СЕМАНТИЧЕСКИЙ СПЕКТРСЛАВЯНСКОГО ВИДА IV ...

СЕМАНТИЧЕСКИЙ СПЕКТР СЛАВЯНСКОГО ВИДА
IV Конференция Комиссии по аспектологии
Международного Комитета Славистов
Гётеборгский университет, 10 июня – 14 июня 2013 г.
THE SEMANTIC SCOPE OF SLAVIC ASPECT
Fourth Conference
of the International Commission on Aspectology of
the International Committee of Slavists
University of Gothenburg, June 10 – 14, 2013

СЕМАНТИЧЕСКИЙ СПЕКТР СЛАВЯНСКОГО ВИДА
THE SEMANTIC SCOPE OF SLAVIC ASPECT

Научный комитет / Selection Committee
Adrian Barentsen (Amsterdam)
Rosanna Benacchio (University of Padua)
Walter Breu (University of Konstanz)
Björn Wiemer (University of Mainz)
Lucyna Gebert (University ”La Sapienza”, Rome)
Nadezjda Zorikhina Nilsson (University of Gothenburg)
Vladimir Klimonov (Humboldt University of Berlin. Deputy Head of the Commission on
Aspectology at the International Committee of Slavists)
Jelena Petrukhina (MGU, Moscow)
Vladimir Plungyan (Institut Jazykoznanja RAN, Moscow)
Ljudmil Spasov (University of Skopje. Head of the Commission on Aspectology at the
International Committee of Slavists) )
Hannu Tommola (University of Tampere)
Организационный комитет /Organizing Committee
(University of Gothenburg, Department of Languages and Literatures)
Nadezjda Zorikhina Nilsson (Head of the Organizing Committee)
Morgan Nilsson
David Westerholm
Malin Podlevskikh Carlström (PhD student)
Katarina Schwetz (Student)
Annika Andersson (Web designer)
Göteborgs universitet
Institutionen för språk och litteraturer
Box 200
405 30 Göteborg
Sweden
e-mail: SSSA13@gu.se
http://www.sprak.gu.se/forskning/sssa13/
Конференция проводится при финансовой поддержке Шведского Исследовательского
Совета, Общества славистов Швеции и Кафедры языков и литератур Гетеборгского
университета.
The conference is sponsored by the Swedish Research Council, the Swedish Association of
Slavists and the Department of Languages and Literatures at the University of Gothenburg.
Публикуемые тезисы прошли анонимное рецензирование.
The published abstracts have undergone an anonymous peer review process.

GOTHENBURG SLAVIC STUDIES 3
СЕМАНТИЧЕСКИЙ СПЕКТР СЛАВЯНСКОГО ВИДА
IV Конференция Комиссии по аспектологии
Международного Комитета Славистов
Гётеборгский университет, 10 июня – 14 июня 2013 г.
THE SEMANTIC SCOPE OF SLAVIC ASPECT
Fourth Conference
of the International Commission on Aspectology of
the International Committee of Slavists
University of Gothenburg, June 10 – 14, 2013
Тезисы / Abstracts
Edited by
Morgan Nilsson & Nadezjda Zorikhina Nilsson

© The authors and the editors 2013
Cover design by Nadezjda Zorikhina Nilsson
© Cover photo by Cai Alfredson
Published & distributed by
Department of Languages and Literatures
University of Gothenburg
Box 200, SE-405 30 Göteborg, Sweden
E-mail: publications@sprak.gu.se
Printed in Sweden by Reprocentralen, Humanisten, Göteborgs universitet.
ISSN 2000-1134
ISBN 978-91-86094-62-1

СОДЕРЖАНИЕ. CONTENTS
Предисловие 13
Foreword 15
ПЛЕНАРНЫЕ ДОКЛАДЫ. PLENARY SPEECHES
Yuri D. Apresyan (The Kharkevich Russian Institute for Information Translation
Problems of RAS (IITP); The Vinogradov Russian Language Institute of RAS
(RLI))
Грамматика глагола в Активном словаре русского языка
[The grammar of the verb in the Active Dictionary of the Russian language].
Alexander V. Bondarko (Russian Academy of Sciences, Petersburg)
On the theoretical foundation of the Petersburg aspectological school.
Östen Dahl (Department of general linguistics, University of Stockholm)
A construction approach to perfectivization in Slavic.
Stephen M. Dickey (Department of Slavic Languages and Literatures, University of
Kansas).
Verbs of Motion and the Early History of Slavic Verbal Aspect.
Yelena V. Padučeva (Russian Academy of Sciences, Moscow)
Русский глагол БЫТЬ: употребления в значении совершенного вида.
[The Russian verb BE: Its uses as a perfective verb].
17
21
23
24
28
ДОКЛАДЫ НА СЕКЦИЯХ. SESSION PRESENTATIONS
Peter Arkadiev (Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences,
Moscow) Towards an areal typology of prefixal perfectivization.
Elena Ačilova (Dept. of the Ukrainian language culture, Taurida V.I. Vernadsky
University).
Классификация семантических групп глаголов с кратной семантикой в
современном украинском языке.
[Classification of semantic groups of verbs with multiple action semantics in
modern Ukrainian].
Viktor Bayda (Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University)
Ирландский хабитуальный прогрессив и русский несовершенный вид:
контрастивный анализ.
[The Russian Imperfective and the Irish Habitual Progressive: a Contrastive
Analysis].
33
35
38

Adria(a)n Barentsen, René Genis, Magda van Duijkeren-Hrabová, Janneke Kalsbeek,
Radovan Lučić (Universiteit van Amsterdam)
Вопросы сопоставительного изучения случаев ограниченной кратности.
[Problems concerning the comparative analysis of examples of bounded
repetition].
Katja Brančkakec (Charles University, Prague)
Aspect and Tense usage in Upper Sorbian and Czech Narrative Texts.
Walter Breu (Fachbereich Sprachwissenschaft, Universität Konstanz)
Функции настоящего и имперфекта СВ и перфекта НСВ в молизскославянском
языке.
[Functions of the perfective present, perfective imperfect and imperfective perfect
tenses in Molise Slavic].
Elena Čekalina (Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University)
Русский вид и видо-временные системы английского и шведского языков.
[Russian aspect and the aspect-time systems of English and Swedish languages].
Oksana Čujkova. (Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences (ILI
RAN), Dept. of Functional Linguistic; Maksim Fedotov (Dep of Languages of
Russia)
On some features of “delimitative” verbs in Russian.
Aleksandra Derganc (Philosophic Faculty, Ljubljana University)
Vid v historičnem sedanjiku v slovenščini.
[Historical present and verbal aspect in the Slovenian language].
Hanne Eckhoff and Dag Haug (Faculty of Humanities, University of Oslo)
Aspect and prefixation in Old Church Slavonic.
François Esvan (Instituto Universitario Orientale, Naples)
On the interaction between the aspect and the lexical meaning of some Czech verbs
expressing a distinct pre-realization phase (with regard to French and Italian).
Valentina Gavrilova (Moscow Pedagogical University)
К вопросу о связи категорий вида и залога в спряжении русского глаголa.
[On the connection between aspect and voice in the Russian verb conjugation].
Lucyna Gebert ("La Sapienza " Università di Roma)
Imperfectives for accomplished facts and pragmatics in Russian and Polish.
Marina Glovinskaja (Russian Language Institute, Russian Academy of Sciences,
Moscow)
Глаголы слыхать – услыхать, слышать – услышать. Семантическая и
аспектуальная характеристика.
[Verbs slyhat’- uslyhat’, slyshat’ – uslyshat’ (hear). Semantic and aspectual
characteristics].
39
42
43
45
48
51
53
55
57
60
62
6

Elena Gorbova (Dept. of Linguistics, Saint Petersburg State University)
Перфектная семантика в русском языке и семантика перфекта в испанском.
[Perfective semantics in Russian and semantics of perfect in Spanish].
Atle Grønn (Faculty of Humanities, University of Oslo)
The factual imperfective in Russian and the role of past tense.
Rafael Guzman Tirado (Catedrático de Filología Eslava, Universidad de Granada )
О средствах выражения инхоативности в русском и испанском языках.
[On the means of expression of inchoativity in Russian and Spanish].
Alina Israeli (Dept. of Language and Foreign Studies, American University,
Washington D.C.)
Перформативы и вид глагола в русском языке.
[Performatives and verbal aspect in Russian].
Kira Ivanova, Maria Voeikova (Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of
Sciences, St Petersburg)
Императивные формы НСВ на ранних этапах усвоения русского языка
детьми: частотность и значение.
[Imperfective imperatives in early phases of the acquisition of Russian by children:
frequency and semantics].
Folke Josephson (Faculty of Humanities, University of Gothenburg)
Grammaticalisation paths of verbal affixes in Slavic and other IE subgroups.
Yuriko Kaneko (Iwate University)
Aspect-Tense alternation in narrative texts of Russian and Japanese.
Mitsushi Kitajo (Dept. of Linguistics, Kyoto Sangyo University)
Анализ вида глагола и полных/кратких форм прилагательных с точки зрения
вежливости.
[Analysis of verbal aspect and full/short forms of adjectives from the point of view
of politeness].
Vladimir Klimonov (Humboldt-Universität zu Berlin)
Грамматикализация глагольного вида и преобразования в системе видовых
парадигм в русском языке.
[Grammaticalization of verbal aspect and changes in the system of aspectual
paradigms in Russian].
Juriy Knjazev (Dept. of Russian Language, St Petersburg State University)
Источники неограниченно-кратной интерпретации несовершенного вида в
русском языке: лексическое значение, способ действия, синтаксис.
[Sources of unlimited-iterative interpretation of imperfective aspect in Russian:
lexical meaning, actionsart, syntax].
Jukari Konuma (Dept. of Linguistics, St Petersburg State University)
Акциональная классификация русских и японских глаголов.
[Actional classification of Russian and Japanese verbs].
66
69
71
73
75
78
80
82
84
87
90
7

Izabela Kozera (Institute of Eastern Slavonic Studies of the Jagiellonian University,
Krakow)
Видовая принадлежность вторичного имперфектива и его аспектуальная
характеристика в свете семантической концепции вида.
[Secondary imperfective and its aspectual characteristics in the framework of the
semantic concept of aspect].
Volkmar Lehmann (Institut für Slavistik, Universität Hamburg)
On the relation between nonepisodic/nonlocalized, iterative, and omnitemporal
situations.
Natalia Medynska (University of Rovno)
Глаголы распределительного и многократно-дистрибутивного действия с
приставкой пере- в современном русском и украинском языках.
[Verbs of distributive and multiple-distributive action with the prefix pere- in
modern Russian and Ukrainian].
Hans Robert Mehlig (University of Kiel)
Неисчисляемая собирательность в области глагольных предикатов.
О конативности в русском языке.
[Non-countable collectives in the domain of verbal predicates. About “conativity”
in Russian].
Tatiana Milliaressi (l'Université Lille 3)
О соотношении семантических категорий вида и предшествования в русском
языке.
[On the relation between the semantic categories of aspect and anteriority in Russian].
Ekaterina Mišina (V.V. Vinogradov Russian Language Institute of the Russian
Academy of Sciences, Moscow)
Об особом употреблении форм совершенного вида в отрицательном
контексте (на материале ранних восточнославянских памятников).
[On a special use of perfective aspect forms in negative contexts (on the basis of
early East Slavic manuscripts].
Olav Mueller-Reichau (Institut für Slavistik, Universität Leipzig)
Factual imperfectives and background knowledge.
Iskra Panovska-Dimkova ("Blaže Koneski" Faculty of Philology, “Cyril and
Methodius” University, Skopje)
Семантиката на префиксите во лимитативната видска (аспектна)
конфигурација во македонскиот јазик.
[The semantics of the prefixes in the limitative aspectual configuration in
Macedonian].
Elena Pčelinceva (Dept. of Linguistics and Ukrainian Language. Cherkassy
Technological University)
Отглагольные имена действия и формирование глагольного вида в русском
языке.
[Nomina actionis and formation of verbal aspect in Russian].
93
96
99
102
104
107
110
114
115
8

Elena Petrukhina (Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University)
Русский вид как морфологическая деривационная категория.
[Russian aspect as a morphological derivational category].
Malinka Pila (Dipartimento di Lingue e Letterature Anglo-Germaniche e Slave
Sezione di Slavistica, Università di Padova)
Особенности функционирования общефактического значения в словенском
языке (в сопоставлении с русским языком).
[Peculiarities in the functioning of the general-factual meaning in Slovenian (in
comparison to Russian)].
Vladimir Plungyan (The Institute of Linguistics, Russian Academy of Sciences,
Moscow)
Еще раз о типологических особенностях славянского «перфектива».
[Once more on the typological features of the Slavic Perfective].
Ljudmila Popović (Faculty of Philology, Belgrad University)
Глагольный вид как средство профилирования таксисного значения в
конструкциях с неспециализированными временными союзами в сербском и
украинском языках.
[Verbal aspect as a means of profiling taxis meaning in constructions with nonspecialized
temporal conjunctions in Serbian and Ukrainian].
Elena Remčukova (Dept. of General and Russian Linguistic, Peoples’ Friendship
University of Russia, Moscow)
Способы глагольного действия: процессы грамматикализации и
лексикализации.
[Aktionsarten: processes of grammaticalization and lexicalization].
Risto Rönkä (University of Tampere)
Нагаврилился – к семантике «результата» в сфере субъекта.
[Nagavrililsja – on the semantics of "result" in the sphere of the subject).
Luisa Ruvoletto (Dipartimento di Lingue e Letterature Anglo-Germaniche e Slave
Sezione di Slavistica, Università di Padova).
Акциональные и видовые характеристики приставочных глаголов движения
в «Повести временных лет».
[Actional and aspectual features of prefixed motion verbs in ”the Tale of Bygone
Years”].
Andrey Sideltsev (Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences,
Moscow)
Pragmatically motivated Use of Aspect: Hittite – Russian Parallels.
Svetlana Slavkova (Università di Bologna)
Прагматические функции вида и времени предикатов в перформативных
высказываниях (на материале русского и болгарского языков).
[Pragmatic functions of aspect and tense of the predicates in performative
utterances (in Russian and Bulgarian)].
118
120
122
125
128
130
132
135
137
9

Svetlana Sokolova (Institute of Ukrainian, National Academy of Sciences of Ukraine,
Kiev)
Аспектуальная парадигма базового глагола как его классификационный
признак.
[The aspectual paradigm of a basic verb as its classificational feature].
Ljudmil Spasov ("Blaže Koneski" Faculty of Philology,Cyril and Methodius
University, Skopje)
Семантиката на префиксите во резултативната видска (аспектна)
конфигурација во македонскиот јазик.
[The semantics of the prefixes in the resultative aspectual configuration in
Macedonian].
Ilya Šatunovskiy (Dept. of Linguistics, Dubna International University for Nature,
Society and Man, Moscow Region)
Перлокутивные глаголы и вид в русском языке.
[Perlocutionary verbs and aspect in Russian].
Stanislava- Staša Tofoska (University "St. Cyril &Methodius", Skopje)
Semantic classes of telic verbs in Macedonian.
Vittorio S. Tomelleri (Dipartimento di Studi Umanistici, Macerata)
Ossetic and Russian aspect systems: A comparative view.
Hannu Tommola (School of Modern Languages and Translation Studies, University
of Tampere)
Статус делимитатива, так называемых способов действия и «пустых»
приставок.
[The status of delimitative, so-called aktionsarten and the "empty" prefixes].
Vladimir Trub (Institute of Ukrainian, National Academy of Sciences of Ukraine,
Kiev)
Особенности употребления русских императивных форм глаголов
совершенного и несовершенного вида со значением запрета и
предостережения.
[Peculiarities in the use of Russian aspectual forms in imperatives expressing
prohibition and warning].
Olena Tytarenko (Taurida National V. I. Vernadsky University)
Категория временной локализованности и ее связь с видом глагола в русском
языке.
[The category of temporal localization and its relationship to aspect in Russian].
Еlena Uryson (V.V. Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy
of Sciences, Moscow).
Частные значения несовершенного вида в семантике существительного.
[Particular aspectual meanings in the semantics of nouns].
139
142
144
147
149
150
152
156
158
10

Dojčil Vojvodić (Dept. of Slavic studies, University of Novi Sad).
Двувидовость глагольного слова и способы еe преодоления в русском языке в
сопоставлении с сербским.
[Verbal biaspectuality and ways to overcome it in Russian in comparison to
Serbian].
David Westerholm (Dept. of languages and literatures, University of Gothenburg)
Семантика категории вида в русском и испанском языках: испанские
перфектные формы времени и их русские соответствия.
[Semantics of the category of aspect in Russian and in Spanish: Spanish temporal
perfect forms and their Russian equivalents].
Björn Wiemer (Institut für Slavistik, Johannes-Gutenberg-Universität, Mainz)
Хронотопическая модель славянского вида (СВ : НСВ).
[Chronotopy of Slavic aspect (pfv : ipf opposition)].
Nadezjda Zorikhina Nilsson (Dept. of languages and literatures, University of
Gothenburg)
Несовершенный вид и сукцессивность. К вопросу о нетривиальных
аспектуальных контекстах в русском языке в плане прошедшего.
[The imperfective in sequences of events. On nontrivial aspectual contexts in
Russian in the past].
160
164
166
171
11

Предисловие
Конференция «Семантический спектр славянского вида» является
четвертой международной конференцией, посвященной проблемам
глагольного вида. Конференция проводится в рамках научной
программы Комиссии по аспектологии Международного Комитета
Славистов 10 – 14 июня 2103 г. в Гетеборгском университете.
Конференция организована вокруг нескольких тематических
областей, охватывающих современные исследования по аспектологии.
Известно, что категория вида является одной из основных грамматических
категорий славянского глагола. Как неоднократно подчеркивалось
во многих аспектологических работах, сложность исследования
категории вида заключается в многоуровневом характере ее содержания.
Поэтому неудивителен тот факт, что в последние десятилетия центральное
место в изучении этой категории занимают вопросы, связанные
именно с семантическим содержанием самой категории, а также со
значениями, возникающими в результате взаимодействия видовых форм
и того или иного типа контекста.
Цель настоящей конференции – продолжить обсуждение аспектуальной
семантики – всего «семантического спектра вида» (Маслов, 1975) по
следующим направлениям, включающим как классические проблемы
аспектологии, так и новые вопросы и их решения:
Возможность выделения общего значения – инварианта совершенного
и несовершенного вида; сущность видового противопоставления.
Соотношение общих и частных видовых значений.
Классификация частных видовых значений в славянской аспектологии.
Проблемы определения и разграничения значений. Поиски и
решения.
Соотношение системы и среды в сфере видовых значений. Взаимодействие
категориального значения вида и контекста:
- аспектуальные особенности семантических классов глаголов;
- особенности взаимодействия вида и лексического значения отдельных
глаголов;
- способы действия и лексико-грамматические разряды предельных/непредельных
глаголов;
- синтаксически обусловленные частные значения;
- частные значения и режим интерпретации;
- дискурсивные, или таксисные, значения.
Особенности выражения аспектуальной семантики в славянских и
неславянских языках: тождество и различия.
13

