подрагивали 

и смотрели на заснеженную степь, тайгу и дома яркие желтозеленые 

звезды. Разные люди жили в этих домах, смотрели телевизоры, 

прислушивались к словам. 

«Советский народ может быть уверен, что партия глубоко осознает 

свою ответственность за буду шее. страны и прочный мир на Земле, 

за правильность намеченного курса. Главное, что важно для его 

(6

практического претворения в жизнь — это упорная работа, единство 

партии и народа, сплоченные действия трудящихся. 

Так и только так мы сможем выполнить завет великого Ленина! 

С энергией, единством воли подниматься все выше, идти вперед. Иной 

судьбы нам историей не дано. Но какая, товарищи, это прекрасная 

судьба!» 

— Выходит, и Болотка Хамуев сознает ответственность, и этот... 

как его... секретарь-то в райкоме, что мясо увозит... тоже сознает? Или 

тот же Алиханов, талаканский директор, заворовался вконец. Вадька 

Кулагин недавно в партию вступил... А там и без него... ответственных 

хватает. 

— Помнишь, Чугуяпов говорил, что в двенадцатой пятилетке с 

пьянством будет покончено. А ему вопрос задают, может быть, в одиннадцатой? 

А Валентин Семенович смеется: в одиннадцатой, говорит, 

покончим с закусью... Раньше-то неплохой мужик был, а нынче вообще 

в какого-то клоуна превратился. 

— Если бы только в клоуна... 

— А ты этих не считай. Пашка Добрынин тоже коммунист, дед 

Балябин партийный, Смоленцев... 

— Все равно, расклад не а их пользу. Тех — тьма, а этих — одиндва 

да обчелся. 

— Что ты все подсчитываешь, ты возьми да помоги хорошим людям, 

а то считать да наблюдать со стороны мы все мастера... 

Деревня смотрела телевизоры, слушала радио, читала газеты. 

И соображала. 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 

— Володя, тобой серьезно заинтересовались в верхах,— вздохнул 

редактор. — Что-то ищут, копаются в твоей прошлой жизни. Видимо, 

решили сжить. А себя защищать ты никогда не считаешь нужным, 

вот в чем беда-то... Чувствую, грянет гром. 

Терновский удивленно вскинул брови, потом рассмеялся и сказал, 

беспечно махнув рукой: 

— Брось, Иваныч, было бы пз-за чего нервы трепать. Мы с тобой 

запланировали раз в педелю публиковать общественное мнение? Так 

даuaii делать. Я вот в имени Свердлова ездил. Раскрыл пашу первую 

книгу, а там в графе о руководстве мнение большинства — против нынешнего 

председателя, но злобствующих нападок, как ты того ожидал, 

нет. Публикуем? Хорошо, там председатель мужик порядочный, понимает, 

что не па своем месте, даже рад, что могут перевеет::. Я представляю, 

как Хамуев начал бы названивать Чугуянову, заведи мы 

такую в «Рассвете». 

— А мы заведем, хоть и выкручивают нам руки за эти новшества. 

Нашли формулировочку — подрыв авторитета партийных органов, мудрецы. 

Что же делать, если нет у них авторитета? — заметил редактор 

и снова вздохнул. 

— Я так думаю, что они сами свой авторитет подорвали. А теперь 

идет борьба по принципу — один на всех, вещ па одного... Вот ты 

вроде бы беспокоишься и болеешь за все человечество, или как ты там 

это называешь... Может быть, и легче так — за всех вроде бы... А 

как прикажешь бороться за конкретного, живущего рядом е тобой 

человека? 

Стали чаще приходить от друзей письма. Неожиданно зазвучали 

в них нотки недоумения, откровенного пессимизма, боевой и веселой 

злости. Разные были товарищи. 

Писал из Казахстана Слава Хамаугэй. За эти годы он объездил 

весь Дальний Восток. Полгода назад с тремя огромными рыбинами в 

47

сумке перебирался Слава в Казахстан, по дороге заехал в Нижнюю 

Сосновку и рассказывал Терновскому: 

— Попал я, Вовчик, в культурное болото... По-моему, коэффициент 

надо платить за здешние условия. Там зима—самое большое минус 

двадцать. Техники, да еще иностранной — задались. В районе три 

ЖБИ, один завод строительных конструкций. И все равно жилья не 

хватает. Что ты! А здесь — ничего, в первобытных условиях люди живут, 

будто так и надо... Поглядел я на стерильного редактора, политического 

кастрата. Главное, пообщался с замечательными людьми. Люди 

— золото! 

Шрам на правой брови Славы дернулся и замер. Он задумался, 

потом заговорил спокойнее: 

— Но :>сс разно, лучше наших людей я еще пе встречал. Где-нибудь 

па Камчатке забайкальца, как родственника, встречаю. А за 

границей доведется? Да роднее я разве найду! Москвича, уральца, сибиряка... 

Плохое не вспомнится.— Он заразительно рассмеялся, а потом 

неожиданно сменил тему. — Все же там, где относительный порядок — 

труднее. Там порядок только на поверхности. А изнутри — размыто, 

неопределенно. И люди боятся, что когда-нибудь этот внутренний беспорядок 

будет замечен, обнаружен... А здесь политическое чутье свежее, 

чувство справедливости обостреннее. И все из-за наших ужасных 

условий. Борьба в таких местах будет ожесточенной, не расплывчатой, 

линии обозначатся четко... Словом, еду. 

С тем Слава и покатил дальше, пообещав вернуться. На этот раз 

он писал: 

«Привет, Вовчик! 

Дела тут скверные. Все смешалось в джузах-родах. С недавних 

пор товарищи стали отказываться от коттеджей и охотничьих домиков. 

Ходят баи, а строят из себя босяков. Смехота! 

Случается, едем мы с Серпком Алтынбаевым из пашен овцематочной 

газеты в совхоз к директору Байбасарову. Он загоняет наш 

замызганный «уазик» в гараж, заводит «Волгу» и везет нас в коттедж. 

А недавно узнаю: этот байбак платил нашему шефу за каждую 

«плюсовую» полосу сотенку. И коттеджик, оказывается, не его, а обкомовский. 

Но я забежал вперед. 

Приезжаем, а в домике привратники все приготовили. Пьем водку 

и уминаем бешбармак. Серик по этой части мастак. Тут ставят на 

стол диковинную четвертную бутыль. А на этикетке — горы, солнце, 

ферма, луга, стадо коров, пастух в дудочку наяривает. В общем, аркадская 

идиллия! Спорим — кто одним махом допьет до крыши фермы. 

Серик сразу замахивается до пастушьей дудки. Байбасаров тормозит 

его: эге-ее, кричит этот нищий байбак с тремя «волжанками» 

и двумя судимостями в прошлом,— так дело не пойдет, давайте до 

вершины снежных гор, потом до крыши фермы и дальше но порядку... 

Слухи ходят по республике невероятные. Говорят, всех лидеров 

поменяют. Некоторые из них якобы па «вышку» тянут... 

Жизнь моя относительно нормальная. Мне говорят — ты, бурят, 

значит, наш, нацмен. Но что-то не греет мою бродяжью душу такая 

келейно-шершавая компания. На днях рассказал анекдотец, так обиделись 

мои товарищи. Послушай и оцени. ...Поступили в центральные 

органы анонимки — на верблюда, осла и барана. Поснимали их срочно: 

верблюда — за высокомерие и верхоглядство, осла — за упрямство, 

барана — за тупость. Но и они понаписали жалобы в те же органы. 

Восстановили: верблюда — за дальновидность, осла — за принципиальность, 

я барана — как национального кадра. По-моему, ничего 

обидного. Зри в корень — надо же знать жизнь, чтобы принимать какие-нибудь 

решения и назначать. 

Такие вот дела. 

Что дома новенького? По-прежнему ли чугуяновы и сутуловы дурачат 

народ? Это я к тому, что перестройка должна идти и там. А 

48

двинуть ты можешь много дел. Как поживаешь? Что пишет тебе Вика? 

И какие у тебя планы на будущее? 

Дела тут, Вовчик, страшные, и пишу, успокаивая душу, стараюсь 

смотреть бодро. Ь Средней Азии тоже громят миллионеров. И громят 

воистину российскими методами (пе до конца) и с азиатским размахом 

(выборочно). Закручено огромное дело по хлопку. С Москвой мафиози 

не церемонились и искупали «мохнатые лапы» за здорово живешь... 

Думаю, что со временем будет закончено огромное дело и понашему 

забайкальскому золоту. Прошел слушок, что замешан первый. 

Может быть, ты в курсе? От парода эти вещи прячут, если и покажут, 

то т лько малюсенькую частичку, надо же демонстрировать гласность. 

II последнее: делать мне тут нечего. Помотался по Союзу, нахватал 

в трудовую горбатых, хватит. Никто мне условий в области, конечно, 

не предоставит, наоборот — будут стараться вытеснить за пределы. 

Но все равно — приготовь крепкий стул в редакции и машинку. 

Чужбина родиной не станет, поэт прав. Передавай по этому случаю 

привет товарищу Пшенкину. Надеюсь, примет. 

Поклон Забайкалью. Жму крепко руку. Пиши, твой Слава». 

Володя читал письма, и у пего появлялось желание уехать отсюда. 

К друзьям — на Север, на Сахалин, в Поволжье... 

Как снег па голову свалились перед майскими праздниками грозненькие 

проверяющие. А их уже и ждать перестали. 

— Ну, чело'.ек новой формации.— сказал Терновскому, улыбаясь, 

Пшенкин,— по твою душу, кажется, прибыли... Держись, помни: враг 

был силен, орешек не сдавался. 

Первым делом серьезные товарищи вызвали Чугуянова в его же 

кабинет. Следующим у представителей области был Сутулов. Неделю 

руководители района и приезжие ездили по хозяйствам... Последним 

пригласили деда Никифора, отвозившего материал в Москву. Терновским 

демонстративно пе интересовались. Лишь перед самым отъездом 

комиссии его вызвал инструктор обкома партии. Плотный низкорослый 

человек, как на колесиках-роликах, кружил вокруг стола в 

клбикете пеозого секретаря и, размахивая .туками, раздраженно говори.!, 

пе давая слова собеседнику: 

— Правдолюбец? На волне перестройки выплывают злопыхатели. 

Покажите, что вы там понаписали? Сам первый интересуется! Как же, 

вы теперь личность знаменитая. Но разбор дела поручен лам... Сколько 

раз вас увольняли с работы? Вот-вот, мечетесь по области, потом 

доносы строчите, пасквили пишите... Критика должна быть доброжелательной 

и партнерской. Плохое всегда на виду, его легче найти. 

А вы хорошее найдите. Некоторые годами ТУТ... 

Так этот человек-марионетка нудил целый час. 

— Что же делать, если хорошее найти труднее? И еще — одни 

работают годами, других перебрасывают с места на место. А что толку? 

Район миллионов двадцать должен,— вставил в одну из пауз Терповский. 

— А где-то за пас работают люди другого района, так выходг 

-:> 

.. Л п 

и не п таком разбчоятрл 1 

— У вас убийственно-непробиваемая логика, о нее кто угодно лоб 

себе разобьет,— закончил Терновский и, хлопнув дверью, вышел, оставив 

в кабинете разъяренного инструктора. Он шагал по улице и чувствовал, 

что плотный багроворожий человек провожает его взглядом из 

окна кабинета. 

Дело кончилось тем, что сняли с работы Мансурова. Чугуянова 

вызвали в обком партии, строго указали на недопустимость отходов от 

принципов партии. В решении бюро обкома так и было записано: 

«...т. Чугуянов, имея большой опыт работы и хорошо зная обстановку 

в районе, не проявлял партийной принципиальности, мирился с недостатками 

и ошибками, которые имели место в стиле и методах работы 

аппарата райкома партии. Вместе с тем т. Чугуянов постоянно подменяет 

и дублирует советские и хозяйственные органы, допускает отклонения 

от партийных принципов». 

— Если не проявлял принципиальности, значит — проявлял беспринципность,— 

осуждающе качал головой секретарь райкома Ворпегин. 

— Мудро закрутили,— строго указать! — сетовал дед Балябин. •— 

Зачем же тогда людям рассказали эту муру. На что указали-то? Хошь 

бы поглядеть. Со всех сторон подперли, штоб не упал и не ушибся. 

Люди читали газету и недоумевали. Здесь же был помещен отчет 

с бюро корреспондента Вилюева, где он многократно указывал на 

ошибки в работе Сосновского райкома партии, не упоминая ни одной 

фамилии. 

— Забавно! — заметил по этому поводу повеселевший Пшенкин. 

— Веселую картинку он тут изобразил. Главное — есть над чем 

народу подумать да ребусы его поразгадывать. 

— Обвели нас, как пацанов,— сказал Терновский. 

В районе все вдруг стали признавать правильность его статей. В 

своих выступлениях Чугуянов прямо указывал на те или иные строки 

из его репортажей и очерков. А редактору Пшенкину на очередном 

бюро райкома объявили строгий выговор за развал работы с кадрами, 

проявление медлительности при подготовке актуальных материалов к 

публикации. 

— Еще никто не умеет работать так синхронно, как наши чиновники. 

Это же надо: одной рукой гладить по голове, а другой наносить 

пощечины, да еще с таким невозмутимым спокойствием,— усмехался 

Виктор Иванович. 

Мансурова перевели в другой район... начальником отдела. 

— В общем, все понятно, ничего тут не изменится,— сокрушались 

люди. 

— А что тут может измениться? Край везнозеленых помидоров и 

непуганых дураков,— пошутил фотокорреспондент Кеша Истомин. — 

Ничто нас не проймет. Зачем нам умные книги и статьи. Мы сами 

умные, аж уши трясутся. 

А некоторые откровенно смеялись. 

— Ну и чего вы добились? — спросил па полевом стане Тепновского 

Баторин.— Против лома нет ппйемя. Хоть я и запексч, но можно 

обмыть и похоронить этот случай. Забыть и растереть. Ну, чего тебе 

не сидится. Убьют ведь эти ломовики. 

По строгому выговору с занесением в учетную карточку были объявлены 

замначальнику отдела милиции и замполиту. И тоже за развал 

работы с кадрами. 

— Мстят им за подписи. Считай, снимут с работы и из партии 

исключат.— сказал, усмехаясь. Пшенкин.— Слушай, четоеек новой 

формации, может, зря все затеяли? 

Петр Петрович Ястребов зазвал на чай Терповского. После долгого 

молчания за столом Володя поделился надеждами. 

— Ничего! Мы им только десять процентов из того, что имелось, 

п

представили. Но и там многие дела на статьи тянули. Двинем весь 

материал — забегают... 

Он замолчал. Казалось, сам не очень-то верил в успех. Молчал и 

Ястребов. Собственно говоря, случилось то, что и должно было случиться. 

«Ворон ворону еще никогда не выклевывал глаза»,— вспомнил 

он строчку из письма Алешки и усмехнулся: брат был прав. 

— За что боролись, па то и напоролись... 

А из Талакана Терповскому пришло письмо. 

«ВойКа, привет! — писал Касьянов радостно и бодро.— Дочурка 

наша все тебя спрашивает. Подан ей дядю Володю — и никаких гвоздей! 

Растет, разбойница... Ходил я до Голдучн — весна идет. Аппарат 

берет хорошо. Изюбря заснял. Он выскочил на закате солнца, 

аж рогн золотило, и вдруг исчез. Но я успел щелкнуть. Поди, хорошие 

карточки получатся. 

Ты приезжай, отдохнешь у нас. В тайгу сбегаем, порыбачим. Карась 

хорошо берет на горох с валерьянкой. Вчера ведро наловил — 

все Трифоны. Да и карточки мне подмогнешь сделать. Были тут в Могильке 

какие-то люди. Мезгирь с Алиханом вели их. Я всех заснял. 

Они больше по косули промышляли, а ведь у них скоро молодняк появится. 

Я теперь скотником в Боровой пади, а отсюда в любую сторону 

пути не заказаны. И дорога большая рядом... Тайга ропщет, луга и 

пади, где не пожгли, в цветах и росе. Бело и красно кругом от маков». 

4* 

Окончание следует.

ЛУНА 

Зол стая гора 1 

под широкой луной сэребрится, 

И наэстречу луне всколыхнулась речная волна, 

И деревья взлетают к луне, и уснувшая певчая птицз 

Видит сон: выплызает на небо большая луна. 

Вот и я на луну устремляю пытливые взоры — 

И лечу... Невесомый, я медленно, плавно лечу.., 

И с далекой луны озираю родные просторы, 

Плачу вместе с луной, и стекает слеса по лучу. 

ПЧЕЛЫ 

На золотом, на розовом рассвете 

Уже снуют, мелькают в беспорядке, 

Шустры, неугомонны, слезно дети 

На солнечной, веселой спортплощадке. 

А может, пчелы — это дети Солнца? 

Но вот слетели на луга Алтая, 

И песнь труда горячая несется: 

Гудит пчела — иль струнка золотая? 

И думы вместе с пчелами кружатся, 

Взмывают с трав высоко в поднебесье, 

Поют и жалят — не угомонятся,— 

Чтоб мед и яд смешать для новой песни. 

СВЕТИЛЬНИК 

В моей груди горит, не угасая, 

Один светильник 

Ярким огоньком. 

Что за светильник? 

Для чего он нужег;? 

Мне кажется, что свет его живой 

Мне указует путь, которым должен 

Шагать я, 

Освещает берег мой 

И высветляет, с кем мне по дороге. 

Светильник этот — стойкость убеждений. 

Г. Горноалтайск. 

11аз ванне горы на Алтае. 

Перевела с алтайского 

Т. ГЛУШКОВА. 

Борис У КАЧИН

\IAWIHHA 

РАССКАЗ 

Сергей ЩЕРБАКОВ 

Хочу покаяться... Я погубил хороших людей... Почему же я не заявлю 

куда следует? Поверьте, я так бы и сделал, но это совершенно 

невозможно. Я довольно умный человек и понимаю, что нужны неоспоримые 

доказательства, а вот их-то как раз и нет, а без них, сами 

понимаете, только народ насмешишь. Хотя мне уже впору слезы лить. 

Более того, я узнал, что, если и докажу свою вину, то судить меня все 

равно не будут. До этого я даже не подозревал, случая как-то не подвернулось, 

что в жизни бывают такие парадоксы: людей погубил, а судить, 

оказывается, не за что. Как говорят юристы, нет состава преступления. 

Удивительно, просто уму непостижимо, но это факт нашей действительности, 

а против него, все знают, не попрешь. 

Что мне оставалось делать? Жить с таким камнем в душе, словно 

ничего не случилось? Нет, я так не могу. Да и никто бы не смог, в 

ком, еще душа живая и мозги не заплесневели. И безвинно пропавших 

людей жалко, и у самого руки опустились. Правда, есть у меня одно 

слабое утешение — я не хотел их убивать, не стрелял в них из-за угла, 

не делал им подлости. Я просто не ведал,, что творю. Мало ли у нас 

таких, не ведающих, что они творят?! Но этак ведь можно любую гадость 

в жизни, семое страшное преступление оправдать. 

Буду до конца откровенен — однажды я даже попытался свалить 

вину на моих прекрасных родителей, трудившихся от зари до зари и 

изо всех сил старавшихся вырастить своих детей настоящими людьми. 

Потом самому стыдно стало, совесть моя пробудилась. Ну, а если она 

за дело возьмется, тогда от правды не скроешься. 

Так вот эта самая совесть до того меня довела, что начал я презирать 

себя. Все мои жесты, даже походка стали казаться мне искусственными, 

неприятными. Мне противно видеть себя в зеркале, и я, 

чтобы хоть немного облегчить свои мучения, отпустил бороду. Как ни 

странно, это помогло. Иногда я даже впадаю в иллюзию, что убил не 

этот, на сторонний взгляд, симпатичный бородатый человек, а кто-то 

другой, голый. Кроме того, я стараюсь теперь побольше молчзть, потому 

что за каждым моим словом мне чудится фальшь и неискренность, 

и стремлюсь направить беседы к бытовым вопросам: о еде, 

одежде, погоде и т. п. Не дай бог, когда при мне заговорят о душе, 

добре, истине, России. Сначала я чувствую себя неуютно, будто с меня 

сбросили одеяло чужие люди, а потом начинаю злиться на себя, на 

говорящих. 

Через год такой жизни я дошел до того, что хоть ложись и помирай. 

Я стал представлять, как я встану сейчас, открою дверь на балкон 

и шагну с двенадцатого этажа. Конечно, от такой картинки меня невольно 

обдает холодом, и предательские мурашки бегут по спине, но 

но это главное. Воображение невольно летит дальше, и я совершенно 

отчетливо слышу, как смертельная весть со страшной силой ударяет в 

сердце моей старенькой матери и она летит в глухое пространство 

вслед за мной. Я знею, что мать умрет в ту же минуту, что и я. Хотите 

верьте, хотите нет, но моя мать на любом расстоянии не просто чувствует, 

что происходит со мной, но даже знает, о чем я думаю. Таких 

фактов я мог бы привести много, но особенно поразил меня вот этот. 

Однажды мне приснилось, что я сижу на плетне огорода Федора Вдо- 

53

вина, нашего деревенского соседа. Смотрю на картошку, радуюсь, что 

кусты такие высокие, сочные, и земля под ними от влаги черная. Думаю, 

значит, и земляника уже должна быть, а сам почему-то знаю, что 

сегодня 29 июня. Для земляники рановато еще. Но раз картошка исзтет, 

тогда и земляника должна уже быть. Гляжу, точно — прямо под 

кустами картошки ее насыпано видимо-невидимо. Да все такая крупная, 

как клубника. Подивился я этому чуду: ягода прямо на огороде; 

набрал полную кепку, которую в детстве носил. Иду домой и радуюсь, 

что смогу досыта накормить мать, жену, дочь. На другой день пришел 

к матери, рассказал этот сон, а она говорит, что проснулась сегодня 

ночью и впервые за много лет почему-то вспомнила Федора Вдовина. 

Позтому я убежден, что мать умрет сразу же вслед за мной. А 

тут еще проклятая память привязалась. Я не желаю видеть ничего хорошего, 

закрываю глаза, отзорачиваюсь от всего мира к стенке и помимо 

волн вижу солнечный день детства. Горячие золотые кольца 

стружек неприятно карябают мне ноги, но я сижу на свежерубленном 

крыльце не шелохнувшись. Необыкновенно белая полная девушка — я 

не помню, откуда она взялась, зато знаю теперь, почему влюбился и 

женился на необыкновенно белой полной женщине,— читает мне первую 

в жизни книгу. Я смотрю на ее тугие груди, тесно прижавшиеся 

друг к дружке, слушаю про вещие распутья русские и чувствую, как 

весь этот солнечный мир вместе с девушкой, вместе с книгой переливается 

Е меня. Разве можно после этого думать о смерти?! В общем, 

слабый я человек, я очень люблю жизнь и ничего не могу с этим поделать. 

Правда, как-то ночью мне вдруг стукнуло в голозу, что многие 

прекрасные люди, не менее меня любившие жизнь, притом никого 

не убившие, несущие в мир только добро и радость, умерли в расцвете 

лет. А я живу. Это ведь просто несправедливо. В гороскопе обо мне 

сказано, что у меня мания справедливости. Хоть я и смеюсь над верящими 

в астрологию и верю только самому себе, матери, людям, но 

тут, пожалуй, подмечено верно. Виноватым очень трудно найти у меня 

утешение. Когда они начинают обвинять других, саму жизнь, я часто 

не выдерживаю и напоминаю им'истинную причину их несчастий. 

Так вот, стукнуло мне, что мой отец, двоюродный брат Колька, 

друзья Юрка Батомункуев и Саня Малыхин и многие-многие другие 

лежат в могиле, а я, столько пакостей натворивший, как ни в чем ни 

бывало топчу землю. И тут меня осенило: там, в смерти, у меня родных 

людей может быть не меньше, чем здесь. Значит, и там я не буду 

одинок. Даже, пожалуй, с ними я скорее найду общий язык. Чем там 

еще заниматься, как не о душе заботиться?! И на худой конец, не в 

том: дело, есть тот свет или нету его, встретятся или нет наши души 

там. Это зопрос сложный, а просто так, на веру, я ничего не принимаю, 

мать меня научила до всего доходить своим умом. А дело в том, 

оказызг.ется это и для меня важно, что не я первый и что в компании 

всегда веселее. Это и в смерти великое дело. Я теперь знаю. Представьте, 

что все будут жить вечно, а вы один помрете... 

Однако вообразил я свою встречу там с ними, и решимость моя 

снова поугасла. Не все и там меня с радостью примут. О чем хорошем 

я им расскажу? До них, думаю, все вести с земли поступают только 

через умерших. Как говорится, другое измерение. О том, что на земле 

ничего хорошего, что люди по-прежнему убивают друг друга и я, 

их сын и брат, ничем от других не отличался? Мол, зря вы люди добрые 

на земле мучились? Это уже вообще черт знает что, это уже 

мертвых убивать. До такого я еще не докатился... 

Одним словом, нигде меня пока не ждут, нигде я такой не нужен. 

Полнея безысходность — жить невмоготу и умирать нельзя. И все-таки 

я нашел ЕЫХОД И понял, почему я убил тех людей... 

Чтобы все стало ясно, расскажу по порядку. Да и свою душу облегчу.

Произошло это прошлым летом. Примерно в июне. Точно, в июне. 

Тогда стояла невыносимая жара, и почти все Строгино блаженствовало 

на пляже. Я даже запомнил, как в тот день один приезжий представительный 

мужчина, плавая рядом со мной, видимо, смыв с себя изрядную 

долю солидности, сладостно отфыркиваясь, позазидовал: «Везет 

же людям. Какие к черту курорты! Какие дачи! В дзух шагах от дома 

такая благодать!» Я согласился с ним и еще раз поблагодарил судьбу, 

что по счастливой случайности мы сняли квартиру именно з Строгино. 

Как раз в этот день мы ожидали в гости хозяев, приехавших в отпуск 

с севера, где они, прожив больше десяти лет, заработали на квартиру, 

обзавелись машиной. В каждый приезд они говорили, что устали 

бегмерно и, конечно, давно бы вернулись в Москву, но не жить же в 

пустой квартире — мебель-ю с каждым годом все злее кусается, да и 

вас, мол, куда девать... Алексей, когда узнал, что мы с ним землякизабайкальцы, 

не принимая никаких возражений, перевез наши небогатые, 

но многочисленные пожитки на своих «жигулях». В порыге благодарности 

я признался ему, что я художник, и тогда он непреклонно 

заявил, что мне надо беречь пальцы, и сам перетаскал в квартиру осе 

тяжелые вещи. Дум,аете, сказки рассказываю? Да мне, честно говоря, 

самому до сих пор кажется, что это была прекрасная сказка, почти по 

Достоевскому, но самое поразительное, что сказку эту уничтожил я 

сам. 

Давно известно, где примешивается денежный интерес, там настоящей 

дружбы не бывает, но между нашими семьями сразу сложились 

очень близкие человеческие отношения. Да и какие деньги? За 

трехкомнатную квартиру в прекрасном районе мы платили по московским 

расценкам сущие гроши. Иные запрашивали с нас за однокомнатную 

квартиру столько, что волосы дыбом на голове поднимались и 

становилось стыдно, что мы принадлежим к роду человеческому. 

Галя была под стать мужу. Я даже частенько шутил, что уже сам 

фп:

жизненным опытом, интуицией, учившись не только у академиков, но 

и у своей бабушки, у своего дядьки, у своей матери и у матушки-природы 

(ласковый теленок две матки сосет), я убедился, что суд честных 

тружеников бывает самый истинный, искренний и неподкупный. Кроме 

того, Галя с Алексеем обещали прийти с сыновьями: Алексеем пятнадцати 

и Артемом шести лет. А детям я верю еще больше. Если им моя 

работа не нравится, то меня никакой самый уважаемый критик не может 

убедить, что все прекрасно. Некоторые друзья даже подсмеиваются 

надо мной: «Ты уж тогда подводи к каждой работе собаку, и, 

если она, забыв собачьи повадки, восхищенно сядет на задницу, так 

что тебе придется изо всей силы оттягивать ее от картины за позодок, 

тогда можешь быть уверен — ты создал шедевр». Их шутки меня мало 

трогают, а' вот равнодушие детей к моему творчеству расстраивает до 

слез. Кстати, до сих пор эти мои странные критерии жизнь не смогла 

опровергнуть. 

Боялся я напрасно — впечатление было ошеломляющее. Дети впились 

в картину глазами. С моей души будто камень свалился. Мне стало 

так легко, что захотелось их расцеловать. 

На картине все было просто и ясно. В полумраке купе сидела женщина 

лет сорока. Закинув за голову руки, она собирала в узел прекрасные 

волосы. Они вспыхивали от косого луча солнца, чудом прорвавшегося 

сквозь грозное осеннее небо. В ее мудрых глазах, кроме ушедшей 

на дно печали жизни, горели неутоленные искры любви. Изогнув 

спину, она пыталась справиться с роскошными волосами, но он тяжелым 

потоком снова падали на плечо. И без того высокая тугая грудь 

напряглась, и казалось, что через сотую долю секунды она прорвет 

(.ьоими большими сосками с коричневыми кругами белую ткань легкой 

тесной рубашки. Некоторые признавались, чтот тут мое мастерство 

достигло таких вершин, что они даже слышали треск материи и впадали 

в иллюзию, что если постоять еще немножно, то они увидят и самую 

грудь во всем ее несказанном великолепии. 

Ближе к двери сидел старик. Он был в тени, но его поза очевидно 

говорила, что и он не может оторвать от женщины глаз и также ждет 

явления чуда. За окном раскинулось поле с виднеющимся вдали багряным 

лесом, похожим на огромный костер, который нещадно трепал 

пронзительный ясный ветер. У кромки поля, напротив окна, даже привоал 

на стременах да так и застыл от восторга всадник на черном коне. 

А над лесом, словно три богатыря, неприступно остановились стальные 

облака. 

Женщина знала, что сейчас на нее смотрит весь мир, что даже 

солнце выглянуло из-за туч только затем, чтобы хоть минуту полюбоваться 

ею, и она купалась в его луче. 

Специалисты объясняли удачу картины мастерской композицией, 

необыкновенным эффектом двусторонней перспективы То есть не 

только в картине, все смотрели на женщину, но и зрители са^ • становились 

ее частью. Старики невольно распрямлялись, молодые, чувствуя 

себя на коне, начинали «гарцевать». Короче, это было бесконечное 

множесто комбинаций. Изумлялись необыкновенной пластике. Так, 

благодаря характерно поднятой голове коня, было понятно, что он 

ржет. Мол, я сумел даже звук нарисовать. 

Конечно, это льстило моему самолюбию. Я соглашался со всеми, 

но в глубине души знал, что просто моя женщина прекрасна что я 

сумел поставить ее в центр вселенной и в этом все. Напиши я ее похуже, 

тогда бы никакая композиция, никакая перспектива ке помогли 

бы. А есть женщина — и все остальное есть! Я так и назвал полотно: 

«Осенняя женщина». И ни один человек не спросил почему. Всем Сы- 

56

ло ясно — по-другому нельзя. Ясно, как «печки-лавочки», как «елкипалки», 

как «ядрена корень»... 

Оторвавшись от картины, Галя смотрела на меня, не скрывая восхищения, 

как будто только что разглядела, что перед ней прекрасный 

мужчина. Зато Алексей серьезно и надолго задумался. 

Счастлизый человек обычно становится глухим к страданиям других, 

он чуток и прозорлив в несчастьи. Если б я был тогда чуточку повнимательнее! 

Тогда трагедии не было бы. Но я был к тому же ослеплен 

успехом и довольно сказал: «Ну, как говорится, душа душой, а о 

грешной плоти тоже не грех позаботиться». Галя нежно взяла меня под 

руку, и мы первые прошествовали на кухню. Но пироги у жены почему-то 

еще не поспели, и я предложил осмотреть квартиру. Они, конечно, 

стали отнекиваться, но я настоял: «Все-таки вы хозяева и должны 

знать, как мы содержим ваше жилище». Честно сказать, я преследовал 

и другую цель — показать, что я живу бедно и именно поэтому я 

настоящий художник. Конечно, без моих комментариев тут не обошлось: 

«Черно-белый телевизор «Рассвет». У нормальных людей стоит 

обычно на даче. Если украдут, то не жалко. Мы его нажили за три года 

совместной жизни. А вот необычный холодильник «Снайга». Дверь 

плохо притворяется, поэтому размораживаем каждую неделю. Так что 

питается он больше нашей нервной энергией, чем электрической. Особое 

внимание прошу обратить на супружеское ложе, на стенку и столик 

с моими художественными причиндалами. Они составлены из 

ящиков, которые я натаскал из овощного магазина.— Тут жена почемуто 

вспомнила, как я ругался при этом, что она заставляет меня воровать. 

Я почувстзозал, что она зачем-то хотела уколоть меня, но в этот 

раз был настроен благодушно и продолжал в том же духе:— Ну, как 

мне не верить, что все к нам пришло из Византии. Ведь главные мои 

друзья и почитатели моего таланта — болгары. Византия дала Руси грамоту, 

веру, культуру, а мне самое жизненно необходимое». Я поднял 

с кровати лоскутное одеяло. На каждом ящике была наклейка: ^Болгария. 

Булгарплодоэкспорт». 

Галя вспомнила знаменитостей, живущих в роскошных особняках, 

раскатывающих на зарубежных машинах, и заключила, что они не заслуживают 

благородного звания художник, что сытый голодного не разумеет, 

ну и в таком духе. 

В общем, все шло прекрасно, и ничто, казалось, не предвещало 

беды. 

За обедом я говорил без умолку, а Галя не сводила с меня глаз. 

Не помню всего сказанного мною. Помню только, что я сравнил себя 

с известным американским кинорежиссером Питером Богдановичем. 

Он как-то сказал: «Я стал режиссером потому, что просмотрел десять 

тысяч кинокартин». Не знаю, зачем я приплел его. Если у нас и есть 

какая-нибудь родственность, то только в том, что у обоих нет специального 

образования. Правда, с тех пор, как помню себя, я часами мог 

i-мотреть на плывущие по бездонно-синему небу бескрайне изменчивые 

облака; присев на корточки у ручья, мог до неизъяснимой любви 

к жизни слушать бесконечно неповторимое пенье воды. Более того, 

неизвестно как бы сложилась моя судьба, если бы в старших классах 

прямо над доской не висела большая репродукция картины Серова 

«Девочка с персиками», спасавшая меня от однообразно-нудных урокив, 

Так что отдаленное сходство у нас все же есть. Вот только почему 

именно Питер Богданович? Что, на нем свет клином сошелся?! 

И еще из тогдашнего разговора я запомнил свой рассказ о том, 

01куда взялась «Осенняя женщина». Мол, похожая красавица ехала со 

мной на юг в одном купе, и старик был самый настоящий, а вот всадник 

на черном коне — это из детства, а богатыри-облака — из сказки. 

Я почему-то не счел нужным объяснить, что в самом деле и сам до сих 

пор не понимаю, как все родилось, так что даже не верится, что я это 

57

написал; зато тем, что я очень понравился «осенней женщине» я похвастался 

и даже признался, что мы с ней чуть было не согрешили. 

Кроме хеастовства,, у меня есть еще один большой недостаток. 

Иногда я и сам смеюсь за это над собой, но переделать себя не могу. 

Я люблю заказывать себя лучше, чем я есть на самом деле. Делаю это 

простейшим образом — преувеличиваю свои греховные намерения, которые 

мне удается победить. В тот раз случилось то же самое. По 

моим словам вышло, что помешала какая-то секунда, какое-то мгновенное 

озарение, а иначе женщина сама бы упала ко мне в объятия. 

На самом деле этого не было. Празда, взаимная симпатия была. В поезде 

она чс.сто возникает с первого взгляда. Слыша стук колес, сидя, 

ка.; ссе пролетает мимо, ты перестаешь чувствовать вращение земли 

и невольно отрываешься от нее. Перестаешь держаться за землю. Я 

уверен: космонавты, забызшие землю, непременно станут безнравственными 

людьми. Да и мало ли у нас на земле таких «космонавтов»?! 

После моих рассказов Галя окончательно слюбилась в меня и даже 

не хотела скрывать своих чувств. Меня это ВОЛНОВАЛО И как мужчину, 

и как художника. Мое творчество, мое слово на глазах делали 

Гелю все прекраснее, и я наконец-то увидал з ней очаровательную 

страстную женщину. Однако, любя Алексея, да и не имея греховных 

намерений, я сек же каким-то чудом справился с собей и великодушно 

пересел разговор на другую тему. Спросил про их дальнейшие планы. 

Галя ответила, что Алексей поедет назад на север, а она в Сочи, и засмеялась: 

«Муж у меня ревнивый, боится одну отпускать. Там ведь все 

мужики холостые, да и кавказцы на каждом шагу». Алексей устало 

улыбнулся и сказал, что дело не в этом и пускай она хоть в Италию 

едет, чему быть, того не миновать, а сот отдохнуть каждому человеку 

надо. Он встал: «Кстати, и нашим хозяевам. Пора и честь знать, засиделись 

уже». Мея жена, собиравшаяся прочитать езою статью о «Капитанской 

дочке», неожиданно для меня поддержала Алексея, всячески 

да^л мне понять, что я утомил людей. Я, конечно, обиделся — я 

ведь не какую-нибудь глупость плел и не только для себя старался,— 

но ничего не сказал. 

На улице старший сын Алексей неожиданно вспомнил: «Папа, мы 

ведь хотели еще на речку сходить?» Алексей ответил, что уже поздно, 

как-нибудь в другой раз. Галя, глядя на меня, не согласилась с ним: А 

куда нам торопиться? Мы в отпуске все-таки. Вечно бежим куда-то». 

Возбужденный успехом, желая продолжить праздник, я поддержал ее: 

«Это займет полчаса, зато впечатлений хватит надолго. Я покажу DaM 

лучшие места строгинозских палестин». Галя, словно все было решено, 

подхватила меня под руку. Забыв об остальных, мы пошпи к реке и 

продолжили разговор о творчестве. Я рассказал об изобретенном 

мною методе письма. Якобы у старых мастеров я научился искусству 

рисунка, композиции, а у современны:; — умению дать подтекст. Иа 

»«ой взгляд, вся беда нынешних авангардистов в том, что рки чаще Есего 

искусственно соединяют в одном полотне вещи несоединимые. То 

есть их закон — произвол, а я не притягизаю к своей мысли, образу 

какую угодно вещь. Я ищу вокруг, так как знаю, что в мире все уже 

соединено, и моя задача найти это единственное соединение. Оно есть 

и без меня, но я должен его открыть и показать. То, что я прав, подтверждает 

наша реальная жизнь. Произвол человека приводит к хаосу 

в природе и в душе человеческой. Ведь мы пришли к тому, что скоро 

все вокруг уничтожим и без атомной войны. Поэтому авангардисты, 

по моему мнению, подобны яйцам, пытающимся учить курицу. Нам надо 

хотя бы научиться понимать природу и, по крайней мере, не мешать 

ей. Словно в подтверждение моих слов, на полуострове, заросшем 

нолевыми цветами, нам попалась одна «идиллическая» семейка. Папа, 

мама и дочь, уже имея на голове по венку, нарвали еще по огромному 

букету цветов. Мы с Галей поняли друг друга без слов. Если все 

58

так будут относиться в природе, то скоро на Земле воцарится пустыня 

Сахара. Никак люди не хотят понять, в какое время живут, что счет 

теперь седется каждому их шагу. 

Возле турника, чувстзуя прилив энергии, поощряемый Галиным 

вниманием, я полез на него и показал, что не только умею писать картины.., 

Галя красноречиво взглянула на мужа: «А тебе так слабо?» 

Алексей попробовал сделать выход силой и не смог. Я, конечно, был 

великодушен и справедлив: «Галя, я-то каждое утро на турнике занижаюсь, 

а Алексею приходится каждый божий день на стройке крутиться. 

Ничего, переедете сюда, он даже солнышко научится крутить, а 

мне это и не снилось». 

На обратном пути я вслух пожалел, что время не то. Б мае здесь 

тьма соловьев, и они с каждым годом поют все лучше. И тут, словно 

по моему заказу, в кустах защелкал какой-то шалый соловей. Правда, 

выдаз несколько колен, он замолк. Видимо, опомнился или подруга 

аукнула его клювом по голове. 

Возле дома жена для приличия, я это почувствовал, пригласила 

выпить ка дорожку чаю. Я же был искренне настойчив. Я видел, что 

Гале хотелось продолжить интересный вечер, но она, ззглянув на мужа, 

промолчала, а он твердо отказался. Стали прощаться, и вдруг 

Галя раздраженно крикнула: «Ты соображаешь, что делаешь?» Оказывается, 

старший сын какой-то щепкой поцарапал крыло машины. Всегда 

выдержанный, Алексей настолько вышел из себя, что заругался: «палбес. 

Давай, стирай сейчас же... Чем? Да чем хочешь». Испуганный сын 

попытался сделать это рукой, чонечно, ничего не вышло. Мы успокаивали 

кх. Мол, какая чепу.ха. Эта царапина никак не стоит стольких нервов. 

Если б я мог знать, что царапина будет стоить им ки:ж! В открытое 

окно машины Алексей, Еинссато посмотрев мне в глаза, попрощался. 

Я подумал тогда, что ему стыдно за инцидент с сыном, и сказал 

ему насколько добрых сяоз. Галя же махала нам рукой, пока они 

не скрылись из виду. 

Дома я сел к столу и, чувствуя в душе какой-то осадок, решил при 

помощи жены вернуть хорошее настроение: «Знаешь, я сегодняшним 

днем очень доволен. Какие они все же прекрасные люди. Было бы таких 

ил белом свете побольше, и т эгда, честное слово, если я хоть что-то 

в жизни смыслю, никакой атомной войны не было бы. Дуракам и сволочам 

тогда нигде ходу не будет, даже в политике». Жена, обычно поддерживавшая 

меня во всем, почему-то ничего не ответила. Я пригляделся 

к ее спине — она мыла посуду — и увидал в ней напряженную 

отчужденность. Никакой вины я за собой не чувстзовал и едва сдержался, 

чтобы не сказать что-нибудь резкое. Даз себе несколько секунд 

на сстызание, я как ни в чем не бывало продолжил: «Вот только 

Алешка ни с того ни с сего машину пэцарапал. Вроде бы умный такси 

спокойный парнишка, и на тебе... Испортил песню... Празда, ты знаешь, 

и никак не ожидал, что они из-за такой ерунды могут расстроиться. 

Они ьедь не мещане какие-нибудь. Я думаю, что-то у них стряслось?» 

Спина жены говорила: ответа не жр;л. Тут уж я разозлился: «Антонина, 

ты что, оглохла? Если тебе труд г.о мыть посуду, то дазай я сам помою». 

>.\ена сразу повернулась: «С чего ты взял?» Меня наконец осенило: 

она просто приревнозела меня к Гале. Весь день с ней под ручку, 

да все с умными разговорами, а на жену ноль внимания. Я даже 

улыбнулся про себя. Конечно, мне приятно было, но Бедь без задней 

мысли. Я подошел к жене, обнял ее, она молча оттолкнула меня и с 

таким презрением поглядела, что мне стало не по себе. Однако л 

сразу вспомнил, как мне друзья всегда говорили, что своим хорошим 

отношением я избалую ее. Терпение мое лопнуло: «Эгоистка несчастная. 

Надо же быть такой эгоисткой! Единственный в семье ребеночек. 

59

Родители — идиоты, я бы таких просто убивал... Ну, с чего ты окрысилась? 

Ишь ты, распрыгался, ишь ты, обрадовался, да еще без меня. 

Нет, братец, шалишь, мы тебя мигом с небес на землю вернем. Так, 

что ли? Почему у нас всегда так получается? Когда мне очень хорошо, 

то ты обязательно чем-нибудь испоганишь мне настроение? Это мне, 

хоть убей, непонятно, но я теперь уверен, что это какой-то закон твоей 

психики... Ты же знаешь, сколько сил я вложил в эту картину, знаешь, 

как ждал Галю с Алексеем. Не для себя же я пишу, мучаюсь. На хрена 

мне нужен этот каторжный труд, от которого только боль в голове 

да постоянная ругань с тобой. Добро бы еще деньги платили. Так 

могу я хоть какую-то радость от творчества иметь? Хоть на какой-то 

праздник имрю право?» Я был несправедлив — жена помогегз мне чем 

могла и стоически, уничтожая свое женское природное начало, не 

стыдилась ходить на работу в допотопных туфлях времен езоей 

юности. Она ответила таким усталым гсгоссм, какой бывает у людей, 

знающих свою правоту, но разуверившихся в возможности доказать 

ее: «Я же тебе ничего не говорю. Ты на все имеешь право. Только не 

кричи, пожалуйста, соседи услышат». Это сознание правоты в голосе 

доконало меня. Я рявкнул, что мне плевать, пусть хоть весь мир слышит. 

Теперь-то я знаю: она с утра почувствовала, что праздник идет 

как-то не так, как прежде, и весь день мучилась, не в силах прекратить 

это. У нее уже был горький опыт как-то одернуть меня, сделать замечание. 

Правда, и она не смогла предугадать, чем все закончится. 

Видя, что я разошелся, она замкнулась намертво и ушла в спальню 

Выкурив пару сигарет, я снова обрел некоторую способность размышлять 

здрево. Считая, что праздник испорчен не по моей зине, решил 

хоть сстеток дня провести более-мекее спскойно. Пошел к жене. 

Лежа на нашей «болгарской» кровати, она делала вид, что читает. 

Авось, мол, не пристанет тогда с длинными бесполезными разговорами 

приводящими к еще большому раздору. Однако я постарался не заметить 

этого. Деликатно потеснив ее, присел с краю: «Ну, скажи, чем я 

тебе сегодня не угодил? Что расхвастался, как заяц? Ну, есть у меня 

такой грех. Так что ж, казнхть меня теперь?! Что я весь день зеликого 

художника из себя корчил? Прости, но я СКОЕЭ повторяю, что я и в 

самом деле считаю себя настоящим художником и прикидываться маленьким, 

скромненьким не умею и не люблю. Пусть уж лучше меня 

дураком считают... дураки. А Галя с Алексеем люди умные, думаю, 

они, в отличие от тебя, н;-'как меня за придурка не держат. Сколько 

раз я тебе объяснял, что я всю свою жизнь встречею сначала одни насмешки, 

снисходительное отношение к завравшемуся петушку, а потом 

все эти люди признают, что они ошиблись. И потом им, а не мне становится 

стыдно. Притом, если говорить откровенно, я не столько завираюсь, 

сколько, пожалуй, преуменьшаю свои способности». 

Выговорив все это, я снова вдохновился: «Нет, все-таки ты права, 

я полный дурак. Я ведь сегодня с Галей под ручку ходил, всякие умные 

слова не тебе, а ей говорил. Ревнушка ты моя глупая». Я попытался 

обнять ее, но она опять оттолкнула меня. Однако в этот раз так, 

что я понял: лед тронулся. «Ну, ущипни своего кота блудлизого (по гороскопу 

я кот)». Она, конечно, не отказала себе в таком удовольствии. 

Я позволил ей вылить ьа меня злость в виде трех пребольных щипков, 

и мир был восстановлен. Мы совместно пришли к ВЫЕОДУ, что все-таки 

Алексей сегодня был не такой, как всегда, что раньше из-за несчастной 

царапины он никогда не напал бы на родного сына, тем более при 

людях. Это был от природы добрейший, деликатнейший человек, думающий 

прежде всего о других. Галя мало чем от него отличалась. Мы 

попытались вычислить причину перемены, произошедшей с ними, но 

время было позднее, и вскоре здоровый сон заставил нас забыть не 

только о сегодняшнем дне, но обо всем на свете. 

60 

Как оказалось, это был наш последний спокойный сон...

На другой день позвонила сестра Гали и плача рассказала, что 

Алексей, Галя и оба мальчика погибли. Возвращаясь от нас, врезались 

во встречный грузовик. Смерть была мгновенной. 

Конечно, мы были на похоронах, чем могли помогли, пролили немало 

искренних слез. До сих пор мне не хочется верить, что уже больше 

никогда Алексей не обнимет меня при встрече и не скажет при 

прсщеньи: «У меня, Саня, сб одном душа болит, чтобы вы получили 

свою квартиру, а иначе я с Севера не вернусь», что никогда я не услышу 

его вдохновляющих шуток. Мол, если в следующий гриезд я не 

приглашу их на свою персональную выставку в лучшем выставочном 

зале Москвы, меня придется выселить — квартира сдается только на 

таких условиях. 

После их смерти работа у меня разладилась. Такая серятина пошла, 

что я даже решил, что у меня кончился талант. Я никак не мог 

сосредоточиться. Мысли мои постоянно крутились на том проклятом 

дне. Мне стало казаться, что я в чем-то виноват. Жена убеждала меня, 

что я тут ни при чем, что их гибель чистая случайность, роковое совпадение, 

но моя душа болела все нестерпимее. До того я себя измучил, 

что жена стала просить меня обратиться к невропатологу или психиатру. 

Но я чувствовал, что, с медицинской точки зрения, у меня все 

нормально. Память великолепна, даже чересчур, в мозгу ясность удивительная. 

А надо сказать, что натура у меня, конечно, ненормальная. 

Если я несколько дней не вижу свою жену, то начинаю физически чувствовать 

свою смерть от тоски и бессмысленности жизни. С работой 

полегче, но в общем-то то же самое. Я не могу прожить без нее и 

дня. В дни простоя, кризиса меня спасают от смерти только размышления 

о работе, обдумывание деталей, нахождение образов. А после того 

дня я и о работе думать забросил. Жить стало страшно. Везде вокруг 

меня вставала смерть. Я выходил из себя, бросался с кулаками на стены, 

ни за что ругал жену, но поделать с собой ничего не мог. Я думал 

и жил только тем, что их смерть не случайна. И почему это произошло 

именно после встречи с нами? Я совершенно узерился, что раздражился 

Алексей не только из-за царапины на машине. Не такой он был 

человек. 

Измучившись вместе со мнсй, видя, что в этот раз плохая полоса з 

нашей жизни безнадежно затянулась, жена также начала искать выход 

Ни с того ни с сего она устраивала праздники, водила меня в гости 

к хорошим умным лю,пям, но ничто I е помогало. Однако недаром 

еще Александр Сергеевич сказал, что ум у женщины догадлив, на всякие 

хитрости повадлив. «Гссподи, боже ты мой, до чего же вы все, мужики, 

беспомощны,— как ни в чем ни бызало сказала она однажды.— 

Сходи в ГАИ и узнай, как все случилось. Какая-нибудь пьяная морда 

сидела за рулем того грузовика, а этот сидит как приговоренный. Да 

и мало ли. Может, тормоза у Алексея отказали?» Я действительно както 

взбодрился духом и пошел. Пошел так, словно надеялся получить 

свкдетег ьство о моей невиновности. Именно это чувство было в душе. 

Я пойду, меня оправдают да еще скажут:

заснул, то ли задумался. Одним словом, что-то з этот момент отвлекло 

его от дорог;;. Были и свидетели. Но я-то знал, что заснуть за рулем 

Алексей не мог, а водителем он был первоклассным. Что же его 

отвлекло? О чем си, без памяти любивший ессю жену и детей, мог 

Задуматься за рулем.. 

Начат я скрупулезно, по деталям восстанезлизать тот день. Правда, 

многого я вспомнить не мог и заставил жену тоже напрячь свою 

память. В течение нескольких дней голова моя работала напряженно, 

и я выстроил логическую цепочку самых важных событий того дня 

сплот.ь до отъезда гостей. 

Приехал' Алексей в прекрасном настроении. Как всегда, обнял и 

поцеловал меня по-мужски крепко. Жену же, как истинно воспитанный 

нравственный человек, чисто символически поцеловал в щеку и слегка 

тронул за локоть. Потом смотрели картину. Он сказал, что это здорово, 

но почему-то задумался и потом, словно в чем-то со/л, ;-зался, 

еще возвращался к ней. За столом он уже сидел сам не езей. Только 

единственный раз улыбнулся своей виновато-доброй улыбке"-., когда 

мся жена просила его съесть еще кусок пирога. Он отказался и неожиданно 

спросил меня: «Саня, почему ты Тоню до си:< пор не нарисовал? 

Она у тебя такой прекрасный человек». Я отделался шуткой. Мол, 

до таких прекрасных людей пока не дорос. Потом, разговаривая с ним, 

я сделал комплимент Гале: на его месте я такую красавицу на то что 

на юг, даже на шаг от себя не отпускал бы. Иначе уведут. Вспомнил я, 

гак сильно, совсем по-детски расстроился Алексей после неудачи на 

турнике, как я постарался не придать значения такой мелочи, чувствуя 

нежное прикосновение Галиной руки. 

Итог этих размышлений был для меня ужасен. Я понял, что не 

царапина на машине до крови ранила сердце Алексея, а то, как его 

любимая жена льнула ко мне, а я, человек, которого он уважал и даже 

любил, которому верил, не только поощрял ее, но и разжигал своими 

рассказа/ли. Это настолько расстроило ого, что он забыл про 

дорогу... 

