гнездо_block_NEW2

4. Школа выживания и жизни
шие психологи они обучили колдовскому ремеслу своих детей. Передавали из
поколения в поколение некоторые приемы мистификации и этим кормились.
Это им нравилось, это был их образ жизни. В Забузане колдунами считалось
одно из крыльев, кланов семейства Бородиных – Павел Петрович и Иван Петрович,
а главной колдуньей была жена Павла Петровича Бородина – Анастасия
Петровна. В этот клан Бородиных вошёл старший из братьев Михиных –
Григорий. Он усыновил сына Геннадия, который на селе вырос в последствие
до председателя колхоза Михина Геннадия Григорьевича. По линии мамы, это
оказывается мой самый старший двоюродный брат, о чем только сейчас, записывая
эти строки, я, наконец, до конца понимаю.
Геннадий Григорьевич слыл на селе веселым и хитрым человеком. Из-за
этого свойства «хитрости», а также по наследству от его родного отца из «колдовской»
породы Бородиных его до конца жизни звали по кличке «Молёк». С
ним много лет были близки по работе мой отец и мой старший брат Геннадий.
На работе они легко находили общий язык. Помню период, когда Геннадий
Григорьевич был председателем колхоза, а мой отец – его заместителем. Их на
селе казахи звали «каскыр» – волк, это мой отец, а «куян» – лиса, это Геннадий
Григорьевич, или «Геночка молёк» – по «улошному». Мне всегда чем-то нравился
приемный сын Григория Филипповича. Хитрость, которую приписывали
ему, для меня была умением идти на компромиссы. И отец, и мой старший брат
Геннадий хорошо относились к Геннадию Григорьевичу и его семье. Но что-то
мешало настоящей дружбе между нашими семьями и это что-то – было отношение
моей мамы к старшему брату и Лидии Васильевне. Между ними лежала
настоящая пропасть разрыва. Позднее я узнал, в чем дело. Когда отец без руки
пришел с фронта, то ему доверили ««хлебное место». Он стал заведующим складом,
где хранилась вся колхозная продукция и была у него на учете. Лидия Васильевна
сама стремилась получить это место и поэтому задалась целью у этого
безрукого фронтовика любыми путями отнять «хлебную» должность. Написала
анонимку на отца. Пришли соответствующие органы с обыском в наш дом.
Ничего не нашли. Но родители, конечно, натерпелись. Отец-то фронтовик, и
не такое видел, а мама, зная больное сердце отца, и напугавшись за него, и за
семью, не могла этого простить никому – ни Лидии Васильевне, ни, тем более,
брату Григорию, ни совсем уж невинному Геннадию Григорьевичу. Эта пропасть
разрыва не афишировалась в семье, но даже я, самый младший, не зная
и не понимая глубину этой пропасти, ее чувствовал. За все время моей жизни
Григорий дважды подходил к нашему дому, не заходя в него – мама не приглашала.
Он стоял за забором, и они о чем-то говорили с мамой. Это уже в пятидесятые
годы, когда все другие родные братья и сестра моей мамы всегда радушно
принимались в нашем доме. В моей памяти Григорий Филиппович так
и остался стоявший у нашего забора, высокий, с длинной бородой, хмурый
дядька. Отец был более отходчив, он умел прощать, а мама нет, не могла. Особенно
когда это касалось его, её «сердцуна»! Несмотря на то, что мама, конечно,
видела и понимала роль своего старшего брата в спасении от голода семьи, но
обида не проходила, поэтому и разрешала себе говорить с ним через заборную
щель, но не более.
— 27 —