Славянский вид как частный случай выражения универсальной
семантической категории аспектуальности. Славянская модель
кластеризации аспектуальной семантики на фоне других моделей.
Аспектуальная семантика и средства ее выражения в детской речи.
Становление аспектуальной семантики в славянских языках.
Диахроническая типология грамматикализации аспектуальных значений
в славянских языках в сравнении с неславянскими.
Объектом исследования являются славянские языки, но также и
другие языки, располагающие теми или иными способами выражения
вида, в сопоставлении со славянскими. В конференции принимают
участие представители различных научных школ и направлений.
Рабочие языки конференции: все славянские языки и английский.
Надежда Зорихина-Нильссон
14

Foreword
The conference ”The Semantic Scope of Slavic Aspect” is the fourth
international conference on verbal aspect within a research project run by the
International Commission on Aspectology of the International Committee of
Slavists. The conference takes place at Gothenburg university, Sweden, June
10-14, 2013.
The conference is organized around several tematic areas, covering current
research on aspectology.
It is widely known that aspect is one of the major grammatical categories of
the Slavic verb. The difficulty of studying the category of aspect can, as
emphasized by many researchers, be explained by the multi-leveled nature of
its meaning. Therefore, it is not surprising that questions regarding the
semantic content of the category itself or meanings originating from the
interaction between aspectual forms and different kinds of contexts in recent
decades have become central in aspectological research.
The conference is aimed at continuing the discussion of aspectual
semantics – covering the entire “semantic scope of aspect” (Maslov, 1975) – in
the following areas, including both classic aspectological problems and new
issues and their solutions:
The possibility to distinguish a general meaning – the invariant meaning of
the perfective and imperfective aspect; the essence of the aspectual
opposition.
The relationship between the system and the environment when it comes to
aspectual meaning. The interaction between the categorial meaning of
aspect and the context:
- aspectual features of the semantic classes of verbs;
- peculiarities regarding the interaction between the aspect and lexical
meaning of certain verbs;
- the aktionsarten and lexicogrammatical categories of telic/atelic verbs;
- syntactically determined particular aspectual meanings;
- particular aspectual meanings and interpretive mode;
- discourse- or taxis-based aspectual meanings;
The classification of particular aspectual meanings in Slavic aspectology.
Problems of defining and delimitating the meanings. Search for solutions
and results.
Peculiarities in the expression of aspectual semantics of Slavic and non-
Slavic languages: similarities and differences.
15

Slavic aspect as a special type of the universal semantic category of aspect.
The Slavic model for clustering the aspectual semantics compared to other
models.
Means of expressing aspectual semantics in child language.
The formation of aspectual semantics in Slavic languages. Diachronic
typology of the grammaticalization of aspectual meanings in Slavic
languages in comparison with non-Slavic languages.
The object of analysis is not only all Slavic languages, but also a comparison
between Slavic languages and other natural languages which express aspect by
different means. We invite speakers belonging to different schools and
adopting different methodological approaches. The conference working
languages are: all Slavic languages and English.
Nadezjda Zorikhina Nilsson
16

ПЛЕНАРНЫЕ ДОКЛАДЫ. PLENARY SPEECHES
───── ◊ ─────
Yury D. Apresyan
(The Kharkevich Russian Institute for Information Translation Problems of RAS (IITP);
The Vinogradov Russian Language Institute of RAS (RLI))
Грамматика глагола в Активном словаре русского языка
[The grammar of the verb in the Active Dictionary of the Russian language]
1. Основной принцип исследования и основной его предмет
Принцип интегральности – требование идеальной настройки
грамматики и словаря друг на друга. Единица грамматики – правило.
Единица словаря – лексема, т.е. слово, рассматриваемое в одном из его
значений, но во всей совокупности существенных для этого значения
свойств; существенными признаются свойства, чувствительные к
правилам. Из этих определений следует, что грамматист и лексикограф
должны работать в режиме постоянной обратной связи. В частности,
лексикограф должен работать на всем пространстве правил и выделить те
из них, которые требуют включения в словарные статьи отдельных
лексем. Таковы правила, имеющие узкую лексическую сферу действия и
либо слабо мотивированные, либо вовсе не мотивированные семантически.
Словарь, таким образом, грамматикализуется (в свою очередь,
грамматика, с учетом роли конкретного лексического материала для
большого числа правил, лексикализуется).
В фокусе внимания в данном докладе – лишь такие явления
взаимодействия, которые имеют явно лексикографическую природу, но
ни в каких толковых словарях русского языка не описываются.
Выделяются два основных класса взаимодействий: а) взаимодействия
грамматических категорий глагола друг с другом и с лексическими
значениями слов в пределах словоформы (парадигматика); б) взаимодействия
того и другого с синтаксическими конструкциями (синтагматика).
2. Грамматика глагола в словаре: парадигматика
2.1. Время. Глагольные лексемы смотреть 10, глядеть 10 и ряд
других в форме НАСТ имеют эвиденциальное и нарративное значение
‘неожиданно для себя стать наблюдателем какого-то интересного факта’
(похожи на частицу глядь); ср. Вышел на опушку, смотрю – заяц бежит. Поскольку нарративность, вообще
говоря, несовместима с диалогичностью, затруднено использование
17

указанных лексем в форме 2-л в ее основном значении: ?? Вышел на
опушку, смотришь – заяц бежит. Относительно обобщенноличного
значения правильность восстанавливается, потому что
становится возможно нарративное понимание.
Выигрывать, брать верх, проигрывать, терпеть поражение и т.п.
(‘успех’ – ‘неуспех’) в форме ПРОШ НЕСОВ могут иметь значение
ирреального условия; ср. Белые выигрывали при ходе Фе3, Белые
выигрывали, делая ход Фе3, При ходе Фе3 белые проигрывали и т.п.
Реально во всех этих случаях было сыграно иначе.
2.2. Залог, СТРАД. В ряду синонимов заставлять 1 1, вынуждать 1
и принуждать 1 доминанта ряда (заставлять 1) не имеет никаких форм
СТРАД. Запрет не мотивирован ни семантически (два других синонима
имеют по крайней мере причастные формы СТРАД), ни формально (у
глагола заставлять 2 , омонимичного заставлять 1 , есть все формы
СТРАД, ср. Комната заставляется мебелью все больше и больше). У
обвинять 1 (юридического) есть форма синтетического пассива: Вы
обвиняетесь 1 в убийстве. У обвинять 2 (бытового) форма
синтетического пассива отсутствует; ср. неправильность *Вы обвиняетесь
2 в черствости.
2.3. Вид. Формальная парадигма. В толковых словарях глаголу
держать во всех значениях приписывается только форма НЕСОВ. Ср.,
однако, лексему держать 9 (слово ), у которой есть форма
СОВ сдержать (слово ). Сдерживать как альтернативная
форма НЕСОВ явно проигрывает держать: сдерживать слово – 3
употребления в НКРЯ, держать слово – свыше 80. Единственное
отличие пары держать слово от классических пар типа
одевать – одеть: форма НЕСОВ НАСТ у нее всегда обозначает результат
и поэтому не имеет никаких процессных значений. Но в этом отношении
она похожа на моментальные глаголы, интерпретационные глаголы
(типа ошибаться), некоторые РА и т.п., у которых словари усматривают
обе видовые формы.
Семантическая парадигма. У ряда глаголов выделяются лексемы,
которые получили название «каузативом обслуживания»: бриться
безопасной бритвой, шить платье на швейной машинке (основное
значение) VS бриться в парикмахерской напротив, шить платье у
модного портного (каузатив обслуживания). Для глагольных лексем,
имеющих такое значение, нехарактерно или невозможно употребление в
актуально-длительном значении; ср. Он все еще бреется VS ? Он все еще
бреется в парикмахерской напротив (либо узуальное, либо
ненормативно); Она сидит и шьет платье VS *Она сидит и шьет
платье у модного портного.
18

С другой стороны, есть глагольные лексемы, для которых актуальнодлительное
значение является единственно возможным из всей
«аспектуальной семантической парадигмы». Таковы нарративные
лексемы глагола плыть, реализуемые во фразах Над рекой плыла луна =
‘Наблюдателю кажется, что неподвижный объект А1 плавно
перемещается в пространстве А2 над его головой, обычно из-за
перемещения какого-то другого объекта’ [например, облаков],
Навстречу плыли белые украинские хаты = ‘Перемещающемуся
наблюдателю кажется, что неподвижный объект А1 плавно перемещается
в направлении А2’.
3. Грамматика глагола в словаре: синтагматика
3.1. Вид и управление. В своем основном значении ехать и другие
глаголы неавтономного перемещения (лететь, плыть и т.п.) управляет
двумя формами: (а) ехать в Париж на поезде (на + ПР), (б) ехать в
Париж поездом (ТВОР). В контексте (а) все они свободно употребляется в
актуально-длительном и других процессных значениях, в контексте
второй такие употребления отклоняются от нормы; ср. (а) – Ты где? –
Еще еду на поезде; Пока я ехал на поезде, я успел прочитать всю
газету; (б) – Ты где? – *Еще еду поездом; *Пока я ехал поездом, я успел
прочитать всю газету. Объяснение: в (а) в фокусе внимания процесс
перемещения, а в (б) – способ перемещения; способ выполнения
действия труднее мыслить в процессе его разворачивания, чем само
действие.
3.2. Вид и модальность. Лексема оправдывать 1 (Суд оправдывает
1 милиционера допускает обе видовые формы без каких-либо
ограничений; лексема оправдывать 2 (Напрасно он оправдывает 2
свой поступок в нейтральном контексте не допускает
формы СОВ. Эта форма у оправдывать 2 в принципе есть, но она
становится возможной только в модальных контекстах: Ваше поведение
можно оправдать, Он хотел как-то оправдать свой
поступок, Ему не оправдать этого поступка.
3.3. Вид, ПОВЕЛ и отрицание. У стативных глаголов, о чем уже не
раз писалось, формы ПОВЕЛ по семантическим причинам затруднены:
нельзя побуждать кого-то быть в каком-то состоянии. Однако для ряда
стативных глаголов, особенно со значением эмоциональных состояний,
они вполне возможны. Правда, при этом существенно меняется значение
ПОВЕЛ – в нем появляется модальный смысл ‘можешь’: Радуйся, наши
выиграли ‘можешь радоваться’, Удивляйся (сколько
хочешь), от этого ничего не изменится ‘можешь удивляться
…’. Модальность здесь выступает здесь в роли
19

демпфирующего фактора, смягчающего семантический конфликт между
прототипическим значением ПОВЕЛ и значением состояния.
В отрицательных предложениях смысл ‘можешь’ закономерно (по
правилам модальной логики) превращается в смысл ‘не следует’: Не
радуйся раньше времени ‘не следует радоваться’, Не удивляйся , то ли еще будет ‘не следует …’.
Более интересно взаимодействие с отрицанием форм СОВ тех же
глаголов: Обрадуйся, если она тебе это скажет ‘сделай вид, что
обрадовался’, Не обрадуйся (ненароком), если она тебе это скажет ‘не
прояви радости’; Удивись , если увидишь ее там ‘сделай
вид, что удивился …’, Не удивись
(ненароком), если увидишь ее там ‘не прояви удивления
’.
В утвердительных предложениях говорящий призывает адресата
имитировать то, чего нет, а в отрицательных – скрыть то, что имеет место.
4. Заключение
4.1. Частное. В докладе представлен материал, который не отражается
в толковых словарях русского языка. Мы планируем заполнить эту
лакуну в Активном словаре русского языка, первый выпуск которого
готовится сейчас к печати.
4.2. Общее. Приведенный материал на первый взгляд производит
впечатление капризов языка, которые теоретического интереса не
представляют. На самом деле почти в каждом из разобранных фактов
виден отсвет какого-то системного явления. Достаточно сослаться на
модальности как демпфирующий фактор в случае семантического
конфликта
4.3. Методологическое. Грамматика глагола складывалась в
значительной мере на прототипах. Материалом для формулировки
правил служили главным образом основные лексические значения
главного класса глаголов – глаголов со значением действия. Из-за этого
вне поля зрения лингвистов оказался интереснейший массив фактов.
Такова была цена отрыва грамматики от словарного дела и словарного
дела от грамматики. Внимание к явлениям взаимодействия грамматики
и словаря на всем пространстве правил и всем пространстве лексических
значений открывает новые перспективы для лингвистики в целом.
───── ◊ ─────
20

Alexander V. Bondarko
(Russian Academy of Sciences, Petersburg)
О теоретических основаниях Петербургской аспектологической
школы
[On the theoretical foundation of the Petersburg aspectological school]
1. Петербургская аспектологическая школа, как известно, формировалась
на основе концепции Ю. С. Маслова. Эта концепция существенна и
для современного этапа развития исследований в сфере аспектологии.
Содержащийся в трудах Ю. С. Маслова анализ, основанный на материале
славянских, а также германских, романских и ряда других языков,
охватывает комплекс взаимосвязанных вопросов: 1) глагольный вид и
лексика; 2) категория вида в ее отношении к способам действия и
разрядам предельных / непредельных глаголов; 3) семантика и структура
глагольного вида в русском, болгарском и других славянских языках;
4) закономерности функционирования анализируемых форм; 5) категории
вида, времени и таксиса в их взаимосвязях; 6) аспектологический
анализ текста; 7) проблемы сопоставительной аспектологии; 8) происхождение
и развитие глагольного вида. Особое внимание уделяется соотношению
глагольного вида и лексики, специфическим признакам
грамматических категорий, отличающим их семантику и структуру от
семантики и структуры лексико-грамматических классов и разрядов (см.
[Маслов 1984; 2004]).
2. Вопросы аспектологии играют важную роль в разрабатываемой
нами модели грамматики, основанной на понятиях функциональносемантического
поля (ФСП) и категориальной ситуации (КС). ФСП
(аспектуальность, темпоральность, таксис, персональность, залоговость,
качественность, количественность, локативность, бытийность и др.)
трактуются как системы языковых средств (морфологических, синтаксических,
лексико-грамматических, лексических), служащих для выражения
вариантов определенной семантической категории. Говоря о КС,
мы имеем в виду выражаемые определенными языковыми средствами
содержательные структуры, репрезентирующие в высказывании определенное
ФСП и представляющие собой один из аспектов выражаемой
«общей» сигнификативной ситуации. Понятие КС охватывает различные
варианты аспектуальных, таксисных, квалитативных, квантитативных,
локативных, бытийных ситуаций и т. п. Ср., например: Долго убеждал и
наконец убедил (аспектуальная ситуация в варианте сочетания элементов
процессности и результативности); Завтра зайдешь (темпоральная
ситуация); Рука руку моет (ситуация временной нелокализованности);
ср. также ситуации квалитативные (Он прекрасный человек) и
21

локативные (Где он?). В рассматриваемых высказываниях представлена
своего рода категориальная доминанта передаваемой «общей ситуации»:
в ее составе выделяется компонент, связанный с актуализацией
определенного семантического признака (см. [ТФГ 1987: 5–14]).
В проводимом анализе аспектуальной семантики и средств ее
выражения (см. [ПФГ 2003; 2005; Бондарко 1983; 1996; 1999; 2002; 2011])
учитываются основные тенденции развития современной аспектологии в
ее отношении к лингвистической традиции (ср., в частности, труды
Ю. Д. Апресяна, Е. В. Падучевой, М. А. Шелякина, М. Я. Гловинской,
В. А. Плунгяна, Г. А. Золотовой, Ю. П. Князева, Э. Кошмидера, Б. Комри,
Х. Р. Мелига, Х. Томмола, А. Барентсена, С. М. Дики, Св. Иванчева,
Ф. Лемана и ряда других ученых). Важную роль играют связи теории
функциональной грамматики с проблемами типологического и сопоставительного
анализа аспектуально-темпоральных отношений (см. ПФГ
2005: 29–85; 169–243; ПФГ 2008: 49–114; Типология 1989; Типология
2009; Храковский 1999: 112–184; 222–231).
3. В конкретных исследованиях рассматриваются вопросы,
относящиеся, с одной стороны, преимущественно к системно-категориальной
сфере, а с другой — связанные c анализом функционирования
видов в различных типах высказываний. Ср. вопросы первого типа: а)
инварианты в системе видовых значений; б) аспектуальные категории и
их системно-языковое окружение: глагольный вид и элементы темпоральности,
модальности, персональности, количественности, определенности
/ неопределенности, а также залога и залоговости; в) семантика
вида в ее отношении к аспектуально значимым классам глагольной
лексики (включая различные типы предельности / непредельности и
способы действия), к префиксальным и суффиксальным типам словообразования.
Вопросы второго типа: а) функции видовых форм и
функции высказывания; б) аспектуальная семантика и коммуникативная
перспектива высказывания; в) соотношение облигаторного и интенционального
при функционировании видов; г) употребление видовых форм в
различных типах синтаксических конструкций. В настоящее время
аспектологические исследования распространяются и на анализ детской
речи (см., в частности, [Семантические категории 2007; Гагарина 2008]).
Один из вопросов, тесно связанных с лингвистической традицией, —
истолкование видового противопоставления на основе понятия
привативной оппозиции. Трактовка совершенного и несовершенного
видов как членов оппозиции данного типа, на наш взгляд,
подтверждается при развернутом анализе высказываний и целостных
текстов. Представляется обоснованной трактовка значения совершенного
вида на основе признаков целостности действия (Ц), ограниченности
пределом (ОГР) и «возникновение новой ситуации» (ВНС). Одна из
22