Все-таки для полноты картины мне чего-то не хаатало. Я ходил по 

мастерской из угла в угол и, в тысячный раз проходя мимо «Осенней 

женщины», вдруг увидал ее в ином свете, увидал глазами Алексея. 

Перед ним была женщина, страстно желавшая мужчину, потерявшая 

всякий стыд, забывшая, пусть на миг, что она мать, жена, человек. 

Алексей, сохранивший в неприкосновенности свою чистую душу, просто 

не мог усидеть «Осеннюю женщину» по-другому. И, не сходя с места, 

я совершенно отчетливо, как наяву, ни капли не сомневаясь, что это 

было именно так, увидал, как они погибли. 

Галя всегда сидела рядом с Алексеем, но в этот раз она села сзади. 

Тогда я безотчетно отметил эту деталь, а теперь понял, почеллу она 

так поступила. Машина с места рванулась как бешеная. Это было последнее, 

что я видел своим внешним зрением, остальное я увидал только 

внутренним. Но еще раз повторю, что верю ему в этот раз даже 

больше. 

Подъезжая к злосчастному повороту, Алексей не выдержал характера 

и взглянул на жену в зеркальце. Он увидал тугую грудь, рвущуюся 

из тесной голубой рубашки, а в глазах неутоленную любовную 

страсть. 3? ним, как на моей картине, сидела «осенняя женщина». Не 

верная любящая Галя, а незнакомая ему женщина. И притягательная, 

и отвратительная одновременно. А тут этот зеленый военный грузовик 

с черными рубчатыми колесами в рост человека. Думаю, что они его 

так и не узидали. Им было не до того. Галя скорее всего не успела 

даже крикнуть: «Мама». Может быть, она м.ечтала о беззаботных 

днях под пглящими лучами солнца и жгучими взглядами загорелых 

энергичных мужчин. 

Р2

Короче, у меня не осталось никаких сомнений — их погубил я. Не 

знаю, чем больше. То ли «Осенней женщиной», то ли своим поведением? 

Вначале это было неважно, но потом у меня засело в мозгу, что 

я должен знать зее до конца. Я зациклился, но сам так и не смог разобраться 

в этом. Пошел к людям. Пусть они рассудят. Стал показывать 

всем «Осеннюю женщину». Правда, эти «все» почему-то имели 

дело с искусством, словно я боялся убить еще кого-то. Наши деятели 

искусства обычно имеют сьое представление о нравственности, и до 

сердца их прошибить трудно. Это я хорошо знаю, имею собственный 

печальный опыт. Они восхищались, говорили, что красота не л/ожет 

убить, а мое игризое поведение с Галей совершенно безобидна, я ведь 

не собирался грешить с ней, да и вообще, я ведь живой челоеек, а не 

ханжа какой-нибудь. Последнее время я заметил, что это слозцо 

«ханже» очень в ходу среди творческих работников. По их t -ению, 

лучше быть безнравственным челоееком, но, упаси боже, ТОЛЬКО не 

ханжой. По-моему, и то, и другое страшно, как Сцилла и Харибда. 

Хотя голова моя стала соображать туго и как-то со злобой. 

Причину моих переживаний все видели в том, что я пронзительно 

чувствую жизнь. То есть меня хвалили, хвалили и смотрели с еще большим 

интересом и надеждой. 

Б то время у меня возродилось одно детское ощущение себя. 

Однажды весной мы дрались на речке с мальчишками сгседней улицы. 

Поверх льда уже текла мутная вода, и я с разбегу упал в прорубь. 

Я был в кирзовых сапогах, в телогрейке. Глубина, на мое счастье, оказалась 

небольшой. Оттолкнувшись ногами от дна, я оказывался над водой. 

Я пытался зацепиться правой рукой за лед (в левой был портфель, 

а воспитание моих родителей не позволило мне даже подумать о том, 

чтобы бросить его), но ногти скользили по льду, и я снова уходил под 

воду. Так я прыгал до тех пор, пока силы мои не иссякли, и в очередной 

раз встаз на дно, я вдруг почувствовал такое усталое равнодушие, 

что тяжело вздохнул. Захлебнувшись, я сильно подпрыгнул и на сей 

раз смог зацепиться ногтями за какой-то бугорок; каким-то чудом 

выкарабкался на лед. 

Родители мои были люди справедливые, но суровые, и я решил не 

идти домой, пока не обсохну. По совету друзей я снял одежду и разложил 

на травке сушиться. Открыл портфель. Все учебники, тетрадки, 

дневник пришли в полную негодность. Это расстроило меня до слез, и 

я заплакал. Учился я отлично, но в мозгу почему-то появилась мысль, 

что родители решат, что я намочил специально, чтобы размыть двойку 

или тройку. В апреле у нас в Забайкалье погода к вечеру такая, как в 

Москве зимой, так что, как я ни прыгал, через час кожа моя была в 

синих пупырях. Я знал, что я кругом виноват. Дрался с мальчишками, 

крутился на речке, учебники с тетрадями угробил. В общем, что мне 

скажут дома, я даже представить себе не мог. Тозарищи сочувствовали 

моему несчастью: «Ой, будет тебе». Одежонка моя никак не 

высыхала, и, когда зубы застучали так, что я несколько раз прикусил 

язык, тогда я решил: что будет, то будет. Рано ли, поздно ли, а отвечать 

придется, домой-то все равно идти надо. 

Мать встретила меня с ремнем в руке, но, на мое счастье, она 

всегда узнавала, что и как, а потом уже наказывала соответственно 

вине. «Ну, рассказывай, герой, где гулял дотемна, с какими свиньями 

в луже г.алялся?» 

Когда я бежал домой, то пытался еще придумать что-нибудь другое, 

чтобы совсем не рассказывать про прорубь, но, увидав мать с ремнем 

в самом решительном настроении, я так испугался, что сразу же 

выложил все как было. Когда мать услыхала, что я упал в прорубь, ноги 

у нее подкосились. Она села на стул, и ремень выпал из руки. Остальное 

я помню как во сне. Мать вдруг схватила меня и давай целовать, 

как никогда раньше и после не целовала. Потом так заплакала,

как, наверное, никогда больше в жизни не плакала. Меня растерли водкой, 

переодели во все сухое и почему-то положили в священную родительскую 

кровать, к которой раньше даже подходить запрещалось. 

Мать судорожно прижимала меня к груди и то плакала, то смеялась. 

Отец, белый как стенка, стоял рядом и гладил нас обоих по головам. 

Как в великий праздник, мать достала откуда-то банку абрикосового 

компота. В первый раз в жизни я ел не столько, сколько дали, а сколько 

хочу. В душе моей творилось что-то непонятное. Ведь я виноват и 

никак не заслуживаю столько любви и ласки. Мне все время было както 

неловко, стыдно. Я даже не смог доесть второй стакан компота. Но 

теперь я вспоминаю тот день, как праздник. Хотя в последнее время 

иногда жалею, что выбрался из той проруби. Утешает меня только 

одно — ведь я не бросил свой портфель... 

К чему это я? Да к тому, что когда меня хвалили за «Осеннюю 

женщину», я хоть с виду и радовался и даже впадал ненадолго в иллюзию, 

ьо в душе мне было стыдно, неловко. Я знал, что не заслуживаю 

добрых слов, что кругом виноват. Я убил людей, а это — не детские 

грешка... 

Некоторые, правда, подсмеивались. Мол, ты в своем амплуа русского 

человеке. Надо работать, а не искать причин д л я тоски. Художник 

должен быть выше таких мелочей жизни. Кто-нибудь сыйдет от тебя, 

поскользнется, хлоп затылком об асфальт, и привет, а ты сразу себя в 

убийцы запишешь. Короче, надо работать и поменьше обращать внимания 

на всякую чепуху. 

Я попробовал с ними согласиться. Да и что мне еще оставалось?! 

Что у меня со смертью вышло, я уже рассказывал. Бросить писать картины 

я не могу — я человек зараженный искусством,. Решил просто 

жить дальше, а там куда кривая вывезет. Снова стал захаживать в 

ЦДРИ (Нейтральный дом работников искусства), где собираются мои 

приятели художники, артисты, литераторы. Всегда вставлял свое «веское^ 

слово о том, что старики исписались и будущее России в наших 

руках, и тому подобное. Я даже снова взялся за кисть, но работалось 

так, слоено я камни в о р о ч а л . Все находили в моих новых картинах 

интересные детали, пластические решения, но в целом всем чего-то 

не ХЕатело. Все вспоминали «Осеннюю женщину». Дескать, там все 

было здорово. Недоумезали, куда исчез мой размашистый стиль и 

почему появилась какая-то вымученкость письма. Я обижался, спорил, 

думал, что они просто-напросто завидуют мне. И все-таки они оказались 

презы. Однажды встаз к мольберту, я не смог поднять руку с 

кистью. Так безмерно уставший человек, зажегши спичку, почему-то 

никак не может поднести ее к сигарете. Так она и горит в его опущенной 

руке, пока не обожжет пальцы. 

Даже м о я верная соратница жена потеряла веру в меня. Нервы мои 

не выдержали — я начал пить транквилизаторы, а потом взялся за вино. 

Жизнь покатилась под откос. Почти каждую ночь мне снился один 

и тот же кошмар. Мы едем в машине. Впереди Алексей с моей женой, 

п а д к , видные только в зеркальце, мы с Галей. Передние оба смотрят в 

зеркельие. Геля смотрит на меня, и только я один вижу огромное, 

заслонившее весь свет, черное колесо, летящее прямо на нас. Я кричу: 

«Алексеи» — и просыпаюсь. Гели с Алексеем нет, измученная жена 

тяжело стонет во сне. Один я по-настоящему живой. Хотя какой там 

живо?, едко назвение осталось. Я стал бояться ночой: заснуть страшно, 

и не спеть ужасно. Снова мне осталось одно — любыми средствами избавиться 

от этого наваждения. Раньше от всех печалей меня спасала 

«Святся -рсииа» Андрея Рублева. Когда в окружающем мире не оставалось 

кичего текого, что могло бы меня обрадовать, тогда я шел в 

Третьяковку и подолгу стоял возле нее. Древо жизни, болезненно растущее 

то ли за спиной среднего ангела, то ли прямо из его крыла... 

Босые ноги крайних ангелоз... Смиренно склоненные головы... Склад-

ки одежды, текущие, как время в пространстве... Многого я не в силах 

понять, но космос души самого гениального художника всех времен и 

народов переливался в меня, пронизывал мой человеческий состав. И 

все же самой прекрасной чертой троицы была для меня их вселенски 

бесконечная кротость. Этой кротости мне хватало иной раз на целый 

месяц. Но Третьяковка закрыта на ремонт... Что же мне делать? Снова 

идти к матери? От нее и так одна тень осталась — все соки мы из нее 

вытянули... Как и где почерпнуть теперь кротости? Я вспомнил, что давненько 

всерьез не занимался литературой, разве что перед сном просматривал 

газотки и журналы. Постояв у полок с книгами, я понял, что 

и сам не знаю, что мне теперь нужно. Наугад езял одну, затем другую, 

но г.и одна не захватила меня, и тогда я прибегнул к любимому Андрею 

Платонову, не раз спасавшему меня в юности. Прочитал одну 

страницу «Реки Потудань» и сразу вспомнил один давнишний эпизод 

жизни. Как-то летом я ехал в плацкартном вагоне в Воронеж. Из всех 

попутчиков более всего меня заинтересовала коричневая, как цыганка, 

старуха. Она не отрываясь смотрела в окно и вслух сокрушалась, что 

столько лугов не скошено, а у них скотину кормить нечем,. Потом она 

замолчала и все глядела, глядела с прискорбием на нескошенные луга. 

V, только под самый вечер, когда туман начал клубиться над землей, 

она вдруг как-то протяжно и восхищенно сказала: «Прсстра-а-анствс». 

Л\еня до того удивило это слово в ее устах, что я как сейчас вижу ее 

блестящие карие глаза с голубоватыми белками. Тогда-то я и понял 

происхождение писателя Платонова. Он так же все сокрушался, сколькс 

же на земле беспорядка при таком богатстве, и закончил так же... 

Кстати, «распахивать окно в даль времени и России» я учился им.енно 

у него и у него же учился в нескольких точных главных штрихах расскасыЕать 

всю историю жизни человека. Вот кто мне близок духовно, 

а не Питер Богданович. Что же это я?! Или совсем у меня память отшибло?! 

Ведь и спасла-то меня не девочка с персиками, а моя родная 

мать, измучившаяся со мной до невозможности. Однажды, когда я по 

призычке огрызнулся на ее слова, она, казавшаяся мне человеком несгибаемой 

воли, с железной выдержкой, со всего размаху бросила на 

пол тарелку и бессильно тонко вскрикнула; ««Собачья жизнь. Сдохнуть 

бы к черту. Сдохнуть бы»,— и навзрыд зарыдала. Я видел, как от плача 

сотрясалось все ее тело, и мне казалось, что мать сейчас задохнется 

от слез и умрет. С ужасом глядя на бело-голубые осколки, я 

зачем-то бросился собирать их в единое целое, но ничего не получилось. 

Так они и врезались в память как вдребезги разбитая жизнь 

моей матери. В первый раз я возненавидел себя до зубовного скрежета 

и поклялся во чтобы то ни стало закончить эту дурацкую школу 

ради матери. 

Господи, если бы я тогда рассказал о моей матери или хотя бы о 

коричневой старухе, об Андрее Платонове, тогда бы, я теперь это твердо 

знаю, Галя с Алексеем наверняка остались живы. Если бы да кабы... 

А было другое... Нет, «Девочка с персиками» в самом деле висела над 

доской, и я ее люблю по-прежнему, но спасла-то меня материнская 

страдальческая любовь. 

После такого открытия я не сл-ог читать даже Платонова. Каждая 

его животворная строка говорит мне: ты погубил людей, ты погубил 

людей... 

Каждая родившаяся в моем воображении картина всегда мучила 

меня своим образом до тех пор, пока я не заканчивал ее. И решился 

я испробовать последнее средство — написать свой ночной кошмар. 

Однажды тайком от жены достал из угла все, что нужно, и в один месяц 

ночами написал картину. Все как есть. Как мне снилась наша погибель. 

Я был поражен. Талант мой снова возродился. Налет усталости 

был виден, но вышло очень сильно. Про себя я назвал ее «Колесо», но 

подписывать не стал. По-моему, и так все понятно... 

5. «Байкал» Ns 3 65

Если вы не занимались искусством, то вряд ли поверите — проклятое 

наваждение от меня отвязалось. Ночью этот кошмар мне больше 

не снится, а днем я вспоминаю о нем без боли. Я вздохнул с некоторым 

облегчением. Иногда ночью я потихоньку иду в кабинет и смотрю 

«Колесо» и вижу, что эта картина уже никого не убьет. Разве что 

может слегка царапнуть по сердцу мою жену, ведь я там рядом с Галей, 

а не с ней. Поэтому я твердо решил, что она увидит «Колесо» 

только после моей смерти. 

Видя, что я ни черта не делаю, жена начала постепенно привлекать 

меня к домашней работе. Я хоть и раздражался, дескать, она мешает 

мне сосредоточиться, но совесть у меня все же осталась, и я довольно 

быстро превратился в этакого домашнего «шныря». Правда, 

помогла мне не только совесть. Пристрастившись к бездельной жизни, 

я научился, как прирожденный москвич, без всякого приглашения подсаживаться 

в ЦДРИ даже к малознакомым людям и, почему-то особенно 

помня, что у меня теперь есть «Колесо», мгновенно ставил свою 

персону в центр внимания. Товарищи мои терпеливо сносили сие 

бахвальство, и я совсем разнуздался. Стал позволять себе всякие 

издевательские штучки. Однажды ни с того ни с сего уставился 

в глаза одному хорошему художнику: «Ну-ка, посмотрим, что ты в 

душе носишь». Он мог бы послать меня подальше, но сделал умней. 

«На, смотри, коли так хочется». Мне стало стыдно, но отступать было 

поздно, и я сказал: «Что-то смутно все, трудно что-либо челоаеческсе 

разглядеть». В следующий раз он молча ушел из-за стола при моем 

появлении. Помню, как я обругал поэта. Он прочитал свои стихи. Может 

быть, они были не так уж и плохи, но меня, пьяного, вдруг взяла 

ярость. Там были строчки, ч то его жена стоит у гастронома, а он хочет 

жить и мыслить по-иному. И это на полном серьезе. Я притянул 

его за грудки; «Ты что, святым духом питаешься?» Он попытался отшутиться, 

но я еще крепче скрутил на его груди рубаху, так что ему 

стало трудно дышать. Он испугался; «Нет, конечно, это же художественный 

образ». «Зачем тогда врешь? Тоже мне поэт. Лучше бь; ты у гастронома 

стоял»,— презрительно сказал я. Постепенно за мной закрепилась 

слава скандалиста. Знакомые начали сторониться меня как прокаженного. 

Каждое утро, вспоминая вчерашнее, я стонал от стыда и душевной 

бели. А однажды мне позвонил один приятель и сказал: «Вы 

сволочь». Он сам был хорошей сволочью, и я мог бы ему ответить, но 

я как раз чувствовал себя самым последним человеком, а ему такое 

чувство было неведомо, и я промолчал. Я снова лег в постель и без 

особого труда вывел, что, как бы там ни было, но в любом случае я 

постепенно превратился, выражаясь чеховским языком, в озлобленное 

шершавое самолюбие. Мне стало страшно, и я перестал таскаться в 

ЦДРИ, по мастерским приятелей, перестал ворчать на всякие поручения 

жены. Я не могу от стыда людям в глаза глядеть и даже продавцам 

говорю так тихо, что они всегда кричат на меня, чтобы я говорил 

разборчивей, а не бормотал себе под нос и т. п. 

Все бы ничего, но хозяйственной мужицкой жилки у меня не осталось 

и в помине, и мне иной раз от домашных дел так тоскливо становится, 

что хоть волком вой или снова в ЦДРИ беги. Сознаюсь, иногда 

я туда все же бегаю. Правда, чаще пью только кофе, и мои добрые 

товарищи снова приняли меня в свой круг. Однако утешения я 

и здесь не нашел. Вечно сижу теперь как на иголках. Люди гозорят 

о серьезнейших, животрепещущих вопросах современности: о 

повороте северных рек, о сохранении моего родного Байкала, об исторической 

памяти... А я, раньше бывший в таких делах первым, теперь 

помалкиваю. Мне как-то стыдно, мне кажется, что я потерял право 

даже произносить такие высокие слова. Когда мои товарищи свободно 

распоряжаются ими, у меня, честно сказать, даже дух захватывает 

от такой смелости, но я не вмешиваюсь. Я всей душой за каждое 

66

доброе истинное дело,, готов даже пострадать за него и отдать, что 

ЕОЗМСЖНО, но при этом я теперь почему-то больше беспокоюсь о том, 

что сейчас моя жена не спит и тревожится, что я снова приду пьяный, 

что утром меня будет мучить похмелье и изводить совесть. Недазно 

я с ужасом заллетил, что у жены появились возле зрачков льдинки и 

глаза иногда делаются оцепенелыми. Я довольно близко знал нескольких 

самоубийц и замечал у них это льдистое оцепенение. Или ни с того 

ни с сего вдруг втемяшится в голову, что я тут сижу кофеи гоняю, а в 

это время моя старенькая мать, недавно перенесшая инфаркт, при еето 

крестьянском характере плюнет на такую сидячую жизнь и возьмется 

стирать белье. Или моя, словно с луны прилетевшая, старшая 

сестра, снова не найдя общего языка с людьми, сходит сейчас с ума 

в своей круглой комнате. Сославшись на срочные дела, я тороплюсь 

домой или к матери с сестрой. Когда застаю их в добром здразии, то 

облегченно вздыхаю и даже начинаю немножко уважать себя. Иголки 

иголками, а уйти обычно трудно. Всегда кажется, что ты непросто из 

ЦДРИ уходишь, а от участия в судьбах России, по крайней мере. 

С некоторых пор стали со мной происходить чудеса. Иначе это 

назвать трудно. Раньше моя жена либо сидела тихо, как мышь, либо 

совсем уходила из дома, иначе я начинал психовать и не мог работать. 

А с месяц назад я обнаружил, что прекрасно думаю о работе даже 

в очереди за мясом, а когда мою пол, то мысли, образы, словно дощечки 

паркета, так и теснят друг друга. Правда, честно сказать, когда 

жена лезет ко мне во время работы с каким-то тряпичными вопросами 

или начинает громко разговаривать по телефону, то я все-таки 

ужасно раздражаюсь и едва сдерживаюсь, чтобы не рявкнуть, как бывало: 

«Дадут мне в этом доме спокойно работать или нет? Я ведь художник 

все-таки, а не слесарь-водопроводчик». Но, вспомнив, кто я 

теперь такой, чуть не плача, я заставляю себя думать о главном. 

Почему-то особенно часто вспоминаю детство. Вижу соседа Дмитрия 

Яковлевича, баюкающего свою беспалую левую руку. Светлая ему 

память, он всегда помогал нам после смерти отца. Вечного труженика 

синеглазого дядю Васю Пашая, равномерно взмахивающего голубой 

косой возле оврага за старой школой. Мою родную бабушку Анисью, 

выглядывающую в окно сына Ивана. На старости лет, когда она вырастила 

ему всех детей, он выжил ее из дома, но она каждый день занимала 

свой пост у окна, чтобы хоть одну минутку посмотреть на любимого 

сыночка, торопливо бегущего мимо. Я снова услыхал, как пострелигают 

в печке березовые полешки, как стук топора далеко летит в 

морозном воздухе и, ударившись в наш забор, рикошетит тяжелой 

дробью. Я снова вижу, как моя мать перебирает бруснику. Спелая 

ягода катится с достоинством, и падает в ведро чистая. Переспелая, 

слозно толстая старуха, переваливается с боку на бок, и мать подталкивает 

ее. А недоспелая, смеясь белыми боками, так и норовит 

быстренько скатиться в ведро в обнимку с первым встречным листом, 

но проворные женские пальцы успевают отцепить «неподходящего 

кавалера». 

У меня появилась вера, что я снова выкарабкаюсь и снова возьмусь 

за кисть. Мне уже грезится новая картина. Я не знаю пока, как писать 

ее, но главное уже стоит перед глазами, и от этого радостно захватывает 

дух. Вот она. 

Вокруг стола, на котором желобом устроена бело-голубая клеенка, 

отливающая фаянсом, сидят в свете закатного солнца, бьющего в 

распахнутое окно, моя мать, моя старшая сестра, нянькавшаяся со 

мной до самой женитьбы, и моя жена. Они перебирают бруснику. Берут 

ее полными горстями из синего ведра и бросают в желоб. Словно 

ручеек, ягода катится вниз. Ее красные капли на переднем плане летя 

| прямо в пространство. В тени возле буфета, подперев голову левой 

рукой, сидит отец. Правую с горящей папиросой он тяжело уронил 

67

на колени. Я отчетливо вижу, как скользит по виску его усталый кулак, 

вижу его белые, СЛОЕНО застывшие, ноги. Он очень любил ходить 

босой по чисто вымытому полу и всегда устало улыбался при этом. 

Сам испытав такое блаженство, я его прекрасно понимал. Я — в нашем 

садике перед окнами. Встав на завалинку, облокотившись на подоконник, 

словно на детской фотографии склонив голову на плечо, зачарованно 

гляжу на ангельски кроткие лица родных, на текущие ткани одежды. 

Достаю из миски одну большую, тяжелую, словно капля крови, ягоду. 

И так мне чудно жить на белом свете. Я так люблю этих женщин, 

босоногого отца, кровавую бруснику, наш тополь, положивший мне на 

плечо свою ветку, что нет на земле человека счастливее. Я прошу кого-то, 

даже неслышно шегчу, как молитву: «Пусть они живут вечно, 

пусть они живут вечно. Дай им вечной жизни, и мне больше ничего не 

нужно. Пусть они живут вечно:» 

Может быть, я сошел с ума? Эта картина, словно галлюцинация, 

преследует меня, и мне больше ничего не остается, как написать ее. 

Правда, иногда в моем воспаленном мозгу шевелится извечная предательская 

мысль отступников: «Ну и что... Что тогда изменится? Галю 

с Алексеем все равно не воскресишь». Но я гоню ее от себя и упрямо 

думаю: «Так, может быть, других? Или хоть себя на худой конец?» 

Во всяком случае, после этого хоть помереть можно спокойно. Так 

мне сейчас кажется... 

68

шжшгсс 

Александр БЫКОВ 

ВОЗВРАЩЕНИЕ ХОЗЯИНА 

Пожалуй, ни разу за два десятка лет работы чабаном не попадал Мптап Токтохоев 

в такое положение. Полтысячи овец на попечении, и нп клочка пастбищ. Хотя 

вот они, степные увалы, на все четыре стороны от зимней стоянки. Да вот беда — 

чужие. Скажи кому — не поверят. При разукрупнении он сам с отарой оказался в новом 

совхозе «Ха'лютинский», а земли вокруг кошары остались у опытно-производственного 

хозяйства «Иволпшское». И началась маята. В лучшем случае, отругают 

соседи за «браконьерство», штрафом пригрозят. А чаще просто гонят со своих угодий, 

у самих, дескать, в обрез. 

— Обидно,— вид у Мнтапа Жундуевпча вовсе не геройский, хоть и красуется 

па голове его старый танкистский шлем.— В других местах чабану покос дают, участок 

«зеленки», а у меня даже выпасы отобрали. 

— А что начальство говорит? 

— Ошибка в проекте вышла. И исправить ее теперь только через Москву можно. 

А планы, говорят, все равно выполняй. Только как выполнять, когда кормить нечем?— 

Он безнадежно махнул рукой. 

Год с лишним уже прошел с той поры, а я никак не забуду тоскливой безнадежности 

этого крепкого, полного сил человека. При разделе хозяйств действительно 

редко обходится без ошибок, накладок, просчетов. Но не до такой же степени! II вести 

речь в данном случае надо не о непродуманном проекте землеустройства, а об ущербности 

системы, при которой такие проекты становятся возможными. Даже если специально 

искать символ бесправного положения нашего крестьянина, то более наглядный 

вряд ли можно найти. «Хозяин своей земли». Не издевка ли, когда дело дошло до 

того, что мужика-кормильца отлучают от земли уже не в переносном, а в самом 

прямом, буквальном смысле. И не в печальной памяти времени застоя. На дворе стоял 

1987-й, уже в ходу слово перестройка, еще в ходу слово ускорение. 

Кто виноват? Что делать? Эти больные вопросы российской действительности — 

постоянные спутники и нашего сельского хозяйства. II возникали они тем чаще, становились 

тем острее, чем дальше отходила страна от заветов Ленина. «Всякий сознательный 

социалист говорит, что социализм нельзя навязывать крестьянам насильно и 

надо рассчитывать лишь на силу примера и на усвоение крестьянской массой житейской 

практики»,— писал В. И. Ленин. Не прислушались, постарались поскорее 

забыть. Голод начала ЗО-.х годов стал первым грозным предупреждением. Недавно, 

читая статью историка Юрия Афанасьева, я натолкнулся на поистине страшную 

цифру. Один из экономистов, подсчитав, сколько собрали хлеба в начале тридцатых 

годов, сколько потребовалось зерна, чтобы купить технику, сравнил эти данные с числом 

людей, погибших от голода. Цена человеческой жизни составила 2 рубля 40 копеек. 

Обесценивание человека, низведение его до роли бессловесного винтика, отчуждение 

от средств производства и земли — вот почва, на которой выросли все наши беды 

Парадокс: история тихой нашей деревин — это сплошная борьба. Сначала — «против» 

69

Время сохранило интереснейшим документ — выступление в 193G голу в Кремле директора 

совхоза «Боргойскпй» Никиты Шубина. «В результате вредительских действий.— 

говорил он.— наш совхоз в 1932 году имел падеж молодняка до 50 процентом. 

Это составило 250 тысяч рублей убытка... Помогли выгнать из совхоза кулаков и лам... 

С этого времени в совхозе произошел перелом». Полвека спустя, когда и в ПОМПП-J 

не осталось кулаков и лам, директор совхоза «Боргойскпи» Михаил Александрович 

Спасов с горечью рассказывал мне. как ужаснулся, приехав принимать дела. Массовый 

падеж скота, полнейшая бесхозяйственность, равнодушие и апатия. 

А ведь после борьбы «против» волнами захлестывала село и борьба «за». За 

кукурузу. За переселение жителей неперспективных деревень. За хозрасчет. За экономную 

экономику. За РАПО. Трагикомический финал всего этого — когта Генеральный 

секретарь ЦК начал с высоких трибун излагать азбуку крестьянствования. «Главная 

задача, которую мы ставим перёд сельским хозяйством,— добиться всестороннего, 

динамичного развития всех его отраслей...». «Наша цель — перевести животноводство 

на промышленную основу...». «Зашита почв — это дело всего нашего общества...». «Для 

коренного решения проблемы производства говядины надо вести энергичную работу 

по...» «Хотел бы вновь подчеркнуть, что основой подъема животноводства остаются 

корма...» И так далее, и тому подобное, а на толстых томах — золотое тиснение: 

«Ленинским курсом». 

Посмеяться бы. да плакать впору. А па местах? Бывший секретарь Бурятского 

обкома партии по селу В. Лысов так писал в одной из статей: «Достижения сельского 

хозяйства республики неотделимы от общих успехов страны в осуществлении аграрной 

политики партии». Что неотделимы — это уж точно. Только не от успехов, а от 

провалов. Мне как-то попались на глаза статистические данные 1926 года — в сущности, 

конкретные результаты нэпа. Так пот. дневное потребление пищи животного 

происхождения для среднестатистического бурята составляли 2.380 фунта (952 грамма). 

Для столь же среднестатистического русского, имевшего более богатый растительный 

стол.— 1,083 фунта (433,2 грамма). Не берусь судить, насколько корректны 

мои расчеты, но я взял-таки и перемножил эти цифры на 365 дней. И получилось, 

что душевое потребление составляло соответственно 347,5 и 153,7 килограмма животных 

продуктов в год. Для сравнения: сегодня душевое потребление в Бурятии составляет 

по молоку — 334 литра, по мясу — 64 килограмма. 

Как ни крути, а получается, что за шестьдесят с лишним лет недалеко мы ушли. 

Я уж не говорю о том. что США. олицетворявшиеся в хрущевские времена штатом 

Айова, который обязательно надо догнать и перегнать, производят на душу от 117 

до 120 килограммов мяса. И что. по их методике расчетов, не учитывающей субпродукты, 

шпик, лярд, наш среднесоюзный мясной паск в 63 килограмма п. соответственно, 

среднебурятский в 64 килограмма уменьшится на треть. И что душевое потребление— 

лукавый показатель, поскольку душа, работающая в торговле и общепите, 

имеет все что ей угодно в отличие от рабочего, учителя или врача. И, наконец, то. 

что животноводческая Бурятия завозит около 60 тысяч тонн молочных продуктов — 

почти четверть того, что производится в колхозах и совхозах. Если уж говорить о достижениях, 

то, пожалуй, одно можно назвать. Мы дольше других, в частности, сосе 

дей-иркутян удерживались от той откровенной стыдобушки, что называется заказом па 

мясопродукты, а попросту—талонами. Но в разгар перестройки все-таки пришли. 

Горько писать об этом. Но писать, говорить, знать надо, чтобы представлять, 

как далеко зашло дело п сколь решительными должны быть преобразования основы 

основ — производственных отношений на селе. Надежды па кавалерийскую атаку 

в этом вопросе пе оправдались. Темпы прироста в сельском хозяйстве продолжают 

падать. Эйфория 1986 года, когда, по официальным данным, удалось достичь по 

стране прироста в 5,4 процента, сейчас сменилась глубокой озабоченностью. В 1988 

году по сравнению с предыдущим прирост составил всего 0,7 процента, или меньше, 

чем даже в одиннадцатой пятилетке. В Бурятии, на первый взгляд, дело обстоит несколько 

лучше. За три года удалось увеличить продажу мяса на 33. молока—па 

29 процентов, яиц — почти в полтора раза. Но ведь надо отдавать отчет, от какого 

низкого уровня мы исчисляем темпы роста. «Правда Бурятии», создав на своих страницах 

«пьедестал почета» для доярок-четырехтысячниц. из года в год публикует 

практически одни и те же фамилии общим числом с десяток-полтора. На без малого 

две с половиной тысячи чабанских бригад приходится чуть больше трехсот чабановсотников. 

И подобные примеры можно продолжать до бесконечности. 

70

Но ведь все-таки есть люди, которые работали и работают прилично? Есть. Но 

рискну утверждать, что добиться успехов им помогали не только опыт, мастерство, 

трудолюбие, но и пусть минимальная, с большим трудом добытая хозяйственная самостоятельность. 

Особенно наглядно это .видно на примере чабанов. Помните безземельного 

чабана Мптапа Токтохоева? После встречи с ним я попытался проанализировать 

опыт передовых овцеводов Бурятии, которых отличают не разовые взлеты и 

рекорды, а стабильность. Есть ли в их работе что-либо общее? Оказалось, да. Все 

они, как правило, имеют свой клочок земли, не оформленный, правда, юридически, 

2 взятый явочным порядком. Назову лишь наиболее известные имена. Кроме пастбищ, 

Г. Бимбаев и Г. Рабдаев из совхозов «Удинский» и «Боргойскпй» имеют свои постоянные 

сенокосы. Д.-Н. Сундуев из баргузинского колхоза имени Карла Маркса — 

•сенокос и клин сеяных трав. А. Акулов из совхоза «Темник» — «застолбил» целое 

урочище. Даже небольшой земельный надел обеспечивает свободу и самостоятельность, 

снимает зависимость от администрации хозяйств в обеспечении кормами. При всех 

прорехах в ценообразовании, материально-техническом снабжении, при тяжком грузе 

планирования от достигнутого земля-кормилица, подобно спасательному кругу, держала 

на плаву. 

Сегодня это кажется элементарным, азами арендного подряда. Но тогда, честно 

признаюсь, я усомнился в своих выводах. И пошел за советом в Бурятский научноисследовательский 

институт сельского хозяйства СО ВАСХНИЛ. Оказалось, наука 

пришла, правда, чуть позже, чем передовая практика, к тому же выводу. У чабан.,* 

должна быть своя земля. Чабанский подряд, особенно в семейной его форме, не даст 

эффекта, если овцевод будет зависеть от огромной армии людей—от бригадира и зоотехника 

до председателя РАНО и первого секретаря райкома. Юрий Михайлович 

Нагаев, кандидат сельскохозяйственных наук, заведующий лабораторией овцеводства, 

прямо сказал: 

— Подряд, оплата по конечному результату — фикция, если нет реальной самостоятельности. 

А самостоятельности нет. если организационная и технологическая 

цепочка разрывается на самом важном этапе — кормовом обеспечении. 

Позже мы с Нагаевым побываем в ОПХ «Иволгинское». По иронии судьбы в 

нескольких километрах от стоянки нашего безземельного Митапа Токтохоева с помощью 

ученых отрабатывается принципиально иной тип производственных отношений. 

Нужна ли земля чабану? Об этом мы долго толковали с одним из членов семейной 

бригады Григорьевых — Владимиром. Он закончил сельхозтехникум, сейчас студент 

сельхозинститута, что вместо с немалым уже чабанским опытом определяет его роль 

в бригаде, как своего рода «мозгового центра». Так вот, Владимир Григорьев считал: 

работать будет сложнее, но выгоднее. Во-первых, корма они будут готовить не бесплатно. 

Во-вторых, то же сено станет много дешевле, а значит, сократятся 

затраты на привесы и шерсть. Наконец, более высокое качество кормов даст прибавку 

продуктивности — тоже дополнительный рубль. 

Теория? Как сказать! Я уже называл Г. Рабдаева, А. Акулова, Д.-Н. Сундуева, 

которые стали «земледельцами» явочным, так сказать, порядком. Высокие привесы, 

настриг, деловой выход ягнят — это видимая часть их труда. А возьмем экономические 

показатели. По республике себестоимость центнера шерсти колеблется в пределах 

тысячи рублей, нентпер прппеса мяса обходится в двести с лишним. А у этих 

чабанов оба вида продукции вдвое дешевле. Нередко доводится слышать, что высоки.» 

заработки чабанов-рекордсменов — следствие-де особых условий, которые им созданы. 

Если наличие земельного надела считать за особое условие — то да. Но возникает 

вопрос, почему же не дают землю остальным? Почему история с выделением даже 

прпотарпых участков — всего-навсего 68.8 тысячи гектаров — тянется уже который год, 

а по сути саботируется во многих хозяйствах Селенгинского. Курумканского, Кнжингинского, 

Мухоршибирского районов — то есть, тех районов, где положение особо 

сложное. 

«Это чабану не под силу». Вот, пожалуй, наиболее частый довод против выделения 

и закрепления за чабанской семьей земли. Но давайте зададимся вопросом: 

кто-нибудь, когда-нибудь проводил хронометраж рабочего дня овцевода? Ведь это 

одна из немногих профессии, где норма нагрузки и фонд рабочего времени определяются 

на глазок. Если же подходить с точки зрения производительности труда, то она 

крайне низка — в среднем в пределах II тысяч рублей валовой продукции на рабочего. 

А ведь та же шерсть — сырье дорогостроящее. Как же стыкуется распростра- 

71

пенное мнение о чрезмерной загруженности чабана с низким уровнем производительности 

его труда? Да очень просто. В условиях невыполнения администрацией обязательств 

по поставке кормов, что ведет к бескормице, чабан тратит на получение того 

же объема продукции сил и времени вдвое-втрое больше, чем потратил бы на сытый 

скот. Другая сторона. Опыт бригады Григорьевых из ОПХ «Иволгинское» по механизации 

кормораздачн, водопоения, использования техники наглядно показывает: уровень 

механизации труда в овцеводстве, составляющий всего один процент,— это 

результат нежелания и неумения решать проблему. 

— Проблемы овцеводства до тех пор будут казаться нам неразрешимыми, сплетенными 

в тугой клубок, пока мы пе изменим сам подход к ним,— поделился как-то 

в беседе своим мнением директор совхоза «Эрдэм» Мухоршибирского района В. Калашников.— 

Надо смелее идти на передачу основных средств, земли. 

За короткий срок пребывания в должности директора Владимир Яковлевич Калашников 

сгмел уже перевести дело на практические рельсы. Одним из первых ранее 

отстающее хозяйство обзавелось хозрасчетной службой машинного двора. Одним из 

первых в договорном порядке обеспечило чабанов землей. Ц. Жалсыпову, Ю. Радпаеву, 

Д. Нимаеву, Г. Татарову, кроме пастбищ, выделено по 35 гектаров естественных 

сенокосов. Любопытно то, что, стремясь избежать лишних расходов, чабань; эти уже 

сами скооперировались — держат на всех один трактор со шлейфом машин. Лугомелиоративный 

отряд передает участки с гарантированной урожайностью, уход же за 

ними, сбор урожая — дело самих овцеводов, имеющих право пойти и на поднаем 

рабочей силы. Особенно привлек людей такой расчет: если сэкономить на производстве 

центнера сена одни рубль, то па каждом центнере шерсти он вернется пятнадцатью 

рублями дополнительных доплат. Есть ради чего рисковать п трудиться?! Конечно, 

есть. 

Скажу больше. В силу специфики чабанского труда, который в Бурятии носит, 

как празпло. семейный характер, переход к форме так на -:ываемого екзозного арендного 

подряда (земля плюс скот плюс техника) осуществит:, намного легче, чем в полеводстве 

или молочном скотоводстве. Л па деле? По официальным данным, доля 

арендных коллективов в республике составляет 5,3 процента. Честно говоря, цифра 

сомнительная. Но — допустим. Сколько среди них чабанских бригад? С этим вопросом 

я обратился в Госагропром. Начальник отдела Валерий Петрович Фалнлеев был заметно 

смущен. 

— По нашим данным, за арендаторами закреплено порядка двух процентов 

овиепоголовья. Только... 

— Поправка на формализм? 

— Именно. О том, что аренда реально существует в той пли иной бригаде, 

можно сказать, лишь побывав там. 

Меня порадовала откровенность Валерия Петровича, его нежелание приукрашивать 

действительность. Откровенно говоря, мы очень часто неоправданно рисуем 

агропромовцев замшелыми бюрократами и врагами перестройки по давней российской 

привычке везде видеть козни. Впрочем, это тема другого разговора. Л пока я воспользовался 

советом и поехал в самый крупный овцеводческий район — Джидинский. 

Уже вовсю трещали морозы, а знаменитая боргойская степь псе еще лежала без снега. 

Потревоженная плугом земля ощетинилась стерней, морщинами на челе — густая сеть 

проселочных дорог. Молодежи сегодня и представить трудно первозданный вид этих 

бескрайних просторов. Зимой студеные пронизывающие ветры сгоняли людей и скот 

в предгорные тихие пади, ближе к реке Джиде. Зато летом нюгуйскна и тасархайские 

скотоводы ставили юрты по всей степи, зная цену и здешней траве, и хужнрам-солончакам. 

Рассказывают, своими именными вкусовыми качествами боргойская баранина 

была известна и в стольном Санкт-Петербурге, и в Москве, и даже в Урге. где жили 

три взрослых сына самого богатого человека в этих местах — Гума-баяна. Хотя вряд 

ли стоит рисовать прошлое в розовых тонах. Гума-баян, служители Дырестуйского 

и Ичетуйского дацанов—это одно. А ведь и нужды, и горя на этой благословенной 

земле хватало. Статистика конца прошлого века бесстрастно зафиксировала: 12 процентов 

бурятских хозяйств вообще не имели скота, 36 процентов имели от одной до 

трех голов, включая овец. 7 процентов были безлошадными. Другой вопрос — не оправдание 

это наших провалов и просчетов. И, в частности, массовой распашки 

земель. 

•— Да. с пастбищами туго,— соглашается председатель колхоза имени Ленина 

7-'

Леонид Степанович Модогуев.— Приходится и по пашне осенью пасти. Ну да ничего, 

мы сейчас кормозаготовителей на аренду переводим, будем снабжать жпвотноводоь. 

— А как же сами животноводы, чабаны? 

— И их тоже переводим. Пе все, правда, довольны, что приходится сенокосы 

отдавать. Ну а как иначе? 

Не поверите, от одного слова «переводим» мне стало тоскливо. А когда услышал 

что еще и землю у чабанов забирают, чтобы создать арендные кормозаготовительные 

звенья... Есть старая истина: хочешь загубить доброе дело — внедряй его 

насильно. Но, быть может, сами чабаны по-другому думают? 

— Аренда?— Цырен-Дулма Цыренова — худенькая, в очках, ни за что бы не 

признал в ней опытного, с двенадцатилетннм стажем чабана—задумчиво потирает 

виски.— Начальство говорит, лучше будет. Им виднее, мы-то пока не знаем о ней 

особо. Жаль только, сенокос забрали. Тридцать гектаров у нас было, всегда с сеном — 

сами готовили. А сейчас думай — что привезут, когда привезут. 

Подозреваю, что Цырен-Дулма Дамбиевна, говоря это, и не предполагала, что. 

в сущности, перечеркивает все доводы председателя, что аренда в колхозе — это реальность. 

После был erne один разговор, с ветераном труда, опытнейшим овцеводом 

Капптолпной Александровной Юговой. И снова недоумение. Раньше готовили сами 

100 тонн сена и 80 тонн зеленки. Отменного качества корма, дешевые, поскольку на 

конных косилках работали. А сейчас, выходит, покупать? А что покупать: привезли 

недавно, пришлось целую арбу вывалить — гнилье. Нет, без земли нельзя. 

Леонид Степанович Модогуев присутствовал при этих разговорах. Но. судя по 

его реакции, не отказался от мысли скорее «перевести» всех на аренду. Не могу, да 

и не хочу подозревать его в рапортомании. Но такой подход к делу тем более непонятен, 

что. по словах; председатели, опыта аренды они набирались в совхозе «Приморский» 

Нукутского района, что в Усть-Ордынском бурятском автономном округе. 

Мне доводилось там бывать. Не такой у нукутцев опыт! Во-первых, там свято чтуг 

принцип добровольности. Мне очень хорошо запомнилась одна из последних встреч 

с первым секретарем Нукутского райкома партии Г. Петровым. 

— Мы сегодня обязаны признавать права людей, даже право на ошибку,— горячился 

Георгин Иннокентьевич.—И уважать их выбор, Я, например, хорошо знаю 

опытнейшего полевода Г. Желтухина из совхоза «Память Ербанова». Он возглавляет 

коллектив интенсивного труда — КИТ — и на аренду пока не спешит переходить. Что 

же. его в консерваторы записывать? Рано пли поздно он сам придет к аренде, но это 

будет не мой, не «райкомовский» выбор, а его собственный, выбор коллектива. Это 

принципиально. 

Не случайно в районе в растениеводстве действуют 27 бригад и звеньев, применяющих 

различные формы подряда. А арендных из них — 17. Другое дело, что 

арендные коллективы, объединившие всего 32 процента механизаторов, дают четыре 

пятых продукции отрасли. В животноводстве девять арендных коллективов обслуживают 

три тысячи голов молодняка крупного рогатого скота, 700 коров и 22 тысячи 

овен. Причем курс взят на внедрение сквозной аренды, когда звено или бригада самп 

производят корма. Эффективность этой формы подтверждена опытом двух звеньев в 

совхозах «Приморский» и «Пукутскнп». где арендаторы выращивают зерновые и кормовые 

культуры, откармливают крупный рогатый гкот. 

И еще одна немаловажная деталь. Переход (не перевод!) на аренду предварялся 

напряженнейшей работой с людьми. Имею в виду не только учебу. Всего два характерных 

штриха. По весне в райкоме собрали арендаторов на беседу за «круглым 

столом». II в их присутствии всем руководителям районного звена было сказано: кто 

равнодушно отнесется к нуждам и проблемам арендаторов, понесет самую строгую 

партийную ответственность. А механизаторам и животноводам предложили записать 

служебные п домашние телефоны руководителей. Мелочь? Здесь нет мелочей. Людям 

нужна не агитация, а реальные гарантии, что от них не отмахнутся, что их в очередной 

раз не «зажмут». Что касается второго момента, то он тоже весьма поучителен. 

Считая, что поддержка пионерам аренды нужна не только со стороны райкома, 

райисполкома, администрации хозяйств, но и со стороны семьи, районное руководство 

организовало р.о всех хозяйствах встречи с женами будущих арендаторов. Устроить 

детей в детский сад. уйти пораньше с работы, купить продукты — не последнее дело 

для женщины, муж которой будет дневать и ночевать в поле. И именно эти вопросы 

оперативно, без проволочек решались на встречах. 

73

В таких условиях переход на аренду осуществлялся довольно безболезненно, возникавшие 

проблемы люди, получив реальную самостоятельность, решали сами. В совхозе 

«Приморский», помню, мне рассказали две очень любопытные истории. В одном 

из звеньев руководителем выбрали Николая Манытова. Критерии? В разговоре бойкий, 

с начальством схлестнуться может. Прошел год. почувствовали — на одной бойкости 

не уедешь. Знания нужны — экономики, агротехники. Да и то сказать, хотя 

подгонять в звене никого не надо, усердие и правильная организация труда—вещи 

все-таки разные. Короче, поняли ошибку, да и сам Николай Манытов запросил отставку. 

Звеньевым стал Владимир Шибря, об организаторских способностях которого 

раньше и не подозревали. В другом звене ситуация иная сложилась. Возглавил его 

Александр Гапонов. Коммунист, учится заочно в сельхозинституте, увлекается техникой, 

рационализатор. Чего же еще желать? Л оказалось, организовывать готов, а 

вот самому руки приложить — недосуг. И опять сами порешили: быть звеньевым Геннадию 

Бояркину. Иными словами, в чистом виде самоуправление, без которого прочие 

«само-» существовать не могут. И уж, конечно, в отличие от джндпиского колхоза 

имени Ленина никто здесь не говорит: начальству виднее. 

Означает ли это, что в Нукутах нет проблем? Конечно же, есть. Просто они 

носят совершенно иной характер. Мне. например, ни разу не довелось слышать жалоб, 

что руководители хозяйств мешают, препятствуют, тормозят. Почему? Да потому, 

что трудовые коллективы и, что немаловажно, партийные организации пользуются 

своим правом поставить вопрос о пригодности руководителя. Это «спящий» коллектив 

жалуется и мирится одновременно. А в совхозе «Шаратскин», скажем, по настоянию 

цеховой парторганизации был освобожден именно за бездеятельность директор А. Шулунов, 

на место которого пригласили Ю. Хоплова, прошедшего школу совхоза «Приморский». 

Аналогичная замена произошла и в совхозах «Первомайский» и «Харетскин». 

Что же касается проблем, то они из числа тех, которые осознаются лишь при условии 

значительного продвижения по пути аренды. Может ли. допустим, торговое, бытовое, 

медицинское обслуживание влиять на освоение арендного подряда в полеводстве и 

животноводстве? Оказывается, не только может, но и прямо влияет. По итогам 

прошлого года многие нукутские арендаторы получили на рукп, не считая аванса, 

до 15 тысяч рублей. А тратить не на что. Нет в продаже автомобилей, мебели, бытовой 

техники, электроники, качественной одежды, обуви. Меня многие спрашивали: 

сегодня на сберкнижку, завтра, послезавтра... А что дальше? Сами по себе денежные 

знаки — бумага, неудовлетворенный спрос подрывает основу основ аренды — материальную 

заинтересованность в высокопроизводительном, качественном труде. Я уж 

не говорю, что налицо явно неэквивалентный обмен между городом и деревней. 

Остроту этой проблемы почувствовали уже и в другой соседней области — Читинской. 

Несмотря на большие объемы сельскохозяйственного производства, число 

арендных коллективов здесь сравнительно невелико — 859, или 9,3 процента к общему 

числу бригад и звеньев (хотя, как видим, больше, чем в Бурятии). Но если брать 

овцеводство, то показатель еще ниже: аренду «признали» только четыре процента 

чабанских бригад, за которыми закреплено только три процента овцепоголовьч. Но 

ведь пе секрет, что именно чабаны из всех профессиональных категорий испытывают 

особые сложности в торговом, бытовом, медицинском, культурном и прочих видах 

обслуживания. В свое время в Агинском бурятском автономном округе—основной 

зоне овцеводства — мне приводили удивительные цифры обеспеченности самым необходимым. 

Полушубок приходился на 16 человек, плащ — на 11, седло — на три стоянки, 

хомут — на две, телега — на 16. А отсутствие на ряде стоянок электричества? А дома, 

которые называют домиками, поскольку на каждого члена семьи приходится по пять 

квадратных метров? II если ни за какие деньги эти вопросы невозможно решить, то 

зачем деньги? Зачем земля, аренда, хлопоты, риск? 

Вопрос этот отнюдь не риторический, если учесть ко всему прочему, что противниками 

аренды, кооперации являются отнюдь не одни лишь начальники, как нередко 

принято считать. Мы сейчас вольно или невольно упрощаем реальную жизнь, декларируя 

всеобщую поддержку перестройки. Да. теоретически за перестройку — все. По 

когда речь заходит о практических ее аспектах, то. оказывается, личные и общественные 

интересы у значительной части рядовых работников совпадают далеко не всегда. 

Иждивенческие настроения пустили глубокие корни в сознании людей. Все возмущаются 

нехваткой жилья, по далеко не каждый берет кредит и начинает ставить свой 

74

дом. Все критикуют нахлебника-бюрократа, но считают нормальным, когда целые 

коллективы живут в долг. Иждивенчество удивительным образом связало одной вере 

вочкой бюрократа «сверху» и равнодушного исполнителя «снизу». И они единодушны 

в своем нежелании менять что-либо. Тем в большей цене должны быть у нас люди, 

смело отбрасывающие предрассудки, инициативные, энергичные. 

Есть они? Есть, и немало. 

Помню свою прошлогоднюю поездку в совхоз «Уладыйскип». В Кяхте, когда 

выезжали, было сухо, а здесь вовсю хлестал дождь. Сырость невидимыми струйками 

просачивалась в директорский кабинет, пахло мокрой землей и старыми бумагами. 

Да и настроение было под стать поюде. Семен Федорович Жарпиков, привычно обло 

котившись о широкий стол, скупыми мазками рисовал нелегкое положение своего 

хозяйства. Когда цифра была уж совсем никудышной, он едва заметно морщился. 

Неожиданно скрипнула дверь, и лицо директора тут же помягчело. 

— Заходи, Сергей Михайлович, заходи,— разулыбался Жарников и пояснил.— 

Наш арендатор. В недавнем прошлом — председатель исполкома сельского Совета. 

— Да у меня дело пе срочное, подожду,— невысокого роста, худощавый, в по 

тертой штормовке, Сергей Михайлович Серебренников замялся у входа. 

— Нет. ты уж зайди,— совсем развеселился Жарников.— Расскажи, не каждый 

день у нас начальство в арендаторы уходит. По всей Бурятии, поди, такого не сы 

щешь. 

