Яблоки для патриарха

отправить, слава Богу, болото отменили, так бы все пропали. Оставили в
деревне, но избирательных прав папу лишили. Вроде как неполноценный
гражданин, а в колхоз и без них в тридцать первом году позвали, работать
кому-то надо. Какой толк с того же Зайкова с Катковым. Лодыри из лодырей.
Они думали, в партии будут им каждое утро каральки на стол класть,
шаньги из печи метать...
В тридцать четвёртом году несчастье случилось. Косил отец сено колхозное
на конной сенокосилке. Ну и сломался дергач - лопнул. Никто не
понёс в кузню, самому пришлось. Пока ходил, кобыла утонула, на которой
косил. Спутана была, пошла к воде... Мужики заметили, да поздно, достали
живую ещё, но уже плохая... Закололи, облупили, мясо колхозники
разобрали. Съели кобылу, только председатель на отца в суд - вредитель.
Припомнили до кучи кулачество, молотягу. Дали три года. Правда, по кассации
полтора года сбавили. Но присудили возместить убытки колхозу -
две тысячи рублей. Откуда у нас такие деньги? Не выплачивал.
Федька Зайков, этот людоед, через год тоже лошадь утопил. Гулял на
свадьбе в соседней деревне, хорошего жеребца взял в колхозе. На второй
день решил с похмелья прогуляться, поехал на луг, там под горой озеро
около кладбища, он стреножил коня. Узду к ноге жеребца привязал, сам
лёг спать на берегу, а конь пить захотел, пошёл к воде и утонул насмерть.
Кобылу хоть съели, а жеребца достали да закопали. На Зайкова в суд не
подали, как же - коммунист. А у него совести хватило на отца показания
давать в тридцать седьмом, что кобылу во вред колхозу утопил в горячую
пору.
При раскулачивании отцу приписали, что работников держал. Были
в деревне Поляковы, бедненькие совсем... Да чё бедненькие - ленились.
Маленько хлеб сеяли, серпом жали, цепами молотили. Ну и договорились,
отец им сенокосилкой скосит хлеб, молотягой смолотит, они помогут нам
снопы вязать. Сёстры старшие рассказывали, Поляковы придут снопы вязать,
мама наша Алёна им наготовит курников, шанег всяких, котлет. Они
радёхонькие, хоть наедятся. Детей четверо, но что муж, что жена не разбегутся
работать.
Отца забрали в тридцать седьмом, приписали ему проведение контрреволюционной
агитации, двух лет не прошло после этого, мама умерла.
Сильно тосковала. Вдобавок презирать начали. Заведующей яслями работала,
на курсы в район посылали в тридцать третьем году. Как отца забрали,
ей тяжело стало. Начали её запугивать, дескать, муж - враг народа.
Коммунисты зачастили в ясли: как дети, мол, как чистота? Придёт домой,
жалуется: «Опять Федька Зайков был». В тридцать девятом до лета доработала
и отказалась. «Ищите, - говорит, - другую заведующую, посылайте
кого-то на курсы».
Тем летом ходили мы с ней пшеницу полоть, осот дёргали. «Как хорошо,
- радовалась, - ответственности никакой, никого не боюсь, не трясусь».
На поле застудилась. С утра жара стояла, духота. Мы до края поля
чуть не дошли, а ниоткуда туча, и дождь густой-густой... На нас платьица
лёгкие... У мамы была кофтёнка, так на другом конце поля оставила. Пока