особенностей признака ВНС заключается в некоторых ограничениях
инвариантности. Данный признак является особенно существенным для
анализа функционирования видов в целостном тексте (см., в частности,
истолкование функции временного порядка: [Бондарко 2001: 204–232;
2002: 519–540]).
Литература
Бондарко А. В.: Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии. Л.,
1983 (изд. 2–е, стереотипное, — М., 2001; изд. 3–е — М., 2003; изд. 4–е — М., 2007);
Проблемы грамматической семантики и русской аспектологии. СПб., 1996; Основы
функциональной грамматики. Языковая интерпретация идеи времени. СПб., 1999;
Теория значения в системе функциональной грамматики: На материале русского
языка. М., 2002; Категоризация в системе грамматики. М., 2011.
Маслов Ю. С. Очерки по аспектологии. Л., 1984; Избранные труды: Аспектология.
Общее языкознание. М., 2004.
Проблемы функциональной грамматики: Семантическая инвариантность / вариативность.
СПб., 2003 (ПФГ 2003); Проблемы функциональной грамматики:
Полевые структуры. СПб., 2005 (ПФГ 2005); Проблемы функциональной
грамматики: Категоризация семантики. СПб, 2008 (ПФГ 2008).
Семантические категории в детской речи. СПб., 2007; Гагарина Н. В. Становление
грамматических категорий русского глагола в детской речи. СПб., 2008.
Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная
локализованность. Таксис. Л., 1987 (ТФГ 1987; изд. 2–е, стереотипное, — М., 2001;
изд. 3–е — М., 2003, изд. 4–е — М., 2005; изд. 5–е — М., 2006; изд. 6–е — М., 2011).
Типология итеративных конструкций. Л., 1989.
Типология таксисных конструкций. М., 2009.
Храковский В. С. Теория языкознания. Русистика. Арабистика. СПб., 1999.
───── ◊ ─────
Östen Dahl
(Department of general linguistics, University of Stockholm)
A construction approach to perfectivization in Slavic
Slavic perfectivizing prefixes have a curious status in that especially in
introductory accounts of Slavic aspect they are often seen as the basic way of
relating imperfective and perfective verbs at the same time as scholars have
questioned whether pure perfectivization by prefixation ("empty prefixes")
exists at all or is more than a marginal phenomenon. I want to argue here that
verb pairs such as Russian pisat':napisat' 'write', čitat':pročitat' 'read' and
stroit':postroit' 'build' crucially differ in the roles of their arguments and that
they are best seen as entering into different constructions.
Traditionally, properties in the aspectual domain (including 'Aktionsart')
are seen as pertaining to verbs; however, it is now common knowledge that one
23

and the same verb can occur in contexts which vary in e.g. telicity. Thus, 'to
write' and 'to write books' are usually said to be atelic, whereas 'to write a book'
is said to be telic. This is sometimes referred to as the 'compositionality' of
aspectual properties, but the determination of telicity is not wholly
compositional if that is taken to mean that the telicity of an expression is
predictable if we know its component expressions. In particular, an expression
such as 'read the Bible' is compatible with both a telic and an atelic reading,
although our world knowledge makes the atelic reading more probable. What
is crucial here is that whether the direct object is interpreted as what I will call
a "bounding argument". A bounding argument is an argument which plays an
essential part in defining the "telos" of a telic eventuality. It either refers to the
entity which undergoes the crucial change that defines the "telos" or denotes a
measure on the eventuality that acts as a limit of it. This is reminiscent of the
notion of an "incremental theme" but I shall try to clarify in the paper why it is
not identical to it.
While Germanic and Romance languages do not systematically distinguish
telic and atelic readings, Slavic languages tend to do so, in requiring a forced
choice between verbs such as citat' and procitat'. In the neighbouring Finnic
languages, the distinction is one of the determinants of object case. Prefixation
with an apparent perfectivizing or telicizing function is also found in several
other languages in eastern Europe, although the degree of grammaticalization
is not always clear. I hope to be able to present some further typological
parallels in the paper.
───── ◊ ─────
Stephen M. Dickey
(Department of Slavic Languages and Literatures, University of Kansas)
Verbs of Motion in the Early History of Slavic Verbal Aspect
The point of departure of this paper is the hypothesis that the category of
indeterminate motion verbs (hereinafter: xoditi-type motion verbs) in Slavic
represents a North Slavic innovation, and is not a verbal category with a
Common Slavic heritage. Rather, as I have argued (Dickey 2010), at the time of
Common Slavic xoditi-type verbs of motion were manner-of-motion verbs, a
class of verbs of motion that has received a great deal of attention in general
linguistics (cf., e.g., Talmy 1985, Slobin 2004). The main reason for rejecting
the traditional idea that xoditi-type verbs of motion were specifically
indeterminate is the fact that in older stages of Slavic they are abundantly
attested in contexts of determinate motion, as exemplified in (1).
24

(1) i izlězъ is korablě petrъ· xoždaaše na vodaxъ· i pride ky is[ouso]vi.
‘And having climbed out of the boat, Peter walked on the water, and came to Jesus.’
(Old Church Slavic, 10 th /11 th cent.)
Given such usage, I conclude that xoditi-type verbs were originally manner-ofmotion
verbs and that they developed into the class of indeterminate verbs of
motion in North Slavic. This allows us to treat xoditi-type verbs as a
typologically common type of motion verb, as opposed to a very typologically
unusual class of verbs. According to this view, the development of the class of
indeterminate motion verbs was a by-product of the development of verbal
aspect in Slavic, and therefore the dETERMINATE : INDETERMINATE opposition
cannot have been a model for the development of Salvic verbal aspect.
The original difference between determinate motion verbs such as iti ‘go’ and
the xoditi-type motion verbs was that between telic verbs of actual movement
and atelic, stativized manner-of-motion verbs:
TELIC/MOVEMENT
ATELIC/STATIVIZED
*idti ‘go to’ *xoditi ‘be walking’
*nesti ‘carry to’ *nositi ‘be carrying’
*běgti ‘flee to’ () *běgěti ‘be fleeing’
*lekti ‘fly to’ () *letěti ‘be in flight’
Table 1
According to this view, the stative -ē- suffix evident in běžati ‘flee’ and letěti
‘fly’ is to be taken at face value, i.e., that these two verbs were originally
members of the atelic/stativized series. Only later did these verbs, due to their
high-velocity semantics, shift to the telic/movement series, and were replace
by newer formations (běgati, lětati) in the atelic/stativized series.
TELIC/MOVEMENT
ATELIC/STATIVIZED
*idti ‘go to’ *xoditi ‘be walking’
*nesti ‘carry to’ *nositi ‘be carrying’
*běgěti ‘flee to’ *běgati ‘be fleeing’
*letěti ‘fly to’ *lětati ‘be in flight’
*sědti ‘sit down’ *sěděti ‘be sitting’
*legti ‘lie down’ *legěti ‘be lying’
*padti ‘fall down’ *padati ‘be falling’
Table 2
This view of the semantics of motion verbs allows us to reognize a larger
pattern of unsuffixed verbs of movement versus suffixed stativized verbs (see
Table 2), including other verbs of positioning. Within the telic/movement
series, it was the momentary nature of a verb that resulted in it becoming a
25

perfective verb in Slavic (e.g., pasti ‘fall’); verbs of this series that were not
momentary in nature remained imperfective (e.g., iti ‘go’, etc.).
Replacing the DETERMINATE : INDETERMINATE opposition with the
TELIC/MOVEMENT : ATELIC/STATIVIZED in Common Slavic also ultimately allows
us to make sense of the effects of prefixation on motion verbs and the role of
prefixation in the development of Slavic aspect. Whereas the telic determinate
motion verbs include a terminus in their default construal, atelic manner-ofmotion
verbs do not, only manner and a path component. Thus, a prefix added
to a telic determinate motion verb could elaborate the terminus and/or path.
However, the addition of a prefix to an atelic manner-of-motion verb
elaborated only the path (Figure 1):
Figure 1
Thus, it should come as no surprise at all that pri- added to a manner-ofmotion
verb does not result in perfectivization. Further, assuming that a prefix
could alternatively elaborate the path component of a telic motion verb can
account for the apparent lack of perfectivity in the topographic use of prefixed
telic motion verbs in Old Russian:
(2) jaže debrъ otъ Ierusalima poidet; ot Gepsimanii bo debrъ poidet skvozě lavru i
prixoditь k Sodomьskomu morju.
which valley goes off from Jerusalem; from Gethsemane the valley goes along through
the monastery and reaches the Sea of Sodom.’
(Old Russian, /12 th cent.)
In contrast in the case of non-motion verbs, a distinct path component is not
profiled by the verb, so that prefixation could only elaborate the terminus, with
the result that pefectivization always occurred (Figure 2).
26
Figure 2

Thus, u-myti as a non-motion verb could only be perfective. The lack of a clear
path component in non-motion verbs is also a reason why from the earliest
attested stages of Slavic prefixes with attenuated or completely bleached
spatial meanings were most productive as perfectivizers (cf., e.g., resultative u-
in Old Church Slavic).
In this respect, we may think of aspectual prefixation in Common Slavic as
a kind of “doughnut category”: prefixation clearly begins with the spatial
prefixation of motion verbs and spreads to other verbs. But the effect of
prefixation arose primarily in non-motion verbs, and then spread back to
motion verbs (Figure 3).
Figure 3
This paper discusses these issues and the relevant data in more detail.
References
Dickey, S. M. 2010. “Common Slavic “Indeterminate” Verbs Were Really Manner-of-Motion
Verbs.” V. Driagina-Hasko & R. Perelmutter (eds.) Motion Verbs in Slavic. Amsterdam:
John Benjamins. 67–109.
Slobin, D. 2004. “The many ways to search for a frog: Linguistic typology and the expression
27

of motion events.” S. Strömqvist & L. Verhoven (eds.) Relating Events in Narrative.
Volume 2: Typological and Contextual Perspectives. Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum
Associates. 219–257
Talmy, L. 1985. “Lexicalization patterns: Semantic structure in lexical forms.” I. Shopen (ed.)
Language Typology and Syntactic Descriptions, Vol. 3: Grammatical Categories and
the Lexicon. Cambridge: Cambridge University Press. 57–149.
Yelena V. Padučeva
(Russian Academy of Sciences, Moscow)
28
───── ◊ ─────
Русский глагол БЫТЬ: употребления в значении совершенного
вида.
[The Russian verb BE: Its uses as a perfective verb]
1. Два значения локативного быть: стативное и динамическое
Русские предложения с локативным быть и конкретно-референтным
субъектом подвергались в последнее время тщательному анализу в
рамках проблемы генитива отрицания, поскольку локативное быть
опровергает заключение, сделанное в Babby 1980, о том, что генитивный
субъект заменяет номинативный в ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫХ отрицательных
предложениях, предположительно имеющих нереферентный субъект.
В Апресян (1980/1995: 65) утверждалось, что локативное быть
демонстрирует корреляцию между падежом субъекта и аспектуальным
значением глагола – имперфектив совместим с прогрессивом (т.е.
синхронным) значением вида, а номинатив – с общефактическим,
ретроспективным):
(1) Отец был на море;
(1а) Отца не было на море [Генитивный субъект; прогрессив];
(1б) Отец не был на море [Номинативный субъект; ретроспекция].
Этому сочетаемостному ограничению было дано семантическое
объяснение в Падучева (1992). Утверждалось, что есть две лексемы,
соответствующие локативному быть, – СТАТИВНОЕ быть, с
предпочтительно генитивным субъектом, и ДИНАМИЧЕСКОЕ быть, у
которого субъект только номинативный. При этом лексическое значение
стативного быть предполагает встроенного СИНХРОННОГО НАБЛЮДАТЕЛЯ в
ситуации отсутствия. В самом деле, (1б) означает просто, что отец не был
на море, а (1а) гласит, что этот факт был кем-то засвидетельствован – (1а)
выражает НАБЛЮДАЕМОЕ ОТСУТСТВИЕ.
То, что семантическая сфера ВОСПРИЯТИЕ семантически родственна
сфере СУЩЕСТВОВАНИЕ, – это установленный факт, см., например,

(Падучева 2004: 150). И в таком случае обобщение Бэбби не теряет силы:
язык трактует отсутствие в поле зрения как родственное
несуществованию. Однако предлагавшиеся ранее формулировки
необходимо уточнить: сейчас ясно, что семантика стативного быть сама
по себе, т.е. вне контекста отрицания, синхронного наблюдателя ситуации
отсутствия не включает.
2. Стативное быть с номинативным субъектом
В предложении (1а), в котором нет обстоятельства времени, СИНХРОННАЯ
ПЕРСПЕКТИВА (synchronous viewpoint согласно Smith (1997)) фиксируется
ДЕЙКТИЧЕСКИ – как настоящее время наблюдателя. И именно этот
наблюдатель отвечает за генитив субъекта в (1а). Поскольку
наблюдателем является, в обычном режиме, говорящий, (1а) означает,
приблизительно, ‘отца не было на море, когда я туда пришел’.
Однако синхронный момент наблюдения, которого требует семантика
прогрессива, может обеспечиваться также обстоятельством ВКЛЮЧЕННОГО
ВРЕМЕНИ (см. об этих обстоятельствах (Падучева 1996: 168)). Эти
обстоятельства порождают синхронную перспективу и создают базу для
прогрессива. При этом не обязательно присутствие наблюдателя, так что
нет мотивировки для генитивной контрукции:
(2) Отец не был на море, когда там началась гроза [Номинативный субъект,
стативное быть, видовое значение НСВ – прогрессив].
Пример номинативного субъекта в контексте стативного быть был
впервые предложен В.Б.Борщевым – на семинаре по генитиву субъекта
под руководством Барбары Парти в 2004 году. Тем самым было
установлено, что стативное быть совместимо с наблюдателем, но не
предполагает его в силу своей лексической семантики (так, как его
предполагает, например, глагол показаться). Наблюдатель входит в
значение генитивной конструкции отрицания, а не в лексическую
семантику глагола быть.
3. Динамическое быть с неагентивным субъектом
В Падучева (1992) субъект динамического быть считался
одушевленным (то же в Perelmutter (2005), Timberlake (2004) и в Апресян
(2012)), и это было одним из отличий динамического быть от
статического. В самом деле, со многими обстоятельствами места
неодушевленный субъект в номинативе практически несовместим:
(3) *Мой паспорт не был в сумке Моего паспорта не было в сумке.
29

Однако для примеров из (4) мы легко домысливаем ситуацию, когда
неодушевленный номинативный субъект тоже возможен:
(4) а. Телевизор явно не был в мастерской – он по-прежнему работает плохо;
б. Этот костюм не был в химчистке; в. Шампанское не было в холодильнике.
4. Двунаправленное значение динамического быть
После того, как стативное быть’лишилось перцептивного компонента,
а динамическое – агентивности, различие двух значений стало менее
четким. В Апресян (2012) у быть в предложении (5а) и в
соответствующем отрицательном (5б), с номинативной конструкцией и
«переместительным» лексическим значением, усматривается
РЕЗУЛЬТАТИВНОЕ ДВУНАПРАВЛЕННОЕ значение несовершенного вида –
результат достигнут и аннулирован противоположно направленным
действием или событием:
30
(5) а. Сегодня отец уже был на море (‘уже ходил’),
б. Сегодня отец еще не был на море (‘еще не ходил’).
Казалось бы, почему не признать для был в (5а) и (5б) другие
перефразировки и, соответственно, значение местонахождения, а не
перемещения:
(5’) а. Сегодня отец уже был на море = ‘уже находился ’,
б. Сегодня отец еще не был на море = ‘еще не находился ’.
Ср. похожие употребления других глаголов несов. вида:
(6) а. Сегодня отец уже работал в саду = ‘уже работал ’,
б. Сегодня отец еще не работал в саду = ‘еще не работал ’.
Однако основания для того, чтобы идентифицировать значение быть
в (5) как переместительное, т.е. динамическое, действительно есть.
Как известно, двунаправленное результативное значение допускают
глаголы НСВ типа открывать, выезжать, зажигать и под. т.е. глаголы
НСВ, у которых есть парный СВ. Их СВ обозначает действие,
имеющее результат, и только поэтому в несов. виде они могут обозначать
действие, результат которого аннулирован противоположно
направленным действием или событием. Пример из Апресян 1980/1995:
(7) Машина выезжала из гаража [в одном из значений, = ‘выехала и вернулась
обратно’].
Динамическое быть не может иметь двунаправленного результативного
значения, если не имеет парного СВ (т.е. если принадлежит к

классу imperfective tantum). Можно думать, двунаправленное результативное
значение у динамического быть есть, и оно есть у него потому,
что, будучи имперфективным в своем основном значении, динамическое
быть может употребляться и как глагол совершенного вида.
5. Динамическое быть как глагол совершенного вида
Итак, картина следующая. Имеется динамическое быть, которое ведет
себя как моментальный глагол СВ, с омонимичной формой парного НСВ,
имеющей только тривиальные значения (итеративное и ретроспективное),
как все моментальные глаголы СВ. Есть несколько аргументов в
пользу того, что динамическое быть – это глагол СВ.
Первый – значение двунаправленного перемещения, которое возможно
у глагола НСВ только при условии, что имеется видовой партнер
СВ.
Второй – что у динамического быть нет формы наст. времени, что
естественно для глагола СВ:
(8) а. Коли [Genitive] нигде не было [стативное быть, прош.время];
b. Коли [Genitive] нигде нет [стативное быть, наст.время].
(9) а. Коля [Nominative] нигде не был [динамическое быть, прош.время];
b. –– [динамическое быть, наст.время].
Третий – перемещение, обозначаемое динамическим быть, не обязательно
двунаправленное. Например, в контексте (10) у быть значение
динамическое, но не двунаправленное; обстоятельство задает момент
прибытия (будет = ‘прибудет’):
(10) а. Врач будет ровно в шесть; б. Врач был ровно в шесть.
Четвертый – имеются ограничения сочетаемости динамического быть
с временными адвербиалами, которые показывают, что динамическое
быть несовместимо с синхронным наблюдателем. Это показатели
времени “полностью заполненного действием”, такие как весь год, целый
день и под.; они полностью принадлежат сфере имперфективности.
Переход от значения движения к значению состояния – это
естественный семантический сдвиг, ср. лат. quiescere, англ. I’ve got a good
Russian-English dictionary = ‘I have a dictionary’, ‘I got a dictionary’.
Сдвиг в обратную сторону, от состояния к движению, тоже широко
распространен. Так, в контексте (11) (пример был предложен, в ходе
обсуждения этой проблематики, Эстеном Далем) предлог to,
выражающий направление, более уместен, чем in:
(11) I’ve been to Australia.
31

За пример (12) (из Петрония) я благодарна Герману Сельдеслахтсу:
(12) fui enim hodie in funus, букв. ‘я был вчера на похороны’: venire in + Accusativ.
Существенно, что быть совместим с префиксами при- и от-, которые
обозначают направление движения (прибыть, отбыть) – состояния не
имеют направления.
Следует отметить, что значение сов. вида ‘стать’ у глагола быти
признается для русского языка XVI – XVIII века в статье Живов,
Успенский 1997.
Идея о том, что и в современном языке быть может употребляться как
глагол СВ, была выдвинута в работе Miller 1974, но только для будущего
времени. (Сочетаемость с направительными предлогами, как в Вы будете
к нам завтра, была для Дж.Миллера одним из решающих аргументов.)
Если признать это употребление и за прош. временем, можно одним
ударом объяснить много особенностей его поведения. *
Литература
Апресян, Ю. Д. 1995. “Типы информации для поверхностно-семантического компонента
модели «смысл текст», 1980.” Ю. Д. Апресян. Избранные труды. Т. 2. Интегральное
описание языка и системная лексикография. Москва: Языки русской
культуры. 8–101.
Апресян, Ю. Д. 2012. “Грамматика глагола в активном словаре русского языка.”
Смыслы, тексты и другие захватывающие сюжеты. Сб. в честь И.А.Мельчука.
Москва: ЯСК.
Живов, В. & Б. А. Успенский. 1997. “Претеритные формы глагола «быти» в русском
языковом сознании XVI – XVIII веков.” Успенский Б. А. Избранные труды. Т. III.
Grammatica sub specie theologiae.
Падучева, Е. В. 1992. “О семантическом подходе к синтаксису и генитивном субъекте
глагола быть.” Russian Linguistics. V. 16. 53–63.
Падучева, Е. В. 1996. Семантические исследования: Семантика времени и вида в
русском языке. Семантика нарратива. Москва: Языки рус. культуры. Изд-е 2-е,
2010. http://lexicograph.ruslang.ru/TextPdf1/PaduSemantIssl1996.pdf
Падучева, Е. В. 2004. Динамические модели в семантике лексики. Москва: Языки
славянской культуры. http://lexicograph.ruslang.ru/TextPdf1/PaduDinamMod2004.pdf
Babby, L. H. 1980. Existential Sentences and Negation in Russian. Ann Arbor: Caroma
Publishers.
Miller, J. 1974. “’Future tense’ in Russian.” Russian Linguistics. V. I. 255–270.
Smith, C.S. 1991. The parameter of Aspect. Dordrecht: Kluwer Academic publishers.
Timberlake, A. 2004. A reference grammar of Russian. Cambridge: Cambridge UP.
───── ◊ ─────
* Я благодарна Виктору Живову, Владимиру Борщеву, Барбаре Парти, Павлу
Петрухину, Якову Тестельцу и Борису Успенскому за помощь и поддержку.
32