Пожав плечами, осторожно, стараясь не пятнать сапогами пол, Серебренников 

подошел к столу и устроился напротив меня. Деревенские парни, отслужив в армии, 

выглядят вполне зрелыми мужиками. А у Серебренникова и в его 28 лет сохранилась 

юношеская субтильность. Но говорил, ровно, уверенно, с достоинством. Почему ушел 

в арендаторы? Да надоело мальчиком на побегушках быть. Когда главным инжене 

ром в совхозе работал — вечная карусель: добудь, достань, найди. И без дела вроде 

не сидишь, и результатов пе видно. Избрали председателем исполкома Малокуда- 

ринского сельского Совета — и того хуже. Проблема на проблеме, а реальной власти 

нет, бюджет — скудный, зато бумаг — море, заседания, совещания, накачки. Человек 

должен моральное удовлетворение от своего труда чувствовать. А тут... 

Позже мне расскажут, что, уйдя с должности, Сергей Серебренников вроде как 

распрямился. II в это нетрудно поверить. Совестливый человек па низовой советской 

работе сегодня — фигура, заслуживающая сочувствия. Когда хозяйство крепкое под 

боком, еще туда-сюда. Идеи — наши, деньги и стройматериалы — паши, а в итоге жизнь 

помаленьку идет. Только где ж его взять, крепкое хозяйство? По совхозу «Уладый- 

ский» можно историю нашего крестьянства писать. Когда-то Малая Кудара, приту 

лившаяся в самой глубинке Кяхтпнского района у границы с Монголией, селом была 

не бедным. Земля, правда, скудная, но для скота—приволье. К тому же заготовкой 

и продажей дров промышляли, мастерили бочки н лагуны, выжигали кирпич, смолу 

собирали, деготь гнали. Артельный труд в цене был, потому и в колхоз с охотой 

пошли. Однако первое его название — имени Сталина — словно напророчило невеселую 

судьбу. Артельный труд превращался в подневольный, хирели старинные промыслы, 

вплоть до недавнего времени, то угасая, то вспыхивая вновь, шла борьба с послед 

ним оплотом крестьянской самостоятельности—приусадебным хозяйством, личным 

скотом. Перемены, конечно, были. Пришел срок, название сменили. Укрупняли, раз 

укрупняли, превратили колхозников в совхозных рабочих. Но как не родила на 

здешних полях пшеница, так и не родит, душат долги совхоз, апатия и равнодушие — 

ржавчиной на душах люден, тех. что erne пе сбежали, не ушли в другие края искать 

счастья. 

— Честно говоря, удивительно, что после всего этого осталось еще в крестья 

нине крестьянское,— Алексей Григорьевич Нечаев, первый секретарь Кяхтпнского рай 

кома партии, невесело улыбается, принимая и па себя долю той большой и общей 

нашей вины перед мужиком-кормильцем.— Дали волю — поднялись люди. 

Воля совпала с приходом новой «команды» руководителей — директора Жарнн- 

кова. секретаря партбюро А.темасова. председателя исполкома сельсовета Серебрен 

никова. Приняв дела, они за голову схватились. Семен Федорович Жарников в 

сердцах даже обронил как-то: «Мы сейчас можем на любой эксперимент идти. Хуже 

не будет — некуда хуже». II не ведал, не гадал, что первыми экспериментаторами 

станут ближайшие сподвижники, уставшие от бесплодной бумажной перестройка 

75

Едва донесло свежим ветерком в здешние места слово «аренда», Сергей Серебренников 

и Валерий Алемасов сложили с себя полномочия. Взяли скот, землю, вернулись 

в крестьянство, ловя на себе удивленные взгляды. 

— Кем я был?—спрашивает Серебренников.— Чиновником, кому дано право 

принимать решения, но не дано решать вопросы. А сейчас — хозяин. Дело ведь не в 

деньгах даже... 

Верю, не в деньгах. В здешних местах пастух, приглядывая за личным скотом, 

получает от 650 до 800 рублей в месяц. А попробуй, найди кого-нибудь на это место. 

Интереса мет, риска, поиска, творчества. А человеку та работа по душе, за которую 

он сам себя уважать может. И цена полученного за труд рубля тогда совершенно 

другая. Плюс ко всему прочему семенным «ансамблем» работать. Отец с матерью — 

Михаил .Тимофеевич и Анна Васильевна, брат Виктор, зять Александр Д-ександров 

н сам Сергей. Похоже, и звено у Валерия Алемасова составилось. Младший брат 

Иван, зятья Николай Ануфриев и Александр Краспкоз. А еще. к немалому удивлению 

односельчан.— два начальника: завгар Иван Феоктистов и Федор Бакланов, заведовавший 

молочной фермой. 

— Добавьте сюда зоотехников Николая Игумнова и Григория Красикова, которые 

тоже на аренду договор заключили. Я уж подумываю, не уйти ли мне,— смеется 

директор. 

— А что.— вступает в разговор Валерий Алемасов,— сегодня специалист, если он 

хочет по-настоящему работать, должен набирать людей и брать аренду. Я вот, став 

арендатором, можно сказать, впервые почувствовал себя агрономом. 

Трудно не согласиться. Иной раз читаешь в газете: агрономы не нужны, зоотехники 

— ни к чему, без ветврачей обойдемся. Только коль скоро пользуемся мы не 

нашим словом фермер, то грех забывать, что фермер — не просто толковый хозяин, 

но и менеджер, грамотный руководитель, образованный специалист-технолог. А то 

в том же Кяхтпнском районе есть уже примеры: одни арендатор из соображений 

экономии рационы кормления скота урезал, другой решил увеличить доход, экономя 

на основных обработках почвы, занижая нормы высева семян. А ведь экономия — 

далеко не главная статья дохода арендатора. Рост объемов производства — вот ос 

новной путь п снижения себестоимости, и увеличения прибыли, и роста заработков. 

В совхозе бычки, например, откармливаются в среднем 2—2,5 года. Валерии Алемасов 

мне на это так сказал: мы подобной роскоши позволить не можем. Для того и землю 

взяли, чтобы свои качественные корма иметь, поднять среднесуточный привес, как 

минимум, до 800 граммов и откармливать скот за 18—20 месяцев. Быстрее оборот — 

меньше затрат, больше мяса. 

И еще об одном нельзя не сказать. До прихода арендаторов Алемасова откормом 

на этом участке занималась бригада Сергея Макарова. Работали они спустя 

рукава, а держали четверых горе-работнпкоз из-за того, что некого было ставить. 

Сейчас положение резко изменилось. Весь молодняк крупного рогатого скота разобрали 

арендаторы, и бывшие «незаменимые» заволновались: а мы куда? И это здорово! 

Наконец-то появляется выбор, возможность отбора по профессиональным качествам, 

трудолюбию, старательности. По предварительным прикидкам в условиях аренды 

совхозу «Уладыйский» не пало 305 рабочих, достаточно 190. II не удивительно, выработка 

арендаторов — по сорок с лишним тысяч рублей валовой продукции на человека, 

или в восемь раз больше среднесовхознон. И. откровенно говоря, не позавидуешь 

тем, кто хочет прожить по старинке, пи шатко ни валко. 

Опыт «Уладыйского» позволяет понять: аренду нельзя, да и невозможно навязать. 

Но надо создать все условия, чтобы появлялись своего рода точки кристаллизации. 

Помните, на уроках физики? Насыщенный солями раствор может долго оставаться 

жидким, но стоит появиться крупинке, как мгновенно начинается кристаллизация. 

Однажды почувствовав себя настоящими хозяевами, ощутив вкус самостоятельности, 

предприимчивости, риска, люди разительно меняются. Что касается возможностей, 

простора для инициативы, то тут горизонты необозримы. Примеров можно даже 

сегодня набрать уже немало. В совхозе «Бодонгутскнй» Бпчурского района, скажем, 

пятеро арендаторов под руководством Гылыка Далхаева за год, подняв среднесуточные 

привесы на откорме скота, дали сверх договора 26 тонн мяса, причем, если по 

СОВХОЗУ себестоимость центнера привеса составила 223 рубля, то у арендаторов — 90. 

В соседнем колхозе «Победа» хорошие результаты в производстве зерна показала 

арендная бригада Иннокентия Хлызова. В колхозе имени XX партсъезда Селенгнн- 

76

ского района на арендный подряд перешла целая молочная ферма. В совхозе «Удин- 

ский» Хорннского района положено доброе начало чабанской аренде. Колхоз «Сиби 

ряк» Тункннского района практически закончил освоение внутрихозяйственной коопе 

рации. Короче, опыт есть. Но надо отдавать себе отчет в том. что трудно восстано 

вить в короткий срок то, что ломалось десятилетиями. И еще: у нас есть богатейшая 

практика превращения любого дела в шумную кампанию. 

Я пе об ошибках—они неизбежны в любом деле. И даже не об искренних 

заблуждениях, хотя лично мое мнение — при сегодняшнем обилии информации заблуж 

дения идут от элементарной, заурядной неграмотности. Имитация, замена вывесок — 

вот что опасно. В феврале 1928 года И. Сталин во всеуслышание заявил: «Разгово 

ры о том, что мь: будто бы отменяем нэп, вводим продразверстку, раскулачивание 

и т. д. являются контрреволюционной болтовней, против которой необходима реши 

тельная борьба. Нэп есть основа нашей экономической политики и остается таковой 

на длительный исторический период». Что из этого вышло, мы знаем. По привожу 

эту цитату пе для того, чтобы лишний раз показать лицемерие «вождя всех народов». 

Вовсю ратуя за арендные отношения, за кооперацию, мы и сегодня исповедуем пси 

хологию продразверстки. Суть ее в том. что арендные коллективы, а тем более кол 

хозы и совхозы, пе вольны распоряжаться своей продукцией, не вправе выгодно для 

себя ею торговать. Был план, стал госзаказ, а на деле — жесткое распределение. 

— Аренда—единственный выход на сегодня,— рассказывала мне доктор эконо 

мических наук, профессор Иркутского института народного хозяйства Мария Пегрсвпа 

Демина.— Но сработает она .тишь в том случае, когда мы покончим с практикой 

перераспределения стоимости, изъятия из сельхозпронзводства прибавочного продукта. 

Сначала изымаем, потом — дотируем. Абсурд. 

Казалось бы, просто — ты производишь, твое право и распоряжаться произве 

денным. А дело государства—регулировать производство с помощью гибких пен на 

продукцию и продуманной налоговой политики. Так ведь нет! Считаем, что. если не 

заставлять крестьянина, пе давить на него госзаказом, он бросит работать. Живучесть 

этого мифа обусловлена в немалой степени существованием громоздкого аппарата 

управления. Чем будет заниматься чиновник, если отпадет нужда заставлять? За что 

будет получать деньги? К слову, немалые. Только на управленческий аппарат Гос- 

агропрома Бурятской АССР ежегодно тратится 1290 тысяч рублей, а в Москву от 

чпеляется до шести миллионов. И дело даже не в конкретных аппаратчиках. Субъек 

тивно они могут быть честными и болеющими за дело людьми. Но в постоянном 

тяготении к целостности управленческая система жестко обуславливает функции 

каждого своего элемента. Как результат, мы имеем сегодня субъективную поддержку 

аренды и объектипное противодействие, выражающееся и в ценовых перекосах, и в 

монополизме производителей техники, удобрений, и в излишней регламентации. А это 

едпа ли не самый худшнн вариант. И, думается, совершенно прав видный советский 

ученый-зкономпст, академик ВАСХНИЛ Владимир Тихонов, утверждая, что в попытке 

эклектического соединения двух систем (принуждения экономического и принуждения 

административного) мы приходим к ухудшению управления народным хозяйством, 

возникновению в нем элементов анархичности, 

Справедливости ради надо отметить, что в силу экономического принуждения не 

верит не только один лишь относительно узкий крут аппаратчиков. Помню, долго 

толковали мы о хозяйственной самостоятельности, о необходимости иметь свой зе 

мельный надел, о сквозном подряде с одним из лучших чабанов мухоршибирского 

колхоза «Коммунизм» В. Ушаковым. II он высказался категорически против: 

— В чабаны и сейчас никого пе заманишь. А если еще и землю на нас навесить, 

вообще народ побежит. 

А куда побежит, если мы всерьез будем утверждать, что аренда, кооперация — 

не временная кампания? Мне всегда в таких случаях вспоминается весьма необычный 

кооператив в колхозе имени Ленина Карымского района. Район этот, один из самых 

отстающих в Читинской области, сегодня широко известен по всей стране, как место 

интересного эксперимента по созданию кооперативного агропромобъединения, своего 

рода кооператива кооперативов. Так вот, когда в колхозе имени Ленина хлеборобы, 

кормозаготовптелн. животноводы формировали свои кооперативы, за их рамками, 

естественно, остались лодыри, прогульщики, выпивохи. Но сушествовать-то им надо! 

И сама жизнь заставила сбиться их в артель при Тыргетуйском сельсовете, которая 

77

зарабатывает заготовкой и колком дров, мелким ремонтом жилья, благоустройством, 

работами по поддержанию санитарного состояния села. Другими словами, при дейст 

вительном переходе на экономические методы хозяйствования вопросы — будет рабо 

тать, не будет, хочет, не хочет, побежит, не побежит — решаются по принципу «хо 

зяин— барин». Хочешь жить хорошо — трудись* рискуй, проявляй инициативу. Л нет... 

Что касается сегодняшней текучести кадров тех же чабанов, то люди ведь в ос 

новной своей массе не от работы бегут. Меня всегда смущала одна цифра. Из шести 

с лишним тысяч овцеводов Бурятии две трети примерно не имеют классной квалифи 

кации. Именно эта категория дает и дефицит кадров, и текучесть. Но ведь трудн > 

представить, что такое огромное количество людей, работающих отнюдь пе в теплич 

ных условиях, сплошь неумехи и лодыри. Думаю, дело опять же упирается в отсут 

ствие хозяйственной самостоятельности, отчуждения от земли, средств производства. 

Чабан зависит от всех, перед ним не несет ответственности никто. И дело не только 

в обиде, поскольку классность тоже своего рода поощрение, отличие. Кому охота 

быть битыми за чужие грехи — за строителя, который поставил худую кошару, за 

кормозаготовптеля. что оставил без кормов, за ветврача, запоздавшего с прививками, 

и так далее. Аренда же. предполагающая взаимную материальную ответственность 

(вплоть до переноса спора в суд), все расставляет по своим местам. Настоящий 

хозяин должен иметь возможность отстаивать своп интересы. Кстати, это позволит 

перевести в плоскость практического решения еще одну проблему, которая сегодня 

обрела небывалую остроту, особенно в пашем регионе. 

— Меня лично,— поделился мнением доктор биологических наук, директор Ин 

ститута биологии Бурятского филиала СО АН СССР В. KopcvHOB,— очень обнадежи 

вает то, что на селе начинают набирать силу арендный, семейный подряд, различные 

формы кооперации. Речь о возрождении хозяина. А ни один хозяин не станет уродо 

вать землю, которая его кормит, и другим не позволит. 

И это тоже один из императивов времени, подтверждение того, что альтернативы 

экономическим, построенным на правильном соотношении личных и общественных 

интересов методам хозяйствования нет. Ни дтя кого не секрет, что именно обезличка 

земли, отчуждение от пес человека нанесли и продолжают наносить огромнейший 

ущерб. В бассейне Байкала эродировано около -10 процентов пахотных земель, а по 

Бурятии — 58 процентов. Бездумная распашка земель, особенно на крутосклонах, не 

регулируемый выпас скота, вырубка лесов ударили прежде всего по сельскому хо 

зяйству— отрасли, само существование которой зависит от здоровья природы. Доста 

точно сказать, что бнопродуктнвность даже среднеэроднрованных и дефлированных 

почв снижается на 30—50 процентов. Что же тогда удивляться, когда иные хозяйства 

даже семян по осени со своих полей не возвращают? Выход, по мнению ученых, 

только один: изменить сложившуюся структуру землепользования, залужнть и пере 

вести в луга и пастбища 300—-100 тысяч гектаров сильно эродированных и дефлиро 

ванных земель. Провести органигаиненно-структурные изменения в животноводстве. 

Поведет ли это к сокращению объемов производства, а значит, и к обострению 

продовольственной проблемы? Да, если работать по старинке. Но здесь-то и смы 

кается природоохранная политика с политикой экономической. Опыт показывает, что 

арендатор, в отличие от сдельщика, получает на меньшей площади больше продукции. 

Даже в условиях командно-административной системы мало-мальски грамотная 

работа обеспечивает ощутимый рост эффективности. Судите сами: в Закаменском 

районе на сто гектаров пашни производится 176 центнеров мяса, в Прибайкаль 

ском— 213, в Занграевском—220. А ведь аренда по природе своей предполагает 

I! интенсификацию, и рачительное, бережное использование ресурсов, и заботу о на 

ращивании потенциала. Разумеется, я веду речь о настоящей аренде, когда земля 

передается не ча год-два, а на длительный срок. Ко всему прочему, другого выхода 

у нас просто-напросто нет. Ггслн мы ничего не будем менять или ограничимся полу 

мерами, не только роста не будет, пойдет снижение объемов производства, поскольку 

потеря плодгуодия почв — потеря невосполнимая. 

В сущности, мы сейчас не просто стоим перед выбором: или-или. Нам дан пос 

ледний шанс, если уж откровенно. 

7i далек от мысли, что сумел передать даже малую толику того, что стоит за 

этими стопами. Слишком огромна задача, крайне непрост и противоречив процесс. 

Одно ясно: земля должна обрести своего хозяина. 

7S

7УСИНЕЮЩАЯ ШЕМЧУМИНА 

Первая всесоюзная социально-экологическая 

экспертиза «Байкал» или, как ее еще 

назвали, организационно-деятельностная игра 

(ОДП) произвела глубокое впечатление 

на тех. кто принимал в ней участие, кто 

болел и болеет душой за охрану и защиту 

уникального, неповторимого Байкала и его 

природного бассейна. Экспертиза дала возможность 

гласно и демократично разобраться 

с той негативной экологической ситуацией, 

которая сложилась на Байкале, дала 

возможность всем, кто желал и хотел, 

высказаться, обсудила десятки различных 

мнений и предложений, проанализировала 

целый ряд концепций, выдвинутых представителями 

науки, экономики, ведомств и 

министерств, планирующих органов, контролирующих 

и природоиспользующих предприятий 

и организаций, творческих союзов, 

наконец, и неформалов, горячо выступающих 

в защиту Байкала. 

Экспертиза проделала огромную и трудную 

работу. Все ее основные выводы и 

предложения даны в заключительном акте. 

Не будем их повторять. Итоговый документ 

опубликован, опубликованы и дискуссионные 

материалы, неоднозначна оценка работы 

СЭЭ в центральных, республиканских 

и региональных газетах, по телевидению и 

радиовещанию. Нам хотелось бы высказать 

свои предложения по решению проблем 

защиты и сохранения Байкала, улучшению 

экологической ситуации, сложившейся в регионе. 

Мы вынуждены констатировать тот факт, 

что старые методы и произвол в природопользовании, 

прежние воззрения на использование 

природных богатств Байкала и его 

бассейна продолжают сохраняться. Если не 

все. то многое осталось и остается без изменения. 

Продолжают чадить целлюлознобумажные 

комбинаты на Байкале, неся загрязнение 

и гибель для озера, для Селенги, 

усыхание лесных хвойных массивов — ничем 

не заменимых природных ресурсов для 

здоровья Байкала, для сохранения его экологического 

благополучия. Чадят промышленные 

гиганты, загрязняя атмосферный 

воздух, акваторию озера и прилегающие 

к нему природные территории и комплексы. 

Функционирует БАМ, наступая на 

Байкал с севера, с самой его уязвимой 

части, а Ленгипрогор носится со своей 

генехемой строительства и развития города 

Сезеробанка.тьска. несмотря ни на партийные 

и правительственные решения, ни 

на протесты общественности против расширения 

города... 

Теряет свой линейный размер прославленный 

байкальский омуль, продолжает 

растягиваться — до 2-3 лет и больше —его 

естественный срок половозрелости. Нельзя 

не сказать и об агонизирующих природных 

котловинах Байкала — Баргузинской, Северо-Байкальской. 

Гусиноозерской и других; 

продолжается рубка лесов главного пользования 

во многих районах и зонах Бурятии, 

неся за собой экологическое вырождение 

и гибель природных комплексов и 

экосистем, в первую очередь, той же реки 

Баргузин, естественный уровень которой 

упал до одного метра против нормального, 

былого. 

Продолжается диктат ведомств и министерств, 

в особенности лесоразрабатывающих 

и мелиоративных. По-прежнему свирепствуют 

различные виды эрозии почв, 

неся гибель почвенному покрову, растительному 

и животному миру. Продвижению 

песков способствует сокращение площади 

лесных массивов, которые являются естественными 

защитниками и препятствием на 

их пути. Например, только в Селенгинском 

районе республики за минувший год площади, 

занятые лесом, сократились на 1500 

гектаров. А по всей республике?! 

Налицо деградация и оскудение природы, 

ее богатств и ресурсов. 

В частности, в последние два десятилетня 

возникла тревожная и неотложная 

проблема редких и находящихся под угрозой 

исчезновения видов диких животных 

и растений. И эта проблема не теряет 

своей остроты, а становится все более 

тревожной. 

Есть ли оправдание этому? Пет и быть 

не может. 

Природа имеет право быть в центре не 

только нашей экономической и хозяйственной 

жизни, но и духовной. Все это должно 

быть направлено к одной цели — спасению 

природы, ее облагораживанию. 

Каковы же пути и направления этой работы? 

Во-первых, необходимо уяснить, что 

сохранение природы — важнее и нужнее 

для нас. для жизни и здоровья людей, чем 

сохранение экономически нужных и важных 

комбинатов, трестов, промышленных и 

сельскохозяйственных предприятий и объединений. 

Нужно достичь не на словах, а на 

деле гармонии человека и природы, прийти 

к интеллектуальному и экологическому 

возрождению, нужна всесторонняя оценка 

последствий вторжения в природу Байкала 

79

и его бассейна. Примату природозащиты и 

природоохраны над природопользованием 

нет альтернативы и не может быть. 

Следует ввести в действие и экономические 

рычаги, без которых также не осуществить 

цели и задачи по защите Байкала. 

То есть установить плату за использование 

природных ресурсов на основе регионального 

хозрасчета. О необходимости разработки 

и введения рентных аспектов 

оценки природных ресурсов, платы за их 

эксплуатацию, возмещение ущерба за изъятие 

земель, водных ресурсов, нанесение 

урона экосистемам природы региона, а пе 

только отдельным, ее ресурсам мы говорили 

еще на всесоюзной конференции по охране 

биосферы, которая проходила в Кишиневе 

в нюне 1979 г. К сожалению, эти 

проблемы по решены до сих пор. 

Важнейшим условием успешного решения 

проблем защиты и сохранения, научно обоснованного 

использования природных богатств 

Байкала является не только количественная 

оценка и введение рентной платы, 

т н разработка объективных принципов 

экологического и экономического анализа 

затрат и выгод от эксплуатации тех или 

иных ресурсов, а также оценка ущерба 

«вторичных» и более отдаленных последствий 

промышленного и хозяйственного освоения 

природы от вносимых в природу 

различных токсичных ядохимикатов и минеральных 

удобрений. Нам нужно отказаться 

or «борьбы» с природой, от ее «покорения». 

Очевидна необходимость системного и 

комплексного подхода с учетом и соблюдением 

экологических принципов опенки 

регулирования взаимодействия человека и 

природы. Только это обеспечит научно обоснованное 

природопользование, научный прогноз 

и предвидение антропогенных изменений 

окружающей среды. Иначе ведомства 

будут продолжать обдирать Байкал и его 

природные богатства как липку. 

На основе всего этого можно установить 

действенный контроль и приблизиться к установлению 

не бумажной, а реальной и эффективной 

власти в охране природы и использования 

ее ресурсов. Очевидна необходимость 

отмены (чем скорее, тем лучше) 

диктата ведомств и министерств, изъятие 

власти у временщиков и технократов, «природопользователей» 

различного ранга, масштаба 

и происхождения, предержателей 

фондов, ассигнований, проектов, технологий 

и т. д., а также полный отказ от старых 

форм, метотов и идей эксплуатации Байкала 

и его бассейна, законодательное представление 

права решать все вопросы населению 

само, о региона. 

О законе по Байкалу. Необходимость его 

принятия назрела давно и диктуется неотложной 

защитой и охраной озера. Нужен 

единый нормативный акт, включающий в 

себя широкий спектр разделов и направлений 

по сохранению биологических ресурсов 

и экосистемы Байкала, обеспечению надежной 

и гарантированной защиты их уникальности 

и общепланетарного значения. 

Успешное решение проблем затрудняется 

отсутствием единого законодательного документа. 

В регионе действуют сейчас многочисленные 

нормативные положения, при 

80 

нятые различными государственными органами 

власти всесоюзного, федеративного и 

республиканского масштаба и юрисдикции, 

но все они вместе взятые не обеспечивают 

действенность и эффективность выполнения 

норм и требований. Важнейшим документом 

по правовой охране Байкала служит 

и закон «Об охране природы в РСФСР», 

но и он не предусматривает особенности и 

специфику охраны живой природы озера. 

Принципиально важный и основополагающий 

момент в успешном решении проблем 

защиты и сохранения Байкала —объявление 

его объектом Мирового Наследия. 

Байкал в полной мере отвечает всем параметрам 

и требованиям Конвенции СОН 

«О мировом природном и культурном наследии», 

принятой в 1972 году. Это позво" 

лит привлечь внимание М! ровой научной 

общественности, создать па Байкале международный 

экологический центр, использовать 

средства международного природоохранного 

сообщества. Это повысит и нашу 

ответственность перед человечеством за защиту 

и сохранение Байкала. Наконец, будет 

интенсифицирована реставрация природы 

Байкала, расширятся и углублятся 

природоохранные работы, начнутся природовосста 

иовптслыше й прирздооблагораживающие 

мероприятия. 

! 1 первым шагом среди всех мер по действительно 

кардинальному и конкретному 

осуществлению в жизнь программ защиты 

Байкала, улучшению экологической ситуации 

в регионе должно быть закрытие Байкальского 

и Селенгинского целлюлозных 

комбинатов, их перепрофилирование, неотложное 

решение вопросов полного прекращения 

рубок главного пользования в бассейне. 

Нужен вердикт об отмене посягательства 

па Байкал со стороны целлюлозно-бумажных 

й мелиоративных ведомств, 

технократизма и безответственности, равнодушия 

и узковедомственное ти. Принятие 

вердикта прекратит глумление над природой, 

над Байкалом. 

На сегодня вся система природопользования 

на Байкале противоречит объективным 

законам экологии, противоречит принципам 

марксизма-ленинизма в области охраны 

природы: «Законы внешнего мира, 

природы... суть основы целесообразной 

деятельности человека» (В. П. Ленин. Философские 

тетради. ПСС, т. 29), «Человеческие 

проекты, не считающиеся с великими 

законами природы, приносят только несчастье» 

(В. И. Ленин. Конспект «Переписки 

К. Маркса и Ф. Энгельса 1844-1883 гг.», 

М.. 1959, с. 376). 

Будет ли, наконец, сделан решительный 

шаг в защите Байкала, или мы станем 

очевидцами следующей общественной социально-экологической 

экспертизы — уже на 

восточном берегу священного моря, чтобы 

вновь констатировать продолжающуюся деградацию 

природы региона, но уже во многих 

отношениях необратимую, невосстановимую? 

Хочется верить в лучшее. По будем 

знать: Байкал ждет спасения, ждет нашей 

помощи! Придите на помощь сегодня, сейчас, 

завтра — будет поздно. Байкал в беле! 

М. ШЛРГАЕВ, 

кандидат биологических наук.

Байкало-Селенгинская инспекция рыбоохраны—одна 

из главных на сибирском 

чудо-озере. Помимо обширной части Байкала 

и его мелководья, на нас возложена 

охрана дельты Селенги, которая занимает 

около 70 тысяч гектаров, и самой реки 

на протяжении более семидесяти километров 

вверх по течению. В дельте гнездится 

почти 80 процентов птиц Байкала. Благоприятные 

кормовые и защитные условия — 

обилие рыбы и водных насекомых наличие 

большого числа островов, мелководных 

проток п озер, заросших густой растительностью, 

привлекают сюда не только 

большую массу водоплавающих Восточной 

Сибири, но и, к сожалению, множество 

любителей поживиться за счет природы. 

Особенно во время весеннего и осеннего 

нерестового периода. 

Едва сойдет лед — в дельту устремляются 

десятки моторных лодок. А так как 

охота в низовьях в это время запрещена, 

то ясно, зачем они сюда едут. Почти в 

каждой из задержанных лодок обнаруживаются 

сети и невода, которыми браконьеры 

намеревались перегораживать пути 

хода рыбы па нерестилища. В прошлом 

году, к примеру, только за первые двадцать 

майских дней было зафиксировано 

около ста случаев нарушения правил рыболовства. 

И это — несмотря на объявленный 

«месячник тишины». 

Профилактическое направление — основное 

в работе инспекции рыбоохраны. Наша 

главная задача — не допустить рыбаков 

на браконьерские тони, а не задерживать 

их. когда они уже забросят сети. С этой 

целью в местах наибольшей концентрации 

рыбы мы создаем посты контроля. 

Вместе с работниками рыбоохраны дежурят 

представители общественности, милиции. 

Практика покатала. что подобные 

посты гораздо эффективней рейдов оператинных 

групп. II мы устанавливаем их сейчас 

пе только на период осеннего хода 

омуля, но п весной, когда идет на нерест 

сазан, язь и другая рыба. 

В прошлом году у нас было зафиксировано 

693 нарушения правил рыбной ловли 

— на сто с лишним меньше, чем годом 

раньше. Задерживались в основном жители 

Кабанского района. Одна из главных 

причин браконьерства—отсутствие и продаже 

свежен рыбы. Тот же омуль появляется 

на прилавках магазинов очень редко, 

да и то в соленом виде. Кроме минтая 

и рыбных консервов здесь порой и купить 

нечего. А ведь жители Прибайкалья привык 

тн к пресноводной рыбе. II достают ее 

.всеми, как говорится, правдами и неправдами. 

Чаше неправдами. Возвращается 

бригада с промысла —к месту прптонения 

со всех сторон сбегаются люди. Идет 

оживленный обмен водки на рыбу. Мы, 

естественно, стараемся пресекать подобные 

случаи, но ведь возле каждой сетс.тодкн 

работника рыбоохраны или милиционера 

не поставишь. Да и в положение таких 

люден тоже входим: жить у Байкала и не 

6. «Байкал» № 3 

О ЧЕМ МОЛЧИТ РЫБА.. 

видеть на своем столе байкальской рыбы — 

разве это порядок? 

Как же исправить создавшееся положение? 

Во-первых, необходимо наладить снабжение 

населения свежей рыбой. Сделать 

это можно было бы путем кооперации на 

промысле. Так, в Камчатской области создание 

кооперативов решило все проблемы 

с браконьерством. У нас вопросы снабжения 

рыбой решаются пока с помощью старых 

инструкций. Добытая рыба полностью 

отгружается, вывозится, а уже потом возвращается 

к потребителю. В Энхалуке, к 

примеру, рыбаки сдают весь улов па приемный 

пункт. Потом транспортируют рыбу 

на автомашинах в Оймур—россыпью в 

КУЗОВЫХ за 22 километра. Пе лучше ли 

реализовать ее прямо па месте? 

Конечно, создание кооперативов—дело 

весьма хлопотное, но оно сулит немало 

выгод. И прежде всего — в решении Продовольственной 

программы. 

Один из путей борьбы с браконьерством 

— введение лицензионного лова ценных 

пород рыб. В частности, омуля. По 

данным института «Востспбрыбнпипроект», 

ихтно.масса всех морфологических групп 

омуля в озере Байкал определяется в пределах 

19 тысяч тонн. Величина возможного 

вылова, рассчитанная в пределах прироста 

ихтпомассы рыб, допустимых к вылову, 

составляет на территории Селенгинского 

промыслового района примерно 810-865 

тонн. В том числе в летнюю путину немногим 

более 700 топи, вылов нерестового 

омуля в реках для рыбоводных целей — 

75-80 и покатиого омуля—до 40 тонн. А 

сколько же вылавливается браконьерами! 

По сведениям за прошлый год, взятым 

из книги регистрации протоколов Байкало-Селенгпнскон 

инспекции рыбоохраны в 

летнюю путину, выявлено 315 нарушении 

правил рыболовства. Из них в десяти случаях 

возбуждены уголовные дела. Каждый 

год только по учтенным цифрам браконьеры 

отлавливают по тысяче и больше 

килограммов омуля. 

В целях искоренения браконьерства, 

па мой взгляд, было бы целесообразно 

открыть спортивный и любительский лов 

цепных пород рыбы по лицензиям, выдаваемым 

органами рыбоохраны. И мы готовы 

ввести такой лов. Но дело пока упирается 

в получение «добро» от «Байка.трыбвода» 

и Совета Министров республики. 

Уже выбран участок: озеро Байкал, от 

реки Мантурихн до Посольской прорвы, 

в море один километр. Орудия лова—сеть 

длиной до 30 метров, с ячеей от 32 до 38 

ми ьлиметров. Стоимость лицензии 16 рублей 

50 копеек за двое суток. Суточная 

норма вылова—5 кг. вывоз с водоема не 

более 10 кг. Цепы на лнзенцин установлены 

согласно прейскуранту действующих 

розничных цен на рыбу. 

Лов по лицензиям оправдал себя в рыбных 

районах Дальнего Востока, на Севере 

нашей страны. Число браконьеров там 

резко уменьшилось. Думаю, что и у нас, 

81

в Прибайкалье, лицензионный лов мог бы 

принести хорошие результаты. 

На Байкало-Селенгипскую и Байкальскую 

морскую инспекции возложен контроль 

за жизнедеятельностью рыбного поголовья, 

его охрана, воспроизводство рыбных 

запасов и регулирования рыболовства. 

Как вы сами понимаете, решить все эти 

вопросы только силами штатных работников 

нельзя. Успеха можно добиться 

лишь с помощью общественности, при 

активной поддержке населения. II мы 

пошли по этому пути. Координирует всю 

нашу работу районный штаб по охране 

рыбных запасов, который возглавляет 

заместитель председателя райисполкома 

А. Попов. Сюда входят также представители 

милиции, работники народного контроля, 

редакции районной газеты, руководители 

ряда рыбодобываюших и снабженческих 

организаций. Штаб решает все 

(вопросы — от оказания практической помощи 

(продукты питания, палатки, бензин, 

транспорт) до учебы общественных инспекторов 

рыбоохраны. Их у нас около 

80. Но наиболее активно работают человек 

двадцать. В числе лучших водитель 

А. Пушников, электрик В. Иванов, начальник 

снабжения Кабанской птицефабрики 

В. Сергеев, пенсионеры В. Сарпп. 

Г. Миронов, В. Сегутов. При райкоме комсомола 

создан оперативный отряд. Действуют 

в районе и 12 отрядов «Голубых 

патрулей». Одним из них (при Селенгинской 

школе № 2) вот уже несколько лет 

руководит участковый гоеннспектор Александр 

Федорович Кузьмин. На его счету 

свыше двухсот задержанных нарушителей 

правил рыболовства. И тем не менее инспектор 

убежден в том, что одними запретами 

и природоохранными мерами цели не 

добиться. Надо воспитывать у людей, причем 

начиная с малых лет, сознание того, 

что природные источники могут навсегда 

иссякнуть, если их пе беречь и относиться 

к ним по-варварски. Вот почему Александр 

Федорович все время возится с ребятишками 

из Селенгинской школы. Проводит с 

ними рейды, выявляя нарушения на берегах 

речки Вплюйки, в самом поселке, организует 

экскурсии на Большереченский рыборазводный 

завод. Уже в шестом-седьмом 

классах ребята начинают всерьез задумываться 

о том. почему одни люди трудятся 

над пополнением рыбных запасов, а 

другие — стремятся систематически их уничтожать 

ради наживы. Таким образом 

школьники учатся не только любить природу, 

но и получают навыки по ее охране. 

Поле деятельности для работников рыбоохраны 

и общественных инспекторов 

огромно. Положение с охраной природы 

в районе оставляет, как говорится, желать 

много лучшего. Нас в первую очередь, 

естественно, беспокоит и тревожит загрязнение 

рыбохозяйственных зон. Байкальская 

лесоперевалочная база и Клюевский ЛПХ 

затонувшую древесину из ковшей поднимают 

не полностью. На берегу Байкала из 

отходов производства этих же предприятий 

возникли настоящие свалки, площадь 

82 

которых, особенно на БЛПБ, постоянно 

увеличивается. 

Среди главных загрязнителей Байкала, 

помимо Селенгинского ЦКК. станция Мысовая, 

Танхойскпй механический завод. 

Территория последнего так замазучена, что 

по ней невозможно пройти в туфлях. А 

ведь в пятнадцати метрах находится Байкал. 

И мы знаем, что одна капля мазута 

загрязняет около двух тысяч квадратных 

метров поверхности воды. 

Не отстают от промышленных предприятий 

и сельскохозяйственные объекты. В 

районе восемь совхозов и четыпе колхоза 

содержат животноводческие и птицеводческие 

фермы в саиитарно-защптных зонах 

рек и не имеют при этом бетонированных 

типовых навозохранилищ. Зона аэрации у 

рек, как правило, маломощна и сложена 

хорошо проницаемыми песчаными и песчано-галечными 

грунтами. Это позволяет 

загрязнениям с поверхности почвы сравнительно 

легко проникать в грунтовые воды. 

Во многих совхозах продолжают применять 

запрещенные ядохимикаты, в частности, 

гексохлоран (дуст). Он смывается с 

полей дождями и уносится в речки. В результате 

гибнет рыба и загрязняется Байкал. 

Особенно злоупотребляют этим в совхозах 

«Большереченский» и «Тресковский». 

Из рук вон плохо организовано во многих 

хозяйствах хранение ядохимикатов и минеральных 

удобрений, заправка машин. В 

совхозе «Тресковский», к примеру, две автозаправки, 

и обе не в бетонном исполнении. 

Нет здесь ни шлангов, ни кранов. Все 

бежит на пол. Органы санитарного надзора 

ежегодно предъявляют к нарушителям 

различные санкции, проштрафившихся руководителей 

и специалистов обсуждают на 

заседаниях народного контроля. Те каются, 

обещают исправить положение. Но зачастую 

обещания эти не выполняются, и 

сдвигов в лучшую сторону в этом вопросе 

пока мало. 

На состояние рыбных запасов влияют не 

только загрязнения. В районе ведется интенсивный 

лов. а вот с воспроизводством 

рыбы дело обстоит куда хуже. Выделяемые 

па эти цели средства из года в год 

остаются практически на одном и том же 

уровне, хотя количество добываемой рыбы 

бывает разным. Па мой взгляд, следовало 

бы поставить выделение средств на рыбохозяйственную 

мелиорацию в прямую зависимость 

от рыбодобычн. Справедливости 

ради замечу, что и эти средства порой не 

осваиваются. 

Не след\ст забывать и о другом. Байкал 

является не только водоемом со всеми его 

обитателями. Это и весь окружающий озеро 

мир природы. Все попытки решить проблемы 

Байкала обособленно от проблем 

сохранения его побережья и правильного 

хозяйствования на нем заведомо обречены 

па неудачу. 

В. МОШКИ Н, 

районный государственный инспектор Байкало-Селенгинской 

инспекции рыбеехраны.

шисш • 

Гунга ТУДЕНОВ, 

кандидат филологических наук 

О ПЯТНАХ БЕЛЫХ И ТЕМНЫХ... 

Институт общественных наук БНЦ АН СССР наметил в 

настоящей и будущей пятилетках большое и нужное дело — 

создание трехтомной «Истории бурятской литературы». Первый 

том целиком посвящается бурятской литературе дооктябрьского 

периода. Он будет наиболее сложным и трудоемким, 

ибо подобного рода работа в нашем литературоведении, 

предпринимается впервые. Предстоит еще собрать дополнительные 

материалы в архивных фондах Советского Союза, 

МНР и Северного Китая, а также в личных коллекциях частных 

лиц и специальных учреждений. Второй том охватывает 

период 1917-1955 годов. Современный литературный процесс 

Бурятии, начиная с 1956 года, найдет свое отражение в третьем 

томе. Он требует литературоведческого анализа и обобщения 

огромного фактического материала современности в 

свете последних решений ЦК КПСС и Советского правительства. 

Наш журнал намерен принять посильное участие в этой 

большой работе. Статьей известного бурятского литературоведа 

Тунги Очировича Туденова мы открываем дискуссионный 

цикл исследований и публикаций, в которых надеемся 

осветить различные аспекты истории бурятской литературы, 

как одной из основ представлений о бурятской культуре в 

целом. 

С момента издания «Истории бурятской советской литературы» (1967 г.) прошло 

двадцать с лишним лет. за это время изменилось многое. 

Решениями XX и XXVII съездов КПСС были реабилитированы имена незаконно 

репрессированных в 1937 году бурятских писателей. По специфическим условиям 60-х 

годов мне, как автору главы «Бурятская литература 1917—19-10 гг.», не удалось в 

«Истории...» в позитивном плане осветить литературную деятельность всех реабилитированных 

писателей Бурятии. К сегодняшнему дню стали полностью известны имена 

пострадавших писателен н литературных деятелей. Приведу их список: 1. Солбонэ 

Туя (Петр Данбпнов, поэт, 1892—1938), 2. Ц. Дон (Цыдснжап Дондубон, прозаик, 

1905—1938), 3. Цыдендамба (Дамба Даш маев. поэт, 1901 — 1938), 4. Самапдабадра 

(Базар Барадин, драматург и прозаик, 1878—1938). 5. Цыбен Жамцараио 

(литературный деятель, фольклорист. 1881 —1942), 6. Дондок-Рннчен Намжплон (поэт 

и драматург, 1892—1938). 7. Жигжит Батоцыренов (литературный деятель, прозаик, 

1890—1938), 8. Элбэг-Доржи Ринчино (публицист и поэт, 1888—1937), 9. Чойжил- 

Лхама Базарон (драматург. 1876 — 1938), 10. Сорон Мпхаханов (поэт, 1908 — 1938), 

11. Никита Занданов (литературный критик, 1905—1938). 12. Сапжп Ширабон (литературный 

критик. 1902—1938). 13. Иро.тта Данпилон (1898 — 1938, с 193! г. по 

1937 г. председатель правления СП Бурятии), 14. Бато-Да.тай Тогмптов (литературный 

деятель, журналист, 1905—1938). Сергей Балдаев (писатель, фольклорист 

и этнограф, 1889—1979)—единственны;'! репрессированный бурятский писатель, который 

вернулся живым на родину и до своего 90-летпя многое успел сделать. 

В разных разделах «Истории...» эпизодически упоминаются имена и дела таких 

советско-монгольских деятелей двадцатых и тридцатых годов как Эрдэни Батухан, 

6*

Цэбэн Жамцарано и Элбэг-Доржп Ринчино. О первом министре просвещения МНР 

Эрдэни Батухане (Никите Бутуханове), который еще в начале 20-х годов переписы 

вался с Максимом Горьким о проблемах молодой монгольской литературы, а также 

и бурятской,— нет спорных вопросов. 

Причастность Ц. Жамцарано и Э.-Д. Ринчино к истории бурятской советской 

литературы 20-х и 30-х годов тоже не вызывает сомнений. Имя проф. Ц. Ж. Жамцарано 

— крупнейшего востоковеда, собирателя фольклорных и письменных памятников 

бурят п монголов, организатора научной и просветительской работы в Монголии 

известно далеко за пределами MI IP и СССР. После реабилитации в «1 рудах БКНИИ 

СО АН СССР» (1962 г.. Л» 10. се. 121-110) была опубликована обстоятельная научная 

статья Б. Д. Цыбпкова под названием «Цыбен Жамцарано. К 80-летию со дня 

рождения». В 1963 г. была издана моя статья «Ц. Ж. Жамцарано как фольклорист» 

в сборнике «Фольклор и литература Бурятии». Не требует особых доказательств то. 

какую роль сыграли фольклорные записи и издания Ц. Жамцарано для становления 

и развития бурятской советской литературы, это общеизвестно. Остается неизученной 

до настоящего времени его публицистическая и писательская деятельность. Среди 

монгольских и бурятских читателей пользовались популярностью его переводы на 

старомоигольский язык — «Синее знамя монголов» (Хухэ моиголой хухэ туг») Леона 

Казна, «Декамерон» Боккачно. «Пятнадцатилетний капитан» Жюль Верпа. «Жизнь 

Будды» Льва Толстого, рассказы Джека Лондона и другие. В период автономной 

Монголии Ц. Жамцарано организовал первую монгольскую «Столичную газету» и 

первый журнал «Повое зерцало». На их страницах он печатал, по воспоминаниям 

современников, свои научно-популярные статьи, художественные очерки, рассказы 

н т. д., по они не изучены, вернее, не стали еще предметом литературоведческого 

анализа. 

На стр. 28—29 «Истории...» 1967 года сказано: 

«...Ни один из поставленных Февральской революцией злободневных вопросов 

так и не был практически решен...». 

Характерны в этом отношении взволнованные, полные тревоги за судьбу народа 

строки одного из общественных деятелей, писателя и публициста Элбэг-Доржи 

Ринчино, написанные за несколько месяцев до социалистической революции. Они 

прекрасно отражают разочарование Февральской революцией и действиями буржуазного 

Временного правительства, которые «...растоптали и загрязнили... великие надежды 

и грёзы» народных масс и демократической интеллигенции Бурятии. Кроме 

того, приводимая ниже пространная цитата из статьи Элбэг-Доржп Ринчино даст 

читателям представление и об уровне бурятской публицистики пореволюционного 

периода: 

«Нпхулай пурпаль — ура!» — с таким возгласом и с кусочком красного кумача 

на груди, па мохнатой и пузатой лошаденке прискакал к одной из станций Забайкальской 

железной дороги старичок бурят-монгол, получив известие о Февральской 

революции 1917 года. 

В этом кратком и бесхитростном возгласе вылился весь пафос, сгон и радость 

освобождения измученного вконец вековым гнетом маленького парода,— старичок в 

синем да.тембовом дэгэле на мохнатой лошаденке живой символ и олицетворение 

трудовых масс Бурят-Мопголнп. По пе бесплодно прошли пека страданий и гонений; 

они развеяли, как дым, ореол самодержавия, сотканный из хитрых и замысловатых 

узоров восточной фантастики и мифотворчества. Трудовые массы Бурят-Монголии, 

когда-то безмолвно-покорные и «беззащитные» жертвы и рабы самодержавия и русского 

империализма, жаждали и радостно приветствовали бурю освобождения, гро 

мовые раскаты великой революции... 

Велико и необъятно наше, сибирских инородцев, ликование: мы. сибирские 

инородны, были теми обреченными, темп живыми смертниками, у которых в настоящем 

существовало одно лишь безысходное и мрачное отчаяние, а в будущем—душу лсдяняшнй 

холод исчезновения с лица земли... 

Но, увы! Скоро, слишком скоро «облетели цветы, догорели огни». Грубая и 

жестокая действительность, революционные будни, человек с его грубо-материалистическими 

интересами, не освободившийся еще от расовых и прочих пут и грязи царства 

необходимости, растоптали и загрязнили эти великие надежды п грезы о близком 

царстве божьем на земле, царстве свободы...» (Инородческий вопрос в Сибири и революция. 

Газ. «Сибирь». 12 апреля 1917 года). Статья подписана псевдонимом 

84

«3. А. Мэргэн». Это —одмн из известных псевдонимов Э.-Д. Ринчино. у него их было 

до десяти. Предстоит большая работа по установлению и расшифровке его многочисленных 

псевдонимов в различных периодических изданиях России и Монголии. 

Из литературных работ Э.-Д. Ринчино сегодня пока известны одна поэма и 

переводы. Поэма «Шннэ-эцэ шинэ заян» (Новейший заяп-дух). публицистическое 

обращение к бурятской интеллигенции того времени, опубликована в 1910 году в 

«Сборнике монголо-бурятской народной поэзии» под редакцией Аламжн-Мэргэна 

(вып. 1, СПБ, 1910, сс. 16—22). 

В 1920-30-х годах в Бурятии и Монголии был широко известен «Интернационал» 

в переводе на старомоигольекпй письменный язык Э.-Д. Ринчино. Он начинался 

двустишием: «Хараяал бухэни чннгэсэн //Хамтарагты дэлэхэйн богоолчууд...». Им 

также были переведены с русского языка «Царь Лсархатон Ассирийский» Л. Толстого, 

исторический роман «Салават Батор» С. Злобина. Имеется еще сведения о том. что 

Э.-Д. Ринчино был сделан перевод одного из произведений Юрия Тынянова, но оно 

требует детальной проверки и уточнения. 

На стр. 33 «Истории...» 1967 г. имеются такие строки: 

«...В дело победы революции братского монгольского народа заметную лепту 

внесли и лучшие сыновья бурятского народа. В печати неоднократно отмечались 

заслуги бурятских писателей Э.-Д. Ринчино и Ц. Жамцарано». Во втором томе 

придется, по-видимому, обосновать этот тезис, привести высказывания на этот счет 

руководящих деятелей СССР и Монгольской Народной Республики. 

Теперь коротко о реабилитации. Все вышеназванные репрессированные бурятские 

писатели реабилитированы. Сегодня у меня под рукой имеются точные данные о пятерых: 

Ц. Жамцарано полностью реабилитирован «за отсутствием состава преступления» 

8 декабря 1956 года, Д.-Р. Намжилон — 2 сентября 1957 года. Бато-Далай 

Тогмптов—28 нюня 1957 года, Б. Барадин — 27 марта 1958 года и Э.-Д. Ринчино — 

8 мая 1957 года (затем восстановлен в партии). 

Причем, если судьбы четверых были решены вскоре после ареста, то с Цыбеном 

Жамцарано дело обстояло несколько иначе. По сообщению прокуратуры г. Ленинграда, 

«Жамцарано Цыбан Жамцарановнч был арестован 10 августа 1937 года и по 

постановлению Особого Совещания при НКВД СССР от 19 февраля 1940 года 

заключен в ИТЛ на 5 лет» 1 

. Где и когда он умер или погиб — не указано. 

М. С. Горбачев в своем юбилейном докладе к 70-летию Октябрьской революцич 

особо отмечал: «Мы знаем теперь, что политические обвинения и репрессии против 

ряда деятелей партии и государства, против многих коммунистов и беспартийных, 

хозяйственных и военных кадров, ученых и деятелей культуры были результатами 

преднамерен пой фальсификации. 

Многие обвинения в последующем — в особенности после XX съезда партии — 

были сняты. Тысячи безвинно пострадавших полностью реабилитированы. Но процесс 

восстановления справедливости не был доведен до конца и фактически приостановлен 

в середине 60-х годов». 

Возникает вопрос: как у нас в республике обстоит дело с фактической реабилитацией, 

еще раз подчеркиваю — с фактической реабилитацией безвинно пострадавших 

писателей и деятелей культуры? Сегодня я должен откровенно сказать, что пе все 

обстоит благополучно в этом важном деле. Почти все репрессированные в 1937 году 

писатели и деятели культуры и после реабилитации продолжают носить посмертные 

ярлыки «буржуазных и местных националистов», «панмонголистов», «контрреволюционеров» 

п т. д. При этом для «обоснования» этих ярлыков из статьи в статью, и* 

книги в книгу наших историков и некоторых руководящих деятелей кочуют фальсифицированные 

«факты» двадцатых и тридцатых годов. Сошлемся только па один 

пример. В 1932 голу в 3 и 4 номерах журнала «Советская Бурятия» была опубликована 

статья Д. Иванова «За развернутую борьбу с бурятской кондратьевщипой — 

против гнилого либерализма». В ней имеются фальшивые обвинения против Э.-Д. Ринчино, 

в частности, будто бы в одном белогвардейском документе было сказано: 

«Семенов через своею сотрудника генерала Нан.това объявил, что бурятская гвардия 

создавалась с его. Семенова, разрешения и что Главковерх этой гвардии Ринчино 

был его агентом». 

1 

В оригинале сообщения прокуратуры г. Ленинграда вкралась описка — Цыбан 

вместо Цыбен. 

85

В связи с появлением этой статьи в Центральном Комитете партии состоялось 

обсуждение партийного дела Э.-Д. Ринчино. Были опрошены все живые свидетели 

периода гражданской воины в Сибири, за исключением С. Лазо. В результате была 

установлена истина, и Э.-Д. Ринчино был оставлен в рядах партии. Весь тираж 

журнала был изъят, громе нескольких распроданных номеров. А автор фальшивки 

Д. Иванов был уволен с работы в аппарате журнала «Советская Бурятия». В переизданных 

номерах журнала изъята статья Д. Иванова. Но несмотря на это, «аргументы» 

клеветнической статьи продолжают делать свое черное дело. Даже в серьезных 

изданиях, включая «Очерки Бурятской организации КПСС» (Улан-Удэ, 1970). 

фигурируют традиционные оценки деятельности некоторых реабилитированных писателей 

и деятелей культуры. 

В -бурятском литературоведении фактически имеется одна монография А. Б. Соктоева 

«Становление художественной литературы Бурятии дооктябрьского периода» 

(Улан-Удэ, 197G). в которой в корне пересматриваются, точнее, подвергаются ревизии 

все те положительные опенки литературного наследия репрессированных писателей 

двадцатых и тридцатых годов, которые были даны в первой и второй главах «Истории...» 

