гнездо_block_NEW2

5. Забузанские соколы
давай нас колошматить. Пули свистят, снаряды рвутся. Один взорвался
рядом со мной. Больше ничего не помню – потерял сознание.
Пришёл в себя ранним утром. Знобит меня всего. Зуб на зуб не попадает.
Вокруг кровавое месиво, кое-где слышу стоны. Попробовал пошевелиться –
острая боль. Вижу, левая рука моя болтается, из неё кости торчат, вокруг
кровью всё запеклось. Ну, думаю, если я тут ещё немного пролежу, то мне
хана. Сил никаких нет. Полежал, полежал – делать нечего: надо куда-то
ползти. Полз я через трупы, через раненых, умирающих всё утро, целый день
и лишь к вечеру подполз к какой-то землянке – оказалась санчасть. Вокруг
раненых – видимо, не видимо. Чувствую – всё, силы оставляют меня. Пополз
к самым дверям землянки и уже, как во сне, помню, как пилили мне руку, как
её перевязывали…
Отец не любил рассказывать и вообще говорить о войне. Он считал, что
слишком много было «предательства» – так он называл всё то, что видел
сам. Издевательство над собственным народом – вот что больше всего возмущало
в войне. И до конца дней своих не терпел немцев. Ему очень трудно
давались лобзанья наших правителей с немецким руководством. Это не
трудно понять, если учесть, что на фронт он пошёл чернявым, а через четыре
месяца вернулся «как лунь». Так говорила мама.
Сапун-гора сделала его не только безруким, но и седым. Таким я его и знал
всю жизнь.
Комок в горле, и слёз не сдержать
На этой горе поседел мой отец
Сейчас диорама, геройская рать
А я всё о том, что какой-то подлец
Предал столько жизней – их бросил врагу,
Лишь свечку поставить за них я могу
И скупо сглотнуть клокотанье в груди.
Прости мой отец, ты всё можешь, прости
Не знаю за что, но ты всё же прости
И всё, что есть у меня за душой
Я знаю, твоё это всё. Ты с собою
В могилу не взял для себя ничего…
Стою на Сапуне и вижу… его!
Запомнил ещё рассказ о возвращении отца с фронта:
Это было поздней зимой или ранней весной. К этому времени закончился
весь корм для скота. Нечем кормить корову – беда для деревенской семьи,
горше которой только смерть. Под утро, до петухов, взяла мать детей,
тётку Егоровну и повела их к колхозным стогам сено воровать. Вот повязали
они вязанки сена, взвалили себе на спину и несут, торопятся, чтобы успеть
до рассвета. Вдруг слышат – повозка едет, чьи-то голоса раздаются – а далеко
слышно в предутренние часы. Залегли стяжатели колхозного сена, ни
живи, ни мертвы. В те времена за такое дело Сталин извесно как поступал.
У отца был громкий голос, смех раскатистый. Думаю, что очень похож на
— 75 —