ДОКЛАДЫ НА СЕКЦИЯХ. SESSION PRESENTATIONS
───── ◊ ─────
Peter Arkadiev
(Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences, Moscow)
Towards an areal typology of prefixal perfectivization
Recent studies in the typology of verbal aspect (Dahl 1985, Breu 1992, 2000a,
Bybee et al. 1994, Dahl (ed.) 2000, Плунгян 2011) have argued that Slavic
aspect constitutes a cross-linguistically rather special type of aspectual system
and have emphasized the role of prefixation (preverbation) in both its
diachronic rise and synchronic makeup. Though it is well known that aspectual
systems based on prefixal verbal satellites (Talmy 1985) or bounders (Bybee et
al. 1994) are found outside Slavic as well, such systems have not been subject
to a detailed typological and areal research (cf. Breu 1992, Tomelleri 2008,
2009).
In my paper I bring under scrutiny the systems of preverbation of the
languages of Eastern Europe, comprising not only Slavic, but also Baltic
(Lithuanian, Latvian), Germanic (German, Yiddish), Hungarian, as well as the
languages of the Caucasus (Kartvelian and Ossetic), applying to them a
common set of typological parameters. These parameters describe:
(1) the morphological properties of preverbs (1.1. degree of morphologization;
1.2. position in the verbal form; 1.3. iteration of preverbs; 1.4.
morphological subclassification of preverbs);
(2) the functional properties of preverbs (2.1. types of lexical meanings of
preverbs; 2.2. functional subclassification of preverbs, in particular the
expression of deictic notions; 2.3. use of preverbs for deriving Aktionsarten, i.e.
productive morphosemantic classes of verbs such as cumulative, repetitive,
etc.; 2.4. “purely” aspectual uses of preverbs; 2.5. delimitative uses of
preverbs);
(3) functional properties of verbal systems (3.1. the type of functional
opposition between prefixal and non-prefixal verbs; 3.2. means of secondary
imperfectivization; 4.3. non-prefixal means of perfectivization; 3.4. presence of
non-prefixal perfective verbs; 3.5. presence of prefixal non-perfective verbs;
3.6. interaction of prefixal and non-prefixal verbs with other TAM-categories).
A qualitative and quantitative analysis of the values of the above
parameters attested in the sampled languages has given the following results:
1. The “preverb-based” verbal systems of the languages of Eastern Europe
display huge diversity, and just a few correlations between different
parameters can be shown to be significant.
33

2. There are two major clusters of languages exhibiting significant internal
similarities in their verbal systems, and these are genetically rather than
areally defined, viz. Slavic vs. Kartvelian forming two opposed poles of a
continuum in which other languages occupy various intermediate positions.
3. The important distinction between “Western” and “Eastern” Slavic
languages in the domain of aspect proposed by Dickey (2000) is virtually
invisible from a broader areal-typological perspective, the inter-Slavic
differences being minor in comparison to the full range of diversity attested in
the studied languages.
4. The multidimensional approach does not allow to determine clear areal
influences (with a possible exception of Colloquial Upper Sorbian, Breu 2000b,
which is a clear outlier in the Slavic group), which is an indication that contactinduced
change affects individual parameters rather than whole systems.
For example, while the systems of Yiddish and German are still overall
close to each other, Slavic influence has clearly played a significant role in the
semantic makeup of Yiddish preverbs (Talmy 1982), in the development of
their actional functions and possibly in the loss of the productive deictic
dimension. Likewise, though overall the Ossetic verbal system shows no
greater affinity with the Kartvelian type than with the Central European one,
significant similarities with Kartvelian include the lexical-semantic makeup of
preverbs, the role of deictic meanings as well as the presence of an unusual
prefixal technique of secondary imperfectivization in both Ossetic and
Mingrelian. Similar and other contact influences are especially clear for
languages where extensive borrowing or calquing of preverbs has been
attested, e.g. Romani (Schrammel 2002) or Livonian (de Sivers 1971).
To summarize, a multidimensional areal-typological approach based on a
survey of a range of diverse parameters in a whole pool of languages (rather
than just in several selected languages, like Tomelleri 2009) can yield a
broader image and a deeper understanding of cross-linguistic similarities and
diversities in the domain of prefix-based aspectual systems. In addition, such
an approach can help better understand the position of the Slavic verbal aspect
not only in the global typology of aspectual systems but also among
typologically similar and areally close languages.
References
Breu, W. 1992. “Zur Rolle der Präfigierung bei der Entstehung von Aspektsystemen.” M.
Guiraud Weber & Ch. Zaremba (éd.) Linguistique et slavistique. Melanges offerts à Paul
Garde, t.1. Paris, Aix-en-Provence: Presses universitaires de Provence. 119–135.
Breu, W. 2000a. “Zur Position des Slavischen in einer Typologie des Verbalaspekts (Form,
Funktion, Ebenenhierarchie und lexikalische Interaktion).” W. Breu (Hrsg.) Probleme der
Interaktion von Lexik und Aspekt (ILA). Tübingen: Niemeyer. 21–54.
34

Breu, W. 2000b. “Der Verbalaspekt in der obersorbischen Umgangsprache im Rahmen des
ILA-Models.” W. Breu (Hrsg.) Slavistische Linguistik 1999. München: Otto Sagner. 37–
76.
Bybee, J. L., R. D. Perkins & W. Pagliuca. 1994. The Evolution of Grammar. Tense, Aspect
and Modality in the Languages of the World. Chicago, London: The University of
Chicago Press.
Dahl, Ö. 1985. Tense and Aspect Systems. Oxford: Blackwell.
Dahl, Ö. (ed.) 2000. Tense and Aspect in the Languages of Europe. Berlin, New York:
Mouton de Gruyter.
de Sivers, F. 1971. Die lettischen Präfixe des livischen Verbs. Nancy: CNRS.
Dickey, S.M. 2000. Parameters of Slavic Aspect. A Cognitive Approach. Stanford (CA): CSLI
Publications.
Schrammel, B. 2002. The Borrowing and Calquing of Verbal Prefixes and Particles in
Romani Dialects in Contact with Slavic and German. MA Thesis, Karl-Franzens-
Universität Graz.
Talmy, L. 1982. “Borrowing semantic space: Yiddish verb prefixes between Germanic and
Slavic.” Proceedings of the 8 th Annual Meeting of the Berkeley Linguistics Society. 231–
250.
Talmy, L. 1985. “Lexicalization patterns: Semantic structure in lexical form.” T. Shopen (ed.)
Language Typology and Syntactic Description. Vol 3: Grammatical Categories and the
Lexicon. Cambridge: Cambridge University Press. 57–149.
Tomelleri, V. 2008. “L’aspetto verbale slavo fra tipologia e diacronia.” A. Alberti et al. (eds.)
Contributi italiani al 14. congresso internazionale degli Slavisti. Firenze. 11–61.
Tomelleri, V. 2009. “The category of aspect in Georgian, Ossetic and Russian. Some areal and
typological observations.” Faits des langues 1. 245–272.
Плунгян, В. А. 2011. “Типологические аспекты славянской аспектологии (некоторые
дополнения к теме).” Scando-Slavica. Special Issue. 57.2. 290–309.
───── ◊ ─────
Elena Ačilova
(Dep of the Ukrainian language culture, Taurida V.I. Vernadsky University)
Классификация семантических групп глаголов с кратной
семантикой в современном украинском языке.
[Classification of semantic groups of verbs with multiple action semantics in
modern Ukrainian]
Кратность как аспектуальная категория на протяжении многих
десятилетий привлекала внимание лингвистов, пытающихся найти
семантический инвариант, лежащий в основе видового противопоставления
(ещё А.Х. Востоков выделял кратность как отдельный вид;
А.А. Шахматов предлагал выделять кратный, некратный, моторнократный,
моторно-некратный, многократный подвиды в пределах НСВ и
однократный подвид СВ), а также создать универсальную систему
35

способов глагольного действия, среди которых особое место занимают
мультипликативы и семельфактивы.
Кратную семантику глаголов трактуют как «способность осуществлять
несколько действий» (Есперсен 1959: 244), либо как особую глагольную
форму, которая указывает на множественность производителей действия
или множественность самого действия (Глисон 1959).
Вслед за О.М. Соколовым, мы рассматриваем кратность как
семантическую оппозицию одноактности и многоактности. Это значит,
что «значение многоактного действия, передаваемого глаголом
несоверш. вида, предполагает соответственно глагол соверш. вида со
значением одноактного действия (подпрыгивать – подпрыгнуть).
Соответственно значение одноактного действия, передаваемого глаголом
соверш. вида, предполагает актуализацию многоактного значения у
глагола несоверш. вида» (Соколов 1985: 50).
Следует сказать, что оппозиция одноактность / многоактность проявляется
и на словообразовательном уровне, когда от глагольных мотиваторов
НСВ с многоактным значением образуются глаголы СВ с одноактной
семантикой. Процесс перфективации таких глаголов сопровождается
изменением суффикса исходной основы на суффикс -ну- (-ону-).
С другой стороны, необходимо отметить, что не все глаголы НСВ
характеризуются семантическим признаком кратности. Так, кратность
характерна для глаголов, выражающих повторяющиеся, дискретные
действия (скакать, блеять), в то время как глаголы состояния (болеть,
любить), однонаправленного движения (вести, нести) и некоторые другие
в своем лексическом значении не имеют семы повторяемости.
Проводя исследования многоактных глаголов, российские лингвисты
предпринимали попытки классифицировать их как семантические
группы (СГ). Так, В.Н. Яковлев выделил следующие СГ: глаголы звучання
(айкать, гавкать, чихать), глаголы конкретных физических действий
(рубить, грести), глаголы движения (махать, вертерться, порхать),
глаголы физических явлений (капать, мигать) [Яковлев 1975, с. 10].
Л.М. Васильев детально исследовал глаголы речи, звучания и поведения.
Автор выделил глаголы, характеризующие звучание неживых предметов
(шелестеть, шушукать, стучать, тенькать и т. п.), глаголы, передающие
звуки живых существ (мурлыкать, рычать, щебетать, стрекотать и т. п.) и
глаголы, обозначающие звуки, связанные с речевой деятельностью
человека (гаркать, лепетать, сопеть, чавкать и т. п.) [Васильев 1981].
Однако наше исследование украинских многоактных глаголов
показало, что такие классификации нельзя считать полными, так как в
украинском языке (как и в русском, по нашему мнению) семантических
групп многоактных глаголов значительно больше.
36

Как было сказано, в оппозицию одноактность / многоактность входят
глаголы, которые обозначают повторяющиеся дискретные действия. Мы
выбрали такие глаголы из Академического толкового словаря украинского
языка в 11 томах и объединили их в семантические группы на
основе общих семантических компонентов. Наиболее многочисленными
оказались СГ со значением ‘звуков’, характерных для человека, других
живых существ, предметов и явлений природы (ахати 1 – ахнути,
гарикати – гарикнути; бекати – бекнути, дзявкати – дзявкнути; бемкати –
бемкнути; грякати – грякнути), СГ ‘бить, кидать, стрелять’ (жбурляти,
жбурити 1 – жбурнути, стусати – стуснути) и СГ со значением ‘движение,
изменение положения в пространстве’ (гойдати 1 – гойднути, крутити –
крутнути). Меньшим количеством глагольных единиц представлены СГ
‘речевая деятельность человека’ (шепотати, шепотіти – шепотнути,
миркати 1 – миркнути), ‘физическое влияние на объект / субъект’
(дзюбати – дзюбнути, колупати 1,2 – колупнути), ‘физическое действие
без влияния на объект / субъект’ (брикати 1 – брикнути, стрибати 1,3 –
стрибнути), ‘физиология’ (дихати – дихнути, нюхати – нюхнути),
‘действия, связанные с жидкостью’ (бризкати 1,2,3 – бризнути 1, плескати
1-3 – плеснути), ‘зрительный эффект’ (блимати 1,2, 3 – блимнути, моргати
3 – моргнути), ‘падение’ (беркицати – беркицнути, гупати 2 – гупнути),
‘употребление еды, питья’ (клювати 1 – клюнути, хлептати – хлепнути),
‘особенности походки’ (дибати – дибнути, шкандибати – шкандибнути).
Системный анализ семантических и аспектуальных особенностей
кратных глаголов предполагает детальное исследование каждой СГ, так
как глаголы разных СГ выражают повторяемость разной интенсивности и
неодинаковой степени дискретности, и оппозиция одноактность /
многоактность по-разному представлена в разных СГ.
Утверждая, что многоактность и одноактность являются обязательными
членами оппозиции, мы должны учитывать, что по разным
причинам не все глаголы с семантическим признаком кратности могут
вступать в эту оппозицию. Например, глаголы СГ ‘звуки человека’
(момотати, охкати, пискотіти) и некоторые другие представлены только
формами НСВ с многоактным значением, а глаголы гмикнути,
гмукнути, храпнути той же СГ – только одноактными формами СВ.
Кроме того, различные СГ в разной степени представлены глаголами,
вступающими и не вступающими в такую оппозицию.
Поиск ответов на вопросы: «Почему не все глаголы с кратной
семантикой вступают в оппозицию одноактность / многоактность?
Существует ли определенная закономерность в способности кратных
глаголов вступать в оппозицию?» – предполагает детальное исследование
обозначенных СГ. В докладе будут представлены результаты изучения
кратных глаголов разных СГ украинского языка.
37

Viktor Bayda
(Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University)
Ирландский хабитуальный прогрессив и русский
несовершенный вид: контрастивный анализ.
[The Russian Imperfective and the Irish Habitual Progressive: a Contrastive
Analysis]
В глагольной системе ирландского языка можно выделить следующие
видовые категории: хабитуалис (синтетический), описывающий обыкновенные,
повторяющиеся ситуации, и прогрессив (аналитический), значение
которого – действие (т.е. обычно не состояние) в развитии, а также
их совмещение в «сложной» категории хабитуального прогрессива,
которая описывает повторяющиеся процессы. Эта категория требует
особого рассмотрения, так как не вполне ясен ее статус с точки зрения
грамматической обязательности. Интересно отметить, что то, что две
видовые категории сходятся в одной форме, отнюдь не противоречит
тому принципу, что «ни в какой словоформе не могут соединяться
одновременно две категориальные формы одной и той же категории»
(Смирницкий 1959: 47), так как они представляют два разных типа
видовых значений: хабитуалис – количественного, а прогрессив –
линейного аспекта.
Высказывания, содержащие формы хабитуального прогрессива, представляют
определенные сложности для перевода на русский язык,
несмотря на наличие в последнем видовых противопоставлений и
средств выражения способов глагольного действия. Так, например,
многократный способ действия не всегда представляется адекватным в
качестве эквивалента при переводе высказываний с ирландским
хабитуальным прогрессивом, так как такие глаголы в русском языке
имеют архаическую окраску, что не свойственно ирландской форме.
Исключением можно было бы считать глагол «бывать», однако в
ирландском языке в таком случае используется не хабитуальный
прогрессив, а простой хабитуалис. Эквивалентными формам хабитуального
прогрессива в ирландском могут быть глаголы прерывистосмягчительного
способа действия, однако такая возможность зависит от
аспектуальных свойств конкретных предикатов. Во многих случаях,
однако, наиболее адекватным соответствием ирландскому хабитуальному
имперфективу в русском языке является совмещение в рамках
высказывания глагола НСВ и обстоятельственных элементов, указывающих
на обычность или повторяемость ситуации, то есть экспликацию
скрытых категориальных значений за счет включения в высказывание
38

средств, относящихся к периферии функционально-семантического поля
аспектуальности (Бондарко 2001: 115-6).
Отдельного внимания заслуживает императив прогрессива и его
соотношение с императивом НСВ. Так, отрицательный императив
прогрессива в ирландском, указывая на нежелательность некоторой
актуальной ситуации, скорее соответствует русскому «перестань +
инфинитив НСВ», нежели «не + инфинитив НСВ».
Несмотря на отдельные (и довольно подробные) исследования
функционирования прогрессива в ирландских диалектах (см., напр.,
(Hartmann 1974)), удовлетворительного системного описания ирландская
видовая система еще не получила. Тем более важным представляется
сопоставление отдельных ее компонентов с системами других языков, и, в
особенности таких, как славянские, глагольные системы которых
характеризуются наличием грамматического вида. Выявляемое при
таком сопоставлении ассиметричное соотношение способов выражения
тех или иных аспектуальных значений позволяет выявить те их стороны,
которые иначе могли бы остаться незамеченными.
Целью доклада, таким образом, является дать описание видовых
противопоставлений в ирландском языке и определить круг возможных
эквивалентных средств описания соответствующих ситуаций в русском
языке.
Литература
Бондарко, А. В. 2001. Основы функциональной грамматики. Санкт-Петербург.
Смирницкий, А. И. 1957. Морфология английского языка. Москва
Hartmann, H. 1974. “Distribution und Funktion der Expanded Form in einigen Dialekten von
Co. Galway.” Zeitschrift für Celtische Philologie 33.
───── ◊ ─────
Adria(a)n Barentsen, René Genis, Magda van Duijkeren-Hrabová, Janneke
Kalsbeek, Radovan Lučić
Исследовательская группа по сопоставительному изучению славянского глагольного
вида при Амстердамском университете
(Universiteit van Amsterdam)
Вопросы сопоставительного изучения случаев ограниченной
кратности.
[Problems concerning the comparative analysis of examples of bounded repetition]
На аспектологической конференции 2011 года в Падуе наша группа
представила первые результаты изучения сходств и различий между
39

русским, польским, чешским и сербохорватским языками при выборе
вида в предложениях, в которых форма прошедшего времени сочетается
с обстоятельством ограниченной кратности типа русских дважды, три
раза, несколько раз, раз пять и т.д. В настоящем докладе продолжаем
рассматривать такие случаи.
После первого доклада материал, собранный в нашем параллельном
корпусе ASPAC, расширился почти вдвое. Дополнительный материал
подтверждает отмеченное нами существование заметных различий
между изучаемыми языками в тенденциях выбора того или иного вида в
указанных случаях. Эти различия отлично укладываются в предложенную
С. Дики (Dickey 2000) схему разделения славянского ареала на
восточную и западную аспектуальные зоны, при котором польский и
сербохорватский языки имеют переходный характер. В случаях
ограниченной кратности различия проявляются в том, что с востока на
запад заметно растет употребление СВ.
При нашем анализе мы исходим из значимости различения двух
типов употребления форм прошедшего времени – нарративного и
ретроспективного (Барентсен 1997: 13–14). Примечательно, что в то время
как в примерах нарративного типа во всех языках преобладает СВ, при
ретроспективном типе чаще представлен НСВ. Это различие отражено в
следующих примерах:
(1) Lagerlöf (нарративный тип)
Шв När Per Ola kom ner till sjöstranden, ropade han flera gånger efter Jarro.
Ру Спустившись вниз к берегу, Пер-Ула несколько раз окликнул p селезня [...]
По Zbliżył się do wybrzeża i zawołał p na kaczora kilka razy po imieniu.
Сх Кад Пер Ола стиже на обалу језера, викну p он Јара неколико пута.
Че Když došel k břehu jezera, několikrát zavolal p na Jarra.
(2) Brown (ретроспективный тип)
Ан The nuns had called for her twice to come to dinner, but as always she pretended not
to hear. [She lay outside in the courtyard, staring up at the raindrops]
Ру Монахини уже дважды приглашали i ее обедать, но девочка притворялась, что
не слышит.
По Siostry już dwukrotnie wołały i ją na obiad, ale jak zawsze udawała, że nie słyszy.
Сх Časne sestre su je dva puta zvale i da dođe na objed, ali kao i uvijek pravila se da ne
čuje.
Че Sestřičky na ni už dvakrát volaly i , aby šla na večeři, ale Vittorie jako vždycky dělala,
že neslyší.
Важно отметить, что именно в ретроспективном типе наиболее ярко
проявляются и различия между четырьмя анализируемыми языками. (В
то время как в чешских примерах этого типа СВ представлен в 45%
случаев, в русском это только 12%.) По нашим наблюдениям, выбор вида
40