1967 года. 

Работа А. Б. Соктоева прежде всего посвящена бурятской литературе дооктябрьского 

периода. Мы вправе были ожидать от него серьезного исследования по дореволюционной 

бурятской литературе, открытия новых имен и источников. Однако этого 

пе случилось, он ограничился перечислением и определенным анализом известных науке 

произведений. Зато половину своей книги и весь запал своей творческой энергии 

истратил па критику творческого наследия репрессированных писателей 20-х годов, 

а также автора этого раздела в «Истории...», По-видимому, по дореволюционному 

периоду у него не хватило материалов на целостную монографию и докторскую диссертацию, 

так как он пе утруждал себя поисками и открытиями новых источников. 

Поэтому он, села:; хитроумный ход конем, все основные произведения бурятской 

советской литературы 1917—1930 годов: произведения Б. Барадина, Солбонэ Туя, 

Д.-Р. Намжплона. Ж. Батоцыренова—отнес к дореволюционной «буржуазно-просветительской 

литературе». Этим самым он тщетно пытается повернуть колесо истории 

назад, послереволюционные произведения и их авторов перетащить в дооктябрьский 

период. Но даже если на одну минуту допустить справедливость утверждений 

А. Б. Соктоева. согласиться с тем, что все эти произведения относятся к дореволюционному 

периоду, логически возникает необходимость быть последовательным, разбирать 

эти произведения как дореволюционные и оценивать их как прогрессивные, так 

как в них явно выделяется классовый подход их авторов. 

Однако Л. Б. Соктоев этого не делает, а напротив, критикует произведения и их 

авторов за то, что после Октября и в период гражданской войны они слабо отражают 

или вообще не отражают послереволюционные будни и политику Советской власти 

в духе Маяковского. З.лесь— подмена тезисов и методологическая ошибка автора. 

Он увлекается послереволюционной историей Бурятии и политическими оценками 

деятельности тех, кто имел отношение к бурятской литературе. При этом он уделяет 

особое внимание так называемому «панмонгольскому движению» 1919 года и судьбу 

основных деятелей культуры и литературы стремится связать с Японией и Семеновым. 

Так. на стр. 324 своей книги он пишет: «Осуществление плана создания «Великого 

монгольского государства», разработанного Японией. Ц. Жамцарано, как председатель 

Бурнацкома, возлагает па своего давнего единомышленника и ближайшего соратника 

Э.-Д. Ринчино». 

Далее на стр. 364—365 продолжает: «1920 г. ...стал для лагеря бурятского 

буржуазного национализма годом тяжких испытаний, глубоких тревог и раздумий. 

Однако, несмотря на то, что местная контрреволюция потерпела одно из самых непоправимых 

и сокрушительных поражений, заставивших ее лидеров Ц. Жамцарано. 

Д. Сампплона и некоторых других именно в 1920 г. бежать в Монголию в надежде 

продолжить там свою политическую борьбу за «Великое монгольское государство» 

(в 1921 г. в Монголии окажется и Э.-Д. Ринчино). национализм в Бурятии не думал 

складывать своего оружия. Он приноравливался к новой политической ситуации, менял 

тактику, вводил во фразеологию своей разнообразной борьбы новые слова, понятия 

и обороты, которые должны были создать видимость признания Советской власти 

и ее революционных преобразований».

Вышеприведенные слова А. Б. Соктоева целиком можно отнести к характеристике 

послереволюционной деятельности Даши Сампилона, бежавшего в 1920 году за 

границу, а по отношению к Ц. Жамцарано и Э.-Д. Ринчино они являются преднамеренной 

клеветой. Ц. Жамцарано и Э.-Д. Ринчино еще до революции участвовали в 

нелегальном революционном движении, а после Октября пошли на сотрудничество 

с большевиками. Если п были у них отдельные колебания, заблуждения и ошибки, 

то не настолько значительные, чтобы на этих деятелей прошлого положить крест. 

После победы Советов в Чите Э.-Д. Ринчино был членом-секретарем военно-революционного 

комитета и вел борьбу с семеновщиной вместе с Сергеем Лазо и Дмитрием 

Шиловым, а Ц. Жамцарано в Забайкальском областном Совете Народных Комиссаров 

был комиссаром по национальным делам. 

В конне 1988 г. в правление СП БурЛССР поступило ответное письмо Центрального 

партархива НМЛ при ЦК КПСС от 23/XI-88 г. за подписью п. о. зам. зав. 

Центральным иартархивом Ю. Амиантова и научного сотрудника Е. Караваевой. В нем 

подробно говорится о жизни н революционной деятельности Э.-Д. Ринчино, реабилитированного 

в апреле 1957 г. и восстановленного в рядах членов КПСС решением бюро 

МГК КПСС 25 мая 1961 года. В этом официальном документе отчетливо п недвусмысленно 

сказано о той большой роли, которую играл Э.-Д. Ринчино в период 

гражданской войны в Восточной Сибири: «В 1917—1919 гг.— максималист, социалистреволюционер, 

являлся товарищем председателя Совета крестьянских депутатов и 

членом земельного комитета, секретарь ВРК в Забайкальской области, затем — уполномоченный 

штаба аптиееменовского фронта в районе Даурии, организатор доставки 

продовольствия, лошадей, фуража для отрядов под командованием С. Г. Лазо». 

Во время семеновщпны Э.-Д. Ринчино укрывал у бурятских лам деятелей Центросибнрп 

Я. Д Янсона и В. В. Парнякова. Подтверждаются также сведения о том, что 

Э.-Д Ринчино в этот период работал в национальных органах по поручению Цептроепбнри. 

С копна 1919 гола, приняв участие в протпвосеменовском восстании трудящихся 

Бурятии, стал одним из руководящих деятелен Монгольской народной революции 

совместно с Сухэ-Батором. С июня 1920 года был заведующим Монголо-тибетской 

секцией Дальневосточного секретариата Коминтерна. В октябре 1920 г. Э.-Д. Ринчино 

свои соображения о бурятской автономии и Монгольской народной революции изложил, 

как он пишет в споем заявлении в ЦКК ВКП(б) от 1933 г., «в специальном 

докладе на особом заседании членов ЦК нашей парши под председательством Ильича 

в октябре 1920 г. в гор. Москве. Тогда же, если память не изменяет, 17-го октября 

ЦК вынес постановление об автономном устройстве Бурят-Монголии, и одновременно 

был разрешен в положительном смысле и монгольский вопрос...». Эта встреча с 

В, П. Лениным навсегда осталась в памяти Э.-Д. Ринчино и бесповоротно решила 

дальнейшую судьбу революционера. А. Б. Соктоев пишет, что он «бежал» в Монголию 

в 1921 году(?!) Имеются прекрасные отзывы о революционной и боевой деятельности 

Э.-Д. Ринчино товарищей И. П. Уборевпча и Б. 3. Шумяцкого, Лоссола, Б. Ширсндыба. 

Существует приказ о награждении Э.-Д. Ринчино орденом Красного Знамени 

от 2-1 февраля 1922 года «за самоотверженную работу и доблестное участие в боевых 

действиях совместно с нашими войсками в борьбе монгол против банд Унгерна и 

последних победах в северо-западной Монголии», подписанный Зам. председателя 

Революционного Военного Совета Республики Э. Склянским и Главнокомандующим 

всеми вооруженными силами Республики С. Каменевым. (ЦГАКА, ф. 4, оп. 3, д. 117 

л. 159). 

И, наконец, исключительно высокая оценка деятельности Э.-Д. Ринчино дается 

в авторитетнейшем двухтомнике «Советско-монгольские отношения» (Москпа-Улаанбаатар, 

1975, с. 510), составленном Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, 

Главным архивным управлением при Совмине СССР, Министерством иностранных дел 

СССР. Институтом востоковедения АН СССР, Институтом истории партии при ЦК 

МНРП, Институтом истории АН МНР и еще несколькими советскими и монгольскими 

авторитетными органами. Книга издана на двух языках. Здесь я ограничусь только 

первыми строчками этой характеристики: «Ринчино (Элбэгдорж) Дорж Рннчнновнч 

(1888—1937) — активный участник революционного и партизанского движения в Сибири. 

С 1920 года—руководитель Монголо-тибетской секции Дальневосточного секретариата 

Коминтерна. Работал с представителями монгольских революционеров, 

приехавших из Монголии осенью 1920 года в Иркутск, активно помогал Д. Сухэ-

Батору н X. Чойбалсану в организации и выпуске газеты на монгольском языке 

«Монголын Унэн» — первого печатного органа монгольских революционеров...». 

При вступлении Э.-Д. Ринчино в ряды Коммунистической партии дали рекомендации 

испытанные революционеры Д. Шилов, Б. Шумянкий, а также бурятские коммунисты 

В. Трубачесв и Г. Дапчмнов, хорошо знавшие его. 

Почему я так подробно остановился на революционной и общественно-политической 

деятельности Элбэг-Доржп Ринчинова Ринчино? Во-первых, имя Э.-Д. Ринчино 

в работах некоторых бурятских историков стало символом «панмонголпета». «буржуазного 

националиста» и «контрреволюционера». Используя это имя как лидера разных 

«измов», стали чернить добрые имена многих тех реабилитированных деятелей культуры 

и писателей, которые работали совместно с ним в первые годы революции. 

Во-вторых. 16 мая истекшего года исполнилось 100 лет со дня рождения Элбэг- 

Доржп Рипчнно'впча Ринчино, коммуниста-интернационалиста, революционера, общественного 

деятеля, профессора и выдающего сына бурятского народа. 100-летпе со дня 

рождения Э.-Д. Ринчино 16 мая 1988 г. широко отметила общественность дружественной 

МНР. У нас в Бурятии эта знаменательная дата прошла незаметно, несмотря на 

усилия некоторых научных работников. Только через дна с лишним месяца в газете 

«Буряад Унэн» (20 августа 1988 г.) была перепечатана статья монгольского ученого 

Д. Даш под названием «Революцнин хэрэгтэ туЬалалсаИаи анда нухэр» («Друг, оказавший 

помощь в революции»). Кстати, супруга Э.-Д. Ринчино Мария Ннкнфоровиа 

ныне проживает в гор. Мурманске с младшей дочерью. Енок Элбэковной Ринчино... 

После выхода в свет монографии Л. Б. Соктоева в 1976 году я очень удивился 

ТОМУ, как он может с такой смелостью и безапелляционностью решать за наших 

ученых сложнейшие проблемы послереволюционной Бурятии? Ведь он литературовед, 

не историк. Вскоре мои сомнения и различные догадки прояснились. Я обнаружил 

монографию Н. Д. Шулунова «Становление советской национальной государственности 

в Бурятии. 1919—1923 годы», изданную в 1972 году в Улан-Удэ, за четыре года до 

выхода работы А. Б. Соктоева, в которой нахожу дух, метод и даже выражения 

монографии Н. Д. Шулунова. 

Приведу только одно положение из работы П. Д. Шулунова, и читателю станет 

ясно, о чем идет речь. В нем он связывает деятельность Ц. Жамцарано и Э.-Д. Ринчино 

с антисоветским выступлением Д. Сампилона и далее пишет: «Контрреволюционная 

деятельность бурятских буржуазных националистов в период гражданской" войны 

и иностранной военной интервенции раскрыта в исследованиях советских историков. 

Отметим лишь, что и после разгрома белогвардейской и националистической контрреволюции, 

интервентов лидеры националистов, оставшиеся в Советской России, 

приспосабливались к новой обстановке, меняя лишь свою тактику. Они продолжали 

борьбу против Советской власти, допуская даже в официальных отношениях открытые 

выпады против коммунистов, прикрываясь патриотизмом. Так. Э.-Д. Ринчино, 

действовавший в блоке с атаманом Семеновым и японскими империалистам!!, заметая 

кровавые следы прошлого, выдавая себя за патриота, в своей так называемой докладной 

записке по бурят-монгольскому вопросу (на имя В. И. Ленина — Г. Т.) обвинил 

бурятских коммунистов Иркутской губернии в том, что они якобы «продолжают 

политику русификации самодержавия и иркутских миссионеров». 

Комментарии, как говорится, излишни! 

Когда в 1967 году издавали «Историю бурятской советской литературы», А. Б. 

Соктоев был се соавтором и членом редколлегии. Он тогда был полностью согласен 

со всеми рассуждениями и выводами, данными в первой главе «Истории...», не высказал 

ни одного замечания принципиального характера. Более того, в шестой, 

заключительной главе «Особенности развития бурятской советской литературы» ему 

принадлежат следующие слова: «Литературные и художественные взгляды таких деятелей, 

как Ц. Жамцарано, Б. Барадина, Э.-Д. Ринчино, сформировались под большим 

воздействием произведений русской классики» (с. 392). После перечисления одноактных 

рукописных пьес Д. Абашеева, П. Барлукона, М. Салтыкова и Ч. Базарова он 

продолжает: «Некоторые из этих пьес воспринимались первыми идеологами бурятского 

просветительства Б. Барадиным и Ц. Жамцарано как начало роста национальной 

культуры и всемерно поддерживались ими. включались на протяжении многих 

лет в репертуар Агинского народного театра. Первые пьесы рассматривались ими как 

результат реального претворения их просветительской программы» (с. 413). Далее: 

«Историческую конкретизацию времени и места — не в формальных деталях, а в ха-

рактере и мышлении человека мы видим уже в одном из первых произведений бурятской 

литераторы пьесе Д.-Р. Намжилопа «Обновление» (19!8). Судьба главного 

героя Лхасарана — выходца из небогатой семьи — была бы совсем иной, если бы до 

улуса, в котором он живет, не докатилась волна Великой Октябрьской революции» 

(с. 429—430). Можно было бы еще продолжить цитаты из главы, написанной А. Б. 

Соктоевым, но и приведенные уже дают, наверное, некоторое представление о его 

позиции 1967 года. 

Теперь вкратце познакомимся с его точкой зрения через девять лет, в 1976 г. 

А. Б. Соктоев. ни одним словом не помянув свои взгляды, изложенные ранее, т. е. без 

малейшей самокритики, сразу берется за уничтожающую критику произведений послереволюционного 

периода, а также положений и выводов, изложенных в «Истории...». 

Теперь, например, он пишет о пьесе «Обновление»: «Что же за мир изображает литература 

бурятского буржуазного национализма? Например, пьеса Д.-Р. Намжилопа 

«Обновление», написанная в 1913 г., СУДЯ ПО содержанию, воспроизводит жизнь улуса 

в период, когда здесь временно пала Советская власть (вторая половина 1918 г.)» 

(с. 311). Далее: «Не ясно ли, что предлагаемый пьесой мир бурятской жизни — не 

реальный мир. а мир буржуазно-националистической мечты с идеей отвлечения трудящихся 

бурят от социальных битв и войн, с идеей примата национального над классовой 

борьбой. 

Пьеса Д-Р. Иамжилона «Обновление» резко расходится с реальной исторической 

правдой изображаемой эпохи. Об этом говорят подлинные события, которые происходили 

в бурятских улусах как Прибайкалья, так и Забайкалья» (с. 346). 

А. Б. Соктоев критикует весьма популярную песню-вступление Д.-Р. Иамжилона, 

исполняемую перед началом спектаклей: «Харапхы пуниин нааданда//Хамтаараа 

ерэИэнтнай пайхаи лэ!» 1 

— и приходит к неожиданному заключению: «Эта песня — 

агитатор и боец лагеря бурятского буржуазного национализма, а не просто «лирическое» 

вступление к спектаклю, имеющее лишь «культурническое» содержание». 

К пьесам Б. Барадпна А. Б. Соктоев относится резко критически и приходит к 

выводу: «Драматургия Б. Барадина 1919—1921 гг.— это постепенно нарастающая 

агония бурятского буржуазного национализма в последние часы своего исторического 

существования, выраженная в соответствующей художественной форме» (с. 357). 

Стр. 360: «Как это вообще свойственно националистической литературе, излюбленной 

конфликтной ситуацией в драматургии Б. Барадпна является столкновение 

«бурятских» интересов с «русскими». В одних случаях эта ситуация может стать 

источником комедийного построения, в других — драматического, в третьих—траге-' 

дийного. Но во всех случаях главным фундаментом является пафос борьбы с «русским» 

влиянием и господством (в националистическом понимании)». 

Интересно отметить, что в книге А. Б. Соктоева пи разу не употребляются такие 

понятия и выражения, как «русский шовинизм», «колониальная политика царизма», 

ленинское определение о том, что Россия в прошлом была тюрьмой для малых народпостен 

и т. д. Он сам родился в советское время, п потому, очевидно, у него нет 

представления о таких явлениях, ради устранения которых народы совершили Октябрьскую 

социалистическую революцию. Что же касается людей старшею поколения, 

то они это испытали на себе, и у них были еще свежи в памяти унизительные явления 

колониального периода. 

Например, на основе каких данных драма «Чойжпт хатан» причисляется А. Б. 

Соктоевым к антирусской и националистической? Приведем только одяо место. На 

реплику Сэсэг о том, что «русские селятся здесь и отбирают наши земли и поды». 

Олзобой ей объясняет: «Не русские переселенцы виновны. Виновны русские нойоны 

и паши нойоны...». А. Б. Соктоев в этих словах Олзобоя видит только фразу, при 

званную лишь прикрыть истинное содержание пьесы, прямо противоположное мыс 

Олзобоя. Приведу полностью то место из монографии, где дается «анализ» одной 

«антирусской» речи Бадмы. На стр. 370 на бурятском и русском языках А. Б. Соктоев 

приводит эту речь и анализирует: «...обращаясь к народу (зон тээшэ хараад), 

«оратор» Бадма пронзи, сит аккордную и акцентированную фразу: «Все наши слова 

о том. что русские царские чиновники якобы беспокоятся, пекутся о пас, аратах, 

оказывают нам милость,— все это ложь. Напротив, это они. кафтанами ублаготворив. 

1 

Прекрасен ваш дружный приход на наш спектакль ночной. 

89

непомерное честолюбие наших нойонов, угнетают нас. Это они запускают волка 

в стадо овец». 

«Речь «оратора» Бадмы,— продолжает А. Б. Соктоев,— несущая значительную 

идейно-смысловую нагрузку в драме «Чойжит хатан» и по-существу являющаяся 

авторской речью, сводит на нет мысль, выраженную Олзобоем о том, что не русские 

поселенцы виноваты, и виновны русские и бурятские нойоны. Ибо в чем обвиняет 

Бадма русских и бурятских нойонов в этой своей «громовой» речи? В том, что они 

вошли в сговор между собой с целью запустить «волка в стадо овец». Нетрудно 

представить смысл этого образного выражения: «волк» — это русские горемыки-пересе 

ленцы, которые не по своей воле и не от хорошей жизни, гонимые и травимые царским 

правительством, с семьями, жалким скарбом забрасывались в далекие края, па чуж 

бину: «стадо ове:г> — это одиннадцать хоринских родов. Б. Барадпн хочет внушить 

читателям и зрителям периода 1920—1921 гг., что именно эти русские переселенцы — 

«волки», которые специально запущены, чтобы уничтожить «стадо овец», т. е. парод 

одиннадцати хоринских родов. Не случайно все дальнейшее развитие действия под 

чинено раскрытию «драмы» этого народа, «вынужденного» по частя:.: уступать для 

русских переселенцев территории, некогда им занимаемые» (с. 370). 

Как видите, самовольное толкование А. Б. Соктоевым значения бурятской пого 

ворки «Хоннндо шоно оруулна—запускать волка в стадо ог.ец», явная отсебятина 

присели к грубейшему искажению смысла речи героя и авторского замысла. Более 

того, называя русских переселенцев «волками», а хоринских бурят «стадом овец», он 

одновременно оскорбляет и тех и других. Здесь мы имеем дело с очередной неудачной 

попыткой приписать Б. Барадину враждебное отношение к русскому народу. 

О трагедии Б. Барадина «Великая сестрица-шаманка» в монографии говорится, 

что поездка «представителей одннаднати хоринских родов к Петру I с жалобой на 

притеснения местных служилых людей... в заведомо тенденциозной идейно-художесг- 

венной переработке Б. Барадина совершенно утратила свое реально-историческое 

содержание, свой объективно положительный смысл и превратилась в предлог для 

разжигания буржуазно-националистических страстей, национальной розни и неприязни 

к русскому народу, для утверждения контрреволюционных «панмонгольскнх» идей и 

настроений» (с. 395). 

Далее на стр. 419 читаем: «В целом, по смыслу, идейно-социальному содержанию 

рассказ Б. Барадина «Отец Сэнгэ» относится к числу произведений бурятской буржу 

азно-просветительской литературы». Дается примерно такая же негативная оценка 

большому рассказу Жигжпта Батоцыренова «Пурга» (1927 г.). 

Общая характеристика сборника стихов Солбонэ Туя «Цветостепь» (Чита, 1922)1 

«Цветостспь» — это гимн автономическим претензиям зажиточных слоев Бурятии, гимн 

«цветостепн» богачей и шаманов, лам и обуржуазившихся нойонов» (с. 444). 

Общий вывод А. Б. Соктоева: «Таким образом, конец 20-х годов подвел оконча 

тельную черту под деятельностью представителей бурятского буржуазно-националисти 

ческого движения. 

Конец 20-х годов означал полный крах всей их идеологии и предопределил идей 

ный распад се художественной литературы. Главные идеологи этого направления 

(Ц. Жэмнарано, Э.-Д. Ринчино. Б. Барадпн, Солбонэ Туя) один за другим либо 

публично заявляют о своем идейном банкротстве (Б. Барадпн, С. Туя), либо откро 

венно выходят из политической игры, которой посвятили более двух с половиной 

десятилетий своей общественно-политической деятельности (Ц. Жамцарано, Э.-Д. Рин 

чино)». «К 1932 г. друг за другом покидают Монголию Ц. Жамцарано и Э.-Д. Рин 

чино. После того как МПРП разгромила у себя в стране правых уклонистов, Ц. Жам 

царано принимает решение посвятить себя педиком и полностью научной деятель 

ности... То же самое предпринимает и Э.-Д. Ринчино и обосновывается в Москве...» 

(с. 464—465). 

Сложна была судьба рукописи драмы в стихах Б. Барадина «Кхэ удаган абжаа» 

(«Великая сестрица-шаманка»), написанной в 1921 году. В период подготовки «Исто 

рии...» 1967 года рукопись драмы считалась утерянной. Наши повсеместные поиски не 

дали результатов. Поэтому нам приходилось ограничиваться теми данными и сведе 

ниями, которые были получены от исполнительницы роли главной героини Эреэхэн, 

ныне учнтелыпшы-пенсионеркн Жалмы Жамцарановны Жамиарано-Пнлуновой, испол 

нителя роли Бадана Туракина. ныне учителя-пенсионера Цыден-Жапа Балдановича 

90

Балдано, учителя-пенсионера Лодона Линховоевича Линховоина и других современ 

ников постановки драмы в Агинске и Улан-Удэ. 

И вот счастливая случайность! В середине 60-х годов монгольский профессор 

Ринчен Бпмбаез обнаружил рукопись драмы «Великая сестрица-шаманка» в Венгрии 

и переписал старомонгольской скорописью. Теперь в нашем распоряжении имеется 

расшифровка копии этой драмы объемом в 90 страниц стихотворного текста, сделан 

ная ныне покойным Л. Л. Лпн.ховопно.м. Мы должны выразить глубокую призна 

тельность всем тем людям, которые сохранили рукопись в тяжелые годы культа лич 

ности, затем переписали и, наконец, передали в Рукописный отдел БИОН БНЦ СО 

АН СССР. Теперь остается эту бесценную находку внимательно изучить, объективно 

оценить и ввести в научно-практический оборот. 

Что касается драматических произведений начального периода бурятской совет 

ской литературы, их сценическая жизнь обычно была не очень долговечной. Исключе 

ние составляет, пожалуй, комедия «Жпгдэн» Б. Барадпна и Д.-Р. Иамжилона. Она 

шла до 1937 года па улусных сцепах и на сцене бурятского драматического театра. 

После реабилитации авторов ее включили в школьный учебник и хрестоматию. Одна 

ко, она была исключена из школьной программы после выхода рассматриваемой 

монографии А. Б. Соктоева 1976 года, содержащей «уничтожающую» критику драмы. 

Двадцатые годы были сложными годами поисков новых и неизведанных путей 

национальной культуры, литературы и искусства. После XXVII съезда нашей партии 

полным ходом идет перестройка, избавление от замшелых стереотипов, вносятся 

серьезные коррективы в наши представления об истории советской литературы, куль 

туры. При создании трехтомника новой «Истории бурятской литературы» авторский 

коллектив должен очень осторожно и предельно критически относиться к таким 

ставшим привычными и дежурными у наших историков старшего поколения терми 

нам и понятиям, как «панмонго.тнзм», «буржуазный национализм», «нигилизм», «анти 

русизм», «контрреволюция», «антисоветизм» и т. д. До меня, например, не всегда 

доходит, когда сыновей апшеких или баргузинскнх скотоводов называют «буржуаз 

ными националистами», я больше понимал бы, если бы их обвиняли в каких-то мелко 

буржуазных грехах. Или возьмите бранное слово «панмонго.тнзм» или «панмопголист», 

оно тоже употреблялось вместо понятия «враг народа». Вплоть до недавнего 

времени мы остерегались употреблять слово «общемонгольское». Весьма показательно 

и то, что с начала 30-х годов мы отказались от старомопгольской (или же бурятской) 

письменности, которой пользовались монголоязычпые народы в течение семи веков, 

и за какие-то десять лет сменили в автономной республике три вида письменности. 

О каком «панмонголизме» может идти речь в двадцатых и тридцатых годах? Монголия 

(МНР)—это ведь единственная в мире страна, которая с начала двадцатых годов 

рука об руку идет с нами но социалистическому пути. И пе случайно в решении бюро 

МГК КПСС от 25 мая 1961 г. о восстановлении Э.-Д. Ринчино в рядах членов КПСС 

было указано о том. что на территории Бурятии в 20-е годы не было никакой «на 

ционалистической» или «панмонгольской» организации. 

Будущим исследователям необходимо добиться наиболее полного охвата всего 

литературного процесса 20—30-х годов, фактической реабилитации всех безвинно 

пострадавших писателей и деятелей литературы и этим самым ликвидировать белые 

пятна и темные места истории национальной литературы сопстского периода. 

В свою очередь эта реабилитация предполагает и переиздания произведений 

названных в начале статьи авторов. Иначе идущие в настоящее время споры, какой 

быть истории бурятской литературы, останутся спорами между критиками и литера 

туроведами, без участия читателя, который, не зная содержания произведений, вынуж 

ден судить о них с чужих слов, а по сути, быть в стороне от обсуждаемых проблем. 

91

КОСТЕР НА ВЕРШИНЕ 

Ермолинский Л. Л. Костер на вершине. Повести. 

Иркутск. Вост.-Сиб. кн. изд-eo, 19S7. 

«Великие произведения искусства — костры, 

зажженные на вершинах. Они освещают 

пути человечества». Эти слова известного 

советского художника Павла Корина 

взяты эпиграфом и стали заглавием 

одной из повестей н всем книги Л. Ермолинского. 

Книга включает в себя близкие 

но замыслу н идее две исторические повести: 

о Дон-Кихоте — М. Лунине («Голубая 

звезда») и русском Гамлете — Н. Полевом 

(«Костер на вершине»). Первач уже 

выходила отдельным изданием в 1981 году, 

вторая публикуется впервые. Эти повести 

о двух замечательных людях, чьи имена 

прочно и по праву вошли в историю и 

культуру нашей Родины. Михаил Лунин, 

декабрист, и Николай Полевой, издатель 

одного из самых прогрессивных журналов 

России первой половины XIX века «Московский 

телеграф», журналист, писатель, 

историк, переводчик.— судьбами связаны 

с Сибирью. Первый отбывал здесь каторгу 

и ссылку. Николай Полевой родом ил Иркутска. 

Л Михаилу Лунину село Урнк. что 

в 18 верстах от того же Иркутска, было 

определено в 1837 году III Отделением 

канцелярии Его Императорского Величества 

местом ссылки. Здесь он прожил до 

второго ареста и отправки в самую страшную 

каторжную тюрьму Сибири — Акатуй 

почти пять лет. 

М. Лунин в Сибири, среди немногих декабристов, 

«зажег» свой костер на вершине, 

создав обличительные по своей силе 

исторические и агптачпонно-ирспг'-лптпетские 

произведения: «Письма из Сибири», 

«Взгляд на русское тайное общество с 

1816 до 1826 года». «Разбор донесения, 

представленного российскому императору 

Тайной комиссией и 1826 году». 

II. Полевой по-новому перевел на русский 

язык трагедию В. Шекспира «Гамлет». 

В самые мрачные годы Николаевской 

реакции (30-40 гг.) создают свои произведения 

Полевой и Лунин. Это люди одного 

старшего поколения адресовали свои произведения 

младшему, веря, что будут не 

телько поняты их мысли и идеи, но что 

эти идеи зажгут новые искры правды в 

сердцах потомков. «Гамлета» Полевого 

услышат те. которым он его адресовал, 

судьба произведений Лунина печальна, они 

УВИДЯТ свет лишь десятилетня спустя 

(1859—1860 гг.! и «Полярной звезде» Герцена. 

О художественном и общественном 

подвиге двух верных сынов Отечества — 

повести иркутского писателя Леонида 

Ермолинского. 

Эпическое произведение «Костер на вершине» 

ограничивается определенными хроно 

о-цчс" мм - 

' рамкамл (весна 1836— 

осень 1837 гг.)—всего год с небольшим 

из жизни Полевого-переводчика. Развитие 

действия повести начинается в Петербурге. 

Май... Прошло два года со днч запрещения 

«Теле г 

рафа». За это время, обреченный на 

92 

бездействие, Николай Полевой почти 

окончил перевод «Гамлета». И нот снова 

он в столице, «испытывает» судьбу, записался 

на прием к министру народного просвещения 

Уварову. Попытка получить разрешение 

на издание хотя бы «невинного» 

журнала «Живописное обозрение» не увенчалась 

успехом. Планы рушатся... Но Полевой 

сше не сломлен, он категорически 

олвергает предложение О Сенковского, издателя 

коммерческого журнала '.Библиотека 

для чтения», о сотрудничестве. Одна 

мысль о возможности такого альянса претит 

ему. 

Автоп. повести неторопливо ведет повествование. 

Перевод «Гамлета» почти готов, 

но Полевой не спешит поделиться об этом 

ни с единомышленником и соратником по 

перу В. Одоевским, ни с любимой женщиной, 

таким же знатоком театра, как он сам. 

Полевой считает, что трагедия требует ешс 

«дома.тевкп». 

Шесть интересных п любопытных встреч 

«организует» писатель своему литературному 

герою с разными людьми в Петербурге: 

чиновником Бруновым, издателем 

О. Сенковским, Еленой Ган— «странной» 

и любимой женщиной. И. Калашниковым — 

землчком-писателем. п с Л. Ставскнм, 

сподвижником русского Колумба Г. Шелехова. 

Все эти встречи-ситуации помогают 

автору эпического произведения создать 

цельный образ литературного героя — исторического 

липа. Эти встречи решены в 

форме диалогов, излюбленном литературном 

приеме писателя. Диалог Полевого и 

Сенковского определяет взгляд двух журналистов-издателей 

на роль журналистики 

в формировании общественного мнения, 

раскрывает две различные позиции журналиста-просветителя 

и журналиста-коммерсанта 

на этот вопрос. Две петербургские 

встречи задуманы Л. Ермолинским как ретроспекция 

в прошлую жизнь главного героя. 

Первая из этих встреч. Полевого со 

Ставскнм. уводит читателя в далекое детство 

издатели — в Сибирь, в Иркутск, па 

стрелку двух стремительных рек, где стоял 

дом со отна. Она послужит впоследствии 

автору повести отправной точкой для создания 

последующих ретроспекций из жизни 

Полевого. Эта встреча всколыхнет память 

издателя о Сибири, вызовет яркие ассоциации 

современных явлений в жизни героя 

с прошедшими событиями его сибирского 

детства. Грустна последняя из встреч Полевого 

в Петербурге с Еленой Ган. Она 

исполнена Ермолинским на полутонах, деликатно 

и сдержанно. Минорное звучание 

ей придает пейзаж с загадочностью белых 

ночол и таинственностью города, с изломанными 

очертаниями стен и площадей. 

Пейзаж созвучен настроению героев Полевой 

и Ган расстаются навсегда. «Уходила— 

он чувствовал—еще одна полоса 

его жизни. Мелькнет и исчезнет, и останется 

только привычная грусть по ушед-

шему. Так бывает в дороге, мелькнут 

огоньки деревеньки. Там тепло чьей-то 

жизни неведомой, там чьи-то заботы, треноги, 

о которых никогда не узнаешь. Гак 

тревожно и грустно»,— думает Николай 

Полевой. Она еще рядом... Почти белым 

стихом описана последняя, прощальная их 

ночь, вслушайтесь: «Ьелесос небо отражалось 

в свинцовой воде, в темном глянце 

невидящих окон...». 

Москва.. Встречи с друзьями — «ураганным» 

Федором Толстым, щедрым и умным 

Николаем Кетчером. Но в Москве не Виссариона 

Белинского, друга-единомышленника, 

которому Полевой открыл свою тайну 

о работе над перевод >м шекспировского 

«Гамлета». Вот кто смог бы понять, прослушав 

почти завершенный им труд.— этот 

молодой, гениальный критик, его единомышленник 

и бывший союзник по «Телеграфу». 

Полевой помнит их разговор прошлым 

летом на даче М. Щепкина, помнит 

взволнованность Белинского, узнавшего о 

работе старшего друга над «Гамлетом». 

Это он, Ьелинскчп, посоветовал подарить 

«Гамлета» для бенефиса Павлу Моча лову, 

талантливому московскому трагику. 

Да прав, сто раз прав Белинский, думал 

Полевой, роль Гамлета должен играть 

только Павел Мочалов и никто другой, 

только этот взрывной, беспокойный артист 

сможет донести до зрителя шекспировского 

«Гамлета». 

Эти главы, рассказывающие о творческом 

содружестве двух больших художников, 

содержательны и интересны. 

Страстно и ярко написана последняя, 

седьмая глава повести о сценическом воплощении 

«Гамлета» на сцене Петровского 

театра. Леонид Ермолинский сумел сохранить, 

передать накал страстей зрительного 

зала, отраженный в блестящей рецензии 

В. Белинского, но нашел и новые, свежие 

краски в своей словесной и художественной 

палитре. 

Тема Сибири присутствует в повести 

постоянно. Она то помогает писателю сделать 

ретроспекцию в прошлое своего героя, 

то создает определенный эмоциональный 

настрой, как, например, в первой и последней 

главах — ощущение, предчувствие 

разлуки передается через сцену ночного 

на Ангаре. Или наоборот, создаст фон для 

приподнятого состояния духа (сцена па 

даче у М. Щепкина). Примеры можно было 

бы продолжить. Споирь — родина Полевого, 

здесь он прожил до пятнадцати 

лет, формировался как личность. «Богатейший, 

раздольный, живописный край. С 

удивительным будущим! Поверьте мне — 

удивительным»,— говорит Полевой, литературный 

герой Леонида Ермолинского. 

События второй повести «Голубая звезда», 

имеющей подзаголовок: «Повесть о 

последней дуэли декабриста Михаила Сергеевича 

Лунина», разворачиваются в течение 

всего лишь полутора суток. Время 

действия: вечер 26 — утро 27 марта 1811 

года. Место действия — Иркутск, село 

Урнк. События сжаты, напряжены. Стержнем 

действия является арест декабриста 

Михаила Лунина. 

В повести первым уполномоченным «секундантом» 

в этой «дуэли» выступает чиновник 

особых поручений, коллежский секретарь 

Главного управления Восточной 

Сибири П. Успенский, беспринципный карьерист, 

провокатор, пользовавшийся покровительством 

губернаторской семьи. Природу 

его доноса автор повести раскрывает 

на аналогии с действиями двух провокаторов 

декабристского движения Р. Медокса 

и И. Зава.тпшина. Но если они придумали 

«заговоры», то Успенскому не надо было 

этого делать, в его руках оказались копии 

лунпнекпх памфлетов. Методы всех троих 

разные, но цель одна—любыми средствами 

добиться продвижения по иерархической 

лестнице. 

Фортуна была благосклонная к Успенскому, 

ему удалось войти в доверие к некоторым 

декабристам, в частности, к В. К. 

Кюхельбекеру. 11е только к нему, по и. 

как утверждает писатель, к Волконским и 

М. Лунину. Нам думается, что факт доверия 

последних можно считать гипотетическим. 

Если и был Успенский в некоторых 

отношениях с названными декабристами, 

то не в столь фамильярных, как представлено 

это у Ермолинского. Невольным помощником 

в разоблачении М. Лунина 

оказался Аристарх Журавлев, кстати, не 

«бурсак», как замечает писатель, а из 

«ооер-офпиерскнх детей», окончивший курс 

Иркутской гимназии и в 1^36 году сдавший 

при Казанском университете экзамен 

на звание старшего учителя латинского 

языка, он исполнял эту должность во время 

пребывания Лунина в Урике, в Иркутской 

гимназии. Вот этот «латинист» бывал 

действительно гостем декабриста в 

Урике. Надо думать, что причиной их ео.тпженпя 

было основательное знание латинского 

языка и классиков античности. 

Ему Лунин читал свои политические произведения 

и разрешил скопировать их. 

Другое дело, что «латинист» оказался 

слаб и морально, и физически, был впоследствии 

откровенен на допросах, как и 

декабрист П. Громннцкнй. 

Долгой оказалась ночь ареста декабриста 

— ночь действия жандармов и ночь 

воспоминаний о прошлом Михаила Лунина. 

Ночь спора декабриста о смысле 

жизни—словесная дуэль с Успенским о 

долге каждого человека и гражданина перед 

обществом и перед самим собой. 

Разбирая «Костер на вершине», мы уже 

говорили об умении Ермолинского использовать 

пейзажные зарисовки для раскрытия 

образов своих героев. Повесть «Го.ту- 

"••I••: звотча» подтверждает это вновь. Казалось 

бы. о каком пейзаже можно говорить, 

если действие в эпическом произведении 

большей частью происходит ночью. 

По вот читаем. 

«Посмотрите,—он запрокинул лицо, зачарованно 

глядя в высокое небо.— бессчетная 

россыпь, лапина, экий звездный мираж, 

а ведь, в сущности, каждая — мир удивительный, 

загадочный...» 

У Михаила Лунина есть своя звезда-покровительница--утренняя, 

голубая, она не 

видна ночью п не дано ее увидеть такому 

человеку. как Успенский. «самоходному 

93

брюху». Эта звезда одинокая и загадочная, 

как одинок и непонятен даже многим своим 

товарищам-декабристам Михаил Александрович 

Лунин, называвшим его наступательные 

действия против правительства 

«дон-кихотством». Мет, не дон-кихотство 

все жизненные поступки Лунина, а осознанная, 

продуманная борьба за светлое 

будущее. 

Общеизвестно, что историческую прозу 

писать трудно и что не каждому писателю 

она по плечу. «...Художество требует 

еще гораздо больше точности... чем наука...»— 

говорил Л. Н, Толстой. Историческая 

проза, в отличии от исторического 

исследования, имеет и своп преимущества. 

Автор романа или повести вправе «присочинить» 

или «дописать» биографию своего 

литературного героя, исторического лица. 

В целом эта формула соблюдена писателем 

Л. Ермолинским. Его повести по содержанию 

не противоречат исторической 

правде. И все-таки поговорим о том, что 

могло бы быть, по в самом деле не было. 

h\. Щепкин, актер Петровского театра, кипит 

возмущением: «Переводы на русский 

язык с бездарных поделок француза-драv 

одел а Дюссо исказили трагедию великого 

драматурга... Да и бы этого шарамыгу 

Дюссо. да я бы эту шельму, подельщика 

повесил на первой осине! Осмелиться перелети 

Шекспира!». Почти дословно эти 

же слова вложил вновь писатель в уста 

Полевого: «Делали и делают по сей день 

пошлейшие переделки с французского шарамыги 

Дюссо». И даже переводчик Шекспира 

И. Кетчер заявляет: «А эти переделки 

с французского! Сличал с оригиналом? 

То-то. Позор и срам». Бедный, бедный 

«драмодел», хорошо, что заслужившего 

такие эпитеты «шарамыгиэ-француза не 

существовало вообще, а был другой — 

Ж.-Ф. Дюсп (Дюспс, как называли его в 

XIX веке в России), живший во Франции 

в XVIII веке в эпоху классицизма и сообразно 

вкусам современного ему общества 

делавший вольные переводы Шекспира. 

Виноват ли Дюсп. что его переводы-«переделки» 

устарели для российской сиены 

более "См на полвека, что русские переводчики 

Шекспира работали в его стиле или 

переводили его «переделки»? И не только 

к Ж.-Ф. Дюсн могут быть отнесены слова 

Белинского, назвавшим его сшекспировским 

парикмахером и камердинером», но и к 

своим соотечественникам. 

В повести «Костер на вершине» автор 

широко использовал первоисточники и 

фрагментарно ввел их в текст. В некото 

рых случаях, на наш взгляд, цитаты отя 

гощают повествование. Литературные ге 

рои писателя часто и много цитируют. 

Цитирует Н. Полевой из Шекспира, это 

понятно и оправдано. Цитирует прозу Гете 

К. Полевой, с этим можно согласиться, 

аная пристрастие людей 19 века к цити 

рованию. Цитирует несколько больших 

отрывков из произведений И. Полевого 

94 

А. Ставскпй. это уже настораживает, а 

когда О. Сенковский наизусть читает указ 

министерства народного просвещения о 

запрете поляковского журнала, то это 

может вызвать недоумение. 

Нам думается, писатель чрезмерно иногда 

увлекаете i введением в прозаическое 

произведение фактографического материала 

из жизни своих героев или косвенно касающихся 

их биографий; например, общеизвестный 

факт характеристики А. С. Пушкиным 

Лунина, данной поэтом в незавершенной, 

зашифрованной 10 главе «Евгения 

Онегина»: «Друг Марса, Вакха и Венеры, 

Тут Лунин дерзко предлагал Свои решительные 

меры. И вдохновенно бормотал»,— 

ока :ывается пе нов для Успенского. 

Пушкинистам известно, что эту главу 

Пушкин читал, по свидетельству его ближайших 

друзей. В. А. Вяземского и А. И. 

Тургенева, единожды в их тесном кругу, а 

у Ермолинского Успенский цитирует эти 

строки из «Евгения Онегина > со слов, якобы, 

столичного чиновника Львова. И вооб- 

|це, осведомленность Успенского поразительна. 

Он знает все родословные связи иркутской 

колонии декабристов и не только 

родственные, но и сердечные привязанности 

их. например, о любви Пушнина к М. Н. 

Волкокгктт, М. Лунина к Н. Потопкой. 

"о правдоподобен и факт знания М. С. 

Луниным содержания ппсьма А. С. Пушкина 

от 19 октября 1836 года к П. Ч. Чаадаева 

но погоду его «

COB ETC ИМЯ ИСТОРИОГРАФИЯ 

ПРОСВЕЩЕНИЯ БУРЯТИИ 

Пэрвыо статьи советских исследователей по истории народного образования 

Бурятии стали появляться в 20-х годах. Однако последовательный и систематиче 

ский интерес к названной проблематике начал проявляться с середины следующе 

го десятилетия. В немалой степени это было обусловлено постановлением ЦИК 

СССР от 19 сентября 1932 г. «Об учебных программах и режиме в высшей школе 

и техникумах», выдвинувшего требование установления учебных степеней и защи 

ты диссертаций. 

Значительный вклад в разработку истории просвещения Бурятии внесли ста 

рейшие ученые-педагоги республики А. П. Панчуков, А. А. Дуринов, В. И. Андре 

ев, С. Г. Дутаров и др. 

Список только основных трудов по истории народного образования Бурятии 

составляет более 100 названий. По бурятской историко-педагогической тематике 

защищено 12 диссертаций, в том числе одна докторская. 

Пионером изучения истории просвещения Бурятии был Александр Петрович 

Панчуков (1899-1960) — первый кандидат педагогических наук среди бурят, автор 

20 опубликованных и 15 рукописных трудов. В годы Великой Отечественной войны 

сн заведовал отделом науки и учебных заведений Бурятского обкома КПСС. Его 

педагогическая деятельность в основном протекала в Бурятском педагогическом 

институте имени Д. Банзароаа. 

В 1937 году А. П. Панчуков защитил кандидатскую диссертацию на тему «Исто 

рия бурят-монгольской школы в дореволюционный период». Спустя два года в 

Улан-Удэ была издана его брошюра «Очерки по истории развития школ в Бурят- 

Монголии». Это была первая обобщающая, хотя и скромная, работа по истории 

народного образования Бурятии. Большую часть ее занимает первый раздел, по 

священный истории дореволюционной бурятской школы. В нем говорится о пер 

вых школах, учителях-бурятах Н. Болдонове, Ц. Онгодове, Р. Номтоеве, М. Хангало- 

ве и др., их тяжелом материальном и правовом положении, учебных прздметах, 

методах обучения, учебной литературе и т. п. Несмотря на то, что в последнем 

разделе, посвященном истории бурятской школы после октября 1917 г., материал 

дан весьма сжато, автор все же сумел показать выдающиеся успехи просвещенцев 

республики за годы Советской власти: если в 1923-1924 учебном году обучением 

в Бурятии было охвачено около 27 процентов детей школьного возраста, то в 

'.937-1938 учебном году — уже 94 процента. 

В течение двадцати лет А. П. Панчуков занимался изучением истории народно 

го образования Восточной Сибири. В 1959 году в Улан-Удэ выходит из печати его 

монография «История начальной и средней школы Восточной Сибири». В книге, 

состоящей из трех частей (12 глав), изложена история общеобразовательных и про 

фессиональных школ Восточной Сибири с XVIII века до конца 50-х годов нынеш 

него столетия. В первой части «Школа Восточной Сибири в XVIII и в первой поло- 

Еине XIX в.» дана подробная характеристика колонизаторской политики царизма 

на окраинах Российской империи, в том числе и в Бурятии, показаны прогрессив 

ное значение присоединения Сибири к Русскому государству, влияние передовой 

культуры русского народа на весь уклад жизни сибирских народов, стремление их 

к сплочению с русским народом в освободительной борьбе против самодержавия. 

А. П. Панчуков связывает влияние этой культуры с возникновением первых школ 

в Восточной Сибири, в частности, школы монгольского языка, сыгравшей положи 

тельную роль в истории культурного развития края. В этой же части ярко нари 

сована прогрессивная просветительская деятельность ссыльных декабристов, убе 

дительно показано влияние передовой русской культуры на развитие сибирской 

интеллигенции, выдающимся представителем которой был бурятский ученый 

Доржи Банзаров. 

Во второй части «Школа Восточной Сибири во второй половине XIX в.» мно 

го места отведено характеристике таких деятелей просвещения Восточной Сиби 

ри, как М. Н. Хангалов, В. А. Петров и др., показано влияние педагогических 

95

идей К. Д. Ушинского на учителей Бурятии. Третья часть монографии посвящена 

истории советской школы Восточной Сибири. Убедительно показаны достижения в 

осуществлении всеобуча в Якутии, Бурятии, Хакассии, на Крайнем Севере Сибири. 

В 40-х годах исследованиями по истории просвещения Бурятии стал заниматься 

Алексей Алексес-евич Дуринов (род. в 1909 г.), автор почти 50 научных трудов, из 

которых 10 историко-педагогических. В 1938-1939 годах он был заместителем наркома 

просвещения Бурятской АССР. Более 30 лет проработал в Бурятском педагогическом 

институте. В 1941 году А. А. Дуринов защитил кандидатскую диссертацию 

на тему «Школа и педагогическое образование в Бурят-Монгольской АССР». 

Наибслее крупными его трудами являются: «Очерки истории школы и педагогического 

образования в Бурят-Монголии» (1948), «К вопросу о влиянии русской 

педагогической мысли на просвещение бурят» (1955), «Развитие народного образования 

в Бурятской АССР за 1935-1955 гг.» (1959), «Подготовка педагогических 

кадров для семилетних и средних школ Бурятской АССР» (1960), «Расцвет культуры 

и просвещения в Бурятии — претворение в жизнь ленинского учения о культурной 

революции» (1967), «Развитие бурятской национальной школы» (1969). 

Дальнейшая разработка бурятской историко-педагогической тематики связана 

с именем первого среди бурятских ученых доктора педагогических наук проф. 

Владимира Ивановича Андреева (1902-1986). Четверть века (1953-1977 гг.) он работал 

на кафедре педагогики и психологии Иркутского педагогического института 

иностранных языков имени Хо Ши Мина. 

После защиты в 1948 году кандидатской диссерцатии «Очерки по истории дореволюционной 

бурятской школы» В. И. Андреев особенно активизировал свою 

научно-исследовательскую работу, сосредоточив внимание на разработке истории 

бурятской школы с основания в 1804 году первого в Бурятии Балаганского приходского 

училища до 1962 года. Общий объем его публикаций за десять лет (1955- 

1964), т. е. до защиты им докторской диссертации, составил почти 80 печатных 

листов. В 1965 году В. А. Андреев защитил докторскую диссертацию на тему «История 

бурятской школы» (1804—1962 гг.). 

В. И. Андреев — автор более 50 научных трудов, основные из них «Хоринская 

средняя школа» (1958), «Школьное образование у бурят накануне Февральской революции 

1917 г.» (1958), «Школьное образование у бурят в 1-й половине XIX в.» 

(1960), «Выдающиеся учителя и просветители Бурятии» (1961) и др. 

Главный научный труд В. И. Андреева — монография «История бурятской школы 

(1804-1962 гг.)», изданная Бурятским книжным издательством в 1964 году. Ее 

объем — 35,5 печатных листов. В книге автор показал трудности в развитии народного 

образования у бурят до установления Советской власти, реакционную политику 

царизма, всячески тормозившую развитие грамотности и просвещения среди 

бурятского народа; осветил роль первых учителей и просветителей из бурят, а 

также роль политических ссыльных и представителей передовой русской интеллигенции 

в развитии школы в Бурятии; показал благотворное влияние великого русского 

народа и его культуры на распространение грамотности и просвещения 

у бурятского народа; осветил гигантский рост грамотности и культуры бурятского 

народа за годы Советской власти, что стало возможным благодаря ленинской национальной 

политике. В монографии 8 глав, заключение и список литературы, состоящий 

из 534 названий. Работа написана на основе документальных материалов, 

в большинстве в своем ранее не опубликованных, которые В. И. Андреев обнаружил 

в различных архивах. При написании своего труда он использовал также воспоминания 

старейших учителей и деятелей народного образования Бурятии. Изложение 

материала подкреплено 44 статистическими таблицами, составленными автором. 

Из многих историко-педагогических трудов В. И. Андреева следует выделить 

его книгу «Выдающиеся учителя и просветители Бурятии» (Улан-Удэ, 1961). В ней 

более, чем у А. П. Панчукова и А. А. Дуринова, обстоятельно освещены жизнь, 

деятельность и взгляды выдающихся учителей и просветителей Бурятии XIX века: 

Я. А. Болдонова, Д. П. Давыдова, У. Ц. Онгодова, Н. С. Болдонова и М. Н. Хангалова. 

В 70-х годах ряд учеников и последователей профессора Андреева развили, 

углубили и конкретизировали в своих исследованиях его идеи, изложенные в историко-педагогических 

трудах и особенно в монографии «История бурятской 

школы». 

96

Из наиболее активиык современных исследователей истории народного обра 

зования Бурятии следует отметить проф. Сонома Гомбоввича Дугарова (род. в 

1920 г.), участника Великой Отечественной войны. В 1961-1968 годах он был мини 

стром просвещения Бурятской АССР. В 1971 году С. Г. Дугаров защитил кандидат 

скую диссертацию на тему «Развитие общего среднего образования в Бурятской 

АССР». В настоящее время заведует кафедрой педагогики и методики начального 

обучения Бурятского пединститута. 

С. Г. Дугаров — автор более 100 научных трудов общим объемом около 200 

печатных листов. По истории просвещения Бурятии им написано почти 30 работ. 

В монографии «Развитие общего среднего образования в Бурятии» (1972) 

С. Г. Дугаров глубоко проанализировал развитие советской бурятской школы в 

послевоенный период, показал повышение эффективности обучения как необходи 

мое условие осуществления и совершенствования всеобщего среднего образова 

ния в Бурятской АССР, достаточно полно и всесторонне раскрыл его перспективы 

и организационно-педагогические проблемы. Эта работа была признана одной из 

лучших среди исследований подобного рода в РСФСР. 

Широкую известность среди учителей получило пособие С. Г. Дугарова «Педа 

гогическая профориентация» (1979). Это первый опыт создания аналогичной рабо 

ты в РСФСР. В нем показана роль видных педагогов в развитии просвещения 

и науки, в совершенствовании всеобщего среднего образования, дан анализ со 

стояния педагогической профориентации в Бурятском пединституте и в школах 

республики. 

