ganaTleba

калипсиса и о Герое-избавителе погружаются в мир эстетики аномалий и выполняютфункцию не гармонизации действительности, а усугубления разлада с ней, внутреннеотделяя героя от враждебного ему мира, что приводит к доминированию трагикомическогомодуса изображения. На уровне архитекстуальных отношений русскаяэкзистенциальная антиутопия обнаруживает связь с утопической традициейплатонизма и неоплатонизма, что проявляется в аллюзиях, реминисценциях наплатоновские сюжеты и образы, стилизации прототекстов утопических произведенийПлатона. Утопический жанровый канон обогащается стратегиями постмодернистскогописьма, что отражает влияние на жанровую структуру экзистенциальной антиутопиидемифологизации, символико-игровых форм, ризоматического письма. Децентрациядискурса осуществляется через использование трагической иронии икарнавализации повествовательного пространства на уровне словесно-речевой организации,использования фольклорных мотивов и образов, а также жанрово-стилистическихканонов массовой литературы.В развитии антиутопического жанрового мышления 1980-1990х гг. ХХ –начала ХХI вв. намечена динамика от изображения апокалипсической проблематикик профетическим идеям. На основе деконструкции прежних аксиологических матрицпредпринимаются попытки создать новое откровение (Вик. Ерофеев), провозглашаютсямаксимы о необходимости веры человечества в новые идеалы (А. Зиновьев, Л.Улицкая), реактуализации общечеловеческих ценностей (В. Маканин, Л. Петрушевская).Современная экзистенциальная антиутопия раскрывает наметившуюся в русскойлитературе второй половины ХХ века тенденцию, указывающую на изменениеотношения общественного сознания к утопизму. Известное изречение Н. Бердяева,ставшее эпиграфом к антиутопии О. Хаксли «О дивный новый мир», «…утопии оказалисьгораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другоймучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления…»( Хаксли,1990. с. 306), – сменяется в начале нового века апологией утопизма. Герои Вик. Ерофеева,А. Зиновьева, Л. Улицкой, В. Маканина, Л. Петрушевской акцентируют вниманиена другом аспекте данной проблемы, формулируя вопрос «Как научиться жить силлюзиями?» Истины, приходящие во внутривидениях – видениях – снах – грёзахформируют семантику утопического кода, который разрушается в антиутопическомжизненном пространстве героев. Художественный мир экзистенциальной антиутопиибегства создаёт трагический образ среды, в которой обесцениваются нравственныеценности. Однако эта выраженная в жанровом содержании идея вступает впротиворечие с продуцируемым тем же жанровым содержанием жизнеутверждающимпафосом, осознанием вечности и неизменности неограниченных мечтаний,устремлений и запросов человека, который не способен прожить в мире без идеалов.Финальные сцены об охваченном радостным чувством сне героини Улицкой, опротянувшем руку спасения герою Маканина добром человеке перекликаются сословами ерофеевского героя «без мечты не проживешь» и призывом «живи» из одноимённогоромана А. Зиновьева. Этот вывод возвращает нас к проблеме дефиниции204