в таких случаях определяется в основном теми же факторами, что и при
противопоставлении перфектного и общефактического значений. В
примерах данного типа часто, а также наиболее ясно, противопоставляются
именно русский и чешский языки как прототипические представители
восточной и западной групп. Достаточно часто выбор вида в
польском примере тогда совпадает с русским, а в сербохорватском
примере – с чешским:
(3) Hemingway
Ан But perhaps [the fish] has been hooked many times before and he knows that this is
how he should make his fight.
Ру Но, может быть, она не раз уже попадалась i на крючок и понимает, что так ей
лучше бороться за жизнь.
По Ale pewnie już nieraz brali i go na hak i wie, że tak właśnie powinien walczyć.
Сх A možda su je već više puta upecali p pa zna da se treba upravo ovako boriti.
Че Ale možná že se už mockrát chytila p a ví, že musí bojovat právě takhle.
Однако нередко языки «прoмежуточного» типа могут вести себя и подругому,
как в следующем примере:
(4) Jerome
Ан I have a vague recollection of having been woke up at least a dozen times during the
night by Harris [wandering about the boat with the lantern, looking for his clothes.]
Ру Смутно припоминаю, что ночью он будил i меня как минимум раз двенадцать
По Mętnie sobie przypominam, że obudził p mnie tej nocy przynajmniej tuzin razy
Сх Сећам се као кроз маглу да ме је Харис будио i једно десетак пута у току ноћи
Че Matně si vzpomínám, že mě Harris nejmíň dvanáctkrát probudil p
Следует отметить, что именно в таких случаях нередко в том или ином
языке наблюдается отмеченная уже Ю.С. Масловым «сининомия видов»,
т.е. возможна замена вида на противоположный без явного изменения
смысла высказывания. Тонкие эффекты замены вида в таких случаях
можно выявить, лишь работая с носителями языка, что сильно осложняет
проведение исследования.
Как нам представляется, при объяснении указанных различий в
поведении видов между нашими четырьмя языками наряду с
определенными различиями в общем значении видов восточного и
западного славянского типа большую роль играют также лексические
факторы. Важно различать случайные и более системные факторы. К последним
мы относим прежде всего такой важный признак, как аннулирование
результата действия, о котором мы говорили в нашем первом
докладе. Далее можно предположить, что важную роль играют здесь
также различия в акциональном характере данных предикатов, а именно
в плане наличия/отсутствия процессной фазы действия. В связи с этим
41

можно отметить, что, насколько нам известно, при отсутствии
процессной фазы действия НСВ встречается только в русских примерах:
(5) Coelho
Пр Porque você já perdeu duas vezes [, com o ladrão e com o general,] o dinheiro que
ganhou em sua viagem.
Ру Потому что ты уже дважды лишался i всего, что имел.
По Ponieważ już dwa razy straciłeś p w drodze cały swój majątek
Сх Zato što si već dva puta [...] izgubio p novac koji si zaradio na svom putu.
Че Protože už dvakrát jsi přišel p o peníze, které jsi vydělal cestou.
В докладе указанные вопросы будут обсуждаться на основе ряда
примеров.
Литература
Барентсен, А. 1997. “Роль лексического значения глагола при выборе вида в контексте
ограниченной кратности.” Семантика и структура славянского глагольного вида
2. Kraków. 1-30.
Dickey, S. 2000. Parameters of Slavic Aspect. A Cognitive Approach. Stanford.
Katja Brančkakec
(Charles University, Prague)
───── ◊ ─────
Aspect and Tense usage in Upper Sorbian and Czech Narrative
Texts
While in Russian narrative texts, the historical present must be used with ipf.
verbs (Panzer 1963: 99) and in chains of events pf. verbs are obligatory, both
claims do not hold for Czech and Upper Sorbian (Breu 2000a: 49). According
to Dickey (2000 and 2008), Czech and Sorbian share the same features with
respect to their aspect system with other Western Slavic languages. For
modern Upper Sorbian, recent changes of the aspect distinction were
described (Breu 2000b and Toops 2001), but for older texts, the same features
of aspect should be relevant as for Czech (Dickey 2008: 97).
As is widely known, there is a number of differences between the two
Western Slavic languages as well: in Czech, only the historical present and
perfect tense can be used. For literal Upper Sorbian, in addition, the usage of
synthetic preterite forms is typical for narrative texts, which were lost in Czech
already by the 16 th century.
This presentation focuses on the aspect choice and its functions in present
and preterite forms of narrative passages in both languages. Recent research
42

on modern Czech (Esvan 2006, 2010) suggests several functions for both
aspects in event chains in the past as well as in historical present. In
comparison to these results on Czech, we would like to present an analysis of
Sorbian texts (Jordan 1842). The usage of pf. and ipf. in historical present and
perfect tense as well as in the usage of aorist and imperfect shows clear
differences to the patterns of Czech pf. and ipf. usage. Therefore we would like
to pose the question of the nature of aspect in Older Sorbian and counter
Dickey’s as well as Toop’s and Breu’s claim of a change of aspect in Sorbian
only recently.
References
Breu, W. 2000a. “Zur Position des Slavischen in einer Typologie des Verbalaspekts (Form,
Funktion, Ebenenhierarchie und lexikalische Interaktion).” Breu, W. (ed.) Probleme der
Interaktion von Lexik und Aspekt. Tübingen. 21-54.
Breu, W. 2000b. “Der Verbalaspekt in der Obersorbischen Umgangssprache im Rahmen des
ILA-Modells.” Breu, W. (ed.) Slavistische Linguistik 1999. München. 37-76.
Dickey, S. 2000. Parameters of Slavic Aspect: A Cognitive Approach. Stanford
Dickey, S. 2008. “Prefixes in the Grammaticalization of Slavic Aspect: Telic s-/z-, Delimitative
po- and Language Change via Expansion and Reduction.” B. Brehmer, K. B. Fischer, G.
Krumbholz (eds.) Aspekte, Kategorien und Kontakte slavischer Sprachen. Festschrift für
Volkmar Lehmann zum 65. Geburtstag. Hamburg. 96-108.
Esvan, F. 2006. “Historický prézens v současné češtině: možnosti a meze jeho jazykových a
komunikativních funkcí.” F. Štícha (ed.) Možnosti a meze české gramatiky. Praha. 226-
248.
Esvan, F. 2010. “Notes sur l’usage de l’aspect verbal dans les subordonnées temporelles au
passé en tchèque.” S. Bertolissi & R. Salvatore (eds.) Forma formans. Studi in onore di
B.A. Uspenskij. Napoli: D’Auria Editore. 179-191.
Jordan, J. P. 1842. Jutničžka. Nowina za Serbow. Budyšin.
Panzer, B. 1963. Die Funktion des Verbalaspekts im Praesens historicum des Russischen.
München.
Toops, G. 2001. “Aspectual Competition and Iterative Contexts in Contemporary Upper
Sorbian.” Journal of Slavic Linguistics 9 (1). 127-154.
───── ◊ ─────
Walter Breu
(Fachbereich Sprachwissenschaft, Universität Konstanz)
Функции настоящего и имперфекта СВ и перфекта НСВ в
молизско-славянском языке.
[Functions of the perfective present, perfective imperfect and imperfective
perfect tenses in Molise Slavic]
Молизско-славянский язык (МСЯ), находящийся со времени иммиграционных
процессов в XV–ХVІ веках под романским диалектальным
43

влиянием и уже более ста лет под влиянием итальянского литературного
языка, является средством общения славянского меньшинства в
провинции Кампобассо (Campobasso) итальянского региона Молизе
(Molise). Территория распространения МСЯ охватывает три населенных
пункта: Аквавива Коллекроче (по-итал. Acquaviva Collecroce, помолизско-славянски
Kruč), Монтемитро (Montemitro, Mundimitar) и Сан
Феличе (San Felice del Molise, Filič). Этот славянский языковой остров
заселили люди из внутренней части Далмации. Общие корни МСЯ с
современным штокавско-икавским наречием сербохорватского
(боснийско-сербско-хорватского) диалектного континуума еще хорошо
различимы и на данный момент. Но вследствие состоявшего на
протяжении столетий языкового контакта, в лексике и грамматических
структурах МСЯ укоренились и доминантные романские черты. Более
того, итальянский является на сегодняшний день единственным
главенствующим стандартным языком для МСЯ.
Что касается вида, то МСЯ обладает – как, напр., болгарский язык –
двойным различием. «Грамматически деривационная» видовая оппозиция
славянского типа с граммемами СВ и НСВ сохранилась по существу
неизменной, в то время как во второй оппозиции, т.е. у «флективного»
вида, ограничивающегося прошедшим временем, сохранился только
имперфект, который находится в видовой оппозиции с «перфектом» на-l.
Имперфект НСВ является единственно возможным для выражения
действия как локализованного (актуального) процесса (процессуальная
функция) или неограниченного состояния.
В своем докладе я сосредоточиваюсь преимущественно на «противоречивых»
комбинациях обeих видовых категорий, а именно на перфекте
НСВ и имперфекте СВ, но включаю также и настоящее СВ, которое в МСЯ
не обладает функцией будущего, как в русском. Доклад посвящается
также и сравнению МСЯ с другими языками меньшинств.
В противоположность русскому прошедшему, перфект НСВ молизскославянского
языка не может выразить ни процесс действия, ни
хабитуальность, ни неограниченное состояние, но служит как для
выражения ограниченного действия и состояния или ограниченной
кратности, так и для выражения непредельных глагольных действий в
цепочках ситуаций.
Что касается настоящего СВ, то оно в МСЯ не служит для выражения
актуального предельного процесса, так же, как и в русском, что
представляет собой противоположность верхнелужицкому разговорному
языку: другому языковому варианту, находящемуся в тесном контакте с
неславянским языком. С другой стороны, в противоположность
русскому, настоящее СВ служит точно так же, как и в бургенландском
хорватском, третьем языке в абсолютном языковом контакте – для
44

выражения кратности или хабитуальности. Той же функцией обладает
также и имперфект СВ МСЯ. Кроме того, настоящее СВ часто встречается
в условных конструкциях.
Имперфект СВ и настоящее СВ МСЯ являются также специальными
средствами выражения кратности таксисного отношения «предшествования»
ситуации в зависимой части сложноподчиненного предложения
другой ситуации в главной части.
Примеры в докладе заимствованы из транскрибированных записей и
из совсем недавно возникшей литературы молизско-славянского
меньшинства.
───── ◊ ─────
Elena Čekalina
(Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University)
Русский вид и видо-временные системы английского и
шведского языков.
[Russian aspect and the aspect-time systems of English and Swedish
languages]
Сравнение языков с различным семантическим и формальным устройством
видо-временных систем, характерным для славянского и германского
ареала, может проводиться на различных основаниях с помощью
различных лингвистических приемов.
При типологическом подходе, учитывающем как синхронное состояние,
так и диахронию, русский язык демонстрирует ведущую роль
категории вида и её органическую глубинную связь с категорией
дейктического времени (Плунгян 2011). В германском ареале возможность
выражения аспектуальной семантики видо-временными формами
глагола возникла на основе развертывания первичной дейктической
категории времени с развитием новых аналитических форм перфектного
ряда с таксисной (предшествование) и (изначально) результативной
семантикой (во всех языках, независимо от дальнейшей семантической
судьбы перфекта), а в английском языке – также и особых форм
Continuous и Perfect Continuous c аспектуально «сильной» семантической
составляющей, выражающих актуально-динамическую длительность
процесса относительно выделенного ситуативного момента (Смирницкая
1977; Гуревич 2003).
При контрастивном подходе к анализу видо-временных категорий и
форм отчетливо проявляются общесистемные различия между русским
45

языком, с одной стороны, и английским и шведским, с другой (несмотря
на существенные «внутренние» расхождения между двумя последними).
Важнейшими из них являются: относительная «разделенность» вида
и времени в русском языке (Тимберлейк 1998) и абсолютная
сопряженность темпоральной и аспектуальной семантики в видовременных
формах английского и шведского глагола; широкое
использование словообразовательного ресурса (как префиксации, так и
суффиксации) при выражении всего семантического спектра русского
вида и синтаксического ресурса словосочетаний в английском и
шведском – не только в аналитических формах с видо-временной
семантикой, но и в конструкциях с пространственными ограничителями
(поствербами), выполняющими, подобно русским префиксам,
перфективирующую функцию; актуальное членение на рему и тему
«внутри глагольного значения» русских словоформ СВ и НСВ (Гуревич
2003) в сочетании с относительно свободным словопорядком и роль
темарематической структуры предложения при фиксированном
словопорядке в английском и шведском, определяющей принципиально
важный для коммуникации выбор между формами со значением
дистантного прошлого (англ. Past Indefinite; швед. preteritum), либо
прошлого, актуального для настоящего (англ. Present Perfect; швед.
perfektum); отсутствие специализированной формы дистантного прошлого
в русском языке, функции которой «распределены» между СВ и
НСВ (Падучева 2001; Плунгян 2011), и системообразующая роль
неперфектной и перфектной форм дистантного прошлого (англ. Past
Indefinite, швед. preteritum) и «сверхпрошлого» (англ. Past Perfect, швед.
pluskvamperfektum) для выражения не только видо-временной семантики,
но и модальных значений нереальности.
С принципиальными расхождениями в семантической структуре вида
и/или времени связаны, вероятно, и заметные различия в области
пассивного залога, который имеет значительно более ограниченный
характер в русском языке, чем в английском и особенно в скандинавских
языках. Это, в свою очередь, связано с особенностями как словопорядка,
так и падежных категорий. Таким образом, виду принадлежит важнейшая
роль «исходного пункта» не только для глагольной системы в
целом, но и для всего строя русского языка (Дурст-Андерсен 2001). В
английском и шведском языках (также как в датском и норвежском)
особую функционально-семантическую и коммуникативно-прагматическую
значимость имеет смысловой контраст между прошлым, актуальным
для настоящего, и дистантным прошлым. В категориях имени
существительного семантическая специфика русского вида сопоставляется
с лексико-грамматической категорией исчисляемости /
неисчисляемости; обе они являют собой «несомненные параллели в
46

отношении способов представления пространственных и временных
явлений» (Мелиг 1997; Чвани 1998). В то же время в видо-временных
системах английского, шведского и датского языков в качестве
эквивалента центральным для них формам перфекта и дистантного
прошлого в системе имени существительного выделяется выражаемая
аналитическими средствами (в английском всегда, в скандинавских
языках частично, наряду с агглютинацией) коммуникативно-грамматическая
категория определенности / неопределенности (Дурст-Андерсен
1995).
При сопоставительном подходе в поле зрения исследователя
оказываются факты родственных английского и шведского (и/или других
скандинавских) языков, функционально-семантическая специфика которых
особенно хорошо видна на фоне синтагматики русского вида. Она
проявляется, в частности, в более широких возможностях употребления
форм перфекта настоящего времени при отнесенности к ближайшему и
даже относительно отдаленному прошлому, когда предикат вместе с
обстоятельством времени помещается в позицию ремы, а грамматический
субъект является темой (Andersson 1989). Напротив, если
обстоятельство прошлого помещается в начальную позицию темы, в
состав ремы входит предикат с формой претерита и грамматический
субъект предложения. Это, в свою очередь, тесно связано с особенностями
словопорядка в скандинавских языках, а именно с инверсией главных
членов предложения при замещении начальной позиции второстепенным
членом, прежде всего обстоятельством. Выявленные при комплексном
контрастивно-сопоставительном анализе особенности видо-временных
форм глагола в английском и шведском языках сквозь призму
русского вида рассматриваются в докладе на материале переводов романа
М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» на английский и шведский языки.
Литература
Andersson, S.-G. 1989. “Zur Interaktion von Temporalität, Modalität, Aspektualität und
Aktionsart bei den nichtfuturischen Tempora im Deutschen, Englischen und
Schwedischen.” W. Abraham & T. Janssen. (Herausg.) Tempus – Aspekt – Modus. Die
lexikalischen und grammatischen Formen in den germanischen Sprachen. Tübingen. 27-
49.
Гуревич, В.В. 2003. Теоретическая грамматика английского языка. Сравнительная
типология английского и русского языков. Учебное пособие. Москва.
Дурст-Андерсен, П. В. 1995. “Ментальная грамматика и лингвистические супертипы.”
Вопросы языкознания. № 6. 30-42.
Дурст-Андерсен, П. В. 1997. “Совершенный и несовершенный виды русского глагола с
позиции ментальной грамматики. Семантика. Прагматика.” Труды аспектологического
семинара филологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова.
Том 1. Москва. 71-90.
47

Мелиг, Х. Р. 1997. “Некоторые аналогии между морфологией существительных и
морфологией глагольного вида в русском языке.” Труды аспектологического
семинара филологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова. Том 3. Москва.
83-102.
Падучева, Е. В. 1997. “Точка отсчета в семантике времени и вида.” Труды аспектологического
семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.
Том 1. Москва. 140-156.
Плунгян, В. А. 2011. Введение в грамматическую семантику: грамматические
значения и грамматические системы языков мира. Учебное пособие. Москва.
Смирницкая, О. А. 1977. “Эволюция видо-временной системы в германских языках.”
Историко-типологическая морфология германских языков. Категория глагола.
Москва. 5-127.
Тимберлейк, А. 1998. “Заметки о конференции. Инвариантность, типология, диахрония
и прагматика.” Типология вида. Проблемы, поиски, решения. Москва. 11-27.
Чвани, К. В. 1998. “Вид как часть универсального набора семантических признаков.”
Типология вида. Проблемы, поиски, решения. Москва. 491-498.
48
───── ◊ ─────
Oksana Čujkova.
(Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences (ILI RAN), Dept. of Functional
Linguistic;
Maksim Fedotov
(Dept. of Languages of Russia)
On some features of “delimitative” verbs in Russian 1
0. Introduction
“Delimitative” verbs in Russian are “procedural” perfective verbs prefixed
with po- and having the semantics of “temporal limitation”. They are always
derived from imperfective verbs. The usage of delimitative verbs can be
exemplified by the following sentences:
(1) My poguljali nemnogo, a kogda nam nadoelo udivljat’ proxožix, pošli igrat’ v
futbol. [A. Salomatov. Gosti iz prošlogo // «Tramvaj», 1991]
‘We walked a little, and then, bored with puzzling the passers-by, went to play
football’ (poguljat’ ‘walk (for a while)’ from guljat’[IPFV] ‘walk’)
(2) Dostatočno on uže poknjažil na zemle rossijskoj. Itogi ego knjaženija krajne
plačevnye i, na moj vzgljad, vedut našu Rodinu k polnejšemu kraxu!
[http://www.putinavotstavku.org/material.php?id=4F37FFB3F20A7]
‘He has already reigned enough over the Russia’s land. The results of his reign are most
lamentable and they, to my view, are leading our Homeland to a complete downfall!’
(poknjažit’ ‘reign (for a while)’ from knjažit’[IPFV] ‘reign’)
Delimitative verbs show a number of uncommon features which mark them
out among other perfective verbs. Here we will cover one of such features, namely
the “perfect” meaning component.