Существенным вкладом в историко-педагогическую науку стала его работа 

«Раззитие педагогической науки в Бурятии как результат ленинской национальной 

политики» (1984). Она содержит анализ развития педагогической мысли Бурятии 

до Великой Октябрьской социалистической революции и в первые годы образо 

вания автономной республики; в ней показаны роль и значение Бурятского пед 

института и его психолого-педагогической кафедры в формировании и становлении 

педагогической науки в Бурятии, сыгравшей важную роль в развитии народного 

образования, в успешном решении задач среднего всеобуча. В работе охарактери 

зованы основные психолого-педагогические труды ученых республики, показаны 

особенности, проблемы, перспективы развития педагогической науки, раскрыто 

руководство партийной организацией развитием педагогической науки в республи 

ке. Этот труд представляет собой первую научную попытку исследования проблем 

развития педагогической науки в условиях Бурятской АССР в связи с решением 

актуальных задач просвещения. 

Своими историко-педагогическими статьями в различных журналах С. Г. Ду 

гаров познакомил педагогическую интеллигенцию, будущих учителей и широкий 

круг читателей с жизнью, деятельностью и взглядами выдающегося педагога и 

просветителя бурятского народа М. Н. Хангалова («Советская педагогика», 1984, 

№ 3), первого доктора педагогических наук из среды бурятских ученых проф. 

В. И. Андреева («Народное образование», 1973, № 10), проф. В. Д. Кудрявцева — 

основателя методики преподавания русского языка в бурятской школе («Русский 

язык в национальной школе», 1973, № 2), других деятелей бурятского просвещения. 

Значение историко-педагогических трудов, выполненных бурятскими учеными- 

педагогами, велико. Они помогают в решении определенных проблем современ 

ной школы (например, соединения обучения с производительным трудом), обога 

щают картину идейной жизни страны в целом, служат родником, питающим под 

растающее поколение идеями патриотизма. Они могут быть использованы не 

только в Бурятском педагогическом институте, но и в других педвузах. 

Однако нельзя утверждать, что бурятская историко-педагогическая тематика 

себя уже исчерпала. Нужны, к примеру, обобщающие работы по бурятской на 

родной педагогике, истории пионерского движения в республике, библиографиче 

ские разыскания и т. п. 

Педагогическая общественность ждет от историков педагогики создания новых 

трудов по истории просвещения и педагогической мысли Бурятии. 

7. «Байкал» № 3 

В. ГОЛОВАНОВ, 

кандидат педагогических наук.

' 

4 L 

« д ш к ь ь 

СКВОЗЬ ПРИЗМУ ВРЕМЕНИ 

К 75-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ 

МИХАИЛА СТЕПАНОВА 

Когда упоминают имя писателя Михаила 

Степанова, то, как правило, оно 

ассоциируете я со словом переводчик. Вне 

всякого сомнения, переводческая работа 

М. Степанова — это его визитная карточка. 

Он многое сделал в области перевода, 

сделал классически. высокопрофессионально, 

так, что сегодня никто не 

решается взяться за переводы с бурятского 

на русский язык тех произведений, 

которые уже выполнены М. Степановым. 

В. А. Жуковский говорил: «Переводчик 

в прозе раб, в стихах — соперник». 

Не случайно великий поэт сравнивал 

труд переводчика с трудом раба. Передать 

смысл фразы, построенной на одном 

языке так, чтобы она идентично прозвучала 

на другом,— труд упорный, долгий, 

раздражающий, нервный. Это постоянный 

поиск, и удовлетворить он может 

только настоящего мастера, который 

всеми фибрами души проникает в суть 

творчества переводимого им автора. Михаил 

Степанов н был таким переводчиком: 

требовательным к себе, требовательным 

к каждой переводимой им строке, к 

каждому слову. Эта работа принесла 

свои плоды. Благодаря неутомимой работе 

переводчика, сегодня всесоюзный 

читатель знает произведения X. Намсараева 

«На утренней заре», Ч. Цыдендамбаева 

«Доржи, сын Банзара» и «Вдали 

от родных степей», сборники рассказов 

«Новый дом» и «Так было», Б. Санжина 

«Путь праведный» и другие. 

Когда в переводе Михаила Степанова 

вышел в свет роман Ч. Цыдендамбаева 

«Доржи, сын Банзара», проф. А. А. Белоусов 

отправил экземпляр книги в Минск 

Максиму Танку, который писал отправителю: 

«Доржи, сын Банзара» получил и 

начал с большим интересом читать. Книга 

написана сочно и ярко. В ней много любви 

н человеческого тепла. В живых и 

запоминающихся образах автору удалось 

показать жизнь своего героя н народа, 

его думы и надежды. Прочитаю и познакомлю 

своих товарищей с этим замечательным 

подарком, который Вы мне прислали». 

Конечно же, в том, что роман произвел 

такое сильное впечатление,— нема- 

98 

лая заслуга его переводчика Михаила 

Степанова. 

Особенно много как переводчик М. Степанов 

работал с Ч. Цыдендамбаевым, который 

всегда был благодарен своему другу-переводчику. 

Двадцать шесть лет 

назад Ч. Цыдендамбаев писал: «Он работает, 

как коммунист, как человек. Он 

много, очень много сделал для нашего 

бурятского народа, много поработал для 

нашей литературы, помог молодым нашим 

писателям, этот скромный и добрый 

труженик, никогда неунывающий человек... 

Я 5'же не говорю о том, что он 

один из первых наших переводчиков, 

что он прекрасно переводил и продолжает 

переводить романы, повести, рассказы, 

сказки наших бурятских писателей» 

(«Байкал», № 1, 1964, с. 149). 

Михаил Степанов переводил не только 

произведения писателей Бурятии. С неменьшнм 

энтузиазмом и вдохновением он 

осуществил художественный пересказ 

бурятского героического эпоса «Гэсэр», 

который был издан АПН под названием 

«Карающий меч Гэсэра». «Я отлично 

понимаю.— говорил М. Степанов,—что 

мой пересказ не заменит поэтического 

перевода, но надеюсь, что он донесет до 

читателей художественные достоинства 

лпоса, его идейную направленность. Длительное 

время я изучал «Гэсэр» и подстрочный 

перевод, сделанный несколько 

десятилетии назад русским ученым Потаниным 

п бурятом Хангаловым. Эпос 

перенес меня в мир сказочных образов, 

восхитил и увлек... Хочется, чтобы это 

самобытное произведение стало достоянием 

широкого круга читателей». 

Эта работа переводчика получила всесоюзное 

признание, в 1965 г. М. Степанов 

был удостоен медали Первой Всероссийской 

выставки детской книги и книжной 

графики. 

Позднее М. Степанов обратился к художественному 

пересказу других лнроэппческнх 

произведений бурят: «Аламжн 

Мэргэн молодой и его сестрица Агу 

Гоохон молодая». «О славных подвигах 

сына могучего Еренсея». 

Велика роль переводчика в развитии 

многонациональной советской литературы. 

С чувством великой благодарности

сегодня стоит назвать имена таких переводчиков, 

как М. Луконин, Е. Евтушенко, 

С. Липкнн, О. Дмитриев, В. Карпеко, 

Ю. Левитанский, А. Щитов, В. Липатов, 

В. Тендряков, Н. Рыбко, В. Штеренберг, 

В. Сергеев и других, которые 

отдали много сил и энергии, чтобы произведения 

бурятской литературы обрели 

всенародное звучание. И в этой когорте 

замечательных переводчиков почетное 

место занимает и имя Михаила Степанова. 

М. Степанов начал печататься двадцатилетним 

юношей. В 40-е годы он выступил 

в печати с циклом рассказов. 

Один из них был опубликован с сборнике 

«Победа будет за нами» (Улан-Удэ, 

1941) и назывался «Дружба». Затем на 

страницах альманаха «Байкал», в журналах 

«Свет над Байкалом», «Байкал» 

он опубликовал рассказы «Золотима», 

«Старики», «Победа на «Счастливом», 

«Перед полетом», «Земля горит», «Ихтиозавр». 

«Поворот судьбы» и другие. Это 

были разные рассказы по своему художественному 

уровню, но в них уже можно 

было заметить яркого и самобытного 

художника, обладающего зорким взглядом. 

Михаил Степанов обратил на себя внимание, 

когда Бурятским книжным издательством, 

а затем издательством «Молодая 

гвардия» была издана «Байкальская 

повесть». Ее появление не было случайностью 

в творческой биографии писателя. 

Много .зет он работал в редакции 

газеты «Бурят-Монгольская правда» и 

по заданию редакции часто бывал у 

рыбаков Байкала, видел их в работе, 

наблюдал за их жизнью и бытом. 

События повести происходят в рыбацком 

поселке на берегу Байкала. Центральный 

конфликт построен на борьбе 

честных, сознательных людей против 

шкурника, расхитителя народного добра 

начальника рыбоприемного пункта Дуоова. 

Типы, подобные Дубову, всегда были, 

есть п еще, вероятно, будут, поэтому 

разоблачение их сущности, их враждебности 

и было одной из задач писателя. 

К слову сказать, образ этот наиболее 

удачен в повести и несет большую смысловую 

нагрузку. 

Автор широко использовал в повести 

фольклор сибиряков, их говор, описал 

их традиции и обычаи, что придало его 

произведению сочный, чисто сибирский 

колорит. И, конечно же, покоряет в 

повести ее лирическая струя, чудесные 

картины природы. Образ озера Байкал — 

главный фон, на котором происходят 

события повести. 

Вершиной творчества Михаила Степанова 

явился роман «Ночь умирает с рассветом». 

Он посвящен теме революции 

- и гражданской войны. Ко времени, когда 

главы романа начали появляться в 

печати, в литературе Сибири уже были 

известны романы К. Седых «Даурия», 

В. Балябнна «Забайкальцы», Г. Маркова 

«Строговы», были опубликованы романы 

X. Намсараева «На утренней заре», 

Ж. Тумунова «Степь проснулась», 

Б. Батожабая «Похищенное счастье», 

И. Калашникова «Последнее отступление», 

А. Бальбурова «Поющие стрелы», 

а. лорпакова «rs гольцах светает» и 

другие. Казалось бы, об исторической 

эпохе сказано все, но Михаил Степанов 

нашел совершенно новые, еще неведомые 

грани, чтобы языком художественного 

слова еще раз по-своему рассказать о 

беспощадной классовой борьбе, которая 

происходила в Сибири в годы революции 

и войны. 

Литературовед В. Бушин, анализируя 

роман М. Степанова в журнале- «Октябрь» 

(№ 2, 1965). поставил его рядом 

с такими выдающимися произведениями 

советской литературы, как «Повитель» 

А. Иванова, «Старая ведьма» 

Е. Пермяка, «Эхо войны» А. Калинина, 

вскрывающими страшную бесчеловечную, 

гибельную силу частнособственнических 

инстинктов. Литературный критик Олег 

Михайлов в своем исследовании романа 

М. Степанова проводит параллель с романом 

А. Иванова «Тени исчезают в 

полдень». 

Сюжет романа сложен. Революция. 

Гражданская война. Сибиряки возвращаются 

к мирному труду, восстанавливают 

порушенное хозянстзо, их руки, 

соскучившиеся по мирному труду, тянутся 

к земле. Но революция многое 

сломала, перевернула, она заставила поновому 

взглянуть на труд, на землю, 

на окружающий мир, на религию и на 

те дедовские устои, традиции и обычаи, 

которыми веками жила сибирская деревня. 

В центре романа судьбы вожака бедноты 

большевика Егора Васина, его 

дочери Лукерьи, которая продолжает 

дело погибшего отца и вырастает в смелого, 

умного народного вожака, беспредельно 

преданного революции. Здесь же 

не менее интересные судьбы Василия 

Коротких и девушки Антониды. Этим 

героям подчинены все компоненты идейно-композиционной 

структуры произведения, 

к ним сведены все сюжетные 

линии. 

Михаил Степанов назвал свой роман 

«Ночь умирает с рассветом». Название 

символическое. Проходит ночь, наступает 

утро, утро новой жизни, свет побеждает 

тьму ночи, уничтожает все темное, 

старое, косное, укоренившееся веками. 

Утверл-сдается в деревне новая жизнь, 

принесенная победой Октября. Эта новая 

жизнь круто врывается в деревенские 

устои, утверждается трудно и медленно, 

встречая яростное сопротивление. 

Сначала Михаил Степанов хотел озаглавить 

роман «Житие Василия Коротких», 

по имени главного героя. Автор 

нашел немало ярких красок, чтобы с 

большой глубиной вскрыть нравственный 

и духовный облик трусливого и нерешительного 

ханжи, в котором все человеческое, 

все светлое вытравлено жаждой 

стяжательства и наживы. В романе, 

пожалуй, Василию Коротких уделено 

большое внимание, да это и не случайно. 

Колорит времени воплощен в значительной 

степени в нем. И фигура эта 

вылеплена очень емко, сильно, интересно. 

Всю жизнь Василий думал только 

о себе, о своем счастье и благополучии. 

Деньги для него — главная, всепоглоща- 

99

ющая страсть, ей подчинено все. Матерый 

преступник, облаченный в тогу 

святоши, с готовностью замаливающий 

свои грехи и подлости. 

«Жизнь Василия в годы революции,— 

писал критик В. Бушин,— это цепь бесконечных 

преступлений, хотя он душегубствш,ал 

неохотно, со страхом и даже 

отвращением, лишь ради собственной 

пользы и денег. Писатель постоянно 

подчеркивает это обстоятельство, 

вследствие чего образ получается особенно 

достоверным, страшным и отвратительным». 

В трактовке образа Василия с В. Бушиным 

следует согласиться и в том плане, 

что религиозность Василия настолько 

истова, бог для него настолько несомненен, 

что он представляет его как 

вполне конкретное живое существо, порой 

даже может спорить с ним, злиться 

на него, как на человека. Писатель убедительно 

показал, как страшен и опасен 

этот человек именно верой в возможность 

оправдать все мерзкие дела промыслом 

всевышнего. 

Интересно, своеобразно поданы автором 

женские образы с их беспокойными, 

порой трагическими судьбами. Писатель 

не идеализирует своих героинь — Лукерью, 

Антонпду, не закрывает глаза на 

их слабости, недостатки, он верит в их 

гражданскую и человеческую прочность. 

И еще один герой, по-особому дорогой 

сибирскому читателю, активно действует 

в романе. Это — Сибирь: ее леса и пашни, 

реки и сопки. И этим романом 

М. Степанов еще раз показал, что он 

великолепный мастер пейзажа. 

Одним из достоинств романа является 

форма изложения и тот язык, которым 

он написан. Есть, правда, отдельные шероховатости, 

срывы, но в целом язык 

произведения сочный, звучный, сдобренный 

афоризмами, пословицами и поговорками. 

Автор широко использовал в 

романе фольклор сибиряков, ввел в повествование 

много верных этнографических 

наблюдений и зарисовок. 

Многопланов к сложен романный 

жанр, и то, что некоторые персонажи 

романа остались недописяннымп, схематичными, 

в общем-то естественно. Главные 

же герои романа крепко полюбились 

читателю. Роман заставляет осмыслить 

прошлое нашего края, подумать о будущем. 

Еще более масштабным по временному 

охвату обещал быть роман «На Тургэнреке». 

который, к сожалению, остался 

незавершенным. Сегодня трудно сказать, 

как дальше развевались бы судьбы героев 

романа, но то, что опубликовано в 

1979 г. Бурятским книжным издательством, 

говорит, что роман обещал быть 

достоверным, с реально существовавшими 

героями, основанным на подлинных 

фактах и событиях, которые имели место 

в Бурятии на строительстве вольфрамомолибденопого 

комбината. 

М. Степанов приступил к разработке 

сложной, актуальной и важной темы — 

формирование бурятского национального 

рабочего класса, к теме, которая до сих 

пор еще не нашла емкого воплощения 

в истории бурятской советской литературы. 

С первых же страниц писатель туго 

затянул сюжетные узлы, представил 

главных героев романа Орджоникидзе, 

Ербанова, Доржиева, парторга ЦК партии 

на строительстве Колобова и других. 

Пожалуй, самая большая удача в 

работе над романом — это создание образа 

М. Н. Ербанова. Волевой, решительный, 

энергичный, целеустремленный, 

деловой и немногословный, человек исключительного 

личного обаяния — таким 

предстает со страниц руководитель партийной 

организации Бурятии. 

Разрабатывая тему большой социальной 

значимости, М. Степанов не ограничил 

себя фабулой только строительства 

комбината. Сюжетные линии романа уходят 

и в годы гражданской войны, потому 

что еще там начинаются судьбы некоторых 

героев книги. Судьбы радостные, счаливые, 

трагичные... 

Немного о жизненном пути Михаила 

Николаевича Степанова. Он родился в 

Ленинграде 14 марта 1914 г. Его отец, 

Николай Степанович, и мать, Анна Михайловна, 

погибли в блокаду Ленинграда. 

После окончания средней школы 

М. Степанов стал рабочим на Охтенском 

химическом комбинате. В 1930 г. вступил 

в комсомол. В 1932 г. по поручению райкома 

комсомола он был направлен на работу 

в заводскую газету «Ударник», которая 

выходила на абразивном заводе «Ильич». 

Затем была работа в различных газетах 

заводов и фабрик Ленинграда. 

В 1938 г. редактор газеты «Бурят- 

Монгольская правда» Г. А. Креславский 

пригласил молодого журналиста на работу 

в Улан-Удэ. М. Степанов принял приглашение 

и на действительную службу 

ушел с нового места работы. До 1940 г. 

он служил рядовым в 32-й Краснознаменной 

стрелковой дивизии. Потом вернулся 

в редакцию, где проработал почти 

весь период Великой Отечественной войны 

заведующим промышленным отделом, 

отделом культуры, ответственным секретарем. 

В декабре 1943 г. он был принят в 

члены Коммунистической партии. 

В 1951 г. М. Степанов был назначен 

ответственным секретарем Союза писателей 

Бурятии, а с 1955 г. переведен на 

работу в редакцию журнала «Байкал» 

заместителем редактора. 

Оригинальные произведения и переводы 

с бурятского М. Степанова подавались 

и переиздавались отдельными 

книгами и в сборниках более 50 раз. 

Их общий тира:к превысил полтора миллиона 

экземпляров. За писательскую и 

общественную деятельность он был награжден 

орденом «Знак Почета», медалями, 

ему присвоены почетные звания 

народный писатель Бурятии, заслуженный 

работник культуры РСФСР и 

БурАССР. 

Вся сознательная жизнь М. Степанова 

была связана с журналистикой Бурятии, 

с писателями республики. Уже 

тял{ело больной, он находил время встречаться 

с писателями, постоянно помогал 

им, читал рукописи, давал советы.

наставлял г;х. Предельно внимательным 

он был к молодым дарованиям. Набираясь 

писательского опыта, они навсегда 

оставались благодарны ему за помощь, 

поддержку и добрые пожелания. 

Свидетельством тому служат слова признательности, 

адресованные писателю, 

на титульных листах выпущенных в 

свет книг. Вот некоторые примеры: 

«Дорогому Михаилу Николаевичу, человеку 

светлой души и большого сердца, 

с благодарностью за то доброе, что 

неизменно делаете для других, в том 

числе для меня. И. Калашников». Так 

написал автор романа «Разрыв-трава» 

9 июня 1977 г. 

Когда увидел свет роман В. Митыпова 

«Инспектор золотой тайги», автор писал 

на книге: «Дорогому, милому Михаилу 

Николаевичу, доброму старшему другу, 

мудрому наставнику от автора — сей 

скромный труд от всего сердца». 

Р. Белоглазова подарила роман «Наши 

соседи»: «Старшему товарищу по перу — 

М. Н. Степанову с чувством глубокой 

РАССКАЗ 

признательности за добрые советы и 

участие». 

На сборнике своих рассказов Ч. Цыдендамбаев 

писал: «Моему лучшему, замечательному 

и прекрасному переводчику, 

честнейшему человеку в Бурят-Монголии 

М. Н. Степанову и его милой и 

сверхскромной подруге Нине Вениаминовне 

с надеждой, что при Вашей благородной 

помощи и содействии эту книгу 

увидели бы на русском языке». 

Убежденный и «неисправимый» оптимист, 

всегда остроумный и приятный собеседник, 

прекрасный товарищ и друг, 

он мог бы взять эпиграфом к своему 

творческому пути однажды написанные 

им слова: «Я люблю жизнь и держусь 

за нее. Прекрасное это занятие — активно 

и радостно жить на белом свете! Это 

мое отношение к жизни знают все, я 

его не скрываю, даже наоборот — пропагандирую: 

пусть на свете будет больше 

жизнелюбов!» 

И. ЯРНЕВСКИЙ, 

кандидат филологических наук. 

Чимит ЦЫДЕНДАМБАЕВ 

Внук Самбу-бабая как-то раз пришел из школы, достал из сум- 

KTI тетрадь и острым карандашом поставил на чистом листе две 

точки, маленькие, как глазки у мухи. Потом взял линейку и соединил 

эти точки. Самбу-бабай поглядел, спросил, что он делает. «А 

вот,— ответил внук,— эта прямая линия — самая близкая дорога 

между точками...» Дед Самбу будто глоток живой воды выпил. «И 

точно,— сказал он,— прямая дорога — самая короткая... Учитель 

правильно учит. Кому нужна окольная дорога?» 

С тех пор Самбу-бабай не переставал удивляться. «Почему взрослые 

люди не хотят понять того, что все маленькие школьники знают? 

Вот хотя бы начальство из управления дорожного строительства, 

или как там называется их контора? Когда из нашего колхоза едешь 

в Бильчир через Ара Майлы, почти сорок километров будет, если 

же ехать прямо, через Хужар Майлы, в два раза ближе. Починили 

бы короткую прямую дорогу... Так нет же, не делают, приходится 

БОН какой крюк давать». 

Старый Самбу погладил свою большую седую голову, почесал 

затылок, задумался. Он-тс знает, что такое плохая дорога, говорит, 

что чуть не всю жизнь провел на телеге. И не хворает будто потому, 

что всегда дышит здоровым степным воздухом. В старину к 

ламам не ходил за лекарствами и нынче у врачей еще ни одного 

порошка не брал. 

Самбу-бабай сидел на телеге у своего дома, пришивал пряжки 

к новым вожжам. Вынул изо рта трубку, басовито крикнул жене в 

открытую дверь: 

— Старуха, есть ли горячий чай, выпить перед дорогой? Сын 

101

председателя Баяктуева к нам бежит, видно, опять надо куда-нибудь 

ехать. 

Жена загремела ведрами, из трубы над крышей повалил густой 

горький дым. Тут подбежал, спотыкаясь, мальчик, лет десяти, сын 

председателя колхоза. Самбу-бабай испытующе взглянул на него 

и сп росил: 

— Ну, куда ехать? 

— Папа говорит, надо в Бильчнр человека отвезти. 

— Кого это? 

— Не знаю... Из района начальника. Самого главного над всеми 

дорогами, чт > ли. Что сказать папе? 

— .Скажи, мол, попьет чайку и запряжет. 

За свою долгую жизнь Самбу-бабай многих начальников возил. 

При царе Николае, еще в молодости, тайшей и зайсанов, урядников 

и атэманов, исправников — всех возил. При Советской власти председателей 

ссмонных Советов, всяких уполномоченных, а один раз 

дал:е министра пришлось. Теперь, когда стало много легковых машин, 

Самбу-бабай уже не так часто возит больших начальников: 

разве ему угнаться со своим конем за быстрой машиной? А раньше, 

когда Созетская власть еще мало делала машин, очень большие люди 

ездили на его телеге... 

— Выходит, начальника дорожной конторы повезу,— проворчал 

старик.— Ну, ну... 

Дорога для Самбу-бабая и его вороного коня много значит: хорошая 

дорога — удовольствие, плохая — наказание. 

Сколько раз Самбу-бабай сетовал на плохие дороги... На любом 

собрании выступал. Говорят о зимовке скота или о постройке теплого 

скотного двора, или митинг о новом займе проводится, старик 

обязательно напомнит о дорогах: покритикует кого-нибудь. И так 

ловко сЕяжег все в один узел, что все увидят: что бы колхоз не 

начал делать, без хорошей дороги ничего не получится. Если скажут, 

что, мол, сегодня другой вопрос на повестке, он все равно не сядет, 

пока не выскажет все, что хотел. Когда же председатель спросит в 

конце собрания: 

— Ну, кто еще хочет выступить? — Самбу-бабай снова поднимет 

руку и начнет, будто камни ворочает: 

— Разве вокруг нашего колхоза дороги? Муки ада, а не дороги... 

Если не верите, можете сами посмотреть. Запрягите хорошего 

копя в крепкую телегу и поезжайте, ну, хотя бы в Ара Гангу. Колесо 

десять раз не успеет повернуться, как язык себе откусите. И 

дорожному начальнику нечем будет «спасибо» сказать. Где-то есть 

и хорошие дороги, конечно. По ним, говорят, хоть без телеги катись. 

Не знаю, я далеко не ездил. Поблизости же — лучше не спрашивайте, 

какое безобразие. А почему? Ведь Советская власть не говорила, 

чтобы починяли только большие дороги, а на маленькие чтобы никакого 

внимания. По малым дорогам каждый день сотни машин не 

бегают, но десятки людей на телегах ездят. Разве о них Советская 

власть не велела подумать? — спросит Самбу-бабай, посмотрит па 

всех с укором и сам же ответит: — Велела! 

Он об этом и в газету писал, и в дорожную контору — товарищу 

Ямкппу, самому главному начальнику. Только тот почему-то не 

ответил. 

Есе знают, как Самбу-бабай выбирает себе в колхозе копя. Вот 

этой дряни, скажет, мне по горло хватит. Самое то. что нужно. 

И покажет на заезженного, худого конька с натертой хомутом шеей, 

со сбитой спиной. Все станут возражать, будут говорить старику: 

«Зачем вам эта кляча, ведь люди будут смеяться! Подумают, что в 

колхозе доброго коня на нашлось»... А старик свое: «Нэт, нет... Мне 

и этот хорош. И на нем кто-нибудь должен ездить, не пропадать же 

102

скотине». И добавит: «Если кому-нибудь покажется стыдно ехать или 

будет очень торопиться, может вперед и пешком бежать». 

Скоро вы того коня у Самбу-бабая не узнаете. Плохая, клочковатая 

шерсть слиняет, весь он станет гладкий, круглый, опущенная 

шея выпрямится... Раньше конь не мог паута со спины стряхнуть, 

а тут, глядишь, не всякому позволит узду на себя надеть. И те люди, 

которые прежде посмеивались, начинают удивляться: 

— Вы, Самбу-бабай, не подменили ли вороного? 

— Может, чудо-травой накормили? Поел конь и переродился... 

— Какая там трава,— усмехнется старик.— Просто, прежний 

хозяин ласкал его лишь кнутом да палкой... А коню не только овес 

нужен. Он ведь друг человека, всякое доброе слово понимает. 

Самбу-бабай привел вороного запрягать. Хомут и шлея так ловко 

подогнаны, будто конь в них и родился. На упряжи нет разных ненужных 

побрякушек, кисточек... Но упряжь не простая, украшена 

красным сукном, блестящими металлическими шляпками-пуговицами... 

Старик ласково потрепал вороного по шее, расправил ему 

пышную челку и зашел в дом. 

Самбу-бабай всегда еще издали определяет, тяжел ли человек, 

которого надо будет везти. Бывают такие грузные толстяки, что даже 

жалко коня, хоть сам в телегу впрягайся. 

Когда он на этот раз подкатил к дому председателя, то там 

оказался моложавый человек среднего роста, одетый не по дорожному, 

а будто на богатую свадьбу. Он держал в руках чемоданчик 

и новый дорогой портфель. 

Этот человек небрежно кивнул старику и стал высматривать, 

как ему поудобнее пристроить на телеге свою поклажу. Самбу-бабай 

дал мешок прикрыть чемодан и портфель, чтобы не запылились. 

Председатель Баянтуев с улыбкой проговорил: 

— Вот наш Самбу-бабай, он и курьер у нас, и почтальон. Всегда 

всех возит. II всегда нашими дорогами недоволен.— И, обращаясь 

к старику, сказал: 

— А вот отот тсзарищ, как раз тот, кого вам, дедушка, надо бы 

покритиковать. Он над всеми дорогами в районе главный начальник... 

— Нет,— буркнул старик,— в пути нечего критику разводить. 

Если бы на собрании пришлось повстречаться, может, и сказал бы 

слово. А в пути я не критикую... Ну, пока рано, надо ехать. 

Когда они миновали последние дома колхозного улуса, старик 

спросил: 

— Как вас величать будем? 

— Николай Петрович,— ответил тот неохотно. 

— Товарищ Ямкин не вы будете? 

— Да, я и буду... 

— Так, так,— неопределенно проговорил старик, помолчал и 

спросил: —А почему вы не на машине в наш край приехали? 

— Моя на ремонте, пришлось на чужой. А она сломалась неподалеку. 

Теперь вот на коне... 

— Эти наши дороги будут ли когда-нибудь налажены? 

— Будут, по-видимому... У нас все по плану... Подойдет очередь, 

и у вас наладим. 

Старик больше ни о чем не стал спрашивать, он очень рассердился 

па это «подойдет очередь». 

«Нет,— подумал он.— Наш председатель Буянтуев хотя и умный 

человек, а меня не знает. Наверное, думает, что я до самого 

Бильчира буду досаждать своей критикой этому начальнику. А зачем? 

Лучше я отвезу его не через Ара Майлы, а через Хужар Майлы. 

Пускай его сама дорога покритикует, а я помолчу...» 

Вскоре они доехали до развилки дороги. Старик направил коня 

по той, по которой никто не ездит, хоть она и самая ближняя до 

Бильчира. Конь обернулся, с удивлением поглядел на хозяина, за- 

103

ржал, замахал хвостом: ты, мол, что, старый, уж не заблудился ли? 

Ямкин тоже почувствовал неладное, но не успел и слова сказать, 

как телегу тряхнуло, и он прикусил кончик языка. Опять хотел сказать, 

что не туда поехали, но на ухабе с головы слетела шляпа, он 

едва удержал ее обеими руками, натянул до самых бровей, чтобы 

не потерять... 

Когда Самбу-бабай ездил один или вез кого-нибудь, он всегда 

бережно объезжал каждую ямку, каждый камень на дороге, сдерживая 

коня у всякого бугорка. А сейчас — знай нахлестывал да понукал, 

не обращая внимания ни на ямы, ни на ухабы, ни на лужи. 

Телега нещадно трясла и бросала Ямкина, он мотался из стороны 

в сторону, вцепившись руками в боковину, не мог даже поправить 

шляпу, сползшую на глаза. 

Старик же, усмехаясь, думал про себя: «Ой, какой строгий критик 

эта наша дорога. Прямо всю правду выкладывает начальнику, 

ничего не боится. И мне незачем ему жаловаться да плакаться, без 

того сам все видит и чувствует...». И Самбу-бабай решил не разговаривать 

со своим седоком до самого Бильчира, не мешать ему: пусть 

наедине подумает свою грустную думу. Но когда подъезжали к сломанному 

мосту, старик не вытерпел. 

— Вот,— сказал он.— Здесь раньше был старый, гнилой мост. 

Ваши люди три года назад его разобрали. Камня вон подвезли и те 

бревна, что в кучу сложены... Привезли, бросили и уехали... Видно, 

оказалось, что очередь у них не дошла до нашего моста. А мы старого, 

плохого моста лишились и нового не увидели. 

Ямкин ничего на это не ответил. Долго они ехали молча. 

Самбу-бабай думал: «Этот товарищ приедет в свою контору, как 

гром грянет. Так застучит по своему столу с зеленым сукном, все 

чернила до потолка разбрызгает. Прикажет созвать мастеров и всяких 

прорабов и примется распекать, чтобы немедленно исправили 

все дороги. И вот явятся к нам люди с разными машинами, начнут 

подвозить бревна, сравнивать бугры и ямы, осушать болота, убирать 

камни, что торчат на дорогах. Поставят новые мосты, белые столбы 

встанут в ряд, как солдаты на часах». Старик уже видел себя на 

этой ровной дороге... Вспомнилось ему, как внук тогда соединил на 

бумаге прямой линией две точки, которые были не больше мушиных 

глаз. Вот и у них будет такая же прямая дорога.. 

— Далеко еще... этот... Бильчир? — лязгая зубами, спросил Ямкин. 

— Далеко еще, не скоро доедем,— утешил его Самбу-бабай. 

Николай Петрович считает себя большим начальником и всегда 

старается, чтобы мысли у него были серьезные. А тут он не мог 

отделаться от дурацкого ощущения, будто его бросили в огромное 

сито и чьи-то богатырские руки трясут это сито и трясут. 

После обеда кое-как приехали в Бильчир. Светло-серая «Победа» 

давно поджидала Николая Петровича. Он, как увидел свою машину, 

так обрадовался, что ни к кому и не зашел, даже Самбу-бабая забыл 

поблагодарить. 

А Самбу-бабай у приятеля попивал с дороги густой чай и размышлял 

про себя: «Этот начальник, однако, никогда не слышал 

такой строгой и справедливой критики. Наконец-то мы скоро избавимся 

от плохих дорог... Давно бы так надо было». 

Самбу-бабай надеялся, что дорогу наладят скоро, ну, самое большее 

— месяца через два. Однако с тех пор прошло уже несколько 

лет, а никто и не думает ремонтировать дорогу в Бильчир. Теперь 

старик вздыхает: «Напрасно я тогда и коня, и себя мучил... Этот 

Ямкин, однако, не такой человек, чтобы понять критику...». 

104 

Перевод с бурятского 

МИХАИЛА СТЕПАНОВА.

Василий НАЙДАКОВ 

АФРИКАН БАЛЬБУРОВ 

К 70-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ 

Более 40 лет длилась кипучая, напряженная, разносторонняя литературнообщественная 

деятельность Африкана Андреевича Бальбурова, народного писателя 

Бурятии, яркого, страстного публициста и журналиста, своими многочисленными 

статьями и очерками, рассказами, повестями, романом внесшего немалый 

вклад в дело коммунистического воспитания трудящихся, в развитие бурятской 

советской литературы. 

Сегодня ему было бы 70 лет. И это дает основание вспомнить основные вехи 

жизненного и творческого пути чуткого и наблюдательного художника-гражданина, 

стремившегося страстным партийным словом утвердить все лучшее, что есть 

в жизни народа, и столь же страстно, гневно отрицавшего то, что мешает развитию 

нашего общества, попытаться установить некоторые существенные черты и 

особенности его творчества. 

Родился он в 1919 г. в семье крестьянина-бедняка улуса Корсунгай Нукутского 

района Иркутской области. На исходе первой пятилетки тринадцатилетним 

подростком Африкан Бальбуров поступает в фабрично-заводское училище имени 

Постышева в Улан-Удэ и через два года вливается в ряды рабочего класса в качестве 

слесаря по ремонту станков в паровозо-механическом цехе еще строящегося 

Улан-Удэнского паровозо-вагонного завода. Именно это обстоятельство — раннее 

начало трудовой деятельности в рабочем коллективе первого в Бурятии гиганта 

промышленности — сыграло огромную роль в формировании личности, 

характера, мировоззрения будущего писателя. Здесь он получил крепкую трудовую 

и идейную закалку, без которой он не стал бы тем писателем Бальбуровым, 

которого мы знаем сегодня. 

Тридцатые годы... До чего же сложна, противоречива и диалектически мудра 

жизнь, если в одном небольшом отрезке времени могут быть совмещены напрочь 

исключающие друг друга явления и процессы, два противоположных лика эпохи: 

один явный, светлый и радостный, каким он отложился в памяти детей и подростков 

тех лет; и другой — тайный, зловещий и губительный, о котором мы с болью 

и потрясением узнали гораздо позже. Даже с высоты сегодняшних космических, 

кибернетических суперскоростей, необычайно подстегнувших темпы жизни, даже 

зная теперь о сталинских репрессиях, унесших, смявших, сломавших, сковавших 

страхом миллионы людей, нельзя не поражаться тому молодому задору, той буйной 

энергии, с которыми устремилась вперед, на штурм времени и будущего только 

что восставшая из руин и разрухи гражданской войны обновленная «странаподросток». 

Да, сегодня мы знаем, что Сталин свернул с ленинского пути, повел 

партию и народ в другую сторону, возродил деспотическую тиранию древних восточных 

сатрапий. Мы, наверное, еще не знаем до конца, как дорого обошлось 

это народу н государству. Но сколь же велика была кинетическая энергия, приданная 

обществу Октябрем 1917 г., как глубока оказалась вера народа в революционные 

идеалы! Ведь Магнитка и Комсомольск-на-Амуре, Кузбасс и Турксиб, 

эпопея челюскинцев и полеты Валерия Чкалова, Днепрогэс и Мегрострой — все это 

105

реальности именно тридцатых годов. Были застенки и пытки, расстрелы без суда 

и следствия, концентрационные лагеря... Были ужас и страх. И при всем этом 

страна дыбилась новостройками, полнилась рокотом мотороз, с «Песней о встречном» 

раздвигала горизонты будущего. Ритмы времени отразились в названиях 

популярных литературных произведений: «Темп», «Не переводя дыхание», «Время, 

вперед», «Марш энтузиастов». И в этой «буче, боевой, кипучей» молодой елесаренок 

Африкан Бальбуров, как тысячи подобных ему истово верующих энтузиастов, 

успевает после работы учиться в вечерней школе, а затем в педагогическом 

институте, принимает активное участие в жизни комсомольской организации большого 

завода, становится постоянным внештатным сотрудником заводской многотиражной 

газеты «Гигант Бурятии», вынашивает первые литературные замыслы. 

В 1938 г. Африкан Бальбуров публикует первую свою новеллу «Песнь об ушедших 

кошмарах» й создает первый вариант рассказа «О славном Шаитагаре и молодом 

охотнике Тархае, сыне Буранхийя». Для этих произведений характерно то, 

что пафос утверждения новой жизни выражен в них через отрицание кошмарного 

прошлого народа, когда шаман мог погубить девушку, воплощающую в себе 

все светлое и чистое, когда богачи могли попрать любовь бедняка Тархая, а купцы 

и приказчики грабительски обобрать его. 

Это ке случайное явление. Его нельзя объяснить тем, что начинающий автор 

еще не умел увидеть и отразить положительное в современной ему действительности. 

Содержание и стилистика этих рассказов убеждают в том, что юноша 

находился пед сильным влиянием устного народного творчества. Именно оттуда 

почерпнул он готовые сюжеты, которые помогли ему выразить свое отношение 

к прошлому. Такой путь в литературу встреть тел довольно часто. Вряд ли было 

в те годы известно начинающему писателю изречение Н. В. Гоголя: «Бей в прошедшем 

настоящее, и тройною силою наполнятся писания твои» (из письма к 

Языкову), но тема отрицания прошлого, раскрытая через характерные картины 

старого быта и образы людей, ведущих активную борьбу с засильем богатых 

и знатных, стала одной из ведущих тем всего творчества Африкана Бальбурова. 

К ней он вернулся в рассказе 1940 года «В ночи», в романе «Поющие стрелы» 

(1962), в пьесе «В зареве революции» (1967). Тема прошлого, прозвучавшая в первых 

рассказах писателя, естественно и правомерно привела А. Бальбурова к теме 

революции и гражданской войны — одной из генеральных тем всей советской 

литературы. 

Действие романа «Поющие стрелы» происходит в канун революции, летом 

1916 г., в отдаленном, заброшенном маленьком бурятском улусе. Кажется, ничто 

не может нарушить патриархальных устоев этого темного и тихого уголка земли, 

куда от крупных центров революционного движения «три года скачи — не доскачешь 

• . Автор намеренно усиливает это впечатление, сосредоточивая действие романа 

в пределах строго ограниченной территории: улус Хатанга, изредка и в 

связи с жизнью улуса — Тиртей, Январи, тайга. В самой Хашанге действие концентрируется 

вокруг немногих лиц, в трех домах: дом Ондре, дом Дорондоевых, 

дом Пнтре. Это позволило автору показать своих героев, их поступки, размышления, 

переживания крупным планом. Событий в романе не так уж много, в широком 

масштабе они совсем незначительны. Однако показанные как бы сквозь 

увеличительное стекло и рассмотренные с пристальным вниманием, они обретают 

эту значительность. В них, в этих маленьких событиях, по всей видимости, 

имеющих значение только для самих героев книги, как солнце в капле воды, 

отражаются события, происходящие в большом мире. 

В повести «Зарево» а в пьесе на тот же сюжет «В зареве революции» изображается 

следующий этап борьбы народа. Подавляющее превосходство сил помогло 

контрреволюции временно утвердиться в Иркутске, Верхнеудннске, Чите. Но борьба 

пе прекратилась. Наоборот, она приняла еще более острый, поистине всенародный 

размах. 

Африкану Бальбурову в этих произведениях удалось передать сложность борьбы 

иркутских большевиков. В глубоком подполье, готовя окончательный крах 

колчаковщины, они должны были вести неустанную борьбу и против бурятских 

националистов, которые, выдвинув лозунг бурятской автономии, «нейтралитета», 

практически действовали заодно с белогвардейцами. 

106 

Эти два произведения разных жанров, написанные на один сюжет с одними

и теми же героями, к сожалению, мало дополняют друг друга, характеризуются 

примерно одинаковыми художественными достоинствами и промахами. Так, в пьесе 

много и других хороню выписанных образов: батрак Пошоо, бедняки Шодон и 

Даруня, батрачка Пеня. Но есть и существенные недостатки. Оценивая спектакль 

Бурятского театра драмы, критика отмечала, что А. Бальбуров далеко не всегда 

предоставляет актерам достаточно яркий и интересный драматургический материал. 

Беда была б невелика, если бы это относилось только к эпизодическим персонажам, 

вроде представителя Центра или поручика Гармаева. Оба эти лица играют 

важную роль в сюжетном развитии событий пьесы, но не имеют ни характера, 

ни лица, одни функциональные обязанности по сюжету. Печальнее то, что малоубедительны 

молодые герои Наташа и Сергей, которые занимают в пьесе едвн ли 

не самое большое место. Они не поставлены в пьесе в такие обстоятельства, 

которые потребовали бы от них самостоятельного действия, раскрыли бы их смелость 

и силу духа, душевную красоту. Как об определенной авторской недоработке 

говорилось и об образе товарища Михея. Прототипом его является М. Н. Ербанов. 

Человек большой воли, ясного ума и кипучей энергии, он руководил борьбой 

трудящихся бурят против колчаковщины, был одним из организаторов Бурятской 

АССР, много лет руководил бурятской областной партийной организацией. Словом, 

это человек, которого в республике хорошо знают и помнят. 

В пьесе же выведены лишь самые обобщенные черты большевистского руководителя: 

энергичность, деловитость, преданность делу народа, решительность 

и т. п., то есть черты, присущее каждому видному деятелю революции. Очевидно, 

эти черты необходимы, даже обязательны. Но в образе товарища Михея нет индивидуальных 

красок, которые выявляли бы особенности его характера, темперамента, 

нет обаяния неповторимости человеческой личности. 

Эти недочеты, обусловившие то, что спектакль «В зарезе революции», несмотря 

на многие достоинства, довольно скоро сошел со сцены, к сожалению, присущи 

и повести «Зарево», также не ставшей событием в литературе. 

3 1939 г. Афрпкан Бальбуров уходит на действительную службу в армию 

и проходит ее в Барнауле. Здесь, в армии, двадцатилетний писатель находит вторую 

главную тему своего творчества — тему защиты социалистической Родины, 

тему осуждения, отрицания войны. 

В течение 1939-1940 гг. Африкан Бальбуров написал целую серию рассказов 

об армейских буднях («Сага о винтовке», «В бору», «Подвиг Сафара Мосесяна»), 

о финской войне («Маиорчпк», «Калевала», «Связист», «Последний прыжок»), о 

разгроме японских милитаристов на Халхнн-голе («Высота Песчаная»), о жестокости 

и ненужности воины, безжалостно уничтожающей культуру и людей самих 

капиталистических стран («Молох», «Возвращение»), рассказов, опубликованных 

в сборнике «Новеллы», вышедшем в свет уже после начала Великой Отечественной 

войны советского народа против немецко-фашистских захватчиков, говорит 

о том, что уже тогда совсем еще молодой писатель умел держать руку на пульсе времени 

и внес свой вклад в дело военно-патриотического воспитания советских людей. 

С годами этот вклад возрос многократно. Делом воспитания бойцов Красной 

Армии в духе патриотизма, в славных боевых и революционных традициях нашего 

народа в годы Великой Отечественной войны изо дня в день занимался младший 

политрук, командир маршевой роты S3 запасной бригады, комиссар минометной 

роты Африкан Бальбуров. Воинскую доблесть советских людей, их идейное 

братство, глубочайшую преданность своей родине прелавляет писатель Афрпкан 

Бальбуров в документальной повести «Приказываю жить», о командира партизанской 

бригады на Смоленщине, баргузинскэм буряте Г. Очирове, написанной 

совместно с писателем Данри Хнлтухиным и получившей широкую известность. 

Военно-патриотическая тема не сходила (как не сходит и сейчас) со страниц редактируемого 

Африканом Бальбуровым журнала «Байкал», который установил 

прочные связи с выдающимся полководцем нашего времени, маршалом Советского 

Союза В. И. Чуйковым, генералом Д. А. Драгунским, опубликовал военные дневники 

писателя Жамсо Тумуноса, Героя Советского Союза полковника В. Б. Борсоева 

и многие другие материалы. 

С тон же заводской многотиражки тридцатых годов начинается Бальбуровжурналист, 

корреспондент центральной «Правды» с 1944 по 1947 гг., в разные 

годы сотрудник радио, областной газеты «Правда Бурятии», ответственный секретарь, 

а с 1961 года по 1974 год главный редактор лнтературно-художествен- 

107

ного и общественно-политического журнала «Байкал», автор многих ярких публицистических 

статей по актуальным вопросам культуры и экономики республики, 

очерков о тружениках Бурятии и еще в большей степени организатор, крестный 

отец многих и многих произведений различных жанров. Это очень важная сторона 

литературно-общественной деятельности Африкана Бальбурова. Почти все 

сколько-нибудь значительные произведения бурятской литературы тех пятнадцати 

лет появились на свет при активной помощи журнала. Взыскательность, добрая 

и постоянная готовность помочь авторам дельным советом, доброжелательной 

критикой, редакторской правкой в высокой степени были присущи Лфрикану 

Андреевичу. Благодаря именно этой неуемной жадности к интересным, способным 

людям, благодаря умению редактора увидеть в далеко несовершенном первоначальном 

варианте произведения искорку дарования, мы имеем в нашей литературе 

таких своеобычных, интересных писателей как Михаил Мельчаков, Михаил Жигжитов, 

Владимир Митыпов, Ким Балков и многие другие. 

В небольшой статье нет возможности подробно разбирать все произведения, 

написанные Африканом Бальбуровым. Я убежден, что детальное исследование 

его творчества могло бы помочь широкой читательской массе лучше понять не 

только какие-то особенности писательского дарования Бальбурова, но и некоторые 

существенные моменты истории развития всей бурятской литературы. Сейчас 

же мне хотелось бы отметить лишь отдельные черты Бальбурова-писателя, наиболее 

ярко окрашивающие все его творчество. 

В 1909 г., мудрый и глубокий Александр Блок писал Розанову: «Ведь именно 

«литератор» есть человек той породы, которой суждено всегда, от рожденья 

до смерти волноваться, ярко отпечатлевать в своей душе и в своих книгах все 

острые углы и бросаемые ими тени. Для писателя — мир должен быть обнажен 

и бесстыдно ярок. Таков он для Толстого и для Достоевского. Оттого — нет ни 

минуты покоя, вечно на первом плане «раздражительная способность жить высшими 

интересами» (слова А. Григорьева)». 

Надеюсь, меня не упрекнут за излишнюю смелость сопоставления. Дело не 

в именах, а в некоторых свойствах, присущих особой породе людей — писателям. 

Африкан Бальбуров, по-моему, в высокой степени обладал этими свойствам!!. Он 

жил, постоянно обуреваемый потоком идей, планов, проектов, всегда был готов 

воспламениться какой-то новой мыслью; был способен мгновенно и прочно 

поверить всей душой в целесообразность, необходимость, неотложность того или 

иного шага и с огромной убежденностью доказать это другим. Умение увидеть 

в каком-нибудь обыденном, повседневном факте нечто гораздо большее и, пропустив 

увиденный факт через ум и сердце, вдруг взволноваться до глубины души, 

готовность безоглядно ринуться в бой за то что считаешь правым,— эти 

драгоценные не только писательские, но просто человеческие качества в большой 

мере были присущи Африкану Бальбурову. Они были чертами его человеческого 

обаяния, составляли самую основу его общественной активности как писателягражданина. 

В данном случае, речь идет не о позиции писателя Бальбурова, а именно 

об активности его. Что же касается его общественной позиции, она совершенно 

ясна. Это честная гражданская позиция советского писателя, сначала комсомольца, 

затем коммуниста, преданного интересам партии и народа. Только в условиях 

конца сороковых годов, после выхода известных постановлений о журналах «Звезда» 

и «Ленинград» и других, в разгул кампании против «преклонения перед 

иностранщиной», надолго отбросившей страну от современной передовой цивилизации, 

и только у отдельных людей, наиболее полно воплотивших в себе негативные 

черты и следствия, порожденные культом личности, могли возникнуть сомнения в 

гражданской честности писателя Бальбурова, могли быть сфабрикованы чудовищные 

обвинения в предательстве интересов родины. Все было пущено в ход: и 

«сознательный уход от действительности» в первых рассказах, и защита «феодально-ханского 

эпоса «Гэсэр», и «клевета на советскую действительность»... Поводом 

же для травли послужила большая, мужественная статья «Плоды формального 

руководства», которой спецкорр. «Правды» А. Бальбуров открыто обличал руководство 

республики в некомпетентности, в неумелом ведении хозяйства. Поруганный 

и оклеветанный писатель был вынужден покинуть пределы Бурятии, отказаться 

от завершения своих художественных замыслов, перебиваться случайными 

заработками. 

108

К счастью, это было кратковременное явление. Партия, родина, исправившие 

многие ошибки прошлого, восстановили честное имя коммуниста, писателя 

Бальбурова, доверили ему ответственный пост руководителя важного идеологического 

органа — журнала, пост, наиболее способствующий проявлению его творческой 

и гражданской активности. 

Хочется, хотя бы кратко, коснуться еще одной грани творчества А. Бальбурова. 

Наша критика часто и справедливо говорит о том, что в бурятской 

литературе зсе еще слабо разрабатывается тема рабочего класса, при всем ее 

значении, важности, необходимости. Но когда начинаем перечислять имеющиеся 

произведения, мы почему-то не принимаем в счет новеллы Африкана Бальбурова 

из цикла «У нас в Зергетуе». 

Рассказы А. Бальбурова «Ихтиозавр», «Наша Рая», «Крупный разговор», 

«Радость Матвея Зарубина» затрагивает многие стороны жизни рабочего шахтерского 

поселка. Если учесть, что эти рассказы были задуманы, их герои были 

увидены автором в период вынужденных скитаний, что они написалы в середине 

пятидесятых годов, а это нужно учитывать, следует признать, что А. Бальбуров 

является одним из зачинателей темы рабочего класса в бурятской литературе. 

И развивал ее до последних дней своих, создав запоминающиеся рассказы 

и очерки о строителях Байкало-Амурской магистрали. И это тоже является следствием 

гражданской активности писателя, ибо он сумел увидеть то, что действительно 

важно в жизни. 

А вот образец гражданской активности другого рода: 

«Михаил Ильич повел Мишку в просторный светлый зал, весь испещренный 

разного рода диаграммами, портретами, репродукциями различных картин. Они 

присоединились было к какой-то экскурсии, но вскоре заметил Михаил Ильич, 

что Мишка скучающе смотрит по сторонам. Замечательные снимки богатых 

колхозных и совхозных животноводческих помещений нисколько его не занимают. 

Михаил Ильич, озадаченный, стал прислушиваться к тому, что говорила 

экскурсовод. 

— За годы Советской власти,— рассказывала экскурсовод,— промышленность 

Бурятии выросла в двадцать три раза, посевные площади — более чем в пять раз... 

— Пойдем, сынок,— тихо шепнул отец Мишке. 

У того обрадованно сверкнули глазенки. «А разве интересно слушать такую 

казенщину даже взрослым, пришедшим на экскурсию!» — с грустью подумал 

Михаил Ильич. 

Он долго размышлял о том, как у нас еще не умеют о поразительных делах 

целого поколения подлинных героев, о подвиге, свершенном огромным двухсотмиллионным 

народом, рассказать просто, но душевно; рассказать так, чтобы у слушателей 

захватывало дух, чтобы у них гордостью переполнялись сердца. А ведь 

этому надо учиться, ведь это большая наука — суметь расцветить сухие факты 

и цифры и подать их слушателю во всем их подлинном значении. Почему же у 

нас не учат этому?» 