1. The perfect (“current relevance”) meaning component in the
conversation discourse
When employed in the conversation discourse 2 , preterite forms of
delimitative verbs can be shown to convey a “perfect”, or “current
relevance”, semantic component (‘At the moment of speech the situation
retains its relevance’). Cf. for example:
(3) My segodnja xorošo poguljali
‘We’ve had a nice walk today’
(4) Posidel na skvoznjake i teper’ boleju
‘I’ve sat for a while in a draft, now I’m ill’
Consider also evidence from parallel Russian-English texts, where such
verbs correspond to English Perfect forms in the conversation discourse (5)
and to English Simple Past forms in the narrative discourse (6).
(5) Nu, nu… čego že ty plačeš’? Požil, i slava bogu! Nebos’, šest’ desjatkov prožil —
budet s tebja! [A. P. Čexov. Gore (1885)]
Come, come!.. What are you crying for? You’ve lived your life, and thank God for
it! I suppose you have had sixty years of it — that’s enough for you!…
[Anton Chekhov. Sorrow]
(6) V pervoe vremja Mašen’ka, čtob skučno ne bylo, vzjala k sebe mat’; ta požila do
rodov, kogda vot ètot samyj Kuz’ka rodilsja, i poexala v Obojan’ k drugoj dočke, …
[A. P. Čexov. Baby (1891)]
At first Mashenka got her mother to stay with her, that she mightn’t be dull all
alone; she stayed till the baby — this very Kuzka here — was born, and then she
went off to Oboyan to another married daughter’s … [Anton Chekhov.
Peasant Wives]
Another relevant fact is the frequent presence in such cases of
(effect-)evaluating adverbials such as xorošo ‘well’, otlično ‘perfectly (well)’,
ser’ezno ‘significantly’, plodotvorno ‘fruitfully’, coll. ničego ‘not (too) badly’,
etc.—cf.:
(7) Vot… vam za rabotu | vy xorošo porabotali | my vas zaderžali… Požalujsta | ne
vozražajte! [Kira Muratova et al. Nastrojščik, motion picture (2004)]
‘Here… this is for your work, you’ve worked well, we’ve delayed you… Please, don’t
object!’
In the conversation discourse, preterite forms of delimitative verbs seem to
always have a “perfect” interpretation 3 . This distinguishes them from
transformative perfective verbs (such as otkryt’ ‘open’, prijti ‘come’, kupit’
‘buy’): the latter also frequently receive a perfect interpretation in the
conversation discourse (cf. Ja kupil svoju pervuju mašinu ‘I’ve bought my
first car’), but can as well not receive it in the conversational discourse, even
inside the comment (8). This is not true for delimitative verbs (9).
49

(8) [Čto Vy možete skazat’ o 90-x godax?] V 90-x godax ja kupil svoju pervuju mašinu.
‘[What can you say about the 90s?] In the 90s I bought my first car’
(It is possible that the car was sold long time ago, and the event does not hold any
relevance to the present moment)
(9) ??Pokojnyj Ivan Ivanovič v molodosti porabotal učitelem ( OK …rabotal učitelem)
[Intended meaning: ‘In his youth late Ivan Ivanovič worked as a teacher’]
(cf. in another context where a perfect interpretation is possible: ОК V molodosti ja
porabotal učitelem [poètomu teper’ znaju, čto takoe imet’ delo s det’mi] ‘In my
youth I’ve worked as a teacher [so now I know what it is to deal with children]’)
In respect to the perfect (“current relevance”) semantics there also seems to
exist a functional opposition in the conversation discourse between
delimitative verbs and imperfective verbs used in the “general-factual”
meaning. In the conversation discourse preterite forms of imperfective verbs
appear as not being able to receive a “perfect” interpretation:
(10) [Veduščij:] Ja special’no počital starye pravila. Ètot titul pozvoljaet vam | Mixail
Smirnov | i vašej komande igrat’ v ètom klube stol’ko let | skol’ko on budet
suščestvovat’. [Excerpt from the TV show «Čto? Gde? Kogda?» (2005)]
‘[The host:] I’ve purposely read the old rules. This title enables you, Mixail Smirnov, and
your team to play in this club for as many years as it will exist’
(current relevance: ‘I’ve read and I’ve learned the following: …’)
(10ʹ) ?Ja special’no čital starye pravila. Ètot titul pozvoljaet vam… 4
Thus, the delimitative derivation in Russian can be said to function in the
conversation discourse as a “(current-relevance) perfect for atelic situations (and
telic situations not achieving their natural endpoint)”.
Notes
1) The study was supported by a Presidential grant «Škola obščego jazykoznanija
Ju. S. Maslova» (NŠ-575.2012.6) and is a part of the SPSU’s research plan
«Peterburgskaja lingvističeskaja tradicija v svete sovremennyx napravlenij mirovoj
lingvistiki». Most examples are taken from the Russian National Corpus
.
2) In Talmy Givón’s terms—as opposed to the narrative discourse. Cf. Elena Padučeva’s
“discourse vs. narrative mode of interpretation” (rečevoj vs. narrativnyj režim
interpretacii) and Emile Benveniste’s “plan de discours” vs. “plan de récit”.
3) Except for, probably, the non-comment (non-rhematic) uses—cf. (the comment is
underlined): Segodnja Petja nemnogo podelal uroki, tol’ko poka ja byla doma ‘Today
Petja did his homework a little only while I was at home’.
4) The sentence is marked as not fully felicitous only for the interpretation with “current
relevance”, which takes into account the right context. A sentence such as Ja special’no
čital starye pravila itself is felicitous, but rather with an experiential interpretation: ~‘I
am notable for having an experience of purposely reading the old rules’ (cf. Ja segodnja
uže jel ‘I have already eaten today’).
50

Aleksandra Derganc
(Philosophic Faculty, Ljubljana University)
Vid v historičnem sedanjiku v slovenščini.
[Historical present and verbal aspect in the Slovenian language]
Ena od pomembnih razlik v rabi glagolskega vida med ruščino in slovenščino je
v tem, da je v historičnem prezentu v ruščini obvezna raba glagolov v
nedovršniku, medtem ko v slovenščini nastopajo bodisi v dovršnem bodisi v
nedovršnem sedanjiku. V ruščini je treba dovršnike ob transpoziciji iz
preteklika v historični sedanjik obvezno spremeniti v nedovršnike (Bondarko,
Bulanin 1967: 104). Kot je znano, lahko po Maslovu v ruščini ta lastnost služi
za določanje vidskih parov. V slovenščini so v historičnem sedanjiku glagoli, ki
bi v pretekliku nastopali v dovršniku, dovršni, tisti, ki bi v pretekliku nastopali
v nedovršniku, pa nedovršni (Plotnikova 1990: 76, Derganc 1998: 59, Dickey
2003: 194). Tako torej tudi v tej lastnosti slovenščina sodi v zahodno skupino
slovanskih jezikov, kjer je raba dovršnika pogostejša, medtem ko sodi ruščina v
vzhodno skupino. Navedimo zgled iz Češnjevega vrta:
АНЯ. Приезжаем (ND) в Париж, там холодно, снег. По-французски говорю я ужасно.
Мама живет (ND) на пятом этаже, прихожу (ND) к ней, у нее какие-то французы,
дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. (Чехов 1978: 52)
ANJA. Pripeljem se (DOV) v Pariz, tam pa mraz, sneg. Moja francoščina – grozna. Mama
stanuje (ND) v četrtem nadstropju, pridem (DOV) k njej, tam so nekakšni Francozi, dame,
star pater z molitvenikom in zakajeno je, neprijetno. (Čehov 2007: 13)
Historični prezent se uporablja tudi pri pripovedevanju šal, kjer imamo prav
tako v slovenščini v primerih, kjer bi v pripovedi v pretekliku bil dovršnik,
dovršnik tudi v sedanjiku, medtem ko v ruščini vselej nastopa nedovršnik:
В лавку к мяснику забегает (ND) собака местного адвоката, хватает (ND) кусок
говядины и удирает (ND) с ним. Рассерженный мясник идет (ND) в офис к адвокату и
спрашивает (ND) у него:
- Скажите, пожалуйста, вот, допустим, ко мне в мясную лавку забежала собака и
утащила у меня кусок мяса. Могу я в этом случае потребовать стоимость мяса с ее
хозяина?
- Да, конечно.
- Так вот, только что ко мне в лавку забежала ваша собака и утащила у меня кусок
отменной говяжьей вырезки на 2 кг. Так что с вас 20 евро.
Адвокат, ни слова не говоря, достает (ND) 2 чирика и отдает (ND) их мяснику.
А через неделю мясник получает (ND) по почте счет на 200 евро за юридическую
консультацию. (z interneta)
Gorenjec povabi (DOV) dekle v kino, pred vhodom si kupi (DOV) čokolado. Med
predvajanjem jo odvije (DOV) in začne (DOV) grizljati.
51

"A je dobra ?" ga vpraša (DOV) dekle.
"Odlična. Škoda, da si je nisi kupila še ti." odgovori (DOV) Gorenjec. (z interneta)
Historičnemu sedanjiku so blizu scenske pripombe, kjer imamo v ruščini prav
tako obvezno nedovršnik, medtem ko se v slovenščini uporablja tisti vid, ki bi
se uporabil, če bi situacija, opisana v scenski pripombi, bila predstavljena v
pretekliku. Spet zgleda iz Češnjevega vrta:
/…/ Входят (ND) Дуняша со свечой и Лопахин с книгой в руке. /…/ ДУНЯША. Скоро
два. (Тушит (ND) свечу.) Уже светло. /…/ ДУНЯША. Я думала, что вы уехали.
(Прислушивается. (ND)) Вот, кажется, уже едут. /…/ Входит (ND) Епиходов с букетом;
он в пиджаке и в ярко вычищенных сапогах, которые сильно скрипят; войдя, он роняет
(ND) букет. (Чехов 1978: 47-48)
/…/ Vstopi (DOV)Dunjaša s svečo in Lopahin s knjigo v roki. /…/ DUNJAŠA. Kmalu bo dve.
Ugasne (DOV) svečo. Svetlo je že. /…/ DUNJAŠA. Sem mislila, da ste odšli. Prisluhne (DOV).
Aha, se mi zdi, da so tukaj. /…/ Vstopi (DOV) Jepihodov s šopkom; na sebi ima suknjič in
bleščeče zloščene škornje, ki škripljejo. Ko vstopi (DOV), mu pade (DOV) šopek na tla.
(Čehov 2007: 9-10)
V prispevku bo obravnavanih več tipov situacij, ki jih lahko izvajamo ali
povezujemo s historičnim prezentom.
Literatura
Бондарко, А. В. & Л. Л. Буланин. 1967. Русский глагол. Ленинград: Издательство
«Просвещение».
Derganc, A. 1998. “Einige Unterschiede im Gebrauch des perfektiven bzw. imperfektiven
Praesens im Russischen und Slowenischen.” D. Huber & E. Worbs (Hrsg.) Ars
transferendi. Sprache, Uebersetzung, Interkulturalitaet. Peter Lang. 55-65.
Dickey, S. M. 2003. “Verbal Aspect in Slovene.” J. Orešnik & D. F. Reindl (eds.) Slovenian
from a typological perspective, (Sprachtypologie und Universalienforschung = Language
typology and Universals, vol. 56, issue 3). Berlin: Akademie Verlag, vol. 56, issue 3, 182-
207.
Плотникова, О. С. 1990. Словенский язык. Москва: Издательство Московского
университета.
Чехов, А. П. 1978. Вишневый сад. Москва: Изд. «Русский язык».
Čehov, A. P. 2007. Češnjev vrt. Ljubljana: Študentska založba.
───── ◊ ─────
52

Hanne Eckhoff and Dag Haug.
(Faculty of Humanities. University of Oslo)
Aspect and prefixation in Old Church Slavonic and Greek
The historical development of Slavic aspect is a hotly debated issue. At the
earliest attested stage, in Old Church Slavonic (OCS), there are two possible
exponents of aspect: The inflectional system, which has a split between aorists
and imperfects in the past tense and between “present” and “past” participles;
and the derivational system, where prefixation and suffixation yield patterns
strongly reminiscent of modern Slavic aspect pairs. Scholars do not agree on
which system is the primary exponent of aspect in the OCS system. Dostál
(1954) argues that OCS has a fully-fledged aspect pair system, and that the
inflectional system does not express aspect; some scholars claim that the aorist
is a neutral past tense, whereas the imperfect expresses simultaneity. Recent
scholars such as Łazorczyk (2010), on the other hand, claim that the
inflectional system alone expressed aspect, whereas the derivational system
expressed aktionsart (telicity). Other scholars, such as Meillet (1902), suggest
that both systems may at least partially have expressed the same thing.
We take a fresh approach to this debate by taking a strongly data-driven
approach, using evidence from the PROIEL corpus, which contains the text of
the Codex Marianus with morphological and syntactic annotations as well as
precise word alignments with a Greek NT text.
As a first observation, notice that the aorist/imperfect distinction correlates
highly with the tense/aspect form in the Greek original. Using logistic
regression, we can fit a simple model which predicts the choice of form in
Slavic (looking only at the subset of data which is either aorist or imperfect)
based on the Greek. Using Greek tense as the only predictor, the model
predicts the correct OCS tense in 90.6 % of the cases:
OCS aor.
OCS impf.
Gk. impf., plupf., pres 7.5% 27.5%
Gk. aor., fut., perf. 63.1% 1.9%
From this we conclude that the imperfect/aorist 1 distinction in Slavic must
have a strong functional similarity to that found in Greek, and hence that it
expresses aspect.
As for the derivational system, we observe a strong correlation between
inflectional aspect and affixation:
53

affix aorist imperfect
none 1142 223
prefix 1395 6
suffix 851 1388
both 1686 500
Notice in particular that prefixed verbs (without a suffix) are extremely
unlikely to occur in the imperfect. Based on this, we argue that prefixation has
been grammaticalized as a marker of perfectivity. However, this
grammaticalization is not complete in that the prefixes also retain the meaning
of telicity which is the origin of the grammaticalization procedure, so that the
perfective aspect of atelic events (later expressed through prefixation with po-)
must be expressed with the simple aorist. Still, the grammaticalization is
complete enough to give clear examples of pair verbs, as shown in Figure 1.
All in all, this suggests a picture of early Slavic aspect similar to that
expressed by Meillet (1902), but discredited by later research, whereby the coexisting
old and new systems express very similar meanings.
54
Figure 1: Translations of lambanō “take”

Note
1) We find an even stronger correlation in the participle system, and in the following we are
using a merged dataset where aorists and past participles are referred to as “aorists”, and
imperfects and present participles are referred to as “imperfects”.
References
Dostál, A. 1954. Studie o vidovém systému v staroslověnštině. Prague: Státní pedagogické nakl.
Łazorczyk, A. A. 2010. Decomposing Slavic aspect: The role of aspectual morphology in Polish and
other Slavic languages. PhD dissertation, University of Southern California.
Meillet, A. 1902. “Des aspects perfectif et imperfectif dans la traduction de l’évangile en vieux
slave”. Études sur l’ étymologie et le vocabulaire du vieux slave. Paris: Émile Bouillon.
François Esvan.
(University of Naples “L’Orientale”)
───── ◊ ─────
On the interaction between the aspect and lexical meaning of some
Czech verbs expressing a distinct pre-realization phase (with regard
to French and Italian)
Aspectual pairs koupit / kupovat and prodat / prodávat have several common
meanings which are not reported in the classical Czech dictionaries (Esvan
2011):
1. to trade
2. to put for sale / to express the intention of buying
3. to make the transaction
These meanings interact with aspect in the following way :
1. Imperfective verbs correspond to an activity and are unpaired.
2. Imperfective verbs correspond to a state and their perfective counterparts
have an inchoative meaning (with performative value in the case of wanted to
buy /sell ads).
3. Imperfective verbs express processuality and their perfective counterpart
indicates the completion of the transaction.
We will focus, in this contribution, on the meanings 2. and 3., for which the
Czech has particular significance with respect to other languages. We call prerealization
phase the moment of the transaction characterized by the situation
2., during which the conditions that would allow the realization of the
transaction are not (yet) checked, because the potential buyer / seller or the
object itself still lack. When the terms of the transaction are satisfied, we are in
the situation of the meaning 3.
55

A peculiarity of the Czech is that the verb kupovat can express situation 2.
in a large range of contexts, also in the case of a request for advice:
(1) Kdo kupuje nové kolo a chce poradit - ať píše sem!!! (internet)
(2) Zdravím. Kupuji dceři její první snowboard a chci se zeptat jak by měl být asi dlouhý.
Měří 170cm a váží cca 51kg. (internet)
If we compare with languages that have specific forms for expressing
progressivity, such as Italian (stare + Gerund), French (être en train de + inf)
or English (to be + -ing), we find that the French and Italian forms are used
mostly in situation 3., while in English the progressive form seems to be also
suitable for the situation 2. In the context of examples (1) and (2) French and
Italian would have some circumlocutions like “to intend”, “to look for”, etc.
Transaction verbs present some interesting peculiarities with regard to
verbs that are semantically related. For example, the pair ženit / oženit is
partially similar, because the imperfective verb often indicates the preparatory
phase (like kupovat or prodávat in situation 3.), when two people are engaged
/ have agreed to marry each other, but cannot be used for expressing the
research phase (situation 2. for transaction verbs).
In the case of the aspectual pair shánět / sehnat, which expresses the
research, the imperfective verb corresponds only to phase 2., while the
perfective verb indicates that it has been successful. The situation is identical
for vybrat / vybírat.
The proposed typology provides an inventory of strategies used in various
languages to express the phases preceding the occurrence of an event and
helps to clarify the value of the conative meaning which is traditionally
reported in the aspectual literature for aspectual pairs like shánět / sehnat.
References
Dickey, S. M. 2000. Parameters of Slavic Aspect. CSLI, Stanford.
Esvan, F. 2011. “K některým lexikosémantickým zvláštnostem transakčních sloves.” F.
Čermák (ed.) Korpusová lingvistika Praha 2011. 2. Výzkum a výstavba korpusů.Praha:
NLN. 142-149.
Galton, H. 1976. The Main Functions of the Slavic Verbal Aspect. Skopje: Macedonian
Academy of Sciences and Arts.
Kopečný, F. 1962. Slovesný vid v češtině. Praha: Nakladatelství ČSAV.
───── ◊ ─────
56