Это из повести «Мы живем за Байкалом», изданной Детгизом в серии «Ты 

по стране идешь». И все мы понимаем, что последние рассуждения о необходимости 

учить людей доступно и ярко рассказывать о больших делах нашего народа 

— это публицистика, вторгшаяся в ткань художественного произведения, это 

то, что выражает мысли писателя о некоторых явлениях нашей жизни, выражает 

его активное отношение к жизни, стремление вмешаться в нее. 

Достаточно вспомнить, например, гневную реакцию Кузнецова из романа 

«Поющие стрелы» на намерение Михаила Дорондоева создать саркофаг бурятскому 

народу из произведений его эпического творчества; вспомнить заявления, вложенные 

писателем в уста буржуазного националиста Базароза в пьесе «В зареве 

революции», чтобы убедиться в том, что Африкан Бальбуров с железной последовательностью 

проводит принцип активного выражения своих общественных 

симпатий и антипатий через все свои произведения. 

Но, пожалуй, с наибольшей полнотой и отчетливостью это качество писателя 

проявилось в собственно публицистических произведениях, лучшим из которых 

является книга «Двенадцать моих драгоценностей» — литературный портрет 

Бурятии, вышедший в серии «В семье российской, братской» (издательство «Советская 

Россия», Москва, 1975). Это очень своеобразное, необычного жанра про- 

10

изведение. В нем причудливой вязью сплелись разнообразнейшие факты и события 

далекого прошлого и настоящего, живые люди, которых все мы хорошо 

знаем, и отвлеченные рассуждения о множестве предметов и явлений, восторженные 

панегирики нашей яви и гневные филиппики в адрес ее хулителей, глубоко 

интимные воспоминания, переживания автора и глобально широкие, общечеловечески 

важные проблемы. Читатель найдет на страницах этой книги основательные 

экскурсы в историю становления и развития народного хозяйства и культуры 

Бурятии, блестящие по форме эссе о великой дружбе народов страны, об 

их боевом подвиге в годы Великой Отечественной воины, о совместном строительстве 

новой жизни под руководством партии коммунистов, взволнованные рассказы 

о людях большой души и чистой совести. 

И все .эти столь далеко друг от друга отстоящие, почти немыслимые в одной 

книге одного автора герои и сюжеты довольно органично связаны, сплавлены 

в одно целое личностью самого писателя, человека большого жизненного опыта, 

широкой эрудиции, хорошо знающего историю республики и ее люден, имеющего 

свои взгляды и убеждения и умеющего их отстаивать. 

А. Бальбуров в данном случае взялся за задачу огромной трудности, казалось 

бы, почти непосильную для одного человека — интересно, ярко, доходчиво рассказать 

о развитии Бурятии за пятьдесят лет, причем показать все стороны жизни 

в динамике роста, через конкретные факты и конкретных людей. 

Именно сложностью задачи порождена и необычная форма лирпко-публпцнстнческого 

репортажа. Эпическое изложение материала то и дело прерывается 

различного рода отступлениями автора, который с помощью воспоминаний, философских 

размышлений, личных оценок, практических предложений, гипотетических 

высказываний и т. п. связывает все воедино и в то же время очень широко 

раздвигает рамки повествования. 

Автор нашел емкую форму, позволившую ему через призму собственного 

восприятия в относительно небольшой книге дать довольно целостную и убедительную 

картину развития Бурятской АССР за годы Советской власти. 

Это очень личная, во многом субъективная книга. Можно не соглашаться 

с теми или иными авторскими рассуждениями, оценками, отдельными высказываниями, 

можно не соглашаться с выбором, точнее, отбором фактов и имен, которыми 

оперирует писатель, можно упрекнуть его за неполноту рассказа о том 

или ином событии, человеке, можно, наконец, считать, что порою А. Бальбурову 

изменяет чувство меры, что ему подчас не хватает скромности, что он слишком 

много пишет о себе. 

Но в книге такого жанра и такого назначения нет другого пути для дости 

жения поставленной цели. 

В чем-то ограничивая автора, жанр в то же время дает ему широкие права 

распоряжаться материалом так, как он сочтет нужным. Высказывая то пли 

иное мнение о каком-то факте, событии, человеке, писатель не навязывает его 

никому. Это его мнение, и не больше. С ним можно соглашаться или не соглашаться, 

но он имеет право на свое суждение. Сама же достоверность фактов, 

приводимых в книге, не вызывает никаких сомнений. Имеет значение и следующее 

обстоятельство: А. Бальбуров хорошо рассчитал общую «дистанцию» книги в 

12 глав, и личные моменты, которыми изобилует книга, хорошо вписываются в 

общий стиль и тон повествования. Они не только удачно связывают прошлое и 

настоящее, сельское хозяйство и балет, но, что весьма существенно, во многом 

определяют общий пафос книги — пафос утверждения коммунистических идеалов 

и непримиримой борьбы с идейными противниками. 

Книга эта — плод напряженных исканий, неоспоримое доказательство таланта 

и мастерства, ибо автор сумел в ней очень много показать и еще больше 

высказать. Думаю, что житель среднерусской полосы, Украины, Кавказа, Прибалтики 

или Средней Азии из этой книги получит довольно целостное и яркое 

представление о том, что такое Бурятия в прошлом и настоящем. 

Заканчивая этот краткий очерк творчества Афрпкана Андреевича Бальбурова, 

хочется выразить надежду, что со страниц его произведений, кроме образов, созданных 

талантом и трудом писателя, перед читателями многих поколений встанет 

во весь рост еще один образ — самого автора, человека твердых убеждений, 

больших мыслей и широкой души.

Нима-Цырен ДОНДОКОВА 

БУРЯТСКИЕ ЮВЕЛИРЫ 

Изделия кузнецов-дарханов были известны не только в Бурятии. Высокую 

оценку дают им русские и иностранные путешественники XVII-XIX ВСКОЕ. Так, 

немецкий путешественник и ученый первой половины XVIII века И. Г. Гмелнн 

замечает: «Они умеют делать по железу серебряные и оловянные насечки так хорошо, 

что их работа не уступает дамасской». По И. Г. Георги, изделия бурятских 

кузнецов с серебряной насечкой были славны по всей России под названием «братской 

работы». 

Что касается более давнего времени, множество памятников бронзового и железного 

веков, первые из древнейших мастерских бронзолитейного производства 

у истока Ангары и на побережье Байкала, нселезные изделия Хунскнх племен, 

относящиеся ко II веку до н. э., были обнаружены во время археологических 

раскопок. У бурят, единственных из коренных жителей Сибири, к приходу русских 

на зту территорию были свои рудники, где они добывали и плавили железо. 

Интересно отметить, что у булагат (Иркутская область) они до XVIII века находились 

на месте старых рудников, относящихся к курумчинской культуре VI-X 

веков н. э. Предполагают, что они могли быть предками современных бурят. 

Такова история, большинство страниц которой уже написано. 

Развитие ювелирного искусства Советской Бурятии условно можно разбить 

на три периода: время становления и расцвета его (1923 — начало 1940-х годов); 

время относительного упадка, отмечающееся тем, что в республике было еще 

много хороших мастеров, но из-за того, что они не имели возможности работать 

с металлом, большинство из них оставило свое ремесло (1940-е — середина 

1960 х гг.); время возрождения и подъема (с конца 1960-х гг.). 

На первой Декаде бурят-монгольской литературы и искусства в Москве в 

1940 году можно было видеть великолепные, исполненные в чисто традиционной 

манере произведения восемнадцати мастеров по художественной обработке металла. 

Вторая Декада состоялась в Москве в 1959 году. Между ними прошло 19 лет, 

не стало многих мастеров старшего поколения, многие погибли на войне. II хотя 

ювелирное искусство не исчезло, оно находилось не в лучшей своей форме. Это 

был период, когда много сил и внимания уделяли развитию живописи, графики 

и скульптуры. Декоративно-прикладное искусство переживало время своего упадка, 

многие виды его безвозвратно погибли. Но художественная обработка металла 

сохранилась, благодаря сильной традиции и энтузиазму его мастеров, возможности 

проявить свое высокое умение при постройке и оформлении вновь созданного 

в 1945 году Иволгинского дацана, Центрального духовного управления 

буддистов СССР. Но лишь позднее, когда судьбой чеканщиков вплотную занялся 

Союз художников Бурятии, их работа получила настоящий стимул. 

Прежде чем приступить к разбору произведений современных ювелиров республики, 

я остановлюсь на творчестве четырех, на мой взгляд, наиболее интересных 

художников старшего поколения, оказавших на работы молодых мастеров 

большое влияние, чьи произведения являются шедеврами бурятского традиционного 

искусства художественной обработки металла. 

«Серебряным Сосором» называли в народе Сосора Сосоровнча Санжнева (1901- 

1973 гг.). Слава о нем гремела далеко за пределами того края, где он родился 

и жил,— село Алцаг Джидпнского района. 

Произведения, созданные им, отличались особым изяществом, большой самобытностью 

и неповторимой прелестью. Мастерство и творческая одаренность 

Санжиева были настолько совершенны, что он никогда не повторялся. Большой 

знаток орнамента, он свободно варьировал им, создавая причудливые узоры, составляющие 

не только художественную ценность произведений, но также несущие 

большую смысловую нагрузку. Санжиев прекрасно разбирался в семантике бурятского 

орнамента, поэтому каждое произведение, помимо своего утилитарного на- 

1 1 1

значения, являлось как бы и добрым напутствием мастера с пожеланием разных 

благ его владельцу, таких как счастье, долголетие, удача, благополучие, богатство, 

храбрость, доблесть и многое другое. 

Височно-нагрудное украшение Санжиева хийхэ, выполненное им в технике 

накладной филиграни,— одно из лучших произведений мастера. Оно традиционно 

по технике исполнения и по своему конструктивному решению. 

Височные кольца с накладными филигранными пластинами крепились на 

головном уборе бурятских женщин. Соединительный элемент с большими коралловыми 

вставками переходил в две накладные филигранные пластины с изображением 

рыбок, и заканчивалось украшение на груди большой пластиной с таким же 

изображением, к которой крепились колокольчики. 

Верхняя часть произведения строится на традиционной конструкции, состоящей 

из накладных пластин, обрамляющих лицо женщины, и круглого кольца, 

внутренняя часть которого заполнена спиралевидным узором из серебряной проволочки, 

завитки ее органично заполняют его внутреннюю пустоту. Изящная 

филигрань на них создает причудливые узоры растительного орнамента, на них 

крепятся по три цветочных розетки с небольшими коралловыми вставками посередине. 

Соединительные элементы между верхней и средней частью произведения 

построены на очень крупных и ярких кораллах, которым буряты приписывали 

магическую силу оберегов. Темно-красный цвет камней с матовым блеском серебра 

создает чудесную игру цветов, придавая красочность всему произведению. Кораллы 

с двух сторон закрепляются элементами в виде стилизованных цветков лотоса. 

Четыре полых шарика, расположенных выше и ниже их, состоят из шести 

кружков, каждый из которых создан узором из четырех ячменных зерен, образующих 

соединенными концами этот кружок, обозначающий обилие, благоденствие, 

урожай. 

Такие же кольца крепятся к филигранным пластинам в средней и нижней 

части украшения. На них висят цепочки с традиционными колокольчиками. 

За соединительными элементами следуют две пластины с изображением рыбок, 

символизирующих в буддийской культовой символике единение двух начал — 

мужского и женского, и бдение духовное в древнеиндийской, так как рыбы спят 

с открытыми глазами, то есть, по мнению древних, они постоянно бодрствуют. 

Завершается украшение такой же пластиной, только гораздо большого размера. 

В середине, между телами рыбок идут коралловые вставки в обрамлении 

спиралевидного узора. Цветочные розетки находятся выше и ниже этой вставки. 

Еще четыре розетки имеются на спинке и хвостах рыбок. Из двух небольших 

коралловых бусин сделаны их глаза. С помощью филиграни мастер создает удивительное 

ощущение переливающейся чешуи рыб. Плавники и хвост получены 

узорами спиралевидного орнамента, имитирующего собой морские волны, символика 

которого означала: «Пусть счастье будет неразлучно с обладателем этого 

украшения, а тот, у кого злые намерения, потонет в волнах океана». 

Каждый орнамент, если он был традиционным, нес в себе большую смысловую 

нагрузку. Поэтому в задачу мастера входило создать не только художественно 

совершенное произведение, но также и подобрать его орнаментику с таким 

расчетом, чтобы вещь приобретала определенное значение, не оскорбляла чувств 

и желаний заказчика. 

К средней и нижней части украшения крепятся на плетеных трехгранных 

цепочках колокольчики, на которых видны следы растительного орнамента, 

сделанные в технике гравировки. Они являются стилизованными изображениями 

ритуальных колокольчиков, необходимых атрибутов монахов. При движении, ударяясь 

друг о друга, они издают мелодичные звуки, услаждающие слух окружающих. 

Эти звуки являются как бы музыкальным аккомпанементом всего произведения. 

Матовый блеск серебра и ярко-красные кораллы очень хорошо смотрелись 

на смуглой коже буряток. Черные волосы контрастировали с серебром. А в сочетании 

с нарядной одеждой женщин эти украшения создавали веселое праздничное 

настроение, проникнутое чувством счастья и благополучия. 

Саклсиев точно нашел пропорции и массу всех элементов в конструкции данного 

произведения, что делает очень гармоничным весь его силуэт. Четкий рисунок 

пластин, их соотношения между собой и остальными частями этой работы 

в сочетании с виртуозным владением техникой и технологией ювелирного дела 

позволили Санжиеву создать совершенное украшение, образец, к которому обращаются 

современные бурятские ювелиры при создании подобных произведений, 

шедевр, по которому будут равняться мастера будущих поколений. 

О Доржи Чагдуровиче Чагдурове (1885-1969 гг.) известно очень мало. Родился 

он в селе Верхний Торей Джидинского района. 

Шедевром бурятского ювелирного искусства осталось, как и у Санжиева, 

нагрудное украшение Чагдурова хийхэ, выполненное им в технике многослойной 

филиграни с применением редкой для бурятских мастеров эмали, инкрустированное 

кораллом, малахитом, лазуритом, позолоченное горячим ртутным способом. 

Композиция верхней части произведения строится на традиционном круглом 

медальоне с накладной филигранной пластиной. Ушко украшения инкрустировано 

кораллом и малахитом. В центре медальона находится коралл, являющийся как 

112

бы сердцевиной цветка с пятью лепестками, образующимися из завитков зооморфного 

орнамента «свиной нос». Ажурная филигрань накладной пластины с 

роговидным орнаментом «эвэр угалз» посередине и спиралевидным узором, имитирующим 

морские волны по краям, с двух сторон обрамляет вставки из полудрагоценных 

камней. 

Очень крупный и яркий коралл соединительного элемента является главным 

цветовым акцентом в верхней части произведения. Он обрамлен с двух сторон 

тонкими филигранными розетками из стилизованных цветков лотоса, символизирующего 

собой чистоту и непорочность. К розеткам крепятся два филигранных 

шарика очень тонкой работы. 

Средняя часть украшения представляет собой пластины, выполненные в технике 

многоплановой филиграни, в виде стилизованных цветков лотоса разных 

размеров. Более крупный цветок расположен сверху, от него на тонких плетенных 

цепочках отходят два колокольчика. 

Четыре такие же очень длинные цепочки соединяют среднюю часть украшения 

с нижней, композиция которой строится на крупной пластине, выполненной 

в технике многоярусной филиграни, в центре которой прочитываются два лотоса. 

Один из них создан полудрагоценными камнями, а второй, из эмали цвета 

бирюзы, служит как бы фоном первому. Сквозная филигрань из завитков спиралевидного 

орнамента, расположенного в несколько слоев, обрамляет лотосы и 

своей ажурностью создает впечатление легкости, воздушности произведения. Пять 

цветочных розеток наложены на пластину вокруг лотосов. 

Круглый медальон в виде колеса учения Будды, хорлоо, как бы вырастает 

из пластины, символизируя собой единство всех вещей, образ самого Шакья-Муни, 

указавшего людям причину страданий и пути освобождения от них, возможность 

ухода в нирвану. Хорлоо как бы вырастает из лотоса. Символика произведения: 

«Подобно прекрасному цветку лотоса, вырастающему из грязи, нирвана 

возникает из этого ничтожного мира. Следуя учению Будды, человек вырвется 

из мира сансары, полного страданий и боли, и приобретет вечный покой нирваны, 

освободившись от бесконечного ряда перерождений». 

К нижней пластине крепятся пять традиционных колокольчиков, завершая композицию 

и символизируя пять первоэлементов, лежащие, по восточной космологии 

в основе строения мироздания: воду, огонь, землю, дерево и металл. 

Украшение Чагдурова традиционно по конструкции, в основе лежат височная 

часть, состоящая из круглого медальона, средняя часть, соединительный элемент 

между ними и нижняя, наиболее крупная часть, к которой крепятся колокольчики. 

Традиционной является и символика произведения, в основном культового 

характера. Инкрустация полудрагоценными камнями также свойственна бурятскому 

ювелирному искусству. Но применение эмали и золочение уходят своими 

корнями в художественную культуру Китая. 

Мастер, творчески осмыслив художественные приемы, присущие другим национальным 

школам, сумел создать оригинальное, органичное, проникнутое глубоким 

смыслом произведение. Височно-нагрудное украшение Чагдурова является 

одной из лучших работ, хранящихся в фондах бурятских музеев. 

Цыден Нимаевич Нимаев (1898-1972 гг.) — мастер-самоучка, родился в селе 

Бада Читинской области. 

Мужское поясное украшение Нимаева «шимхургэ», выполненное в технике 

чеканки, является классическим произведением бурятского ювелирного искусства. 

Конструкция его строится на большом круглом медальоне, от которого отходят 

две плетенные цепочки, на них подвешивались трубка, кисет, огниво и другие 

необходимые для мужчин предметы. Средняя подвеска состоит из двух полых 

цилиндрических трубочек с кистями из хлопчатобумажных нитей и пластины с 

изображением лотоса с висящими на ней туалетными принадлежностями. 

Круглый медальон имеет одинаковые изображения с двух сторон. На него ложится 

художественная и смысловая нагрузка произведения. Изображение разбито 

на три концентрические окружности: в центре находится изображение 

хорлоо; во втором круге — чиндамани, драконы и львы, свободное пространство 

вокруг них заполнено завитками природного и растительного орнамента; на плоскости 

последнего, замыкающего сектора расположены растительные узоры с четырьмя 

коралловыми вставками между ними. С внешней стороны медальона 

припаяны на равном расстоянии друг от друга восемь элементов с символическими 

знаками. 

Внутренний круг сделан в виде хорлоо, лучи которого символизируют тысячу 

спиц колеса учения Будды. Этот знак широко распространен в странах Востока. 

В Индии, например, он изображается на государственном флаге и олицетворяет 

собой стремление индийского народа к миру. На лучах хорлоо прочеканены лепестки 

стилизованного лотоса. В центре — изображение трех чиндамани (трех 

драгоценных камней), являющихся матерью всех драгоценностей и исполняющих 

желания живых существ. Хорлоо окантовано двумя соединенными друг с другом 

сплющенными нарезными проволочками, создающими впечатление витой. 

Средний круг, до предела наполненный экспрессивными орнаментальными 

мотивами, создает основную художественную ценность произведения. Его композиция 

строго симметрична и строится следующим образом: два льва, наклонившиеся 

друг к другу головами, служат как бы опорой двум драконам, устремленным 

к драгоценностям, расположенным в самом верху круга. Чиндамани находятся 

на лотосе и излучают свет, мерцание которого удалось передать автору 

8. «Байкал» Ms 3 113

техникой гравировки. Драконы, олицетворяющие собой благородную силу, мощь 

и величие, охраняют эти сокровища, изгибающиеся тела, напряженные 

лапы, развивающиеся гривы, широко раскрытые пасти придают большую 

экспрессивность драконам. Ударами мелкого чекана художник создает их 

чешую. Стилизованные львы, символизирующие собой силу и мощь, распо-' 

ложены в самом низу. Они наиболее монументальны в композиции. Это достигается 

за счет их формы, которая по сравнению с другими изображениями дается 

крупнее и обобщенней. Стилизованные горы и облака заполняют оставшуюся 

часть пространства круга. Львов окружают горы, облака поднимаются над ними, 

обвивают тела драконов и располагаются вокруг чиндамани. Природный орнамент, 

примененный мастером, как бы разделяет композицию на небо, которому 

уделяется примерно две трети его пространства, и землю, занимающую оставшуюся 

треть. Такой прием является каноническим в традиционном бурятском искусстве, 

им пользовались иконописцы при создании своих произведений. Знание 

таких законов и .умение применять их говорит о широком кругозоре и высоком 

уровне мастерства Нимаева. 

Обрамлен этот круг тремя сплющенными проволочками, соединенными друг 

с другом. Одна из них, выходящая во внешний сектор, нарезная. Такими же проволочками, 

только в зеркальном изображении, окантована наружная сторона произведения. 

Третий, замыкающий круг, находится между ними. На нем строго симметрично 

располагаются черные цветочные розетки в обрамлении растительного узора. 

Между ними находятся вставки из коралла и малахита, являющиеся единственными 

инкрустациями в произведении. 

Напротив вставок припаяны четыре элемента в форме круга с изображением 

стилизованных рыбок — символа единства двух начал в мире. Напротив цветочных 

розеток находятся по три чиндамани. 

Внутренний н средний круги медальона сделаны в технике просечной чеканки, 

приема, который был недоступен для многих мастеров. 

В центре нижней части медальона на плетеных цепочках висят две цилиндрические 

трубочки, также выполненные в этой технике. Их окружают узоры 

цветущего лотоса, символа чистоты и непорочности. К этим трубочкам крепятся 

кисточки красного и зеленого цветов из хлопчатобумажных нитей. Семантика 

цвета очень сильна и сложна в традиционном бурятском искусстве. Красный 

был символом солнца и огня, праздника и победы. Зеленый отождествлялся с землей, 

считалось, что он приносит счастье и радость. Соединительным элементом 

в виде орнамента «свиной нос» трубочки крепились к верхним цепочкам и нижней 

части подвески. Далее расположена пластина в виде лотоса, с туалетными 

принадлежностями: щипчиками для вытаскивания заноз, ухочисткой, ногтечнсткой, 

крючком для удаления пепла из трубки и еще одним предметом, назначение 

которого неизвестно. 

Композиция украшения строится по вертикали. Произведение отличает четкое 

и логическое построение конструкции, основанное на тонком геометрическом 

расчете. Его монументальность является характерной чертой бурятского ювелирного 

искусства. 

Традицнонна и техника исполнения произведения, и его культовая символика. 

Уверенной рукой прочеканены все детали украшения. Рисунок медальона, 

где каждый удар инструмента оставил четкую и безукоризненную линию, свидетельствующую 

о высоком мастерстве художника, можно сравнить лишь с миниатюрой 

иконописца, в которой малейшая неточность, неуверенное движение 

руки приведут к ошибке, снижающей художественную ценность произведения. 

Работа мастера стала классическим образцом поясного украшения. Экспонировалась 

она на многих отечественных и зарубежных выставках, редко кто оставался 

равнодушным к ней. 

Нимаев был также выдающимся мастером штампа, создавшим шедевры, служившие 

примером высочайшего мастерства. У вдовы мастера был закуплен 

целый комплект для производства традиционных украшений, куда входили штампы 

для обкладки ножа, серег, перстня, кулона, подвесок. Но они не были сданы 

в музей, начинающие мастера испортили их, и они безвозвратно погибли. 

Не менее пяти поколений дарханов насчитывает в своей родословной знаменитый 

закаменский мастер Бато-Мунко Галдановнч Тубшинов (1928-1972 гг.). 

В фондах художественного музея им. Ц. С. Сампилова хранятся традиционные 

наносные украшения туйба и боолто, которые одевали женщины в праздничные 

дни. Они выполнены в технике чеканки по серебру и инкрустированы кораллами. 

Работы созданы Тубшиновым в 1969 году. 

Боолто Тубшинова представляет собой полую цилиндрическую трубку удлиненной 

формы. Украшение богато орнаментировано, композиция его строго симметрична. 

Верхняя часть более легка по декору, основную художественную и смысловую 

нагрузку здесь несет узор в виде плетенки «улзий» бесконечного узла, символизирующего 

единство всех вещей в природе и иллюзорный характер времени 

у народов, исповедующих буддизм. Вокруг него располагаются завитки спиралевидного 

орнамента, переходящего моментами в растительный. Завершается произведение 

фигурным контуром, в более плавной форме повторяющим контур 

1 ! 1

основного узора в нижней части боолто. В центре его находится чиндамани в обрамлении 

растительного орнамента, входящая в число семи буддийских драгоценностей 

— атрибутов всемирного правителя, каким мог быть Шакья-Муни, если бы 

не стал Буддой. Эти драгоценности обычно изображаются на основании его трона. 

Книзу композиция украшения усложняется, более насыщенным становится 

ее декор. Вся художественная и смысловая нагрузка ложится на орнамент из 

шести чиндамани, расположенных в виде пирамиды, вокруг которых находятся 

завитки растительного орнамента. В самом низу произведения еще одна чиндамани, 

заключенная в круг из листьев растений, от него отходят завитки орнамента, 

образующего причудливую фантастическую форму, напоминающую рога животного. 

Края трубки окантованы тонкой нарезной проволочкой, дающей завершенность 

пропззеденню. Общее расположение по вертикали элементов декора подчеркивает 

удлиненную конструкцию боолто. Его композиция построена на перетекании 

объемов от более легких форм, оставляющих открытый непрочеканенный 

фон, к более насыщенному, уплотненному рисунку произведения, подчеркнутого 

самой техникой чеканки. 

Туйба представляет собой полную цилиндрическую трубку с закрытым дном, 

богато инкрустированным кораллами. Ими же украшена и лицевая сторона украшения, 

на которой вокруг вставок причудливо переплетаются узоры растительного 

орнамента. По нижнему краю туйбы прочеканены мелкие узоры из двух 

спиралевидных завитков, расположенных на равном расстоянии друг от друга, 

что создает четкий ритм рисунка. Декор произведения построен на выпуклых 

формах коралловых вставок, создающих живописную игру света и тени. 

Интересно отметить: Тубшннов никогда не делал эскизов своих произведений. 

И если он брал в руки карандаш, то рисунок, сделанный им, не всегда был точен 

и красив. Но стоило ему взять в руки инструмент и начать работать, как под 

его руками появлялись удивительные узоры, вызывающие восхищение окружающих. 

Мастер мог начать свою работу с любого места и с любой детали элемента 

декора, закопченная же вещь поражала цельностью композиции и точностью 

рисунка. 

В одной восточной легенде говорится: на вопрос, как ему удается готовить 

такие прекрасные блюда, искуснейший повар ответил, что когда он был учеником, 

он видел в принесенной туше животного только тушу в целом, а по мере овладения 

мастерством он начал различать в ней отдельные части — грудинку, лопатку, 

мякоть бедра и т. д. — и отмечать про себя, что можно приготовить из них. Сейчас 

он видит тушу через отдельные куски и всегда делает из них то, для чего они 

предназначены, то есть он через частное видит общее. И в этом секрет его 

мастерства. 

Так и в любом деле. Ученик становится мастером только тогда, когда он за 

небольшими деталями видит целое. К таким художникам можно отнести и Тубшннова, 

которому эскиз был не нужен, так как он уже появился у него в голове. 

Произведения мастера поражают прежде всего цельностью композиции, кажется, 

убери один завиток, и работа обеднеет. Рисунок сделан твердой уверенной 

рукой. Орнамент несет большую смысловую нагрузку, являясь одновременно и 

художественной доминантой произведения. 

Мы разобрали творчество и художественные особенности произведений четырех 

мастеров старшего поколения, чьи работы стали образцами традиционного 

бурятского искусства. С копирования этих вещей, что является обязательным этапом 

обучения, начинающие ювелиры открывают свой творческий путь. И даже 

достигнув зрелости, они обращаются к ним, как к эталонам, для оценки своих 

произведений. Многие из современных мастеров учились у С. С. Санжиева, Д. Ч. 

Чагдурова. Б.-М. Г. Тубшинова и Ц. Н. Нимаева, перенимая их богатый опыт художественной 

обработки металла. 

Идет время, меняется быт народа, иным становится само мировоззрение человека. 

Вместе с ними меняется и тип украшений. К современному европейскому 

костюму и платью, пришедшим на смену традиционной одежде бурят, уже не 

подойдут изделия, форма и конструкция которых рассчитана на прежние, веками 

не менявшиеся виды национального костюма. Они становятся более легкими 

и изящными, теряют свою монументальность, являвшуюся их характерной чертой. 

Но лучшие произведения современных мастеров при этих новых качествах сохраняют 

свою традиционность. 

В последние годы в ювелирном искусстве республики четко прослеживаются 

две тенденции его развития, которые также отмечаются и у других национальных 

школ. Наряду с типами ранее создававшихся украшений, появляется и новый 

вид произведений, носящий название выставочных. Без них не обходится ни 

один вернисаж. Обычно это не носимые в обыденной жизни вещи, назначение 

которых показать мастерство художника, его кругозор, творческие поиски и находки. 

Один из наиболее интересных в этом плане ювелиров — Жамсаран Эрдынеев, 

чья большая работоспособность, широкий кругозор сделали его самобытным 

мастером. 

В числе лучших произведений Эрдьшеева височно-нагрудное украшение «хий- 

115

хэ», выполненное им в 1983 году. По сравнению с нагрудно-височными украшениями 

старых мастеров, данное произведение является более легким по конструкции 

и пропорциям. Это одна из самых удачных работ подобного типа, созданных 

молодыми ювелирами. 

Ыо в своих последних работах Эрдынеев часто переходит границы, отделяющие 

произведения разных национальных школ. В результате появляются вещи, 

отмеченные печатью эклектики. Мастер, желая создать оригинальное, самобытное 

украшение и по-своему трактуя традиционный орнамент, взодит в свои работы 

изображения различных животных и насекомых, чей вид не всегда удачен, поэтому, 

несмотря на великолепное мастерство исполнения, они вызывают не совсем 

приятные чувства. 

Примером тому могут служить два нагрудных украшения, представленные 

г.гастером на выставке «Советский Дальний Восток» в мае 1988 года. В настоящее 

время этих работ не существует, так как мастер, не удовлетворенный результатами 

своих поисков, полностью переделал их. 

Композиция первого произведения была построена на элементах в виде бабочек, 

жуков и огромного паука, изображенного очень натуралистично и помещенного 

в центре украшения. Тело насекомого, изогнутые лапы были исполнены 

безукоризненно в техническом отношении. Но сам его вид вызывал чувство 

отвращения, от чего страдала эстетическая сторона произведения. 

Такое же впечатление производила и другая работа мастера, выставочного 

характера, отмеченная поисками новой формы произведения. Орнаментика Построена 

на телах изгибающихся, расположенных в разных ракурсах, стилизованных 

изображений змей. Хотя они и входят в число животных двенадцатого цикла лунного 

календаря, которым пользовались буряты, их изображения встречаются очень 

редко на изделиях старых мастеров, ценивших эстетическую сторону своих произведений. 

Не совсем удачным является и охотничий нож Эрдынеева, созданный им за 

год до этого. Он также является итогом творческих поисков мастера в области 

формы. Произведение не традиционно, конструкция его и мотивы орнамента 

очень эклектичны, создается впечатление, что создан он под влиянием скифских 

украшений. 

Такими же чертами отмечены многие произведения молодых мастеров. По-видимому, 

это явление в современном ювелирном искусстве республики можно 

объяснить следующими причинами. 

В течение не одного десятка лет шла тенденция подавления бурятской национальной 

культуры со стороны местных властей, представители которой, плохо 

разбираясь в ней, игнорируя ее, прикрываясь атеистическими лозунгами, вели 

борьбу с любыми проявлениями буддизма, ставшего неотъемлемой частью исторического 

наследия. Неразумные требования искоренения религиозных наслоений 

в области культуры являлись сознательным ее обеднением. Поэтому прерывистость, 

синкретичность культурного развития привели к тому, что новое поколение, оторвавшись 

то своих традиций, знает их чисто умозрительно и воспринимает только 

внешние стороны культуры своего народа, не зная внутренних. 

Другая причина творческих неудач молодых мастеров состоит в том, что 

художники плохо разбираются в семантике традиционного бурятского орнамента 

или не придают этому большого значения, что является большим неуважением 

к культурному наследию своего народа, воспринятому ими только с внешней 

стороны. Поэтому в их произведениях нет того внутреннего содержания, которое 

было свойственно изделиям старых мастеров. 

Молодые ювелиры очень торопятся (или их торопят) создавать оригинальные 

вещи, не успев стать большими мастерами. Ведь традиционные формы искусства 

построены на принципе многократного повторения, вплоть до механического заучивания 

определенных приемов нанесения рисунка. Если взять, к примеру, 

творчество выдающихся художников Востока, то они на протяжении многих лет, 

а иногда и целой жизни, рисовали только несколько мотивов: лотос, бамбук, 

хризантему, ветку сосны или вишни и, только достигнув совершенства в изображении 

их, создавали свои действительно оригинальные высокохудожественные 

произведения, опять-таки в пределах этих мотивов, становившиеся шедеврами национальной 

культуры. Торопливость, спешка в искусстве никогда не были спутницами 

творческого развития художника. «Кто торопится, тот не станет мастером»,— 

сказано в одной восточной пословице. 

Современные мастера, имея громадные возможности за счет средств массовой 

информации, литературы по искусству, могущие видеть произведения других 

национальных школ в оригинале, чего были лишены мастера старшего поколения, 

оказываются под влиянием увиденного. Некритический подход к культурному 

наследию других народов, заимствования чужеродных элементов и творчески 

непереработанное, неосмысленное их применение ведет к созданию произведений, 

отмеченных печатью эклектики. 

Но большинство произведений современных ювелиров все-таки сделаны в рамках 

традиций, отмечены печатью хорошего вкуса. К таким мастерам мы относим 

Р. Нохорова, В. Бадмаеву, Б. Жамбалова, Д. Санжиева, Д. Эрдынеева, Б. Дармаева, 

Б. Базарова. Сохраняя традиции, они создают прекрасные произведения, 

приносящие славу бурятскому искусству художественной обработки металла. 

Иногда традицию в бурятском искусстве представляют как некий жесткий 

116

канон, сковывающий творческую фантазию художника, не позволяющий создавать 

оригинальные произведения. Это далеко не так. Канон является эталоном 

красоты и гармонии народа, к которому стремится каждый худолсник, но не 

каждому удается постичь его. У разных традиций он разный, так как понятие 

этих категорий, заложенных в каждой отдельной нации, не всегда соответствуют 

таким понятиям другой нации. С веками канон меняется в связи с тем, что 

иными становятся критерии красоты и гармонии. Работать в рамках традиций 

означает создавать произведения, наполненные чувством прекрасного, которое 

близко и понятно твоему народу. Примером этого могут служить изделия одного 

из интереснейших художников Бурятии, мастера из потомственной семьи чеканщиков, 

самого старшего по возрасту среди современных ювелиров Раднажапа 

ДампилоЕича Нохорова. Его произведения строго традиционны, отличаются изысканным 

вкусом, гармонией пропорций и цвета, тонкостью орнаментальных мотивов, 

несущих в себе пожелания добрых благ человеку, что было отличительной 

чертой изделий умельцев старшего поколения. В то же время произведения мастера 

удивительно современны и модны, пользуются большим успехом, что является 

доказательством того, что хороший художник, работающий в рамках канона, 

может создавать действительно оригинальные произведения, способствующие дальнейшему 

развитию традиций, приближая и делая их частью современной ему 

жизни. У Нохорова было много учеников, с которыми он бескорыстно делился 

своими богатыми знаниями и мастерством. Многие из них стали интересными 

художниками. На творчестве В. Бадмаевой, одной из лучших его учениц, мы остановимся 

более подробно. 

Валентина Бадмаева родилась в семье потомственных чеканщиков. Произведениям 

ее свойственны чувство традиционных форм, четкость линии и разумное 

умелое употребление орнаментики. Бадмаева прекрасно усвоила технику рельефной 

чеканки, в которой работал ее учитель. В настоящее время она является 

одним из ведущих мастеров ювелирного дела республики и представляет своими 

произведениями искусство Бурятии на многих республиканских и всесоюзных 

выставках. Ее работы экспонировались в Индии, Польше, Японии, Монголии, 

Франции. 

Излюбленными предметами в творчестве Бадмаевой являются нож, рукоять 

и ножны. В старину такой нож заказывали при рождении сына, орнаментика его 

строилась на стилизованном изображении одного из животных 12-летнего цикла 

лунного календаря, в чей год родился младенец. Подвешивался он к изголовью 

колыбели ребенка и далее на протяжении всей его жизни находился рядом 

с ним. Нож был обязательным, необходимым атрибутом каждого мужчины, подчеркивая 

его мужское достоинство. Сейчас этот обычай уже отмирает, но, благодаря 

искусству ювелиров, он продолжает жить в их творчестве как один из 

вариантов традиционного декоративного украшения бурят. 

Мужской гарнитур Бадмаевой, состоящий из ножа и трубки, составляет собой 

одно из интересных и оригинальных произведений современного ювелирного 

искусства Бурятии. По своей конструкции, символике орнаментальных мотивов, 

технике исполнения оно очень традиционно. Чувствуется, что автор разбирается 

в семантике бурятского орнамента. Изображения двух стилизованных мышек, 

выплевывающих драгоценности, помещены на ножнах и крышке трубки и выполнены 

с большим профессиональным мастерством. Они и раковина «дунг», крепящаяся 

панцирной цепочкой к ножу, несут в себе главную смысловую нагрузку 

произведения. Мышь, по восточной символике, является олицетворением богатства, 

тем же, что и рог изобилия у европейских народов. Она является главным 

атрибутом бога богатства Намсарая, который был очень почитаем в ламаизме. 

Стилизованное изображение мыши довольно часто встречается в произведениях 

старых мастеров. Раковина «дунг» — олицетворение славы входит в число восьми 

славных благоприятных символов буддизма, уходящих своими корнями в культуру 

далекой Индии и Тибета, что говорит о большой информативности канона 

как художественной системы. Легко читается и символика произведения: «Пусть 

слава и богатство будут сопутствовать обладателю данного украшения». Это довольно 

редкий случай, когда работа современного автора построена на сознательном 

следовании традиции, а не на бездумном подражании или использовании 

отдельных элементов и фрагментов, заимствованных из разных произведений 

старых мастеров. 

Другим интересным мастером, работающим в рамках традиций, является 

Булат Жамбалов, обучавшийся у народного умельца Бато-Мунко Галдановича 

Тубшинова, от которого он перенял все приемы обработки серебра, секреты пайки 

и черни, свойственные ювелирам старшего поколения. Его многочисленные 

женские украшения, выполненные из серебра, инкрустированные полудрагоценными 

камнями, несут на себе печать яркой индивидуальности автора. Чувство 

меры, присущее художнику, всегда вовремя останавливает его, не позволяет мастеру 

перешагнуть черту, за которой перегруженность декора лишает вещь вкуса. 

Дэмбрыл Санжиев, сын знаменитого «серебряного Сосора», работает в рамках 

традиций, свойственных отцу. Его ранние произведения были совершенны как 

по технике исполнения, так и по своим художественным особенностям, в них 

поражала цельность композиции, отличное конструктивное решение, умелое использование 

полудрагоценных камней, способность до предела выявить возможности 

металла. Но в последние годы мастер работает мало, застои в его творчестве 

отрицательно сказались на произведениях, созданных им в этот период. 

117

Мужское поясное украшение «шимхургэ» Базарова традиционно по конструкции 

и техническому исполнению. В нем мастер отталкивается от подобного произведения, 

созданного Нимаевым. Но, в отличие от него, в украшении Базарова акцент 

падает на изображение стилизованного льва, расположенного в нижней 

части произведения. Оно великолепно выполнено в технике чеканки и даже производит 

впечатление литого. 

Баир Дармаев — художник из потомственной семьи чеканщиков. Дед его 

был великолепным мастером штампа, все его инструменты перешли по наследству 

внуку, который в настоящее время является единственным обладателем уникальной 

коллекции таких инструментов. Дармаев работает в строгих канонах традиционного 

бурятского ювелирного искусства. Его произведения отмечены хорошим 

конструктивным решением, строгой лаконичной композицией с применением 

растительного и зооморфного орнамента. 

Дмитрий Эрдынеев работает в основном в технике филиграни и является 

в этой области непревзойденным мастером. Его произведения отмечены печатью 

хорошего вкуса, храдицнонны и в то же время удивительно современны, пользуются 

большим успехом. К сожалению, в коллекции художественного музея Ц. С. 

Сампилова, на основе которой мы делаем эту работу, нет изделий Д. Эрдынеева. 

Большая часть их закуплена центральными музеями. 

И это не единственный случай, когда произведения молодых ювелиров можно 

встретить во многих музеях страны, а в самой Бурятии их творчество остается 

на уровне мифа. Возможно, это и престижно, когда работы бурятских мастеров 

находятся в центральных музеях, и все же наиболее полно они должны быть 

представлены у себя на родине. У многих чеканщиков не остается даже фотографий 

своих работ, что говорит о несерьезном и неуважительном отношении к своему 

творчеству. Многие не знают о дальнейшей судьбе своих произведений. Иногда 

складывается впечатление, что для художника главное в его творчестве деньги, 

полученные за работу, а не само произведение, часто созданное в результате творческих 

поисков и удачных находок. 

Баир Дамбиев — начинающий мастер. Но его работы говорят о хорошем начале 

творческого пути. Комплект посуды — чайник и пиала, исполненные им 

в 1988 году, несовершенны по технике исполнения, но в них имеется хорошее 

чувство формы, пропорции, гармонии. Они траднционны по конструкции, и по 

своему художественному решению. 

Имеется еще одна группа произведений, которая характерна для современного 

ювелирного искусства республики. Сюда можно отнести легкие, изящные комплекты 

женских украшений, выполненные хотя и в традиционной манере, но утратившие 

монументальность, свойственную изделиям мастеров старших поколений. 

Работы В. Цыжибона, В. Жигжитова, Б. Жамбалова очень современны и модны, 

пользуются большим успехом у женщин. Обычно эти комплекты состоят из кулона, 

перстня, серег и браслета. Они вполне соответствуют понятию ювелирных 

украшений, сформулированному мастерами этого вида искусства. 

Несколько особняком стоит группа изделий, созданная мастерами, не работающими 

в традиции. Примером может служить работа А. Софронова — комплект 

женских украшений из белого нефрита, показанный мастером на Выставкоме «Советский 

Дальний Восток» в 1988 году. Мы не будем говорить о художественных 

достоинствах произведения, так как оно требует несколько иного подхода при 

анализе, чем работы бурятских мастеров. Но подобное украшение дает повод 

говорить о том, что не обязательно в многонациональной республике требовать, 

чтобы все мастера работали только в рамках строгого канона традиционного бурятского 

искусства. 

Традиционное бурятское искусство в целом, и ювелирное в частности, не 

имеет аналогий с народным искусством других национальных школ нашей страны 

и является уникальным звеном в этой системе. Исторически сложилось так, 

что на территории современного Советского государства только в Бурятии была 

распространена религиозная система буддизм. Традиционное искусство прочно 

переплетается с религиозно-философским мировоззрением буддизма, и всякая 

попытка рассмотреть его вне этого влияния будет сознательным обеднением 

культуры народа.

Жигмит ТУМУНОВ 

БРАТЬЯ АЛЕКСАНДР И ПЕТР БАДМАЕВЫ 

На расширенном заседании научного общества по истории медицины, 

состоявшемся в Ленинграде в конце 1987 года под председательством 

профессора, доктора медицинских наук А. С. Георгиевского, был рассмотрен 

вопрос

государственный подход к данному предложению, написал письмо директору Всесоюзного 

института экспериментальной медицины Л. Н. Федорову. «...По-моему, одна из 

благороднейших задач ученых СССР состоит в том,— писал Н. И. Бухарин,— чтобы 

добиться синтеза между ценным наследием запада и востока, синтеза, которого не 

допускает империалистическая ориентация буржуазии, или во всяком случае мешаег 

его созданию. Поэтому я бы думал, что в рамках вашего учреждении хорошо было 

бы отвести место и для работ Н. Н. Бадмаева, с соответствующей экспериментальной 

базой и обеспечением издания соответствующих трудов». Началась усиленная 

работа по реализации этой идеи. Однако по различным причинам она не приняла 

достаточно широкого масштаба. Затем Н. Н. Бадмаев был арестован и приговором 

Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 26 февраля 1939 г. осужден на 10 лет 

ссылки в лагеря строгого режима без права переписки'. 

ЦУЛЬТИМ БАДМАЕВ — ЗНАТОК ТИБЕТСКОЙ МЕДИЦИНЫ 

Цультим Бадмаев был одним из главных и образованнейших лам Агинского 

дацана, имевшего медицинскую школу с десятилетним сроком обучения. Он окончил 

эту школу, сдав экзамены на степень ламы-врача «мапрамба». По существующим 

правилам диплом о присвоении названной степени вручался только хамба-ламой. 

Особенно трудными для усвоения предметами считались анатомия и физиология 

человеческого тела и систематика лекарственных растений. 

После окончания этой школы Ц. Бадмаев весьма успешно занимался врачебной 

деятельностью сначала среди местного бурятского населения, а затем и среди русских 

и тунгусов Восточного Забайкалья. В период разразившейся в середине прошлого 

века тифозной эпидемии в г. Чите, когда ее население находилось в панике из-за 

массовой смерти жителей и медицинского персонала, он был приглашен местной 

русской администрацией для оказания медицинской помощи. Эта страшная эпидемия, 

унесшая жизнь многих читинцев и оказавшаяся не под силу медицинским работникам, 

была побеждена примененными Ц. Бадмаевым методами и средствами тибетской 

медицины. Слава знатока врачебной науки Тибета, ламы-исцелителя от многих тяжелых 

болезней быстро разнеслась по всей Восточной Сибири и дошла до столицы 

царской России Санкт-Петербурга. 

По имеющимся описаниям, «врачебная деятельность Цультнма Бадмаева и громкая 

слава этой науки между жителями Востока дали повод графу Муравьеву-Амурскому 

пригласить представителя ее, ламу-врача Цультима Бадмаева (в православии 

Александра Александровича) в Петроград» 2 

. Немалую роль в его приглашении в столицу 

сыграла необходимость излечения царицы от тяжелого недуга — белокровия, 

о чем пишет В. П. Семенников во вступительной статье к книге «За кулисами царизма 

(архив тибетского врача Бадмаева)», изданной в Ленинграде в 1925 г. 

Несмотря на то, что для ее лечения были привлечены лучшие медицинские 

специалисты России и европейских стран, болезнь прогрессировала, и все меньше 

оставалось шансов на выздоровление. В эту драматическую для царской семьи пору 

Ц. Бадмаев взялся за лечение царицы и других страждущих. Жизнь царицы и многих 

других пациентов была спасена, им была возвращена «красота жизни — здоровье». 

В успехе лечения главную роль, по мнению Б. Шатонова. сыграли «три его богатства— 

годами выработанная интуиция врача, искусство врачевании и этика тибетского 

врача» (журнал «Байкал», № 6, 1987, с. 125), накопленные им в процессе длительной 

лечебной практики среди бурятского и другого населения Нерчипского округа и всего 

Забайкалья. Молва о чудодейственном исцелении распространилась в столичном обществе, 

возбуждая неослабевающий интерес к личности Бадмаева и умножая ряды 

поклонников тибетской медицины. 

После такого удачного медицинского дебюта Ц. Бадмаев по высочайшему повелению 

государя был допущен к практическому испытанию средств и методов тибетской 

медицины в нервом военно-сухопутном госпитале. Руководству госпиталя предлагалось 

в течение трех месяцев «ознакомить его с основаниями анатомии п физиологии, 

а из практической медицины с различными видами споро.титическоп болезни». 

1 

Журнал «Наука и религия», JN? 8, 1988 г., с 14— 15. 

2 

П. А. Бадмаев. Ответ на необоснованные нападки членов медицинского совета 

на врачебную науку Тибета. Петроград, 1915, с. 62.

Предписанием Медицинского Департамента Военного Министерства от 3 октября 

1860 года ему разрешалось «лечить больных, одержимых бугорчаткога во всех степенях 

развития, и испытывать свои средства над больными, одержимыми раком... под 

наблюдением госпитальных врачей». Далее, «ламе Бадмаеву было объявлено, что, если 

он своими опытами не докажет на деле, что его средства действительно приносят 

пользу при лечении разных болезней, то правительство затруднится разрешить ему 

практику даже в его стране» 1 

. 

И это трудное испытание Бадмаев выдержал блестяще, проявив «большую 

энергию и уверенность в себе и в своих медицинских знаниях». Через год он выдержал 

экзамен на звание «лекарского помощника», а 16 января 1862 г. ему присвоен 

служебный чин коллежского регистратора «с правом носить военный мундир», и оч 

стал пользоваться правами военного врача. 

В июне 1862 г. Бадмаев был командирован в «Забайкальскую область для осмотра 

инородческих ведомств в медицинском отношении». В циркулярном письме 

«Медицинскому практику при бурят, коллежскому регистратору Бадмаеву» говорилось: 

«...я предлагаю Вам, объехав по порядку все Думы и инородческие управы 

области, обратить тщательное внимание на причины болезней, существующих между 

инородцами и коим в особенности подвержены дети». И далее: «Об оказавшемся прошу 

же донести мне во всей подробности с присовокуплением средств к возможному 

предупреждению проявления болезней и лечением их» 2 

. Ему были выданы прогонные 

деньги па разъезды по инородческим ведомствам в размере 150 р. Итоги данного 

медицинского обследования в архивах пока не обнаружены. 

К приезду в Санкт-Петербург Ц. Бадмаев имел написанную на старомонгольском 

книгу «Лечебник», которая являлась переводом с тибетского языка на монгольский 

основного трактата тибетской медицины «Жуд-Шп». Сам он перевести ее на русский 

не смог по причине плохого знания языка. Поэтому правительство поручило ее 

перевод Министерству народного просвещения. Однако это поручение не было выполнено 

из-за отсутствия специалистов, знающих не только монгольский и русский языки, 

но тибетскую и европейскую медицину. Таким образом, перевод этого цепного 

сочинения на русский язык был приостановлен на много лет. Следовательно, задерживалось 

как ознакомление медицинской общественности с методами и средствами 

врачебной науки Тибета, так и их изучение и применение в русской лечебной 

практике. 

В 1860 г. в одном из районов Санкт-Петербурга — Песках — открылась первая 

в России аптека врачебной науки Тибета, которой вплоть до 1873 г. заведывал сам 

Ц. Бадмаев. а с 1873 г.— его младший брат П. Бадмаев. Аптека пользовалась огромной 

популярностью у населения, привлекая из года в год все большее и большее 

число клиентов. Медицинская деятельность А. Бадмаева в Санкт-Петербурге была 

достойно оценена жителями столицы и прогрессивными учеными. 

ГОДЫ УЧЕБЫ ЖАМЦАРАНА 

В знак благодарности за услугу, оказанную царской семье, и успешную медицинскую 

практику по применению средств и методов тибетской медицины в русском 

лечебном опыте, император повелел младшего брата Цультима Жамцарана Бадмаева 

«поместить... в Иркутскую гимназию в комплекте пансионеров (стипендиатов—Ж. Т.). 

Его Императорского Величества». Это повеление было передано матери Жамцарапа 

(его отец уже был покойным). К неожиданному известию она отнеслась отрицательно 

и обратилась в Агинскую степную думу с «Покорнейшим прошением», в котором 

сообщала «о нежелании отправки своего сына Жамцарана в Иркутск» по причине, 

что имеет «от роду 61 год» и поэтому питает «надежду на своего младшего сына 

Жамцарана», который должен содержать ее и вести домашнее хозяйство. Руководством 

Агинской степной думы было возбуждено ходатайство об удовлетворении ее прошения 

перед Перчинским земским исправником. В ответном предписании последнего 

говорилось, что прошение бурятки Монтухановой следует считать «как неуместно н 

безумно отклоняющее высочайшую милость и благодеяние Государя императора для 

ее сына, который воспитавшись и образовавшись со временем может быть весьма по- 

1 

2 

П. А. Бадмаев. Ответ на необоснованные нападки..., с. 62. 

ГАПО, ф. 4, оп. 9, св. 1738, д. 103, л. 4. 

121

лезным человеком не только для своей матери, а даже и для всех своих сородичей.». 

Таким образом, вопреки желанию матери Жамцаран Бадмаев был помещен в Иркутскую 

классическую гимназию. В ней он обучался с 1 октября 1864 по 27 июня 1870 г. 

Успешно закончив курс обучении в гимназии, Бадмаев принял решение продолжить 

образование. С этой целью он обратился к старейшинам Илинского родового 

управления Хилинской инородной управы Агинской степной думы с заявлением о разрешении 

покинуть родные места и поехать в Санкт-Петербург для продолжения учебы. 

Его просьба была удовлетворена. 

В Санкт-Петербурге Ж- Бадмаев был зачислен «в число своекоштных студентоз 

Императорской медико-хирургической академии по медицинскому отделению в I курс 

12 сентября 1870 г.» Учеба в данном учебном заведении продолжалась до 20 августа 

1871 года, .когда он был отчислен из академии за неуплату денег за обучение по 

25 рублей за каждое полугодие, всего 50 рублей. В документе об отчислении отмечается, 

что если он когда-либо будет «удостоен ученой степени по медицинской части, 

то обязан... отслужить в военно-медицинском ведомстве 1 год по медицинской части»'. 

Побуждаемый неугасимым желанием получить образование, 25 августа 1871 г. 

Ж. Бадмаев обратился с прошением к ректору университета о зачислении его в число 

студентов Восточного факультета по китайско-маньчжурскому разряду. К заявлению 

были приложены аттестат об окончании Иркутской гимназии, увольнительное свидетельство 

Агинской степной думы и справка Медико-хирургической академии. Данное 

прошение было удовлетворено, и Жамнарап Бадмаев был принят студентом названного 

университета. Таким обратом, он стал вторым (после своего брата) агинским бурятом 

— студентом Санкт-Петербургского университета. Годы учебы в нем были очень 

трудными, случались даже кризисные ситуации из-за материальной необеспеченности 

и отсутствия жилья. Так. после окончания 1 курса его опять отчислили из университета 

за неуплату денег за обучение, и он был вынужден обратиться с прошением 

об освобождении от платы за обучение к декану Восточного факультета, но получил 

отказ. Затем он обратился с этой же просьбой к ректору университета. Последний 

также ответил отказом. 

Но это его не остановило. Будучи человеком находчивым и целеустремленным, он 

обратился с письмом к графу Н. Н. Муравьеву-Амурскому с просьбой об оказании 

материальной помощи в период учебы в университете. Просьба была удовлетворена. 

Сообщая об этом ректору Санкт-Петербургского университета К. Ф. Кейлеру. генералгубернатор 

Восточной Сибири собственноручно начертал: «На основании поданного 

мне прошения студентом факультета Восточных языков монголо-маньчжуро-китайского 

разряда бурята Забайкальской области Восточной Сибири Жампарана Бадмаева, я с 

удовольствием представляю ему стипендию имени моего, ныне вакантную в Петербургском 

университете». Так Бадмаев получил возможность продолжить учебу. Согласно 

Указу Санкт-Петербургской духовной консистории от 8 апреля 1872 г., он «апрелч 

II дня просвещен св. крещением и при св. крещении наречен Петром», и крестным 

отцом по существующей традиции был назначен наследник Александр, который «изволил 

изъявить милостивое свое согласие на восприятие от купели г. Бадмаева 

частно». С этого времени он стал именоваться Петром Александровичем Бадмаевым. 

В дипломе, выданном Советом Императорского Санкт-Петербургского университета 

6 марта УПОМЯНУТОГО года, отмечается, «что Петр Александров сын, Бадмаев. 

из бурят, 24 лет от роду, православного вероисповедания... выслушал полный курс 

г.цук по китайско-маньчжуро-монгольскому разряду факультета Восточных языков». 

Обнаружив на испытаниях по всем предметам отличные знания. В выданном ему 

дипломе говорится: «...по представлении диссертации, признан достойным ученой 

степени кандидата и. на основании 4 пункта § 42 общего устава российских университетов, 

утвержден в этой степени Советом университета 21 ноября 1876 г.». 

После окончания университета по ходатайству департамента личного состава 

и хозяйственных дел Министерства иностранных дел он. как стипендиат графа Муравьева, 

был освобожден от обязательной службы в Сибири и назначен па работу в 

азиатский департамент названного министерства, где прослужил до конца 1893 г. 

В 1876 г. он поступил вольнослушателем в Санкт-Петербургскую Медико-хирургическую 

академию с правом сдачи выпускных экзаменов. Руководство Академии 

1 

ЛГИА ф. 14. оп. 3. д. 16839. л. 7.

свое решение о его зачислении вольнослушателем мотивировало тем, что «П. А. Бадмаев 

приобрел иод руководством своего брата достаточные сведении по тибетском 

медицине» и желает «изучить европейскую медицину с той целью, чтобы отнестись 

критически к первой и познакомить с нею образованный мир, тем более, что тибетская 

медицина обладает средствами, радикально излечивающими весьма сложные 

болезни». 

НА ПОПРИЩЕ МЕДИЦИНЫ, НАУКИ И ПРОСВЕЩЕНИЯ 

П. А. Бадмаев был единственным в России знатоком тибетской медицины, окончившим 

Восточный факультет Санкт-Петербургского университета и Медико-хирургическую 

академию и имевшим ученую степень кандидата наук. Интеграция знаний, 

полученных в этих учебных заведениях и процессе обучения и практической деятельности 

под руководством брата Цультима, давала ему возможность добиваться высокой 

эффективности в лечении тяжелых болезней, большей частью не поддающихся 

европейской медицине. В своем «Ответе...» он писал: «Помимо знакомства с языками, 

па которых изложена система, необходимо исследовать все самому, быть убежденным 

врачом и хорошо знать системы как европейской, так и тибетской медицины». Олицетворением 

этих требований, необходимых для успешного применения методов и средств 

тибетской медицины, был он сам. Немалую роль в успехе его врачебной деятельности 

сыграла безукоризненная этика врача, которую называли «обоянием». По его описанию, 

«врачи должны быть приятными для больных И не отталкивать их своими поступками, 

речами и мыслями». Эти качества наряду с разносторонней эрудицией, 

в особенности в области медицинской науки, обеспечивали П. А. Бадмаеву широкую 

известность и безукоризненный авторитет среди больных. Его амбулатория привлекала 

огромное количество пациентов. Так, с 1873 по 1915 гг. ее посетили 573856 больных, 

в среднем по 43 человека в день. За этот же период им было отпущено 8140276 лекарственных 

порошков. Из указанного количества посещений половина приходилась на 

трудовой класс. Люди получали «полное выздоровление после бесплодных мытарств» 

по различным лечебным учреждениям в поисках надежных специалистов-врачей. Многие 

из обращавшихся к нему больных страдали туберкулезом, раком и другими 

тяжелыми расстройствами организма, пе поддающимися излечению методами и средствами 

европейской медицины. В своих воспоминаниях он сообщает условные инициалы 

вылечившихся у него от названных болезней лиц, так как этика врача, особенно 

тибетской медицины, категорически запрещает обнародование каких-либо сведений 

о больных. 

Среди его пациентов были и высокопоставленные деятели царского правительства. 

Документы о лечении некоторых из них частично сохранились. Так, в телеграмме 

царедворца Протопопова, ставшего впоследствии министром внутренних дел, 

говорилось: «...улучшения нет, похудел, ослабел, бывает тоска, пищеварение неправильно, 

что из ваших средств принимать, усердно прошу вашего совета». В другой, поданной 

несколько позднее, он сообщал: «Принимал шесть дней горнак, срокзин, сон и 

самочувствие лучше... прошу, пришлите годырь, срокзин, горнак». Телеграмма заканчивалась 

словами: «Не надо ли еще других трав для питья?» и просьбой порекомендовать 

их 1 

. 

Его хорошо знал А. М. Горький. Он просил Бадмаева проведать заболевшую 

супругу писателя Всеволода Вячеславовича Иванова и оказать ей необходимую 

медицинскую помощь. 

Полезная врачебная деятельность П. А. Бадмаева, выразившаяся в излечении 

многих тысяч больных и получившая признание не только в Петербурге и других 

городах России, но и за границей, вынудила издателей включить его в Русский 

универсальный энциклопедический словарь наравне с другими выдающимися личностями. 

В характеристике говорилось: «Лечит все болезни какими-то особыми, им самим 

приготовленными порошками, а также травами; несмотря па насмешки врачей, к 

Бадмаеву стекается огромное количество больных». 

П. А. Бадмаев был высококвалифицированным специалистом тибетской формации. 

В справке «О положении врачебной науки Тибета в России» он подробно рассматривает 

происхождение, состав, приготовление и удобства лекарств, применяемых 

ЦГАОР. ф. 713. on. 1. д. 58, л. 1. 

123

в тибетской медицине. По его исследованиям экспериментально изучены 1200 лекарственных 

веществ аптеки тибетской медицины, их действие проверено на здоровом 

п больном организмах. Он указывает, что «лекарственные вещества этой науки безвредны 

для употребления и не содержат в себе сильнодействующих ядовитых веществ». 

Аптека в Песках имела только 200 различных лекарственных веществ, поэтому 

П. А. Бадмаев занимался закупкой и доставкой лекарственного сырья из других 

стран. В прошении на имя Финляндского сената 10 февраля 1919 г. он писал: «Благодаря 

моей деятельности, врачебная наука монголо-тибетской медицины приобрела 

огромное количество последователей среди всего населения России во всех слоях 

общества, а также массу сторонников в Финляндии, Германии, Англии, Франции, 

Америк;!, Осинпейского края, на Кавказе, в Туркестане и Сибири до Владивостока 

и Николаевска». И далее: «Благодаря междуусобпй и отсутствию транспорта, лекарственные 

вещества трех царств: растительного, минерального и животного, привозимые 

мне из стран Монголии, Тибета, Кашемира, Индии и Китая, в данный момент приостановились, 

и я не знаю о судьбе моих агентов в этих районах, несмотря на то, 

что мною было выслано этим агентам около 100 тысяч рублей денег на покупку 

лекарства, доставить которые в настоящее время в Петербург не представляется 

возможным». Поэтому он просил сенат «разрешить проехать через Финляндию», так 

как этот путь считал «более благоприятным». Дальше он предполагал «верхом проехать 

через Кавказ, по южному берегу Каспийского моря в Персию, через Туркменские, 

Киргизские, Саратовские и Калмыцкие степи в Монголию и Тибет и, взяв там 

приготовленные ...лекарства, привезти их в Петербург караванным путем»'. Судьба 

этого широко задуманного мероприятия по доставке лекарственного сырья неизвестна, 

так как нам не удалось обнаружить документы, подтверждающие положительное 

решение данного прошения. 

Наряду с успешной и напряженной врачебной деятельностью, он вел активную 

научную работу по распространению и применению лучших достижений врачебной 

науки Тибета в русской медицинской практике. В этих целях он осуществил перевод 

основного четырехтомного трактата тибетской медицины «Жуд-Ши» на русский язык, 

снабдив авторскими предисловиями оба его издания 1898 и 1903 годов. В предисловии 

к первому изданию говорилось: «Весьма возможно, что большинству читающей публики 

редко приходится знакомиться с восточной литературой, особенно с научной, поэтому-то 

мы считали необходимым дать некоторые объяснения па предлагаемые ниже 

извлечения из сочинения «Жуд-Шн». Мы даем им название «Извлечений» потому, 

что при изложении старались обойти молчанием все, что относится в «Жуд-Ши» к 

буддизму, к мистике, оставив лишь то, что имеет прямое, по нашему мнению, отношение 

к врачебной науке Тибета,— т. е. я исключил из сочинения «Жуд-Ши» все, что 

прилеплено к ней невежеством и суеверием лам-буддистов». Из сказанного видно, 

что он критически изучил содержание данного трактата и перевел на русский язык 

только ту часть текста, которая соответствовала научной истине и имела практическую 

ценность в медицине. 

В предисловии ко второму изданию «Жуд-Ши» автор указывает, что лам, 

знающих врачебную науку Тибета, мало, и потому «с ними европейцы не знакомятся», 

а «знакомятся со множеством лам, выдающих себя знатоками», что даже «доктор 

Уайз не мог передать образованному миру о сущности врачебной науки Тибета». Эта 

наука «сделается достоянием образованного мира только тогда,— писал он,— когда 

даровитые специалисты-европейцы начнут изучать ее». Непременным условием изучения 

тибетской медицины, ее распространения и применения П. А. Бадмаев считал 

знание пе только тибетского, монгольского и бурятского языков, но и европейской 

медицины. Он .мечтал о введении звания «врач тибетской медицины», о чем внесет 

предложение в правительство несколько позднее. По его замыслу, это звание могло 

бы быть присвоено «только тем бурятам, которые, изучив монгольский и тибетский 

языки и врачебную науку Тибета, в то же время будут иметь дипломы врачей от 

Военно-Медицинской Академии или от университетов». Однако это предложение не 

нашло тогда соответствующей поддержки. 

По мысли Бадмаева, такое звание стимулировало бы изучение европейской ч 

тибетской медицины даровитыми молодыми людьми и способствовало бы «слиянию 

124 

ЦГАОР, ф. 713. д. 70, on. I, л. 2.

двух самостоятельно развивающихся медицинских наук Запада и Востока на благо 

страждущего человечества всего мира». С этой целью была создана в Петербурге 

специальная школа для бурятских детей. Ученики отбирались и направлялись сюда 

решением родоначальников и почетных инородцев ведомства Агинской степной думы 1 

. 

Многолетний опыт излечения больных методами и средствами тибетской медицины 

и изучение ее обширной литературы дали П. А. Бадмаеву основание возбудить 

ходатайство перед правительством о легализации врачебной науки Тибета в России. 

В его докладной министру внутренних дел говорилось: «Представляя Вашему Высокопревосходительству 

справку относительно положения врачебной науки Тибета в России, 

имею честь доложить, что на Востоке эта наука составляет предмет поклонения, 

ибо она за время тысячелетия своего существования оказывала настоящую помощь 

больным целых поколений народов при тяжких страданиях, нередко спасая самую 

жизнь от преждевременной смерти, и тем заслужила бессмертное имя «Дар жизни». 

И далее: «Серьезное значение врачебной науки Тибета уже признано и утверждено в 

России массою людей, принадлежащих ко всем классам общества, которые испытали 

на себе силу и пользу этой науки». В подтверждение сказанного он сообщает, что 

«за 1909 год мою амбулаторию посетили 35179 раз, отпущено 47008 порошков и выдано 

203 различных лекарственных составов для излечения разнообразных болезней», 

«входящих и исходящих писем от больных было 4512, получено 2256 и столько же 

отправлено», которые «присланы от 780 лиц, из 250 городов и 96 сел и местечек, из 

78 губерний и областей России, из Швейцарии. Турции, Италии, Германии, Сербии 

и Китая». Ссылаясь на свою «небесполезную деятельность в интересах страждущего 

человечества и науки», он нсспрашнвал следующее разрешение: 

«1. Организовать общество, способствующее скорейшему исследованию врачебной 

науки Тибета; 

2. Именоваться врачами тибетской медицины тем молодым людям, которые, 

изучив монгольский и тибетский языки и врачебную науку Тибета, в то же время 

окончат курсы Военно-медицинской Академии или в Медицинских факультетах других 

университетов с дипломами врачей, предоставив им право практиковать по системе 

врачебной науки Тибета; 

3. До организации Высочайше разрешенного общества, которое должно взять 

под свое руководство врачебную науку Тибета, оказать мне доверие» 2 

. 

Эта докладная записка с приложениями (журнал регистрации посещений кабинета 

врачебной науки Тибета в Песках за 1909 г., справка о положении данной науки в 

России, письма от больных, полученные за этот год) — были представлены министру 

внутренних дел 10 июля 1910 г. Он внес ее на заключение Медицинского Совета. В 

ответе, врученном П. А. Бадмаеву 11 января 1911 года, говорилось, что «закрепить 

право государственности за тибетской медициной, представляющей собою ничто иное, 

как сплетение зачаточной архаической науки с невежеством и суеверием, нельзя, 

а потому Совет признал ходатайство г. Бадмаева об узаконении права практики за 

лицами, врачующими по системе, так называемой, тибетской науки, не подлежащим 

удовлетворению». Это категоричное решение не остановило Бадмаева, глубоко убежденного 

в научности и практической пользе тибетской медицины. С присущей ему 

энергией и размахом он продолжил самоотверженную борьбу за предоставление ей 

статуса дозволенной в России. В целях отповеди противникам им написана книга 

«Ответ на необоснованные нападки членов медицинского совета на врачебную 

науку Тибета» (Петроград, 1915 г.). Она начинается с выражения недоумения по 

поводу принятого решения о невозможности удовлетворения ходатайства... Касаясь 

причин этого решения, он пишет: «В самом деле, чем вызываются наскоки на лечение 

по тибетской системе? Предвзятостью или пристрастием, по Медицинский Совет, казалось 

бы, поддаваться таким чувствам пе должен. А между тем ничем иным невозможно 

объяснить себе упорного стремления прекратить мою помощь страждущему 

человечеству». Вскрывая причины упомянутого неразумного решения и ссылаясь на 

авторитетную статью в журнале «Фармацевт» того времени, исследователь Т. Грекова 

пишет: «Не пытался автор статьи и завуалировать истинную причину злобных и гру- 

1 

2 

ЦГА БурАССР, ф. 129. on. I. д. 3030, л. 21. 

П. А. Бадмаев. «Ответ на необоснованные нападки...» с. 52. 

125

бых выпадов: по его подсчетам выходило, что петербургские аптеки лишились по вине 

конкурента, который держал свою аптеку, возможности изготовить 300 тысяч нумеров 

рецептов» 1 

. 

В своей книге II. Л. Бадмаев первым из европейских ученых раскрыл научные 

основы тибетской медицины. «Изложенные в ней взгляды.— писал он,— совпадают с 

действительностью, так как эта наука выработала их экспериментальным путем в 

продолжении многих веков», «она учит сохранить здоровье, предупреждать заболе 

вания, помогать себе и ближним при заболевании, учит понимать красоту здоровой 

жизни при разумном труде». 

НА ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ СЛУЖБЕ 

Деятельность П А, Бадмаева в Азиатском департаменте Министерства иностранных 

дел плохо изучена из-за недостатка опубликованных архивных материалов, их 

малочисленности. Несмотря на это, по исследованным нами документам и литературным 

источникам можно сделать предварительный вывод о том. что он проводил 

значительную работу по укреплению позиции России на восточных рубежах, установлению 

дружественных отношений с Китаем, Тибетом и Монголией и содействию в экономическом 

развитии последней, а также стремился к предотвращению влияния западпых 

стран на эти государства. В частности, он неоднократно обращался с докладной 

к царю по вопросу недопущения проникновения английских разведчиков в Тибет н 

последней четверти минувшего века и ускорению диалога между представителями 

Далай-ламы и русского царя. 

При его непосредственном участии в 1912 году был составлен проект «Русскомонгольского 

соглашения» по вопросу оказания помощи Монголии в ее политическом 

и хозяйственном развитии. Оно базировалось, как указано в проекте, «на существующей 

между русским и монгольским народом исконной дружбе» и заключалось «в 

необходимости точно определить порядок взаимной русско-монгольской торговли» 2 

. 

Автору этих строк удалось ознакомиться с «проектом учреждения «Монгольского 

общества» для руководства хозяйственным развитием Монголии, написанным 

Бадмаевым. 

Большой интерес вызывает «Карта Монголии с обозначением на ней трассы 

железных дорог, проектируемых Бадмаевым П. А» По его замыслу и проекту 

должна была строиться железная дорога от Семипалатинска через Ургу до г. Хайлара 

в Китае протяженностью 3000 верст. Другая дорога проектировалась от г. Верхнсудннска 

через Ургу до г. Нпмь-Ся-Фу в Китае. Общая длина этих двух железных 

дорог составляла 1400 верст 3 

. 

Далеко устремленным в будущее является составленный П. А. Бадмаевым в 

1912 г. проект «Договора о военном союзе между Монголией и Россией». Он сохранился 

в рукописном варианте и не был представлен в правительственные органы 4 

. 

П. А. Бадмаев. являясь одним из влиятельных лиц царского двора. не стал 

его лакеем или послушным во всем проводником политики царизма. Это видно из его 

докладной императору Николаю П. в которой сообщалось: «Революция идет своим 

чередом, несмотря на репрессивные меры, захватывая глубже и глубже все население». 

В этих условиях он считал необходимым децентрализацию власти, оставив в 

ведении центральной власти только вопросы внешней политики, армии и флота, 

внешней торгов.!!!, путей сообщения, составления государственной сметы и контроля 

над всеми губерниями, областями и княжестп IMH. 

Заключая повествование о П. А. Бадмаеве. хочется сказать, что он был высокообразованным 

представителем бурятского народа, его талант, кипучая энергия 

и «размашистый сибирский характер» особенно ярко проявились в области тибетской 

медицины п дипломатии. П. А. Бадмаев, безусловно, был сыном своего века, впитал 

в себя все противоречия времени, в котором жил. Его многотрудная жизнь, граничащая 

с подвижничеством, заслуживает всестороннего исследования, а имя — увековечивания 

па бурятской земле. 

126 

1 

Журнал «Наука и религия». № 8 с. 11. 

1 

ПГАОР. ф. 713. он. 1, д. 62. л. 3. 

3 

Там же. д. 58. л. 1. 

* Т а м же. д. 19. л. 1.

Парламентерская миссия в штаб Главнокомандующего 

всеми войсками в Маньчжурии 

генерала Ямада Отодзо, которую 

я возглавлял, 19-го августа 1945 г. была 

успешно завершена. Японские, маньчжурские 

и дэ-вановские войска прекратили 

сопротивление и сложили оружие. Но в 

Маньчжурии еще находились неофициальные 

формирования и организации из 

числа русских белоэмигрантов, которые 

возглавлялись так называемым белоэмигрантским 

бюро под непосредственным 

руководством бывших белогвардейских 

генералов, удравших в Маньчжурию в период 

разгрома их войск в Забайкалье и 

Приморье. Во главе Бюро стоял злейший 

враг Советской власти бывший атаман 

забайкальского казачества генерал Г. М. 

Семенов. 

В последних числах августа 1945 года наши 

военные органы занимались задержанием, 

вернее, вылавливанием, главным образом, 

руководителей этой белоэмигрантской 

организации. Рядовые "лены формирования 

были распущены по домам без 

суда и следствия. А предателей и изменников 

следовало арестовать и предать су- 

ДУ- Штаб генерала Ямады через разведотдел 

и отдел по делам белоэмигрантов 

передал нам полные данные о белогвардейских 

эмигрантах и их организациях. 

Как особоуполномоченный и парламентер, 

я был первым советским офицером, 

к кому попали эти данные. О них я, в свою 

очередь, доложил по прибытию в Чанчунь 

начальнику штаба фронта генералу 

армии М. В. Захарову. Выслушав меня, 

он заметил: 

— Русские эмигранты не все предатели 

и изменники. Многие из них были обмануты 

белогвардейцами во главе с Семеновым. 

Этими будут заниматься соответствующие 

органы. У нас сейчас более 

важная задача: нужно полностью закончить 

разоружение и пленение японских, 

маньчжурских и дэ-вановских войск, а 

также установить требуемый порядок в 

стране, принять трофейное вооружение и 

ЗАПИСКИ ПАРЛАМЕНТЕРА 

Иван ЛРТЕМЕНКО 

технику, арсеналы. Вот немного освободимся, 

тогда и займемся белогвардейцами. 

И тебе, Артеменко, как первому с 

ними знакомому, и придется организовывать 

эти встречи. Конечно, не только с 

верхушкой предателей, но и с настоящими 

русскими патриотами, не по своей золе 

очутившимися на чужбине. 

Через представителей командования 

японских войск и, в частности, полковника 

Асада, который был представлен ко 

мне для передачи всех распоряжений и 

указаний по выполнению условий безоговорочной 

капитуляции, я вскоре узнал,, 

что в Чанчуне в русском поселке находятся 

бывший адьютант героя Порт-Артурской 

обороны генерала Кондратенко Р. И. 

подполковник Иван Андреевич Алексеев, 

участник и герой Ляодунского сражения 

под Мукденом в 1905 году и тоже подполковник 

царской армии Иван Федорович 

Качуровский. Последний в силу сложившихся 

обстоятельств стал священнослужителем. 

Будучи русским патриотом, 

он тяжело переживал эмиграцию и, как 

священник, произносил с амвона хвалебные 

проповеди в адрес русских, одержавших 

победы под Москвой, Сталинградом, 

в Курской и Берлинской битвах. За что 

был лишен сана, а затем и парафин. 

Японский суд приговорил Качуровского к 

смертной казни, но он скрылся в Собки 

и возвратился в Мукден только с приходом 

туда наших войск. Со временем полковник 

Асада разыскал этих людей и 

познакомил меня с ними. После я часто 

встречался с обоими, узнал многое о 

жизни всех русских в эмиграции. 8 один 

из удобных моментов доложил об этом 

генералу Захарову. 

— Хорошо,— сказал он,— готовь этих 

двоих русских для встречи с офицерами 

штаба, хочется знать истинную прасду о 

Перт-Артуре. Думаю, что Алексеев, как 

адъютант Кондратенко, о многом может 

рассказать. Ну, а о «диком» попе, как 

ты говоришь, да еще твоем родственнике 

— разговор особый.... 

Отец Иоанн Качуровский, как я потом 

В августе 1945 года офицер штаба Забайкальского фронта полковник И. Т. Артеменко 

как парламентер и особоуполномоченный командования советских Вооруженных 

Сил принял безоговорочную капитуляцию Квантунской армии в Маньчжурии. 

А вскоре ему довелось присутствовать при допросах арестованных здесь белоэмигрантов 

во главе с атаманом Семеновым, вести их протоколы. Обо всем этом и рассказывается 

в предлагаемых вниманию читателей записках. 

127

установил, действительно приходился мне 

дальним родственником по материнской 

линии. 

По указанию генерала Захарова я подготовил 

своих записчиков (не одного, а 

нескольких), чтобы потом все обобщить. 

Третьего русского, своего земляка из 

Черкащины Федота Павловича Мазуренко, 

встретил у себя на приеме будучи 

комендантом города Чанчунь еще 20-го 

августа 1945 года. Этот старый русский 

солдат, воевавший в армии Куролаткина, 

попав в плен, остался в Маньчжурии. Сейчас 

он был церковным старостой в русском 

поселке Кванченцы. Мазуренко просил 

разрешения на д'ействие русской церкви 

и о назначении на парафию священника 

изгнанного японцами отца Иоанна 

Качуровского. И тут же коротко рассказал 

мне о его, как он выразился, похождениях, 

о которых я уже был наслышан. 

Не видя в этом ничего предрассудительного, 

я дал «добро». 

С тех пор я стал частым гостем в русскодл 

поселке, несколько раз присутствовал 

в церкви при молебене в честь победы 

русских над антихристами-самураями. 

Отец Иоанн, выступавший с проповедью, 

не забыл сказать несколько добрых 

слов и обо мне, как первом русском 

войне, прибывшем в Чанчунь и возглавившем 

разгром и пленение японских 

поработителей. Посла молебена состоялся 

обед, на котором пришлось присутствовать 

и мне. Затем на квартире у Федота 

Павловича произошла встреча с отцом 

Иоанном. Он искренне благодарил 

нас за свое освобождение и освобождение 

других русских, ответил на мои 

многочисленные вопросы. Тут же было 

установлено мое с ним, хотя и далекое, 

но родстЕО, чему он очень обрадовался. 

Об этом я также доложил генералу 

Захарову. Он поручил мне организовать 

с отцом Иоанном встречу. Отец Иоанн 

был высокообразованным и грамотным 

в военном деле человеком, разбирался 

в военной обстановке, хорошо знал историю 

и всю подноготную бэлоэмигранства, 

а также политику его верхушки. 

Надо сказать, что через него и Алексеева 

я пополнял свои сведения о контрреволюционерах, 

действовавших в Забайкалье 

и на Дальнем Востоке. Но хотелось 

бы услышать и признания организаторов 

контрреволюции, о их связях с японскими 

интервентами, а в годы войны — с 

японскими военными властями. Об этом 

могли рассказать только главари во главе 

с Семеновым, такие, как бывший военный 

комендант Читы, по чьим приказам 

расстреливались тысячи людей, генерал 

Токмаков, командующий карательными 

частями генерал Бакшеев, начальник 

белоэмигранского бюро генерал Нечаев, 

дядя атамана генерал Семенов, бывший 

командующий 5-й армии у Колчака генерал 

Ханжин, генералы Шулькевич, Еласьевский, 

который лично поддерживал контакт 

с японским командованием, согласовывал 

и вырабатывал планы борьбы с 

Красной Армией, получал и распределял 

оружие, финансы и другие материальные 

ценности, полученные от японских и 

американских интервентов, бывший офицер 

штаба дикой дивизии Шипунов, ко 

128 

мандовал ею, злейший враг Советской 

власти князь Гирей. Он, кстати, тоже попал 

в наши руки еще в Австрии в мае 

1945 года вместе с генералом Шкуро и 

атаманом донских казаков Красновым. 

Некий Михайлов, занимавший в правительстве 

Колчака пост министра финансов. 

Генерал РадзиеЕСКий, который возглавлял 

в бюро Союз русских фашистов. Мы уже 

знали, что все эти лица во главе с Семеновым 

арестованы и правезены в Чанчунь, 

где и будут давать свои первые показания. 

В сентябре 1945 года все задержанные 

были доставлены в город Чанчунь. Вскоре 

меня вызвал генерал армии М. В. Захаров 

и спросил, помню ли я наш разговор 

в отношении белогвардейских «деятелей». 

Я утвердительно кивнул головой. 

— Вот и хорошо,— ответил Матвей Васильевич.— 

Тогда сделаем так. Сегодня 

после 16.00 Семенов и его ближние будут 

доставлены к нам в штаб. В лекционный 

зал бывшего офицерского собрания 

пригласите офицеров оперативного и других 

управлений штаба. Там состоится 

встреча с этими «господами». Но это будет 

не допрос, а беседа. Вопросы задавать 

только с моего разрешения. Ответы 

могут записызать зсе. Основные записи 

будут вестись офицерами оперативного 

Управления. 

И вот первая встреча. В зале собрались 

офицеры руководящих отделов штаба 

фронта. За столом, покрытым красным 

сукном, генералы Захаров, Ковалев, Павловский, 

Леонов, Алексеев, Попов, Светличный, 

я и полковник, зам. начальника 

штаба по политчасти. 

Для задержанных приготовлен стол и 

стулья внизу справа. Наконец открываются 

двери. Впереди шагает офицер из 

разведотдела. За ним бывший атаман Семенов 

Г. М. в светлом чесучовом костюме 

с пробковой шляпой в руке. Голова с 

большими залысинами и аккуратно зачесанными 

на пробор еще довольно густыми 

черными с проседью волосами, пышные 

черные, явно напомаженные усы. 

Лицо чисто до синевы выбрито, но цвет 

желто-землистый. Голова наклонена, широкая 

борода упирается в грудь, закрывая 

ворот отглаженного пиджака. Глаза, 

как у загнанного волка, смотрят понуро 

в угол. Внешний вид хотя и опрятный, 

но жалкий. За ним шагает худой 

долговязый генерал Токмаков в старом 

генеральском мундире. За Токмаковым — 

генерал Нечаев в черном гражданском 

костюме, следом бывшие генералы Бакшеев, 

Радзиевский, Власьевский, Шулькевич. 

Эти — в непонятной полувоенной 

форме. За ними толстый, обрюзгший 

Михайлов. Шествие замыкает офицер дикой 

дивизии Шипунов. Генерал Ханжин на 

встречу не прибыл, сославшись на болезнь. 

Всем им указали место за столом. Все 

зашли за стол, но не садились. Стояли, 

как по команде «смирно», впиваясь взглядами 

в сторону стола, за которым сидели 

наши генералы. Захаров поднялся и 

пригласил всех сесть. Тяжело вздыхая, 

все опустились на стулья. 

— Ну, бывшие господа, давайте знакомиться,— 

сказал генерал Захаров.

Первым поднялся Г. М. Семенов и 

хриплым, каким-то шипящим голосом произнес: 

— Семенов Григорий Михайлович, генерал-лейтенант 

русской армии, атаман 

забайкальского казачества.— И замолчал. 

Генерал Захаров его подправил; 

— Вы забыли упомянуть о такой своей 

должности, как Главнокомандующий вооруженными 

силами Дальнего Востока 

и Иркутского военного округа, и о должности, 

которую Вам передал адмирал 

Колчак,— бывший Верховный правитель 

Сибири. 

— Да,— ответил Семенов,— такой Указ 

Колчака был издан 4-го января 1920 года, 

я его и выполнял. Мне была предоставлена 

вся полнота военной и гражданской 

власти на всей территории Российской 

восточной окраины. Мне было поручено 

также образовать органы государственного 

управления. Вся забота о тыле 

войск, обеспечение в городах и селах 

«спокойствия» Еозлагалась на войска под 

командованием генерала Бакшеева, а в 

городе Чите — на военного коменданта 

генерала Токмакова. 

Семенов почему-то замялся, замолчал 

и сел. Наступила томительная тишина. 

Поднялся генерал Токмаков и четко, 

по-военному, доложил. 

— Бывший комендант г. Читы, остальное 

вам известно,— и сразу же сел. 

Встал генерал Нечаев и тоже очень 

коротко представился: «Генерал Нечаев, 

в эмиграции начальник бюро по делам 

русских эмигрантов». Генерал Бакшеев 

доложил: «Генерал-лейтенант русской армии, 

командующий карательными войсками 

в армии генерала Семенова. В эмиграции 

— командующий русскими формированиями». 

Представились и доложили о себе остальные 

белогвардейские генералы — 

Власьевский, Радзиевский, Шулькевич, дядя 

Г. М. Семенова генерал Семенов, 

Михайлов и Шипунов. 

Нас, сравнительно молодых офицеров, 

не принимавших непосредственного участия 

в гражданской войне, в борьбе с контрреволюцией 

в Забайкалье и на Дальнем 

Востоке, очень интересовало, кто же 

были эти люди, сидевшие сейчас против 

нас в этом зале, с которыми мы встретились 

в силу войны с Японией. Если бы 

не было войны, естественно, не было бы 

и такого неожиданного и для нас и для 

этих «господ» знакомства. 

После того, как все представились, и 

коротко, очень коротко сообщили сведения 

о себе, М. В. Захаров сказал: 

— Я хочу, чтобы бывшие господа и 

русские военнослужащие поняли, что это 

не официальный допрос, а лишь общее 

знакомство с вами лично, поэтому я прошу 

бывшего атамана, как он сам себя 

назвал, рассказать о своей биографии, о 

своей деятельности, как в Забайкалье, 

так и тут, в Маньчжурии. Надеюсь, всем 

вам понятно, что мы хотим от вас услышать 

в этой неофициальной беседе. 

М. В. Захаров сел. Снова в зале воцарилась 

мер;вая тишина. Слышны были 

лишь тяжелые вздохи и покашливание 

среди белогвардейцев —уже пожилых 

людей. Они почти все разменяли седь 

мой десяток лет, а некоторые и восьмой. 

Но тем не менее почти все выглядели 

еще довольно крепкими, хотя и уставшими. 

Снова первым поднялся Семенов, слегка 

откашлялся, вытер большим красным 

носовым платком потное лицо и шею. 

Всем был ясен этот злобный демонстративный 

жест — красный носовой платок, 

зажатый в кулаке. 

Семенов начал говорить, продолжая 

демонстративно держать в кулаке яркокрасный 

носовой платок, который нервно 

мял: 

«Родился я и вырос в станице Дуругулевской 

2-го казачьего отдела войска 

Забайкальского. Там жил до зрелого 

возраста, помогал отцу в хозяйстве, особенно 

любил табуны хороших коней, которых 

у отца было достаточно. Затем — 

учеба в казачьем военном училище и 

служба в 1-ом Нерчинском полку 1-й 

Забайкальской казачьей дивизии. Дивизия 

участвовала в первой мировой войне 

на Юго-Западном фронте. В это время 

я уже был произведен в есаулы и принимал 

непосредственное участие в боях 

под Тернополем и на реке Збруч, будучи 

уже командиром сотни». 

Генерал М. П. Ковалев, тоже участник 

боев под Тернополем и тоже в составе 

казачьих частей, но только кубанских, 

оживился и даже как-то поспешно спросил: 

«А бои под Трембовлей, Копыченцами 

и Гусятиным помните?» 

— А как же,— быстро ответил Семенов. 

— Ведь здесь я получил первое боевое 

крещение, а о первом бое ни один 

из его участников никогда не забывает. 

Позиции там были очень удобны для обороны, 

только бездарностью австрийского 

командования,— это Семенов подчеркнул 

дважды,— можно было объяснить тот 

факт, что они в таких условиях бросили 

в наступление на наши позиции свою конницу. 

По атакующим беглым огнем ударили 

наши пушки, и было видно, как 

шрапнелью сметало с седел гусар, а красивый 

строй их ломался на глазах, сбивался 

кучей... 

Увлекшись рассказом об этом эпизоде 

боя, Семенов все дальше и дальше 

уходил от рассказа о себе, больше говорил 

о позициях русских, об атаке австрийских 

гусар. 

Генерал Павловский передал генералу 

Захарову записку, где писал, что атаман 

уходит от прямого рассказа о себе, что 

его рассказ о событиях войны 1914 года 

не относится к его биографии. 

Захаров написал на его записке: «Пусть 

говорит и это». 

Во время чтения Захаровым записки 

Павловского Семенов, почувствовав, что 

в записке речь идет о нем, замолчал. Но 

Захаров попросил продолжать, и он продолжал: 

— Я, помню, обнажив шашку, вскочил 

перед залегшими казаками своей сотни и 

скомандовал: «Сотня-а-а-а! Пли! — Ахнул 

залп, второй, третий. Первый раз в жизни 

я командовал стрелять в живых людей... 

— А потом?— остановил его генерал 

Ковалев. 

— Когда потом? — словно испугавшись 

9. «Байкал» .V» 3 129

этого вопроса, переспросил Семенов и 

умолк. 

—• Ну, конечно, не в этот день и даже 

год, а вот в Забайкалье, в Чите. В годы 

вашего там господства? 

Семенов, помедлив, ответил: 

— Это было действительно потом, и 

уже в пору нашей борьбы за власть в 

России. Тогда я сам не стрелял, стреляли 

другие и действительно по моим приказам. 

— А все же как закончился бой и первое 

боевое крещение на Збруче и чем 

памятны вам эти события?— поинтересовался 

я. 

Семенов охотно Продолжил рассказ о 

боях на реках Збруч и Серет. Чувствовалось, 

что он был доволен, что его отвлекли 

от рассказа о событиях в Забайкалье. 

— В этом бою от наших пуль и шашек 

кубанских и терских казаков полегло более 

половины гусар. Остаткам удалось уйти 

за реку Збруч только потому,— резюмировал 

Семенов,— что руководивший 

боем русский генерал не ввел в дело 

бригаду донских казаков, которые находились 

у него в резерве. 

— Вскоре наша 1-я Забайкальская казачья 

дивизия,— продолжал он,— из местечка 

Грудницы выступила по направлению 

к малоизвестной речке Гнилая Липа, откуда 

весь день до глубокого вечера доносились 

глухие раскаты орудийной стрельбы. 

Мы шли форсированным маршем, 

минуя перелески и пустые деревни. На 

ночлег остановились на закрайке жиденькой 

дубовой рощи. С восходом солнца 

орудийный гул впереди затих, захлопали 

ружейные залпы, заговорили пулеметы. 

А здесь, в роще, где находились мы, стояла 

тишина. В ожидании наступления казаки 

безбожно дымили махоркой. Помню, 

сильно донимали и людей и лошадей комары, 

но все терпели и молчали. Наконец, 

услышали дружное и раскатистое «ура!». 

Значит, пошла пехота. Раздалась команда 

«по коням». Казаки мигом разобрали 

коней, и полк, сотня за сотней, равняясь 

на ходу, колыша пиками, на рысях двинулся 

к месту сражения. Моя сотня шла 

второй, первую сотню вел есаул Фомин. 

Подошли к исходному рубежу атаки, раздалась 

громкая команда к наступлению. 

Сотни вмиг рассыпались лавой, повернули 

направо за командиром полка и первой 

сотней. Командир высоко поднялся на 

стременах и скомандовал: «Пики к бою, 

шашки вон!» И лавина всадников с пиками 

наперевес и с шашками наголо ринулась 

в атаку. Под тысячами конских копыт 

загудела земля. Мой конь, чуя предсмертный 

час, вытянув шею и плотно 

прижав уши, стелился в броском намете. 

Расстояние между казачьей лавиной и бегущими 

к речке австрийцами быстро сокращалось, 

и в сером потоке можно было 

различить отдельных людей. Некоторые 

из бегущих замедляли шаг, оборачивались, 

вскидывали винтовки и отстреливались 

на ходу. 

Я ясно слышал короткий посвист пуль, 

видел, как рядом скакавших двух казаков 

сорвало вражескими пулями с седел и кинуло 

под копыта, как опередивший меня 

130 

хорунжий Попов первым настиг вражеских 

пехотинцев и сшиб одного конем, второго 

зарубил шашкой. Еще миг, и лавина 

казачьих пик и клинков обрушилась на головы 

австрийцев, началась жестокая беспорядочная 

рубка. Орудуя шашкой, я старался 

следить за ходом боя и в какой-то 

степени руководить им. Урядник Погостев 

зарубил двух пехотинцев, третий выстрелом 

из винтовки убил под ним коня и замахнулся 

на упавшего штыком, но добить 

не успел — обливаясь кровью, свалился 

рядом от удара моей шашки. Затем я, заметив 

стрелявшего в упор белокурого австрийского 

офицера, мигом приподнялся 

на стремена и с ходу кинул на его голову 

косой режущий удар шашкой. В ту же 

секунду и сам вылетел из седла, ударился 

головой о землю и потерял сознание. 

Очнувшись, почувствовал сильную боль и 

шум в голове, ощупав ее, удивился, что 

не ранен, приподнялся на локтях и неподалеку 

от себя увидел своего коня. Гнедой 

лежал в луже кроем, завалившись на 

бок. Пуля вошла ему в правое плечо под 

лопатку и вышла в левом боку около 

задней подпруги, из раны вываливались 

кишки. У меня зарябило в глазах, защемило 

сердце. Конь, подаренный мне 

отцом перед отправкой на фронт, был одним 

из лучших в табуне. 

— Гнедко! — позвал я его. Конь узнал 

меня, попытался подняться, поднял голову, 

застонал, как человек, и сильнее задвигал 

ногами. 

— Убили!— раздался голос подъехавшего 

сзади хорунжего Попова. Я поднялся 

на ноги и, махнув рукой, сказал Попову: 

«Добей, сам не могу»,— и пошел 

прочь. Сзади раздался выстрел из нагана. 

Взамен убитого гнедого у меня был 

зааодной серый, добрый и красивый конь, 

которого я любил и берег. Был он двухаршинного 

роста, легко брал препятствия 

и не боялся стрельбы, смело шел, куда 

бы его не направила рука седока. 

В это время генерал Павловский передал 

через меня генералу Захарову записку. 

Я прочел.ее, он писал: «Не слишком 

ли много говорит

Тут Семенов инстинктивно сжал кулак 

правой руки и в воздухе показал косой 

режущий удар казацкой шашкой и, вздохнув, 

продолжал:— Третий немец выстрелил 

в меня из карабина и свалил вместе с 

конем. Тут один из неизвестных мне казаков, 

сорзав с плеча винтовку, расстрелял 

по нему всю обойму. Затем спрыгнул 

с коня и подбежал ко мне. Я был 

ранен, но подняться не мог. Казак был 

из чужой сотни, своих-то я знал наперечет, 

а этого молодого, рыжеусого видел 

впервые. Кое-как перевязав рану, он при 

помощи двух проезжавших мимо казаков 

поднял меня на своего коня, отвез и ближайшуюпиталь. 

деревню и сдал в полевой гос 

Немного поправившись, я попытался 

разыскать СЕоего спасителя. От рядом 

лежавшего сотника Филичкина я узнал, 

что казак, доставивший меня в госпиталь, 

из 1-го Ар г 

унского полка. 

Генерал Ковалев не удержался и спросил 

Семенова в упор: «Ну, и как вы его 

отблагодарили за спасение жизни?» 

Семенов помолчал. Затем, будто припоминая, 

ответил: 

— По моему представлению, его наградили 

Георгием 4-ой степени. Это был 

Егор Ушаков из соседней станицы — Заозерской, 

впоследстзии полный Георгиевский 

кавалер. В дни борьбы за власть 

в Забайкалье он был вместе с Флором 

Балябиным в одной компании. Через свою 

разведку я узнал, что Ушаков — один из 

активных большевиков в Забайкалье. Но 

лично встретиться с ним в этот период 

мне не пришлось. Бог избавил. 

— А если бы не избавил?— спросил Ковалев. 

•—Как бы вы с ним поступили? 

Семенов угрюмо молчал. 

Генерал Ковалев, обратившись к Захарову, 

попросил: «Разрешите, Матвей Васильевич». 

— Я тоже казак, но из кубанских,— начал 

он,— тоже участвовал в боях под 

Тернополем, на Збруче и Серете. Ходил 

в атаки, рубился с врагом, командовал 

взводом, сотней, войну закончил штабскапитаном. 

После революции перешел на 

сторону Краской Армии. Изменником не 

стал. В Красной Армии командовал полком, 

дивизией, корпусом, военным округом, 

а всю эту войну — Забайкальским 

фронтом, держал границу СССР с Маньчжурией 

на замке. Сейчас вот пришлось 

встретиться тут, в Чанчуне, с вами, бывшими 

русскими, врагами Советской России,— 

И генерал Ковалев, немного разнервничавшись, 

сел. 

Семенов с явным удивлением спросил: 

— Вы и есть тот Ковалев, который всю 

войну командовал войсками, стоявшими 

против Квантунской армии? 

— Да,— ответил Ковалев,— я тот самый, 

'а вот вы — тот самый Семенов, который 

воевал в Забайкалье против Советской 

власти, удрал в Маньчжурию, как изменник 

Родины, где под крылышком японцев 

просидел до сего времени и теперь задержан 

нами. 

Семенов, стоя, внимательно выслушал 

Ковалева и, тяжело вздохнув, ответил: 

— Да, я тот самый Семенов, тогд. 

9* 

есаул, командир сотни, затем в Забайкалье— 

генерал-лейтенант, атаман Забайкальского 

казачества. 

— Вот и разобрались,— сказал генерал 

Захаров,— а теперь вот что, дорогой атаман, 

довольно о войне, расскажите лучшие 

нам о том, как вы очутились в Забайкалье 

в годы революционной борьбы и 

стали «атаманом»? 

Семенов вновь попытался было начать 

рассказ о своих действиях в период борьбы 

против Советской власти, но генерал 

Захаров его остановил: 

— На сегодня хватит. Остальное оставим 

на следующий раз. Вижу, что вы, 

бывшие господа, с непривычки устали 

от таких встреч. Отдохните, соберитесь с 

силами и мыслями. Можете быть свободными. 

Арестованные поднялись, и их увели. А 

мы с шумом начали обсуждать разговор 

с атаманом. 

Расходились, на ходу обмениваясь впечатлениями 

от трехчасовой беседы. 

Следующую встречу опять было поручено 

организовать мне. Готовясь к ней, я 

несколько раз переговорил с бывшим 

начальником разведки Квантунсксй армии 

полковником Асада, еще раз пересмотрел 

все свои записи. 

На вторую встречу не смогли прибыть 

Михайлов и Шипунов, их задержали наши 

следственные органы. Зато я на эту 

встречу по совету генерала Захарова 

пригласил бывшего адъютанта генерала 

Р. И. Кондратенко Алексеева и отца Иоанна 

Качуровского. Когда последние зашли 

в зал и их пригласили занять места в 

первом ряду среди наших офицеров, 

арестованные удивленно переглянулись и 

зашептались. 

Генерал Захаров поднялся, и все стихло. 

Захаров объявил, что встреча продолжается 

и что атаману Семенову следует 

отвечать на заданные ему во время первой 

встречи Бопросы. 

Семенов быстро поднялся, оперся руками 

о стол и начал говорить давно заученными 

и заранее обдуманными фразами. 

Все это, почти дословно, он впоследствии 

повторил в своих показаниях на 

судебном процессе в августе 1946 года. 

— Моя активная деятельность против 

большевиков,— рассказывал он,— началась 

8 семнадцатом году, когда в Петрограде 

организовались Советы рабочих и солдатских 

депутатов. Временное правительство 

хорошо понимало, какую опасность для 

него представляют Петроградский Совет 

и роль Ленина в революции. Находясь в 

то время в Петрограде, я намеревался 

по заданию Временного правительства и 

лично генерала Корнилова с помощью 

курсантов военных училищ организовать 

переворот, занять Таврический дворец, 

арестовать всех членов Петроградского 

Совета и немедленно их расстрелять. Но 

тогда мне это сделать не удалось. Глава 

Временного правительства Керенский срочно 

послал меня в Забайкалье для формирования 

дивизии из преданных России 

забайкальских казаков и бурят-монголов. 

Генерал Павловский, перебив Семенова, 


131

— Почему Керенский послал в Забайкальегого. 

именно вас, а не кого-либо дру 

Семенов, помолчав, ответил: 

— Мою кандидатуру ему рекомендовал 

генерал Корнилов, а Керенский с ним 

считался. С этой дивизией я должен был 

срочно прибыть в Петроград и при помощи 

других частей, настроенных против 

Петроградских Советов, разогнать их. Но 

моя «миссия» оказалась неудачной. Тогда 

по совету Керенского я обьявил себя 

атаманом забайкальского казачества и 

поставил перед собой задачу: уничтожить 

Советскую власть в подведомственном 

мне крае. С этого 1 

времени и началась 

моя деятельность в Забайкалье во главе 

верховной военной власти. 

«С этого времени и открывается счет 

его кровавым делам,— заявит через год 

на судебном процессе один из свидетелей, 

участник борьбы за Советскую власть в 

Забайкалье И. В. Балябин.— Страшные 

пытки и расстрелы проводились Семеновым 

и его подручными даже в тюрьмах 

над заключенными большевиками. Большевиками 

Семенов называл всех тех, кто 

в какой-то мере сочувствовал или содействовал 

Советской власти. 

Продвигаясь к Чите, семеновцы захватили 

станции Борзя и Оловянная. Десятки 

расстрелянных и повешенных оставались 

на их пути». 

«Большевики прав на жизнь не имеют,— 

цинично заявлял Семенов.— Самый лучший 

большевик тот, который висит на виселице». 

3 книге «О себе», написанной в эмиграции, 

Семенов призывает уничтожать всех 

людей, стоящих за Советскую власть. 

Вместе с Семеновым активно боролись 

с Советской властью и его сообщники, 

генералы Бакшеев, Власьевский, Нечаев, 

Токмаков, офицеры Михайлов, Шипунов 

и другие задержанные. Это подтвердил 

присутствующий на встрече бывший подполковник 

русской армии, служивший в то 

время в штабе Семенова, И. В. Алексеев. 

Генералы Бакшеев, Власьевский и другие 

арестованные, услышав свою фамилию, 

вставали и наклоняли головы в сторону 

говорившего. 

— Белогвардейские части под командованием 

Семенова, Бакшеева, Власьевского, 

Ханжина,— рассказывал Алексеев,— оснащенные 

японским оружием и деньгами, 

на протяжении нескольких лет вели активную 

борьбу против Красной Армии и партизан. 

Семенов и остальные белогвардейцы теперь 

стояли и, стоя, слушали слова Алексеева. 

Это была явная улика, и деваться 

им было некуда. Семенов в дальнейшем 

пытался уйти от прямых ответов на вопросы 

о чинимых им зверствах. Он признавал, 

что принимал карательные меры против 

населения, но где, когда и сколько было 

казнено, сказать вроде бы затруднялся. 

Тогда генерал М. П. Ковалев спросил его: 

— Какие карательные меры применялись 

против населения? 

Семенов:—Меры принудительного характера. 

После такого ответа даже его сообщники 

переглянулись и заулыбались. 

132 

Ковалев:— Расстрелы и повешение применялись? 

Семенов (не подымая низко опущенной 

головы):—• Применялись. 

Захаров: — Вешали? 

Семенов: — Больше расстреливали. 

Захаров:—Много расстреляли? 

Семенов:—Я не могу сейчас сказать, 

какое количество было расстреляно или 

повешено, так как непосредственно не 

всегда присутствовал при казнях. 

Захаров:—Припомните, много или мало? 

Семенов и Бакшеев (одновременно):— 

Да, много! 

Б. А. Алексеев, генерал юстиции, прокурор 

Забайкальского фронта: — А другие 

формы репрессий вы применяли? 

Бакшеео:—Сжигали деревни, если население 

оказывало сопротивление. 

Павловский:—Что вы относили к непокорности 

и сопротивлению населения? 

Бакшеев: — Отказ от мобилизации в нашу 

армию, воспрепятствование реквизиции, 

которая у нас была обычным делом, невыполнение 

обозных нарядов, скрывание 

лошадей, нежелание кормить солдат на 

постоях. 

Конечно, всем были ясны причины такого 

неповиновения и сопротивления простого 

народа. Спустя 40 лет после исповеди 

этих нелюдей писатель В. И. Балябин напишет 

в своем романе «Забайкальцы»: 

«Семеновцы были ненавистны народам Забайкалья. 

Росли и крепли партизанские 

отряды. У бандитов буквально горела земля 

под ногами. Но Семенову помогали 

японские империалисты и, конечно же, не 

без корысти. Слишком лакомый кусок — 

Дальневосточная русская земля, которую 

добывал их ставленник, обильно поливая 

кровью советских людей. Без поддержки 

японских империалистов Семенов не продержался 

бы и месяца». 

Генерал Алексеев поинтересовался: 

— В чем конкретно заключалась помощь 

Японии, и как она выражалась? 