Valentina Gavrilova
(Moscow Pedagogical University)
К вопросу о связи категорий вида и залога в спряжении
русского глаголa.
[On the connection between aspect and voice in the Russian verb conjugation]
В современной русистике общепризнано, что парадигму глагола
совершенного вида (СВ) страдательного залога формируют предикативные
формы страдательных причастий СВ на -н/-т. При этом в наиболее
аккуратных описаниях, например, в (РГ 1980: 616) оговаривается, что в
качестве альтернативной формы клетку парадигмы страдательного
залога в СВ могут заполнять и личные формы возвратных глаголов СВ.
Такая альтернативная возможность объявляется редким отступлением
от общепризнанной нормы и иллюстрируется тремя следующими
примерами: (1) Известие о судьбе женщины вышлется мне сюда
(Л.Толст.); (2) Скоро из самовара дольются крутым кипятком
стаканы (Катаев); (3) Здесь палец не порежется ножом (Ахмат.). При
этом в (РГ 1980) отсутствуют комментарии, содержащие описание
контекстных условий реализации и причины выбора такого, с
общепринятой точки зрения, редкого альтернативного способа оформления
страдательного залога в СВ.
Для примеров (1)-(3) существуют практически синонимичные аналоги
(1пр)-(3пр), совпадающие с ними с точностью до заполнения позиции
сказуемых предикативными формами кратких страдательных причастий
СВ: (1пр)Известие о судьбе женщины будет доставлено мне сюда;
(2пр) Скоро из самовара будут долиты крутым кипятком стаканы;
(3пр) Здесь палец не будет порезан ножом.
Целью исследования было установление того:
является ли альтернативный способ оформления сказуемых
страдательных конструкций с помощью личных форм возвратных
глаголов СВ редким;
всегда ли альтернативные предикативные формы, образованные с
помощью личных форм возвратных глаголов СВ, сохраняют
принадлежность к страдательному залогу; и всегда ли конструкции,
включающие эти формы в качестве сказуемых, и страдательные
конструкции, в которых в качестве сказуемых выступают предикативные
формы страдательных причастий СВ, синонимичны и
выступают в качестве свободных вариантов.
В (Перцов 2003) вопрос о возможности регулярного выражения
страдательного значения с помощью личных форм возвратных СВ
рассматривается в аспекте признания страдательного статуса у широкого
57

спектра конструкций без специального акцента на конструкции декаузативного
типа.
Тот же самый вопрос в нашем исследовании рассматривается в рамках
проблем, которые встают в связи с появлением в русистике исследований,
посвященных декаузативным конструкциям, т.е. пациентивным возвратным
конструкциям, наиболее близким к страдательным конструкциям по
синтаксическому устройству. Необходимо подчеркнуть, что оформление
сказуемых с помощью личных форм возвратных глаголов СВ в случае
декаузативных конструкций является единственно возможным.
Проведенные исследования показали, что глаголы типа разорвать,
-ся, у которых характер агенса при переходном глаголе зависит от того,
умышленный или неумышленный характер имеют деструктивные
изменения пациенса, распадаются на два омонима. В качестве таких
омонимов выступают глаголы разорвать1 и разорвать2 со значениями
преднамеренного и непреднамеренного нарушения структуры объекта,
соответственно.
При этом омонимы типа разорвать1 не имеют парного возвратного
глагола, и могут выступать только в качестве сказуемого страдательных
конструкций, в составе которых омоним со значением преднамеренного
действия получает единственное возможное оформление с помощью
предикативных форм причастия разорван1. В то время как у омонимов
типа разорвать2, которые, наоборот, не употребляются в страдательных
конструкциях, имеется парный глагол типа разорваться, личные формы
которого выступают в качестве сказуемых декаузативных конструкций.
Таким образом, конструкции (4) Рубашка разорвалась2 и (5) Рубашка
была разорвана1 противостоят друг другу, как обозначающие разные
денотативные ситуации, а их сказуемые являются формами лексем двух
разных глаголов.
Но сказуемое была разорвана может быть иметь либо динамическое,
либо статальное значение. Эти два значения проявляются, например, в
двух вхождениях была разорвана в сложное предложение, построенное
по синтаксическому шаблону, предложенному О. Есперсеном (Есперсен
2002): (6) Рубашка была разорвана, но я не знаю, когда она была
разорвана. В связи с этим обсуждается вопрос о вхождении форм была
разорвана со статальным значением в парадигмы спряжения омонимов
типа разорвать1 и разорвать2.
Глаголы типа построить,-ся способны обозначать только
преднамеренные действия. Поэтому глаголам такого типа не присуще
декаузативное значение как значение лексическое. Однако в
составе пациентивных конструкций личные формы возвратных глаголов
СВ типа построиться часто приобретают диффузный страдательнодекаузативный
характер за счет внедрения элемента спонтанности. Это
58

происходит, например, тогда, когда описывается строительство крупного
масштаба или когда подлежащее при глаголах этого типа является
агенсом-инициатором. Личные формы глаголов типа построиться с
таким диффузным страдательно-декаузативным значением и причастные
сказуемые с элементом построен имеют очень близкое, практически
синонимичное, значение, как например в (7) и (8), (9) и (10).
(7) Москва построилась не сразу.
(8) Москва была построена не сразу.
(9) У моего соседа за год построилась новая дача.
(10) У моего соседа за год была построена новая дача.
В современной речевой практике наблюдается тенденция роста уже и
сейчас достаточно многочисленных примеров возвратных пациентивных
конструкций типа (11)-(14), в которых в СВ допускается свободное
варьирование сказуемых, с морфологическим оформлением в виде либо
личных формы глаголов типа построиться, либо причастных сказуемых
с элементом построен. Это можно объяснить тем, что в современном
постиндустриальном обществе все чаще в роли созидателя выступает
иерархически организованный «человеческий муравейник» и
коллективная деятельность человека по изменению среды своего
обитания все в большей степени осознается как геологическая сила.
(11) Город только построился, а люди уже хлынули.
(12) При строительстве домов использовались новые технологии. Со временем
хозяйство города расширилось. Построился деревообрабатывающий
завод, машиностроительный завод.
(13) "Мы должны обеспечить всю палитру. Элитное жилье и без нас с вами
построится", – пояснил первый вице-премьер.
(14) Я хотел рассказать, как у нас аэропорт Курумоч построился.
Литература
Есперсен, O. 2002. Философия грамматики. Москва.
РГ 1980: Русская грамматика, т. 1, Москва.
Перцов, Н. В. 2003. “Возвратные страдательные формы русского глагола в связи с
проблемой существования в морфологии.” Вопросы языкознания. № 4.
───── ◊ ─────
59

Lucyna Gebert
("La Sapienza " Università di Roma)
Imperfectives for accomplished facts and pragmatics in Russian
and Polish
It is common knowlegde that there is a correlation between lexical verb
classes and the verbal aspect associated with them. Thus, in Slavic languages,
atelic verbs (states and activities) are normally expressed by the imperfective
aspect whereas telic verbs (accomplishments and achievements) are associated
with the perfective when referring to situations that took place in the past .
Such natural aspect choice also prevails in language acquisition as demostrated
by Aspect Hypothesis applied to a number of languages (see Shirai, Slobin &
Weist 1998). Therefore, natural aspect choice can be considered as an objective
choice.
On the other hand, these lexical classes are compatibile with the less
predictable aspect as well, forming “infelicitous combinations” (Malchukov
2011) such as atelic perfectives and telic imperfectives. This phenomenon
called “aspect coercion” (De Swart 1998) consists in readjusting verb’s
semantic value in order to satisfy the selectional restrictions of one of the two
aspect grams. Consequently, those atelic verbs that allow perfective marking
are coerced into either inchoative or delimitative meaning, whereas telic verbs
are coerced into durative/progressive or iterative values. Aspect coercion
depends on discourse mechanisms such as scope of assertion , information
structure and grounding. For that reason it can be considered as a subjective
aspect choice.
One of the most puzzling features of the Slavic aspect is the so called
general factual (GF) interpretation of the imperfective, which applies to telic
verbs and refers to accomplished facts. It is to be distinguished from the
imperfectives of atelic verbs which represent a natural aspect choice,although
in literature sometimes both GF imperfectives and atelic imperfectives are
analyzed together.
The GF imperfective interpretation is strictly related to the scope of
assertion that in Russian and Polish governs aspect choice on a pragmatic
level. In these languages, in fact, the perfective aspect occurs if the assertion
bears on the change of state and its result (cfr. Gebert 1991, 2004). When its
scope is focalized on a different semantic component of the sentence,
according to discourse and context requirements, the imperfective is used.
Such context- sensitivity is fully grammaticalized in Russian, and partly in
Polish (cfr. Janda 2002/03). Hence GF imperfectives are an instance of a
subjective (context- sensitive) aspect choice.
60

Paducheva (1996) and Dickey (2011), following Russian aspectological
tradition distinguish the following types of GF imperfectives : existential,
concrete (“two-way”) and actional ones. The two Slavic languages examined
here do not make use of these different types to the same extent: the GF
imperfective meaning is mostly developped in Russian, less so in Polish (cfr.
Dickey 2000).
Leaving aside the reasons for such situation, I will argue that the distinction
between the various GF imperfective values corresponds to the different
focalization of the scope of assertion related to the information structure of the
sentence and to the mechanism of grounding in discourse. What constitutes a
common denominator for all the different GF imperfective meanings is the fact
that focus of assertion never bears on the semantic component of change-ofstate
and its result. In fact, this last condition is the requirement that triggers
the perfective, whereas the GF imperfective appears when the assertion is
focalized either on the whole event (“existential” GF imperfective) or on some
other semantic component of the sentence (as happens in case of both: “twoway
concrete” and “actional” GF imperfective interpretations).
Hence, the mechanism of the scope of assertion, bearing or not on the
change-of-state and its result conveyed by the verb, accounts for the distinction
between the perfective on the one hand and the imperfective for accomplished
facts on the other. Incidentally, this principle works also for atelic verbs: since
they obviously do not refer to a resultant state, they use an imperfective form
to refer to facts accomplished in the past.
References
De Swart, H. 1998. “Aspect shift and coercion.” Natural Language and Linguistic Theory 16.
347-385.
Dickey, S. 2000. Parameters of Slavic aspect: A Cognitive Approach. Stanford: CSLI.
Dickey, S. 2011. “A Comparative Cross-Slavic Analysis of the Development of the Imperfective
General-Factual.” Paper presented at the Third Conference of the International
Commission on Aspectology of the International Commitee of Slavists. [In press in the
proceedings.]
Gebert, L. 1991. “Il Sintagma Verbale.” F. Fici Giusti, L. Gebert & S. Signorini. La lingua
russa: storia, struttura, tipologia. Roma: La Nuova Italia Scientifica. 237- 294.
Gebert, L. 2004. “Fattori pragmatici nella scelta aspettuale.” Studi Italiani di Linguistica
Teorica e Applicata 2. 221-232.
Janda, L. 2002-03. “A Metaphor for Aspect in Slavic.” Henrik Birnbaum in Memoriam
(=International Journal of Slavic Linguistics and Poetics, vol. 44-45) 249-260.
Malchukov, A. 2011. “Interaction of verbal categories: resolution of infelicitous grammeme
combinations.” Linguistics 49-1. 229-282.
Paducheva E.V. 1996. Semantičeskie issledovanija. Semantika vremeni i vida v russkom
jazyke. Semantika narrativa. Moskva: Jazyki russkoj kul’tury.
Shirai Y., D. Slobin & R. Weist. 1998. “Introduction: the acquisition of tense-aspect
morphology” First Language 18. 245-253.
61

Marina Glovinskaja
(Russian Language Institute, Russian Academy of Sciences, Moscow)
Глаголы слыхать – услыхать, слышать – услышать.
Семантическая и аспектуальная характеристика
[Verbs slyhat’- uslyhat’, slyshat’ – uslyshat’ (hear). Semantic and aspectual
characteristics]
1. Семантическая структура «слуховых» стативов
Чистовидовой статус глагольных пар типа слышать – услышать,
видеть – увидеть, является объектом полемики в аспектологической
литературе. Это связано с их периферийным характером, с тем, что они
обладают и чистовидовыми признаками, и признаками способов
действия, в то же время отличаясь и от тех, и от других. Не вдаваясь
сейчас в этот теоретический вопрос, будем говорить просто о
соотносительных глаголах СОВ и НЕСОВ.
Задача доклада – проследить, в каких из своих значений
многозначные глаголы слышать и слыхать имеют соотносительные
пары услышать и услыхать, а в каких – нет, и почему, а также
сопоставить аспектуальное поведение «слуховых» и «зрительных»
стативов.
Представим семантические структуры этих двух глаголов. Они очень
близки, хотя совпадают не полностью 1 .
Слышать – услышать
1.‘Воспринимать слухом звуки’. Я слышу крик ворон . Я слышу, как стучат чьи-то каблуки. Петька
обладал замечательной способностью все слышать и ничего не
понимать (В. Белоусова).
У этого значения имеется соотносительная форма СОВ услышать
‘воспринять слухом звуки’: Я услышал крик ворон; Я услышал, как
стучат чьи-то каблуки.
2. Потенциальное значение – ‘Обладать способностью воспринимать
слухом
звуки’. После болезни я не чувствовала запахов, не слышала звуков; У
него правое ухо слышит хуже левого; Оглохла совсем, ничего не
слышу. Формы услышать оно, естественно, не имеет.
3. ‘Воспринимать / воспринять слухом информацию’. Я слышал по
радио, что поезд опаздывает; Мы слышали о вас много хорошего.
62

У этого значения имеется соотносительная форма СОВ услышать
‘воспринять слухом информацию’: На вокзале я услышал по радио, что
поезд опаздывает; На юбилее мы услышали о вас много хорошего.
В данном случае лексикографические толкования СОВ и НЕСОВ в
толковом словаре могут совпадать, поскольку глагол НЕСОВ здесь имеет
не акт.-длит. значение, а только общефактическое результативное
значение, максимально сближающееся с СОВ. Но их грамматические
толкования, конечно, различаются. Не во всех контекстах замена на СОВ
возможна. Например, в вопросе в изолированном употреблении. – Я не
хочу идти в театр. – Ты слышал? Она не хочет. Здесь невозможно
*Ты услышал?
4. ‘Недостоверно знать что-л., только с чужих слов, и говорящий не
уверен в истинности информации’. Это значение наиболее ярко
проявляется во вводных конструкциях: Народ, я слышал, недоволен; А
вы тут, как я слышал, будете стажироваться? ― Нет, я работать
тут буду; ― Коньяк, я слышал, требует больших бокалов, не так ли?
(И. Грекова). Соотносительного СОВ услышать в этом значении нет.
5. ‘Знать’, т.е. иметь в сознании результат воспринятой информации.
Ты о мормонах что-нибудь слышал? Здесь не имеется в виду именно
слуховое восприятие информации. Этот компонент нивелирован.
Возможны такие утвердительные ответы: – Да, у меня соседи мормоны;
Да, я прочел о них недавно целую книгу. Эти ответы указывают на любой
вид получения информации.
Особенно ярко это значение проявляется в отрицательных
конструкциях; ср. Представляешь, она ничего не слышала о
Декларации прав человека. Возможно оживление слухового компонента:
Ты что-нибудь слышал о новом сотруднике? – Я даже видел его. У этой
лексемы, конечно, соотносительного услышать нет.
6. перен. ‘Принимать во внимание’. Бастующиие заинтересованы,
чтобы их слышали (услышали) и учли их требования.
7. перен. ‘Распознавать, чувствовать’. И более всего жалит героя
Достоевского гоголевский смех. Он слышит в нём поношение и унижен
ие (И. Золотусский). Форма СОВ: Я услышал в ее словах боль одинокого
человека.
8. Некоторые более мелкие употребления в форме НЕСОВ: 1)
Слышишь? Слышите? – для усиления настойчивого побуждения к
чему-л. Не опаздывай к обеду, слышишь?; 2) Я слышу! –
раздраженная реакция на повторение чьего-то побуждения. В обоих
случаях СОВ нет.
Итак, СОВ отсутствует у потенциального значения (2) и двух
ментальных (4 и 5).
63

Слыхать – услыхать
Слыхать, разг. или прост, только ПРОШ и ИНФ. СОВ – услыхать.
1. ‘Воспринимать слухом эвуки’. Я видел её [осину] раньше и слыхал,
как скрипит она под ветром (Ю. Коваль). В определенных контекстах
возможна замена на СОВ: Проезжая однажды верхом по соседней
деревне, услыхал (=слыхал) мужичий гам и крик толпы около кабака
(И. Тургенев).
2. ‘Воспринимать / воспринять слухом информацию’. От неё я
часто слыхала рассказ про геройского комиссара (М. Палей). СОВ
может быть не во всех контекстах. Ср. первый раз я услыхал об этом
два года назад, но не *Вы услыхали этот анекдот ?
3. ‘Недостоверно знать что-л., только с чужих слов, и говорящий не
уверен в истинности информации’. Как и у слышать, это значение
наиболее ярко проявляется во вводных конструкциях: В домах
иконки, слыхал, вешают (О. Павлов). А землероек, слыхал я,
знатоки различают по зубам (Ю. Коваль). Я слыхал, что в театрах
бывают пожары (Ф. Искандер). Соотносительного услыхать здесь нет.
4. ‘Знать’, т.е. иметь в сознании результат воспринятой информации. –
Нет, в лесу за городом, рядом с пчельниковской мельницей. Слыхал о
такой? – Павел отрицательно помотал головой (Золото Ваньки Каина
(2003)). Кто не слыхал о легендарных мозельском и рейнском! Как и у
слышать, компонент ‘слуховое восприятие информации’ нивелирован.
Возможны ответы, указывающие на любой вид получения информации:
– Да, знаю; – Да, видел; – Да, я пил эти вина и т.д.
В этом случае в качестве синонима может употребляться глагол
знать: ― Вы не слыхали про "Зелёную тетрадь"? ― спрашивает он
меня. ― Не слыхал, ― признаюсь я. Чем меньше я знаю, тем лучше и
обстоятельнее он рассказывает (Д. Гранин).
Особенно ярко это значение проявляется в отрицательных
конструкциях; ср. Мать, по-моему, о Шопене даже не слыхала (А.
Волков). В этом значении, конечно, соотносительного услыхать нет. С
другой стороны, здесь тоже возможно оживление слухового компонента:
– Ты что-нибудь слыхал о новом сотруднике? – Не только слыхал, но
и видал.
5. перен. ‘Распознать, почувствовать’. Я услыхал в ее словах боль
одинокого человека.
СОВ услыхать отсутствует у тех же двух ментальных значений.
Несмотря на почти полное совпадение семантических структур обоих
глаголов, между ними имеются морфологические и видовые различия.
Морфологическая парадигма слыхать дефектна: отсутствует форма
НАСТ. Кроме того, его стилистическая маркированность сокращает набор
видо-временных значений. В частности, употребление этого глагола, в
64