Семенов охотно ответил: 

— При моем штабе состоял майор японской 

армии Куроки. Через него шло все 

снабжение армии. После Куроки финансирование 

и снабжение осуществлялось через 

представителя японской военной миссии 

полковника Куросава, который находился 

при штабе. 

Генерал Алексеев: — Какую сумму вы 

получили тогда от японцев? 

Семенов:— На содержание армии я получил 

четыре миллиона иен. В обязанности 

генерала Власьевского входило поддержание 

контактов с японским командованием, 

выработка местных планов борьбы 

с Красной Армией, получение и распределение 

финансов и оружия для нашей 

армии. 

Власьевский все это подтвердил и добавил, 

что на содержание армии атамана 

Семенова японцы отпускали 300 тысяч золотых 

иен в месяц. Они же снабжали нас 

оружием и обмундированием. 

Шипунов и Михайлов прибыли, вернее, 

их привели, на встречу с опозданием, но 

и они успели коротко рассказать о своей 

деятельности в армии Семенова. 

Шипунов:—Еще будучи офицером «дикой 

дивизии», я принимал активное участие 

в корниловском заговоре и походе

на Петроград. После неудавшегося мятежа 

я уехал в Ашхабад, где тоже участвовал 

в борьбе с Советами. После разгрома 

контрреволюции в Ашхабаде был вынужден 

бежать в Персию, а затем с большим 

трудом пробираться в армию Семенова. 

Затем, помолчав, он оглядел своих «коллег» 

и внушительно сказал: 

— Это, господа, для нас еще не скамья 

подсудимых, но независимо от нашего желания 

мы на ней окажемся и за все свои 

деяния будем держать ответ. 

Последнее было настолько неожиданным, 

что «господа» сразу зашевелились и 

зашептались. 

Михайлоз говорил быстро, скороговоркой, 

как будто захлебываясь излишним 

воздухом: 

— Из Петербурге в Сибирь я добрался 

после ликвидации нашего мятежа и сразу 

попал в штаб адмирала Колчака. Принял 

активное участие в перевороте, в результате 

которого в конце 1918 года была 

установлена диктатура адмирала Колчака. 

6 его правительстве я занял пост министра 

финансов. После передачи верховной 

власти атаману Семенову многие из правительства 

Кслчака уехали на Юг, а еще 

больше перешли к Семенову, вернее, автоматически 

были кооптированы в состав 

его правительства, где я занимал различные 

должности. Затем — эмиграция, работа 

по заданиям Русского бюро. 

Встреча, казалось, подходила к концу, 

но М. В. Захаров наклонился в сторону 

генерала Павловского и, указывая на меня, 

что-то сказал. Потом поднялся и спросил 

Семенова: 

— Какое на вас лично и на всех белоэмигрантов 

произвело впечатление известие 

о вступлении Советского Союза в 

войну с Японией? 

Семенов ответил одним словом: — Тягостное! 

Тогда с разрешения генерала Захарова 

я задал вопрос как бы всем белогвардейцам. 

Я спросил:— Как вы все расценивали 

нашу парламентерскую миссию с ультиматумом 

о безоговорочной капитуляции 

японских и других войск в Маньчжурии? 

Семенов и Бакшеев о чем-то переговорили, 

после чего поднялся Бакшеев и ответил: 

— Это была изумительная и с военной 

точки зрения очень рискованная операция 

русского командования. Лететь в Чанчунь 

в штаб японского командования за сотни 

километроз в глубокий тыл противника, 

без гарантийного согласия, как того требуют 

условия Гаагской конвенции о ведении 

сухопутной войны, было делом чрезвычайно 

опасным. Я лично понимал, что 

на такую операцию способны только русские 

и, поверьте, что в душе завидовал 

вам, зная о запросе русских на получение 

согласия на гарантийный перелет и об отсутствии 

такого согласия со стороны японского 

командования. Честно говоря, мы не 

ожидали, что парламентеры смогут прилететь 

в штаб к главкому Ямаде. И вдруг 

русские парламентеры в Чанчуне! Это было 

ошеломляющим известием. Мы, да и, 

очевидно, японское командование на такое 

не рассчитывали. Не рассчитывали мы 

и на такое неожиданное решение главнокомандующего 

всеми вооруженными сила 

ми в Маньчжурии генерала Ямады Отодзо, 

который принял ультиматум русских и их 

условия на безоговорочную капитуляцию 

всех войск под его командованием. Мы не 

ожидали, что генерал Ямада подпишет акт 

о безоговорочной капитуляции и сдаст самурайский 

меч русскому парламентеру. 

Мы считали, что с парламентерами поступят 

иначе. 

Генерал Захаров, перебивая Бакшеева, 


— А как иначе?! 

Бакшеев:— А так, как поступали в Европе 

в войне русских с Германией. Но этого 

не случилось — или благодаря вашим парламентерам 

или дальновидности самого 

Ямеда Отодзо. Но независимо от этого, 

мы понимали, что это было началом конца 

развязки событий в Маньчжурии. Это был 

уже крах, крах для всей Японии. 

Генерал Светличный добавил: 

— Значит, и для всех вас? 

— Да!—ответил Бакшеев.— Капитуляция 

Квантунской армии в результате прибытия 

парламентеров произошла еще задолго до 

подхода к Чанчуню основных сил Советской 

Армии. О подобных операциях в 

Мукдене, Дальнем и Порт-Артуре мы узнали 

уже после известия о том, что Квантунская 

армия капитулировала и сдается 

на милость победителей. 

Поднялся М. В. Захаров и спросил; 

— Возможно, господа бывшие генералы, 

кто-либо из вас желает добавить чтолибо 

к сказанному? 

Первым поднял руку Семенов. 

— Прошу,— сказал Захаров. 

Семенов:— Считаю нужным добавить 

следующее. После оккупации японскими 

войсками Маньчжурии я был вызван к начальнику 

второго отдела штаба армии. 

Генерал Павловский, перебивая Семенова, 


— По чьей инициативе состоялась эта 

встреча? 

Семенов:—Обстановка сложилась так, 

что я вынужден был добиваться такой 

встречи. Надо было решать сложные задачи 

о нашем тут существовании.— Слово 

«существование» он произнес как-то механически 

и тут же исправился,—«нахождении». 

И я такой встречи добился. Начальником 

2-го отдела был подполковник 

Исймура. От него я узнал, что японский 

генеральный штаб разрабатывает план 

вторжения японской армии на территорию 

Советского Союза и что в этой операции 

отводится большая роль и нам, белоэмигрантам. 

Затем Исймура предложил мне готоаить 

вооруженные отряды из белогвардейцев 

и доложить в ближайшее время о 

своих мероприятиях. 

Генерал Ковалев:— И вы, конечно, согласились? 

' 

Семенов:— Безусловно. 

Артеменко: — Нам и без птого было известно, 

что еще в пору боевых действий 

у озера Хасан, на реке Халхин-Гол организованные 

вами белогвардейские формирования 

находились в полной боевой готовности. 

В случае развития военных действий 

в пользу Японии они должны были 

вторгнуться на советскую сторону и принять 

непосредственное участие в вооруженной 

борьбе против Красной Армии, а 

также оказать помощь японцам в управ- 

133

лении оккупационным режимом. Так ли 

это? 

Белогвардейцы молчали, поглядывая 

друг на друга. Ответа не последовало. 

Потерпев поражение в боях у озера Хасан 

и на реке Халхин-Гол, японская военщина 

не отказалась от своих захватнических 

устремлений. В 19-10 году она подготовила 

новый план нападения на Советский 

Союз, в котором предусматривалось 

широкое использование белогвардейских 

частей. После нападения фашистской Германии 

на СССР, японские милитаристы 

еще интенсивнее начали готовиться к вооруженному 

вторжению в нашу страну. Они 

ожидали момента, когда гитлеровские 

войска возьмут Москву. И. конечно, собирались 

ислользооать в своих целях Семенова 

и его белоэмигрантские формирования. 

Пленный японский генерал Теминоге, 

принимавший непосредственное участие 

в разработке плана внезапного нападения 

на СССР, в своих показаниях на допросе 

в штабз Забайкальского фронта, которые 

мне довелось по долгу службы записывать, 

сообщил: «Наш план внезапного нападения 

на СССР предусматривал более 

широкое, чем до войны, использование 

русских белогвардейцев в качестве агентов 

для разведки против Красной Армии 

в пользу Японии. Русские белоэмигранты 

должны были состоять переводчиками при 

штабах и соединениях японской армии. 

Наконец, они должны были привлекаться 

к составлению листовок антисоветского содержания, 

предназначавшиеся к сбрасыванию 

с японских самолетов над советской 

территорией». 

Характерно, что копии таких листовок 

сохранялись в личном архиве Семенова и 

Радзиевского. 

В соответствии с агрессивными планами 

Японии в отношении СССР Семенов, Бакшеев, 

Власьевский, Радзиевский и Шипунов 

объединили разрозненные белогвардейские 

организации в «Бюро по делам 

российских эмигрантов» (БРЭ) и развернули, 

активную деятельность по подготовке 

вооруженных отрядов для нападения 

на Советский Союз. 

Продолжая разговор, М. В. Захаров попросил 

Нечаева рассказать о деятельности 

бюро. 

Нечаев:—БРЭ занималось и сугубо мирными 

вопросами. 

Теперь уже отец Иоанн не выдержал:— 

Какими? 

Нечаев начал говорить о трудовом устройстве 

э мигрантов. 

Отоц Иоанн громким басом, как с амвона, 

опять спросил: 

— Кого и куда трудоустраивали? 

Нечаев: — Мы подбирали из офицеров, 

имеющих хорошие голоса, кандидатов для 

зачисления в церковные хоры и даже для 

принятие духовного сана. Рекомендовали 

на хорошие парафин в русские поселения. 

В Маньчжурии ведь немало русских, кроме 

эмигрантов. Священников требовалось 

много. 

Генерал Алексеев: — Сколько много? 

Нечаев:—Только за последний год мы 

подготовили 103 человека. Были и такие, 

которых приходилось отстранять от сана 

и лишать парафии. Но это делалось лишь 

1 -1 

с ведома и благословения патриарха маньчжурского 

и корейского. Эти лица, как 

правило, потом вынуждены были заниматься 

сельским хозяйством, работать на 

железной дороге или на заводах. 

Генерал Светличный: — За какие провинности 

эти лица лишались сана и парафии? 

Нечаев:— В большинстве случаев за несоблюдение 

норм православного поведения, 

выражавшихся в антигосударственных 

пропооедях, нетрезвости при богослужении, 

богохульстве, злоупотреблении положением. 

Одного из видных священников 

Мукденско. о русского собора отца Иоанна 

Качуровского пришлось не только отстранить 

от сана и лишить парафии, но и 

судить. Он был приговорен японским судом 

к высшей мере наказания, но сумел 

уйти от охраны. Сейчас он военными властями 

вашей Армии восстановлен в правах, 

и без санкции и благословения патриарха 

ему восстановлен сан и парафия в русском 

соборе. Но это уже не наша заслуга. 

В зале зашумели, а присутствующий на 

встоече отец Иоанн неожиданно для 

«господ» поднялся и громким ззучным 

баритоном произнес: 

— Слава и вечное здравие русским освободителям! 

Вам, господа, вечная анафема 

и презрение всех православных честных 

русских людей. 

See в зале громко зааплодировали. Отец 

Иознн произнес: — Пусть эти аплодисменты 

моих спасителей и соотечественников 

будут для вас вечной анафемой и презрением. 

До конца своей жизни я буду 

петь и проповедывать вечную славу и 

здравие своим родным русским людям, 

которые пришли сюда не как завоеватели 

и поработители, а как освободители, а 

вам только анафему и за упокой. 

Зал оживился. Даже строгий и суровый 

генерал Захаров весело улыбался и аплодировал 

отцу Иоанну, а в заключение сказал; 

— С вами, отец Иоанн, мы еще встретимся 

не раз. Спасибо за сегодняшнее 

краткое выступление. 

— Благодарстзую, господин генерал!— 

на весь зал пробасил священник.— Век буду 

молиться за вас всех и кланяться всевышнему. 

Снова все зааплодировали. После этой 

встречи мы, офицеры оперативного Управления, 

пригласили отца Иоанна и Владимира 

Ивановича Алексеева на ужин. 

Ужин, как потом сказал отец Иоанн, был 

в узком кругу, но широк по диапазону. 

Мы услышали от отца Иоанна много того, 

о чем нигде не писалось да и вряд ли будет 

написано. Он рассказал нам и о болезни 

по родине, которая называется ностальгией 

и о которой мы услышзли впервые. 

Еще до ужина, когда закончилась 

встреча с белоэмигрантской верхушкой и 

всех арестованных увели, в яале. как и в 

прошлый раз, началось активное обсуждение. 

Генерал Захаров, подытоживая результаты 

встоечи, сказал:— В дальнейшем 

не будем тратить напрасно времени на 

этих «бывших». О их деятельности тут, в 

Маньчжурии, есть полный отчет штаба 

Ямады. Пусть ими занимаются соответствующие 

органы, а мы лучше послушаем 

непосредственного участника обороны

Порт-Артура, бывшего адъютанта генерала 

Р. И. Кондратенко, героя Порт-Артура. 

Надеюсь, Иван Владимирович нам в этом 

не откажет. Такую встречу поручим подготовить 

полковнику Артеменко, это по 

его линии. А сейчас все свободны. 

Забегая вперед, скажу, что таких встреч 

и бесед с И. В. Алексеезым состоялось 

четыре. Я записал его рассказы о Порт- 

Артуре на 100 с лишним листах и поныне 

храню эти записи, как дорогую реликвию. 

Семенова и его ближайших подручных 

мы уже не тревожили и никаких встреч с 

ними не организовывали. Вскоре их передали 

в органы Госбезопасности, и мы больше 

ими не занимались. Но были в курсе 

всех их грязных дел. 

Когда части Красной Армии и партизаны 

разбили белогвардейцев и интервентов и 

вышвырнули их за пределы Советского государства, 

атаман Семенов с остатками 

своего воинства бежал в Маньчжурию. Однако 

этот прожженный бандит не смирился. 

Сб'.ревеемый бешеной злобой к Советской 

власти, лишившей его и ему подобных 

права привольно жить за счет труда 

рабочих и крестьян, он начал строить 

коварные планы против мирной жизни советских 

людей. 

Оставшись без родины и без войск, он 

мог рассчитывать только на поддержку 

японских империалистов и готов был нести 

любую службу, выполнять любое задание, 

лишь бы вредить и пакостить Советской 

власти. Семенов радостным угодничеством 

приветствовал Гитлера, когда тот 

пришел к власти. Он послал Гитлеру личное 

послание, копию которого впоследствии 

обнаружили в его личном архиве. 

Японцы обещали Семенову пост правителя 

«новой России», которую они хотели 

создать после победы над СССР. 

Начальник разведки Квантунской армии 

полковник Асада Хатиро в неофициальных 

беседах рассказывал мне, что еще в 

1933 году на станции Сунгари II по указанию 

штаба Квантунской армии из числа 

белогвардейцев был создан русский отряд 

«Асано». Он рассматривался, как основа 

всех антисоветских военных формирований. 

В конце года его развернули в «российские 

военные отряды» армии Маньчжоу-Го, 

имевшие в своем составе кавалерию, 

пехоту, артиллерию и отдельные казачьи 

подразделения. Кроме этого Семеноз, 

Бакшеев, Власьевский по распоряжению 

штаба Квантунской армии сформировали 

из белогвардейцев специальные казачьи 

части: пять полкоз, два отдельных 

дивизиона и одну отдельную сотню. Они 

входили а свободный Захинганский корпус 

под командованием генерала Бакшеева. 

Корпус непосредственно подчинялся японской 

военной миссии в Тайларе. 

О подробностях формирования подобных 

частей нам рассказывал бывший русский 

офицер И. В. Алексеев, работавший 

в шгабе генерала Бакшеева. Как поклонника 

большевистских идей, его отстранили 

от штабной работы, перевели в подразделение, 

а затем и совсем уволили. 

После чего он устроился весовщиком на 

железную дорогу. Как и м.ой земляк из 

села Шукайвода Уманьского уезда Киевской, 

а сейчас Черкасской области Федот 

Пазлович Мазуренко, он тоже привлекал 

ся к работе в качестве вербовщика через 

православную церковь русского поселения. 

По окончании военного обучения все 

белогвардейцы начислялись в специальные 

отряды резервистов, обмундировывались 

и получали от японцев денежное содержание. 

По показаниям генерала Власьевского, 

каждый такой белоэмигрант, зачисленный 

в «Союз резервистов», был обязан в случае 

возникновения военных действий с Советским 

Союзом явиться по месту регистрации, 

где поступал в распоряжение японских 

властей. Всего за время существования 

указанных отрядов по данным штаба 

Квантунской армии было подготовлено и 

зачислено в «Союз резервистов» более 

8 тысяч человек. Еще в 1931 году, после 

передислокации штаба Квантунской армии 

из Мукдена в Чанчунь, Семенов в личной 

беседе с начальником разведывательного 

отдела штаба японских войск полковником 

Исимарой договорился о передаче 

японцам сведений о Советском Союзе, 

которые ему удавалось собрать через 

свою агентуру. 

— После передачи японцам собранных 

сведений о Советском Союзе,— говорил 

уже на суде Семенов,— я получал от них 

денежное вознаграждение. Кроме того, 

когда по заданию японцев мне приходилось 

посылать своих агентов за пределы 

Маньчжурии или лично выезжать в Китай, 

я получал на расходы соответствующие 

денежные авансы. 

В организации шантажа, диверсий и террора 

против Советского Союза видную 

роль играли также Радзиевский и другие 

сообщники Семенова. Радзиевский являлся 

фюрером белогвардейских фашистов. 

Он возглавлял до последних дней (до 

ареста) «Российский фашистский Союз». 

На судебном процессе Радзиевский признал: 

«Начиная с 1934 года, возглавляемый 

мною «Союз» под руководством японской 

разведки систематически забрасызал своих 

агентов на территорию Советского Союза. 

В ноябре 1937 г. по предложению наставника 

японской разведки генерала Судзуки 

при РФС (российский фашистский 

союз) была создана секретная школа организаторов, 

готовившая руководителей 

подрывной работы на территории Советского 

Союза. Начальником этой школы был 

я». 

Активно сотрудничали с японской разведкой 

и полицией Шипунов и Михайлов. 

Они вербовали и подготавливали шпионов 

и диверсантов, забрасывали их на территорию 

Советского Союза, организовывали 

слежку за советскими гражданами, приезжавшими 

в Маньчжурию, а также участвовали 

в арестах и допросах лиц, сочувствующих 

Советскому Союзу. В 1932 году 

Шипунов работал следователем японской 

полиции. При допросах арестованных русских 

избивали палками, а некоторым из 

чайника вливали водку через нос, что вызывало 

сильную боль и затрудняло дыхание. 

Применение таких пыток нередко кончались 

смертью арестованных. Это подтвердил 

на суде и сам Шипунов. 

Михайлов на судебном процессе подтвердил 

свои чанчуньские показания о том, 

что по заданию японской разведки он 

135

собирал сведения о деятельности советских 

учреждений в Маньчжурии и настроениях 

советских и русских граждан, проживающих 

в Харбине. 

Все предварительные показания и беседы 

на встрече в Чанчуне, а также заявления 

на судебном процессе по делу Семенова 

и его сообщников красноречиво свидетельствовали 

о том, что Семенов, Радзиевский, 

Власьевский, Бакшеев, Нечаев, 

Шипунов и другие в своей шпионской, 

диверсионной и террористической деятельности 

против СССР и советского народа 

не гнушались никакими средствами. 

Ровно через год после разгрома японских 

войск в Маньчжурии и безоговорочной 

капитуляции, в августе 1946 года, военный 

суд приступил к рассмотрению уголовного 

дела по обвинению атамана 

Г. М. Семенова и его сообщников, задержанных 

и арестованных на территории 

Маньчжурии еще в августе-сентябре 1945 

года. 

На этом судебном заседании присутствовали 

многие офицеры и генералы Забайкальского 

фронта, которым приходилось 

не раз встречаться и слушать «исповеди» 

подсудимых еще в Чанчуне в 

1945 году. Характерно, что и на суде они 

подтвердили свои первые показания и 

своей вины не отрицали. 

К уголовной ответственности все они 

привлекались, как изменники и преступники, 

палачи и садисты, исполнители и 

организаторы карательных мер против советски): 

людей. По этому делу проходили 

Семенов, Радзиевский, Бакшеев, Власьевский, 

Шипунов, Михайлов, Нечаев, Токмаков, 

Семенов (дядя атамана), Ханжин, 

Шулькевич и другие. Все они еще в ходе 

предварительного следствия и следствия 

на суде признали себя виновными в активной 

борьбе против Советской власти, участии 

в подготовке совместного с японцами 

вооруженного нападения на Советский 

Союз и в проведении под руководством 

японской разведки шпионской, диверсионной 

и террористической деятельности против 

СССР. Кроме этого их преступная деятельность 

была изобличена показаниями 

свидетелей, а также приобщенными к делу 

в качестве свидетельства подлинниками 

составленных антисоветских документов, 

статьями в японской и белоэмигрантской 

прессе и хроникальными кинофильмами 

японского производства. 

Находясь в эмиграции, Семенов и его 

подручные связали свою судьбу с японскими 

милитаристами и активно участвовали 

в актах японской агрессии против 

СССР, мечтая стать правителями России, 

установить в ней фашистские порядки. Советские 

Вооруженные Силы нанесли сок 

рушительные поражения фашистской Германии 

и милитаристской Японии, сорвав 

все планы Семенова и его приспешников. 

За совершенные тягчайшие преступления 

против Советской власти и народов 

Советского Союза Военная коллегия Верховного 

Суда СССР приговорила: 

Семенова Г. М.— злейшего врага советского 

народа, активного пособника японских 

агрессоров, по вине которого истреблены 

десятки тысяч советских людей, на 

основании Указа Президиума Верховного 

Совета СССР от 19-го апреля 1943 года — 

к смертной казни через повешение с конфискацией 

всего принадлежащего ему 

имущества. 

Радзиевского Л. Ф. — к расстрелу с 

конфискацией всего принадлежащего имущества. 

Шипунова Б. Н., Михайлова И. А.— к 

расстрелу с конфискацией всего принадлежащего 

им имущества. 

Остальные были осуждены на различные 

сроки лишения свободы. 

Суровый, но справедливый приговор белогвардейским 

выродкам с одобрением 

встретили все народы Советского Союза, 

все, кто испытал насилие поработителей. 

Это иззестие докатилось и до Маньчжурии 

и было одобрено честными русскими патриотами, 

живущими там. Мазуренко Ф. П., 

Алексеев И. В., Качуровский И. Ф., с которыми 

я длительное время переписывался, 

писали о том, что русские в Маньчжурии 

убедились в доброй воле Советов. 

Многим белоэмигрантам, которые были обмануты 

семенозцами и очутились в Маньчжурии 

в эмиграции, в 1946 году дали право 

и возможность принимать участие в выборах 

в Верховный Совет СССР. Отец 

Иоанн сообщил, что по случаю судебного 

наказания семеновцев в русском соборе 

они справили «анафемскую» панихиду, где 

было провозглашено грозное анафемское 

«за упокой» извергов родэ человеческого, 

православного. Провозглашена проповедь 

в честь русских победителей за их здравие, 

силу и могущество. 

Еще в ту пору у меня было немало 

встреч и бесед со многими русскими, в 

том числе и с православным патриархом 

маньчжурским и корейским Максимом. 

В свое время я собирался написать об 

этом документальную повесть, но время 

мое уже ушло да и физических сил маловато. 

Очень сожалею, что упустил такую 

возможность, а главное, что этот материал 

останется никому неизвестным. 

Вот и все, что я смог написать о событиях, 

известных мне, в силу тогдашнего 

моего служебного положения, а также пока 

действующей памяти.

Эдит КЕРИ 

По просьбе редакции журнала «Байкал» венгерская журналистка, 

корреспондент центральной газеты «Непсаво» Эдит Ксри прислала нам 

статью о результатах своих разысканий по проблеме пребывания Пстефи 

в Баргузине. Замечательной особенностью поисков является то, что ей 

удалось найти родственников семей Ф. Швигеля, И. Шандора, Л. Баратоши, 

а также лиц, знавших венгерских военнопленных первой мировой 

войны, впервые поднявших вопрос о могиле Петефи в Баргузине, Одним 

словом, лиц, причастных к событиям конца 30-х годов, когда в венгерской 

печати оживленно обсуждался вопрос о том, где же все-таки похоронен 

великий поэт и революционер. Статьи В. Пагири, А. Тиваненко и 

Э Демина после сорока лет забвения вновь всколыхнули угасшую волну 

памяти. Эдит Кери, обнаружив людей, причастных к первым поискам правды, 

таким образом навела мосты между прошлым и настоящим. И эти 

лица, патриоты Венгрии, теперь уже глубокие старики, вновь подключились 

к разгадке таинственного исчезновения Шандора Петефи. 

К О Г Д А О Ж И В А Е Т ИСТОРИЯ... 

Редакция журнала «Байкал» попросила 

меня рассказать о том, какова реакция 

венгерской общественности на поисковые 

работы бурятских краеведов, а также сообщить 

о новых результатах поисков венгерских 

коллег. 

В нашей стране сейчас идет оживленная 

дискуссия на эту тему. Есть многочисленные 

сторонники поисков, но есть и противники, 

которым неохота переписывать 

историю венгерской литературы. Положение 

последних понятно: эти люди доказывали 

вероятность гибели Петефи под 

Шегешваром 31 июля 1849 года, не хотят 

менять устоявшиеся взгляды. 

Большое оживление в дискуссию внесла 

моя статья «Останки Петефи в Сибири?» 

и ряд других, опубликованные на 

страницах газеты «Непсаво». Я писала, что 

кинорежиссер А. Балайти нашел в московских 

архивах ценные для каждого венгра 

документы генерала Бема, считавшиеся 

утерянными во время битвы под Шегешваром. 

Документы эти еще никем не изучены, 

но при беглом их просмотре Андраш 

Балайти обнаружил списки военнопленных 

венгров. Как видно из документов, 

Петрович стал инвалидом вследствие 

ранения в боях. Важность этого 

документа в том, что он подтверждает 

воспоминания друзей Петефи, которые 

говорили о ранении великого поэта и депортации 

его в Россию и затем в Сибирь. 

Престарелый профессор Тури Кароль,, 

лично знавший Ференца Швигеля, говорил 

мне о том, что А. Балайти показывал 

ему тоненькую книжечку из русского архива, 

изданную в 1851 году. В этой книжечке 

было указание о том, что в одних 

санях по снежным просторам Сибири 

ехали военнопленные Шандор Петрович, 

Йожеф Варга, Кароль Форкаш и Иштван 

Домороти. 

Обнаружение столь важных архивных 

документов убедило меня в том, что после 

Шегешварского сражения раненых гонведов, 

способных передвигаться, русские 

собрали и отправили в Сибирь на каторжные 

работы, где в 40-градусные морозы 

они должны были добывать в рудниках 

олово, медь, золото, уголь. Увезли тайно, 

ибо существовал договор между Николаем 

I и Францем Иосифом, по которому 

каждого пленного должны передавать той 

стране, гражданином которой он был. В 

1877 году Дюла Ревицки, использовав известие, 

что Петефи находится в сибирской 

оловянной шахте, написал стихотворение 

«Петефи жив!», произведшее большое 

впечатление на соотечественников. 

Некоторые венгерские деятели обрушились 

на мои статьи с критикой. Они сомневаются 

в правдивости сообщений А. Балайти 

и заявляют, что таких материалов 

1849 года не существует. На эти нападки 

137

мне вновь пришлось выступить со статьей 

в газете «Непсаво». 

Среди оппонентов особенно «упражняется» 

в словоблудии редактор журнала 

«Уй Тюкер» Шандор Фекете, о котором 

скажу чуть ниже, и некий Е. Берестовский 

из Закарпатья. Статьи последнего «историка» 

как в советской, так и в венгерской 

прессе отличаются грубостью: забыв рамки 

приличия, он обливает грязью сибирских 

ученых, обвиняет их в «невежестве», 

незнании истории. Обрушился Берестовский 

и на газету ЦК КПСС «Советская 

Россия», которая на своих страницах рассказала 

о результатах проводимых исследований 

проблемы Петефи в Бурятии. Человек, 

далекий от знаний истории, не специалист 

по истории Венгрии, Берестовский 

наставляет историков с учеными степенями, 

как и где они должны искать «правду». 

Появление таких статей тормозит 

нужные поиски, ибо у читателей создается 

мнение, что исследователи идут по 

ложному пути. 

Что касается Шандора Фекете, то в 

двух своих огромных статьях в журнале 

«Уй Тюкер» он пытается неуклюже лавировать 

между двумя лагерями исследователей. 

Так, в № 4/ от to окт^.оря 1/о/ 

года фразой: «Безусловно, теоретически 

нельзя отрицать тот факт, что царские 

войска в 1849 году взяли в плен венгерских 

военнопленных и увезли их с собой, 

среди которых мог оказаться даже Петефи»,—-он 

перечеркивает свои умозрительные 

построения о невозможности жизни 

поэта после битвы под Шегешваром. Все 

это свидетельствует о слабой фактологической 

базе, на котооой основаны научные 

^сследоз^чия этого крупнейшего специалиста 

по Петефи, коим себя --читает 

Шандор Фекете. Более того, когда своей 

скандальней публикацией Е. Берестовский 

вызвал возмущение многих венгров и 

особенно родственников незаслуженно 

оскорбленных им лиц, редатор журнала 

тут же поспешил публично на страницах 

своего журнала отмежеваться от такого 

недобросовестного автооа: «С Беррстовским-исследователем 

и его исследованиями 

не желаю заниматься» («Уй Тюкер», 

№ 25, 19 июня 1988 г.). 

Я рассказала о нескольких публикациях 

наших оппонентов для того, чтобы показс"ь 

что поиски истины последних дней 

жизни Петефи идут в Венгрии не всегда 

пс гладкому пути. Если говорить более 

точно, то основные спооы идут не о результатах 

поисковых работ в Бурятии 

(серьезность материалов А. В. Тиваненко 

и Э. В. Демина в журнале («Байкал» признается 

даже оппонентами), а вокруг 

венгерских известий о могиле Петефи 

в Сибири. Многие видят, и порою вполне 

обоснованно, некоторые противоречия 

в рассказах очевидцев. Но это 

проблема наша, венгерская, и решить ее 

должны венгерские исследователи. Приведу 

один пример того, как некомпетентность 

в венгерской истории приводит 

порою к большим конфузам. Тот же 

Е. Берестовский договорился в своих публикациях 

до того, что объявил Ференца 

Швигеля, с которого, собственно, началась 

долгая история «сибирской легенды» Петефи, 

не только фашистом и мошенником, 

но даже заведомо вымышленной 

личностью. 

Между тем мне удалось найти племянницу 

со. Швигеля Магду Товт (Тиборне), 

которая подарила мне две фотографии: 

на одной Швигель запечатлен среди своих 

товарищей по сибирскому лагерю военнопленных, 

на другой-—в кругу семьи 

и родственников после возвращения. 

Швигель, родившийся в 1988 году, происходил 

из Южной Австрии, в его жилах 

текла итальянская кровь, потому он был 

смуглым, носил большие черные усы. 

Умер в 1958 году, нет в живых также его 

сына и дочери. Сама Магда проживала в 

Пештсентержибетэ (теперь XX район Будапешта) 

и присутствовала на лекции своего 

дяди, которая, как писал Тури Кароль, 

из-за бомбежки не состоялась. Как вспоминает 

Магда Товт, лекция началась чтением 

стихов Петефи по просьбе Ференца 

Швигеля. Кароль Тури, очевидно, опоздал 

и стихов не слышал, но застал только музыку. 

Лектор начал свой рассказ о могиле 

Петефи в Сибири при помощи карт и 

диафильма. Но началась бомбежка, и все 

бросились в укрытие. 

Племянница Ф. Швигеля была очень 

возмущена писаниной Берестовского в 

журнале «Уй Тюкер» и отправила редактору 

свой протест. Но поскольку Шандору 

Фекете было невыгодно себя разоблачать, 

он отказал заявителю в публикации. 

Поэтому я, с разрешения Магды Товт, 

процитирую часть ее письма: 

«Ференц Швигель, вопреки утверждениям 

автора, действительно был в первую 

мировую войну в русском плену. То, что 

его имени якобы нет в списках военнопленных 

Красного Креста, вполне объяснимо: 

в то время он писался как Шзиегел... 

Я лично видела и читала письма, которые 

дядя Ференц посылал своим родителям 

из Сибири. Это были полевые 

почтовые карточки. С дядей я много раз 

встречалась у наших родственников, и он 

мне рассказывал об истории своих писем. 

В моей собственности имеется групповое 

фото военнопленных, на котором Швигель 

сидит возлз таблички «На память о Сибири». 

На обратной стороне имеется личная 

подпись Ференца Швигеля и несколько 

удостоверяющих данных. Действительно, 

Ференц Швигель был работником типографии, 

но он был честным человеком, 

организованным рабочим. Такие тяжкие 

обвинения, что он мошенник и фальсификатор, 

следовало бы автору статьи доказать. 

Сам он нанесенное ему оскробление 

не может опровергнуть, ибо в 1958 году 

умер в возрасте 70 лет. Считаю оскорблением 

и то, что автор статьи обвиняет 

Швигеля в подделче статей и названий 

газет. Швигель во время пленения научился 

немножко по-русски, возможно, делал 

ошибки в названиях газет. Но могло быть 

и так, что в вихре революции не все газеты 

сохранились для нового поколения. 

На оснояании собранных Швигелем данных 

«Общество Петефи» создало специальную 

комиссию, в нее вошел и Швигель, 

которая должна была отправиться самоле-

том в Сибирь. Однако этой экспедиции 

помешало вступление нашего государства 

во вторую мировую войну... Шзигель 

окончил начальную и высшую школу в 

Будапеште, был патриотом и увлекался 

произведениями Петефи, а вело его к цели 

единственное желание найти правду. 

Можно представить себе, какое чувство 

овладело им, когда после годов тяжелого 

плена, далеко от родины, супруги и двух 

малых детей, страдая физически и душевно, 

он вдруг на одном могильном кресте 

прочитал надпись: ((Александр Петрович, 

венгерский майор и поэт, умер в Илисунске, 

1856 май месяц». Он беспрестанно 

ищет, исследует насколько ему позволяют 

условия, глубоко встревожен судьбой великого 

патриота и поэта. Само собой понятно, 

что его сердцу было близко то, 

что он считал своим долгом по отношению 

к Петефи,— в результате научного 

исследования привезти на родину останки 

поэта... Меня возмутил предвзятый и 

оскорбительный тон статьи, автор которой 

назвал доброжелательный труд Ференца 

Швигеля мошенничеством. Как племянница 

Швигеля, я категорически опровергаю 

измышления автора и от имени его уже 

не живущих детей протестую за посрамление 

памяти Ференца Швигеля». 

Однобокая позиция Шандора Фекете 

как редактора журнала «Уй Тюкер», допустившего 

публикацию клеветнической 

статьи Е. Берестовского, была выражена 

одной бесцеремонной фразой из ответа 

автору письма: «Не желаю открывать дискуссию 

по сибирской легенде, ибо ни у 

кого нет фактических данных)». 

Однажды ко мне пришел еще один советский 

исследователь из Закарпатья 

Я. Штернберг и три часа уговаривал уйти 

из лагеря сторонников сибирской «версии» 

Петефи. Я показала ему потемневшую 

от времени фотографию Ф. Швигеля 

и его автограф химическим карандашом. 

— Неужели вы и теперь станете утверждать, 

что я их, военнопленных, одела в 

театральные костюмы и сфотографировала? 

Профессор рассмеялся и ответил, что 

снимок сделан не на «задворках», что он 

не раз говорил Берестовскому о бесперспективности 

его попыток доказать фиктивность 

надписи на могильном кресте 

Петефи и что нет оснований зинить во 

всем Швигеля. 

Кроме племянницы Швигеля, мне удалось 

разыскать по старым адресам квартир 

и телефонным книгам даже вдову 

Шандора Йожефа, еще одного бывшего 

военнопленного первой мировой войны, 

автора 4 (!) книг о поисках могилы Петефи 

в Сибири. Вдове сейчас 87 лет, но она 

приняла меня и подробно рассказала о 

взаимоотношениях между Швигелем и 

Шандором, оспаривавшими приоритет на 

фотографию могилы Петефи на Баргузинском 

кладбище. С ее слов выводит, что 

Швигель сделал фотоснимки через русского 

фотографа, который передавал копии 

и другим венгерским военнопленным. 

За свои фотографии Швигель просил у 

Шандора плату, но последний отказался. 

Дело дошло до суда. По материалам суда, 

которые я читала в старых газетах, хранящихся 

в архиве вдовы, Шандор обещал 

включить в предисловие своей книги фамилию 

Швигеля. В возмещение убытков 

Шандор должен был заплатить истцу 50 

пенге, но отдал только 35. Но в целом 

Швигель проиграл суд, потому что у Шандора 

было больше связей. 

Ученик Шандора Иожефа Отто Пал Фолуши 

говорил мне, что часто присутствовал 

при спорах между Швигелем и Шандором, 

и при этом создается впечатление, 

что ни один из оппонентов возле могилы 

Петефи в Баргузине не бывал, доверив 

снять фотоснимки русскому фотографу. 

Когда вдова Шандора принимала меня, 

с ней находился еще 70-летний друг Шандора 

Дьерд Мокек — обладатель рукописей 

ее мужа. Выяснилось, что воспоминания 

прадеда Отто Пал Фолуши, о которых 

в журнале «Байкал» писал правнук, 

действительно находятся у нее, но Дьерд 

Монек сам собирается издавать рукопись 

отдельной книжечкой. 

Мне удалось также разыскать следы и 

Лсйоша Ленарта-Бератоши, который, будучи 

землемером в экспедиции Гека, еще 

в 1909 году первым будто бы обнаоужил 

могилу великого поэта на берегах Байкала. 

Он прожил трудную жизнь, был преподавателем 

географии .в школе, а в 30-х 

годах стал безработным и зарабатывал на 

жизнь трубочистом. Умер в 50-е годы в 

Веспреме. 

Трогательная встреча произошла у меня 

с преподавателем Каролем Тури, который 

тоже знал Швигеля и присутствовал на 

его лекции. Он очень болен, но мечтает 

дожить до того дня, когда останки Петефи 

будут возвращены на родину. Он подарил 

мне брошюру Швигеля «Сибирский 

памятник Петефи». 83-летний патриот Петефи 

со слезами на глазах передал мне 

как завещание всю корреспонденцию по 

Петефи, в которой оказалось и письмокарточка 

Швигеля из Сибири с сообщением, 

о могиле поэта в Баргузине. Помоему, 

это самый ценный документ во 

всай Венгрии по изучаемой сейчас проблеме. 

Теперь несколько слов о стихотворениях 

баргузинского Зандера (Шандора), которые 

А. В. Тиваненко и Э. В. Демин считают 

написанными великим сыном венгерского 

народа во время баргузинского заточения. 

Я показывала эти стихотворения 

многим специалистам. 

Можно полагать, что стихотворение 

«Мои мечты» написал все же Петефи, за 

помнившийся баргузинским жителям под 

фамилией Зандер (Шандор). Содержание 

его похоже на известное стихотворение 

поэта "Одна мысль меня гнетет». Даже 

создается впечатление, что в Сибири Петефи 

продолжил мысль, начатую в своем 

раннем стихотворении 1843 года. Тогда 

Петефи мечтал умереть в битве за счастье 

Родины: «Там я умру на поле брани», 

ворвавшись на коне и со щитом в гущу 

врагов. А в Сибири он сожалеет, что щит 

был сломан, сам он оказался раненым «и 

встать не мог я, как ни бился». Подводя 

итог своей жизни уже в ссылке и вспо- 

I !9

миная благородные цели, к которым он 

стремился, поэт восклицает: «Увы, мечты 

мои не сбылись!» 

Кроме того, эти два стихотворения (Петефи 

и Зандера) написаны в единой ритмике 

в 4 и 4vj ямба. Важно подчеркнуть, 

что Петефи любил венгерские стихи с 

размеренным тактом и писал всего охотнее 

именно этим ямбом, даже когда переводил 

с французского. Например, такие 

строки из стихотворения Петефи, написанные 

в 4 и 4'/а ямба: 

Европа тиха, снова т«иха. 

Промчались ее революции... 

Оставили одного, совсем одного, 

Народы трусливые венгра. 

Второе стихотворение баргузинского 

Зандера —

Михаил КОРСУНСКИЙ, 

Юрий ШУМАКОВ 

ИГОРЬ-СЕВЕРЯНИН О БАЙКАЛЕ 

Недавно мы в очередной раз навестили озеро Ульястэ, объявленное в Эстонии 

заповедным. Близ него нет предприятий, берега чисты, вода, как слеза... 

Полюбоваться Ульястэ приезжают многие туристы. Для литературы это озеро 

о крыл русский поэт, который считал, что оно напоминает Байкал в миниатюре. Здесь 

было написано немало стихотворений, а также поэма «Солнечный дикарь», а которой 

он в 1924 году (заметьте!; предугадал появление атомной бомбы и будущий 

Нюрнбергский процесс. 

Правительство, посмевшее войну 

Другому объявить, достойно казни. 

И граждане, слиянные в волну, 

Могли б его не слушать без боязни, 

Немедленно его арестовав, 

Как явно сумасшедшее правление... 

Часто он сидел на берегу озера Ульястэ и терпеливо глядел на поплавок. Поэт, 

слава которого в свое время была ошеломляющей, в 1918 году в Москве избранный 

«королем поэтов». Теперь в этом эстонском захолустье он рыбачил не только потому, 

что любил это занятие, но и из чисто меркантильных соображений. Надо было 

кормиться. Поэта звали Игорем Васильевичем Лотаревым, но это имя уже давно 

забыли, а все называли его Игорем-Северяниным. Такой псевдоним, вот именно 

через дефис: Игорь-Северянин, взял себе в начале века стихотворец, талантливый 

лирик, новатор, до сих пор в должной мере неоцененный ни современниками, ни 

пришедшими ему вослед. 

9 июня 1923 года он писал Августе Дмитриевне Барановой, своему другу и 

меценату в Стокгольм: 

«Озеро Uljaste. 

Изаилистая тропинка вокруг прозрачного озера приводит Вас к янтарной бухте, 

на берегах которой так много морошки, клюквы и белых грибов. Мачтовые сосны 

оранжевеют при закате. Озеро зеркально, тишь невозмутима, безлюдье истое. Вы 

видите, как у самого берега бродят в прозрачной влаге окуни, осторожно опускаете 

леску без удилища в воду перед самым носом рыбы, и она доверчиво клюет, и вы 

вытягиваете ее, несколько озадаченную и смущенную. Лягушки, плавая, нежатся на 

спинках, смотря своими выкаченными глазами прямо на вас, человека, не сознавая 

ужаса этой человечности, им чуждой. Они так мало людей видят здесь. Стада диких 

гусей и уток проносятся над озером, разом падая на его влажную сталь. Все это 

озеро, и его берега, и весь колорит природы напоминают мне в миниатюре Байкал. 

Я говорю как раз об этом в одной из своих новых поэм. И я очень жалею, 

дорогая Августа Дмитриевна, что мы с Фелиссой 1 

лишены радости радоваться 

вместе с Вами созерцанием всей красоты этого лесного уголка Эстии! Ваш Игорь». 

Это письмо теперь опубликовано в сборнике «Игорь-Северянин — Письма к 

Августе Барановой (1919—1938) 2 

. Но не только эти прозаические строчки, наделенные 

особой поэзией и добрыми словами о Байкале, в эпистолярном наследии Игоря-Северянина. 

В те годы он готовил новый сборник, «Литавры солнца». Заглавным стихотворением 

хотел поставить «Зреющую книгу», где дважды упоминается далекое 

от Эстонии озеро. 

1 

Фелисса Михайловна Круут-Лотарева (1902—1957) — жеяа Игоря-Северянина. 

1 

Составители 

от 9.VI.1923 г. 

Беыгт Янгфельдт и Рейн Круус. Стокгольм, 1988 г. с. 44. Письмо 

141

ЗРЕЮЩАЯ КНИГА 

Взыскатель полного безлюдья, 

Обрел я озеро в лесу. ' 

В храм смоляного изумрудья 

Свою любовь перенесу. 

Ты, Ульясте, в миниатюре 

Всю жизнь мне снящийся Байкал: 

Не те же ль вспыльчивые бури? 

'. Не тот же ль вид лесистых скал? 

На берегах твоих смолистых 

, , И над прозрачной глубиной 

Роится столько чувств пречистых 

Моей тридцать шестой весной. 

Баюкаящая ли сизость, 

Оторванность ли от людей, 

Поющая ли в сердце близость 

Подруги найденной моей. 

Не только в храме смольных игол 

И струйчатого ветерка 

Байкальчатого озерка 

Я чувствую, как зреет книга. 

Озеро Uljaste 

Посетивший Северянина на Ульястэ критик Петр Пильский в очерке «На тихом 

озере», который был опубликован в Таллинской русской газете «Последние известия» 

в августе 1925 г., писал, что поэт мечтает о Байкале, грезит его пейзажами, его 

рыбой, его то тихой, то грозной прелестью. Б тексте очерка было опубликовано 

это стихотворение. 

Удобно устроившись на берегу озера Ульястэ, поэт не только смотрел на удачку 

(«Это удочка мюнхенского производства неизменная спутница жизни моей»,—писал 

он), но слагал стихотворения, которые доставляли ему самому радость и приносили 

не меньшее удовлетворение, чем пойманная рыба. Некоторые из них совершенно 

неизвестны читателям и сохранились только в рукописях. Например, «Ульи 

Красоты». 

142 

1 

В Везенбергском уезде, между станцией Сонда, 

Между Сондой и Каппель, около полотна, 

Там, где в западном ветре — попурри из Рэймонда, 

Ульи Ульястэ — т. е., влага, лес и луна. 

Улья Ульстэ... Впрочем, что это такое? 

И зачем то «что» здесь? Почему бы не «кто»? 

Ах, под именем этим озеро успокоенное, 

Что луна разодела в золотое манто... 

На воде мачт не видно, потому что все мачты 

Еще в эре беспарусной: на берегах 

Корабельные сосны, и меж соснами скачут 

Вакхоцветные векши с жемчугами в губах... 

В златоштильные полдни, если ясени тихи, 

И в лесу набухают ледовые грибы, 

Зеркало разбивают бронзовые лещихи, 

Окуни надозерят тигровые горбы, 

За искусственной рыбкой северный аллигатор,— 

Как назвать я желаю крокодильчатых щук,— 

Учиняет погоню, вставши к лодке в кильветер, 

Я его поджидаю и глазами ищу... 

Как стрекозы, трепещут желто-красные травы, 

На песке розоватом разнежились угри, 

В опрозраченной глуби стадят рыб оравы — 

От зари до зари. Ах, от зари до зари! 

Ненюфары пионят шелко-белые звезды, 

Над водою морошка наклоняет янтарь, 

Гоноболь отражает фиолетово гроздья, 

Храм и запад закатный — в этом храме алтарь. 1 

Озеро Ульястэ 

ЦГЛЛП, фонд Северянина.

В лучшем сборнике поэта «Классические розы» есть стихотворение «Байкал», 

написанное примерно через 15 лет после встречи с великим озером. Оно чисто, 

прозрачно, лирично, как сам Байкал. 

Б А Й К А Л 

Я с детства мечтал о Байкале, 

И вот — я увидел Байкал. 

Мы плыли, и гребни мелькали, 

И гребни смотрели со скал. 

Я множество разных историй 

И песен тогда вспоминал 

Про это озерное море, 

Про этот священный Байкал. 

От пристани к пристани плыли. 

Был вечер. Был холод. Был май. 

Был поезд,— и мы укатили 

В том поезде в синий Китай. 

Как часто душа иссякала 

В желаньи вернуться опять. 

Я так и не знаю Байкала: 

Увидеть — не значит узнать. 

1929 г. 

Почему же на протяжении многих лет тема Байкала звучит в творчестве Игоря- 

Северлнина, затрагивая каждый раз натянутые душевные струны? Дело в том, что в 

отрочестве он едет вместе с отцом через всю Россию в Китай. Лирический рассказ 

о детстве и юности Игоря-Северянина можно найти в большом произведении «Роса 

оранжевого часа» («Поэмой детства в 3-х частях» назвал ее автор). 

Роса оранжевого часа 

Когда восход, когда закат. 

И умудренность контрабаса, 

И рядом листики баллад, 

И соловьев бездумных трели, 

Крылатый аромат цветов, 

И столь озер, и столь Растрелли — 

Роса оражевых часов... 

Поэма «Роса оранжевого часа» была опубликована издательством В. Бергмана в 

Юрьеве (Тарту) в 1925 году тиражом в 2500 экземпляров. Разумеется, она давно 

стала особой библиографической редкостью. 

Описывая свое путешествие через необъятные просторы России, поэт отмечает: 

... Мы в вагоне, как в коробке, 

И потому могу ль я вам 

Сказать достойно об Урале, 

Чего он вправе ожидать? 

Молниеносно промелькали 

Мы гор Урала благодать. 

И мимо чукча, мимо чума, 

Для рифмы вспомню про имбирь, 

По царству бывшего Кучума 

Перемахнули всю Сибирь! 

* Я видел сини Енисея, 

Тебя, незлобивая Обь. 

Кем наша длатушка — Рассея,— 

Как несравнимая особь,— 

Не зря гордится пред Европой; 

И как судьба меня ни хлопай, 

Я устремлен душою всей 

К тебе, о синий Енисей! 

Вдоль малахитовой Ангары, 

Над выступами скользких скал, 

Неслись, тая в душе разгары; 

А вот — и озеро Байкал. 

Перед ним склонен благоговейно, 

Теряю краски и слова. 

143

Пред строгой красотой бассейна 

Взволнованного божества. 

Святое море! Надо годы 

Там жить, чтоб сметь его воспеть! 

Я только чую мощь природы... 

Ответь когда-нибудь, ответь 

Моей душе, святое море, 

Себя воспеть мне силы дай! 

В твоем неизмеримом взоре, 

Я грежу, отражен Алтай... 

Встреча с Байкалом произвела огромное впечатление на поэта, вызвала, по его 

жо словам, «разгары души», и всю оставшуюся жизнь он мечтал о новом путешествии 

туда, чтобы воспеть «святое море». Но между ним и озером лежала государственная 

граница и огромное расстояние. Однако Игорь-Северянин всегда думал о 

далеком «бассейне взволнованного божества». Об этом свидетельствует и чудесное 

стихотворение «Таймень». 

Ночью выплыла из Байкала 

И, поближе держась к кайме 

Нижних скал (не меня ль искала?), 

Ангарою пошла таймень. 

К Ледовитому океану 

В неприснившиеся края 

Увлекла (это все по плану!) 

Малахитовая струя. 

Перерезала путь фаланге 

Лодок с рыбой, плывущих в порт, 

Посетила в пути Архангельск 

И в Норвежский зашла фиорд. 

Только — долго ли там, коротко ль,— 

Много странного пережив, 

Утомленная рыба кротко 

Финский выискала залив. 

И в ту речку, где я весною 

Постоянно, она всплыла, 

И ту удочку, что со мною 

Неизменно, она нашла... 

Там я выудил в предвесенний 

Бодрый, солнечный, тихий день 

В силу высших предназначений 

Мне ниспосланную таймень.' 

Встретиться с Байкалом Игорю-Северянину больше не довелось. Он скончался 

в конце 1941 года в оккупированном фашистами Таллине. Прожив много лет за рубежами 

России, он пронес любовь к родине, ее рекам, ее великим и малым 

озерам. 

В 1987 году, когда отмечалось столетие рождения поэта, в Таллине вышел составленный 

нами сборник «Венок поэту Игорю Северянину». В нем есть стихотворение 

известного русского поэта из Риги, заслуженного деятеля культуры Латвийской ССР 

Бориса Ильича Куняева, переводчика многих бурято-монгольских поэтов. 

Хочется привести несколько строф из этого большого произведения, с эпиграфом 

из Игоря-Северянина: 

На горах Алтая, 

Где луга тихи, 

Собрались мы в мае 

Почитать стихи. 

Ветер пеплом взвихрил, 

Кончилось вино... 

Блок, Есенин стихли 

За полночь давно. 

Но в седом тумане 

Будто шелест крыл 

Игорь-Северянин 

Вдруг заговорил. 

Не бывавший в драке 

Голосом сухим: 

«Ночь на бивуаке. 

Ужин из ухи». 

Не «поэзы», «грезы» 

Слышались у скал: 

Русские березы, 

Русская тоска... 

1 

Стихотворение датировано 1927 годом и опубликовано в кчиге «Классические 

розы». Стихи 1923—1930 гг.—Белград, 1931, пзд-во «Русская библиотека», 2500 экз.

Байкал, 1989, № 3, 1-14;

БэйЦм

Create successful ePaper yourself

Delete template?

Save as template?