отличие от слышать, затруднено для выражения акт.-длит. значения.
Ср. В этот момент я отчетливо слышал его голос VS ?? В этот
момент я отчетливо слыхал его голос.
Последнее обстоятельство свидетельствует и о семантическом
различии двух глаголов. Слыхать, в отличие от слышать, в большей
мере ориентирован на информационную составляющую, чем на слуховое
восприятие. В связи с этим в докладе предлагается уточненное
толкование слыхать.
2. Сопоставление «слуховых» и «зрительных» стативов
Интересным фоном для описания этих двух пар служат схожие c ними
во многих отношениях глаголы видеть – увидеть и видать – увидать
(подробно описанные для Активного словаря русского языка Ю. Д.
Апресяном). При известном параллелизме семантики «слуховых» и
«зрительных» пар, между ними обнаруживаются семантические и
аспектуальные различия. Приведу по примеру на каждый из этих случаев
(подробнее они рассматриваются в докладе).
1. Семантическое различие между слышать и видеть. Идея
зрительного восприятия не нивелируется полностью даже в ментальных
значениях видеть, начиная с ‘представлять, воображать’ (Он уже видел
себя министром) и кончая ‘понимать’ (Теперь вы видите свою ошибку?,
где указание на зрительное восприятие сохраняется в виде сравнения или
метафоры (‘как бы видеть’).
2. Аспектуальное различие между слыхать и видать. Видовременные
ограничения выражены у видать более ярко и
безоговорочно, чем у слыхать. Ср. *В этот момент я видал его
удаляющуюся спину.
Сопоставление глаголов слухового и зрительного восприятия
позволяет обратиться к проблеме иерархии типов восприятия как она
отражена в языке и привести дополнительные свидетельства в пользу
того, что самое высокое место в этой иерархии занимает зрительное
восприятие (см. Апресян 1995).
Сноска
1) Для поставленной задачи словарные дефиниции были недостаточны, поэтому в
докладе я опираюсь на собственные толкования.
Литература
Апресян, Ю. Д. 1995. “Образ человека по данным языка: попытка системного
описания.” Вопросы языкознания. №1. 37-67.
65

Elena Gorbova
(Dept. of Linguistics, Saint Petersburg State University)
Перфектная семантика в русском языке и семантика перфекта
в испанском.
[Perfective semantics in Russian and semantics of perfect in Spanish]
Доклад базируется на корпусе параллельных текстов: испанского
оригинала романа А. Переса-Реверте «Фламандская доска» [Perez-
Reverte 1990/2005] и его русского перевода [Перес-Реверте 2001], из
которого методом сплошной выборки были извлечены формы исп.
Перфекта (индикатив - he cantado, конъюнктив - haya cantado) и
соответствующие им глагольные формы в русской части корпуса 1 .
В качестве основания для сравнения испанско-русских соответствий
была взята семантика перфекта в том виде, в котором она описана в
типологии (см. ниже). При этом, если при сравнении исп. Перфекта
(конструкции с единым планом выражения) с этим типологическим
«эталоном» могут быть спрогнозированы проблемы исключительно
семантического характера, то при рассмотрении «перфектного вопроса»
на русском материале возникают требующие обсуждения вопросы, как со
стороны формы, так и со стороны содержания.
Семантика перфекта (как межъязыкового грамматического типа -
crosslinguistic gram type - в принятой в рамках подхода Э. Даля - Дж.
Байби терминологии [Dahl (ed.) 2000]) в соответствии с уже устоявшейся
с начала 70-х гг. 20 в. традиции может быть представлена как перечень 4
«типов перфекта», или «типов употребления» [McCawley 1971; Comrie
1976: 56; Dahl 1985: 132]:
i. результативный перфект (perfect of result, stative perfect);
ii. экспериенциальный (или экзистенциальный) перфект (experiential,
existential perfect);
iii. перфект наличной ситуации (perfect of persistent situation),
инклюзивный перфект, континуальный перфект, универсальный
перфект;
iv. иммедиатный перфект (perfect of recent past, ‘hot news’ perfect) 1 .
Представленный перечень (основанный в первую очередь на анализе
употребления англ. Перфекта (Present Perfect), взятого в качестве
наиболее типичного представителя универсального перфекта) служит
семантическим основанием для существенных дискурсивных
ограничений перфекта: невозможности формировать нарративную
цепочку (в частности, [Lindstedt 2000: 371]) и несочетаемости с
66

указанием на специфицированную точку или отрезок на оси времени
[Comrie 1976: 54; Плунгян 2011].
Лингвоспецифический характер отбора испанским языком (ИЯ)
перфектных значений не раз отмечался в литературе. В частности,
имеются указания на отсутствие у исп. Перфекта так называемого
инклюзивного значения [Bergareche 2008: 98; Martrnez-Atienza 2008:
206]. Впрочем, в литературе представлено и противоположное мнение
[Squartini, Bertinetto 2000; Kempas 2008]. В недавней академической
грамматике ИЯ [Nueva gramatica 2009] находим довольно подробное
обсуждение семантики Перфекта и особенностей его употребления,
причем с учетом различных вариантов современного ИЯ [Там же: 1721-
1736]. В результирующем перечне перфектных значений присутствуют:
известные по типологическому спектру инклюзивное (континуальное,
универсальное), экспериенциальное, иммедиатное и (с диахронической
точки зрения реликтовое) результативное значение, а также
«перфективное (аористическое)» значение, выходящее за рамки
перфекта с точки зрения типологии, и целая группа эвиденциальных
значений [Там же: 1735-1736].
Относительно средств выражения перфекта в РЯ, основными из
которых, судя по полученным данным и вопреки [Князев 2007: 498-525],
являются претеритные формы на -л- (в первую очередь СВ, см. [Падучева
1996: 57-58]), а не формы кратких причастий на -н-, -т-, предлагается как
анализ «перфектности» семантики (обеих видовых форм), так и
обсуждение вопроса о ведущем средстве выражения перфекта в РЯ.
Также будет затронут вопрос о дискурсивных ограничениях как исп.
Перфекта, так и русских конструкций с перфектной семантикой.
Сноски
1) Общая картина такова: исп. Перфект - 297 вхождений (из них 294
Непрогрессивных Перфекта на 3 - Прогрессивных; с другой стороны: 287 форм
Индикатива на 10 - Субхунтива (= конъюнктив)). Этим 297 вхождениям исп.
Перфекта в русской части корпуса соответствуют 282 вхождения (одиночных)
глагольных форм, из них: Претерит СВ - 166, Претерит НСВ - 76, Презенс - 8,
Причастия - 9 (СВ - 6 и НСВ - 3), Перфект на -н-, -т— 6, аналитический Претерит
на -н-, -т- - 3, Будущее СВ - 2, двувидовой Претерит - 1, деепричастие НСВ - 1 (и 10
случаев использования конструкций с полуслужебными глаголами); всего 187 форм
СВ на 95 форм НСВ.
2) Порядок следования дан в соответствии с [Dahl 1985: 132-133]; там же автор
отмечает, что выделенные типы не являются четко разделяемыми и, в частности,
(i) и (iv) в существенной степени пересекаются; в [Michaelis 1998: 115] представлен
перечень из трех «прочтений» англ. Перфекта - отсутствует (iv).
67

Литература
Князев, Ю.П. 2007. Грамматическая семантика: Русский язык в типологической
перспективе. Москва: Языки славянских культур.
Падучева, Е. В. 1996. Семантические исследования. Семантика времени и вида в
русском языке. Семантика нарратива. Москва: Языки русской культуры.
Плунгян, В. А. 2011. Введение в грамматическую семантику: грамматические
значения и грамматические системы языков мира. Москва: Изд-во РГГУ.
Bergareche, B. C. 2008. “El perfecto compuesto (y otros tiempos compuestos) en las lenguas
romanicas: formas y valores.” Gutierrez (ed.) 65-102.
Comrie, B. 1976. Aspect: An introduction to the study of verbal aspect and related problems.
Cambridge: Cambridge University Press.
Dahl, O. 1985. Tense and aspect systems. Oxford: Blackwell.
Dahl, O. (ed.) 2000. Tense and aspect in the languages of Europe: Empirical approaches to
language typology. Berlin: Mouton de Gruyter.
Gutierrez, A. (ed.) 2008. Tiempos compuestos y formas verbales complejas. Lingrnstica
Iberoamericana 34. Madrid: Iberoamericana / Vervuert Verla.
Iatridou, S., Е. Anagnostopoulou & R. Izvorski. 2008. “Algunas observaciones sobre la forma
y el significado del Perfecto.” Gutierrez (ed.) 151-200.
Kempas, I. 2008. “El preterito perfecto compuesto y los contextos prehodiernales.” Gutierrez
(ed.) 231-273.
Lindstedt, J. 2000. “The perfect - aspectual, temporal and evidential.” Dahl (ed.) 365-383.
Martmez-Atienza, M. 2008. “Dos formas de oposicion en el ambito romanico entre el
preterito perfecto compuesto y el preterito perfecto simple.” Gutierrez (ed.) 203-229.
McCawley, J. D. 1971. “Tense and time reference in English.” Fillmore, Ch. & T. Langendoen
(eds.) Studies in Linguistic semantics. New York: Holt, Rinehart & Winston. 96-113.
Michaelis, L. A. 1998. Aspectual grammar and past-time reference. London & New York:
Routledge.
Nueva gramatica de la lengua espanola. 2009. Real Academia Espanola, Asociacion de
Academias de la Lengua Espanola. Madrid: Espasa Libros.
Squartini, M. & P. M. Bertinetto. 2000. “The Simple and Compound Past in Romance
languages.” Dahl (ed.) 403-439.
Zagona, K. 2008. “Grammatical Aspect and construal of compound perfect tenses.” Gutierrez
(ed.) 119-150.
Источники
Perez-Reverte, A. 1990/2005. La tabla de Flandes. Barcelona: DeBolsillo.
Перес-Реверте, А. 2001. Фламандская доска. (пер. Н. Кирилловой). СПб.: Азбука.
───── ◊ ─────
68

Atle Grønn
(Faculty of Humanities, University of Oslo)
The factual imperfective in Russian and the role of past tense
The phenomenon known as the (general-)factual imperfective in Slavic has
puzzled aspectologists for at least a century (at least since Mazon). There is still
little consensus in this area even when it comes to fundamental issues such as
the definition of the phenomenon. I will in this paper address some key issues
notably with respect to the role of past tense.
In my earlier work (Grønn, 2003) I made a deliberately practical decision
to focus on the general-factual imperfective exclusively in past tense. This is
also the approach found recently e.g. in Dickey 2012. However, no theoretical
arguments have been given for restricting the factual imperfective to past
tense. Thus, importantly, I will argue against treating the factual imperfective
as a non-compositional amalgam of aspect and tense (vido-vremennaja
kategorija).
The hallmark of the factual imperfective is reference to complete
events. However, reference to complete events can also take place in
non-finite verb forms (infinitives, gerunds, participles) or non-indicative
verb forms (imperatives, counterfactual conditionals etc.).
In the latter case, the term general-factual is misleading, since “facts” are
usually conceived of as indicative by nature. A better term would perhaps be
“fake imperfective”, a label which suggests a pragmatic account: the
imperfective does not retain its truly imperfective meaning in this environment
but can be used with a “perfective” (“fake”) meaning in certain contexts in
competition with the perfective aspect. The goal of the aspectologist is thus to
explain why the expected perfective form is blocked in this environment. The
corresponding deblocking of the imperfective must be pragmatic in nature.
What kind of past tense?
Most researchers consider the factual imperfective to be (prototypically)
linked to past tense. However, this view is in need of clarification. I will argue
that the following example must qualify as a fake imperfective with past tense
morphology and a past tense interpretation:
(1) Небо затянуло тучами, и в вагоне было холодно, нас было много, но,
наверное, мы узнали бы друг друга, если бы когда-нибудь раньше уже
виделись.
In the literature on the factual (fake) imperfective, such examples are not
discussed – presumably due to the presence of the subjunctive particle by –
69

ut this position does not seem to be justified. From a compositional point of
view, I expect that whatever analysis is needed to account for the aspectual
competition between the perfective увиделись and the imperfective виделись
in purely indicative contexts, this analysis should also explain the pragmatic
choice of the imperfective in (1).
Since there is no reason to assume that the past tense l-suffix in itself is
crucial for the factual (fake) imperfective, our theory should also strive to
explain the use of the imperfective past participle in examples like (2):
(2) Редко встретишь человека, читавшего это произведение.
Note that the participle in (2) unambiguously has a relative past, i.e. a nondeictic,
interpretation. While participles are temporally dependent on the
matrix verb, relative clauses are mostly deictic/independent (Grønn & von
Stechow 2012). However, a finite factual/fake imperfective in a relative clause
embedded under a future matrix seems to be dependent on the matrix (relative
past), just as in (2):
(3) Редко в наши дни встретишь человека, который читал роман
ирландского писателя Дж. Джойса «Улисс».
(4) Редко встретишь человека, который читал бы только что-то одно.
For a proper analysis of TAM-categories in “past tense factual imperfectives”,
we should distinguish between at least four interpretations of the past tense
morphology:
a) встречала Я его раньше (deictic past)
b) Небыло сомнений, что я встречала его раньше (relative past)
c) Кто спал в моей постели? Кто включал мой компьютер? (anaphoric past)
d) fake past in subjunctive contexts.
In this paper, I will take care in separating the semantico-compositional
analysis (the contribution of tense, aspect and mood in the construction
under discussion) and the pragmatic competition-based analysis (which
explains the unexpected aspectual choice).
References
Dickey, S. 2012. “On the Development of the Russian Imperfective General Factual.” Scando-
Slavica 58(1). 7-48.
Grønn, A. 2003. The Semantics and Pragmatics of the Russian Factual Imperfective. Dr. art.
thesis. University of Oslo.
Grønn, A & A. von Stechow. 2012. “Adjuncts, attitudes and aspect: Some additions to a tense
theory for Russian.” Oslo Studies in Language 4(1). 263-304.
70
───── ◊ ─────

Rafael Guzman Tirado
(Catedrático de Filología Eslava, Universidad de Granada )
О средствах выражения инхоативности в русском и испанском
языках.
[On the means of expression of inchoativity in Russian and Spanish]
В каждом языке инхоативность как семантическое явление проявляется
по-своему: она отличается характером соотношения лексического и
грамматического, грамматические и лексические средства дополняют
друг друга.
В современном языкознании накоплен немалый опыт сопоставительных
исследований глагольной инхоативности генетически
неродственных языков (см., например, работы Ю. С. Маслова, А. В.
Бондарко, В. Г. Гака, Е. А. Реферовской, Б. А. Серебренникова, Д. М.
Насилова, Е. В. Петрухиной, Э. М. Рянской, З. К. Ахметжановой, О. С.
Протогеновой, М. Н. Закамулиной, Е. Ш. Красногора).
В нашей работе предпринимается попытка изучить некоторые
аспекты выражения инхоативности в русском и испанком языках, а также
описать явление инхоативности с помощью сопоставления его
выражения в данных языках, выявить наиболее типичные средства
выражения инхоативности, указать грамматические, семантические и
функциональные особенности.
Хотя отдельные признаки инхоативности определяются в ряде работ
по грамматике русского и испанского языков, на наш взгляд, данный
вопрос как семантическое явление в сопоставительном плане не изучен.
В каждом из исследуемых языков категория инхоативности передается
своими собственными, часто не сходными языковыми
элементами: в испанском - синтаксическими и лексическими, в русском -
морфологическими, синтаксическими, словообразовательными и
лексическими.
Сравнивая эти языки, мы фактически обращаемся к разным типам
языков, определяемых их морфологической характеристикой в целом, и,
в частности, морфологической характеристикой, которая отражена в
средствах выражения инхоативности. Русский язык как синтетический
язык характеризуется тенденцией к синтезированию, объединению в
рамках одной синтетической словоформы одной лексической и одной
или нескольких грамматических морфем.
В русском языке семантические признаки инхоативности выделялись
в связи с классификацией русских глаголов по лексическому значению.
Среди глаголов состояния отмечалась группа глаголов, обозначающих
переход из одного состояния в другое. Выделялись семантические группы
71

глаголов по способу действия — лексико-грамматическая категория
глагола, получившая особое развитие в русском языке. Способы действия
в нем отражают различные временные, качественные или количественные
характеристики действия, формальным средством выражения
которых являются префиксы, иногда суффиксы. Например: инхоативный
(запеть).
Взаимодействие грамматических и лексических средств выражения
инхоативности в каждом языке дает представление о специфике
существования этого явления как языкового.
При изучении вопроса о выражении инхоативности в испанском
языке необходимо было обратить особое внимание на описательные
конструкции (или глагольные перифразы) глаголов состояния и
движения с неличными формами глагола (герундием, причастием и
инфинитивом), в частности с инфинитивом. Внимание большинства
исследователей сосредоточивалось преимущественно на определении
отдельных оттенков действия, выражаемого этими конструкциями, без
попыток вскрыть закономерности развития этих сочетаний, найти
критерий для установления степени их грамматикализации и определить
их место в грамматической системе языка.
Литература
Багданов, В. В. 1985. “Фазисность и фазисные конструкции.” Типология конструкций с
предикатными актантами. Ленинград. 143-146.
Бондарко, A. B. 1987. “Аспектуальность.” Теория функциональной грамматики.
Ленинград: Наука. 89-94.
Бондарко, A. B. 1983. Принципы функциональной грамматики и вопросы
аспектологии. Ленинград: Наука.
Бондарко, A. B. 1982. “К проблеме соотношения универсальных и идиоматических
аспектов семантики: интерпретационный компонент грамматических значений.”
Вопросы языкознания. 1992. www.linguistics.ru
Виноградов, В. С. & И. Г. Милославский. 1986. Сопоставительная морфология
русского и испанского языков. Москва.
Гусман Тирадо, Р. 1993. Выражение хронологических отношений между действиями в
сложноподчиненном предложении в русском языке. Москва.
Козинцева, H. A. 1978. “Сопоставительный анализ видовых значений в глагольных
формах английского и русского языков.” Вопросы сопоставительной
аспектологии. Ленинград. 89-102.
Ломов, A. M. 1977. Очерки по русской аспектологии. Воронеж.
Маслов, Ю. С. 1984. Очерки по аспектологии. Москва.
Нармирьян, Л. Г. 1983. “Семантическая категория инхоативности и способы её
выражения (на материале английского, русского и армянского языков).”
Авторефер. дис.канд.фил.наук. Ленинград, Ереван.
Недялков, В. П. 1987. “Начинательность и средства ее выражения в языках разных
типов.” Теория функциональной грамматики. Ленинград. 180-195.
72

Рылов, Ю. Л., Бессарабова. 1997. Очерки сопоставителного изучения испанского и
русского языков. Воронеж.
Соколов, О. М. 1987. “Фазовое варьирование в видовых оппозициях русских глаголов.”
Филологические науки. №4. 46-53.
Тиунова, С. П. 1986. Способы выражения фазовых значений в английском и русском
языках. Кемерово.
Тиунова, С. П. 1990. Средства выражения фазовости в современном английском
языке. Томск.
Храковский, B. C. 1987. “Фазовость.” Теория функциональной грамматики. JL. 153-179.
Gómez Torrego, L. 1997. Gramática didáctica del español, Madrid.
Gramática descriptiva de la lengua española 1999. Dirigida por Ignacio Bosque y Violeta
Demonte, Madrid.
Guzmán Tirado, R. & М. Herrador del Pino. 2001. Investigaciones de gramática funcional:
la aspectualidad en ruso y español. Granada.
Guzmán Tirado, R. 2009. Español para hablantes de ruso. Madrid.
───── ◊ ─────
Alina Israeli
(Dept. of Language and Foreign Studies, American University, Washington D.C.)
Перформативы и вид глагола в русском языке.
[Performatives and verbal aspect in Russian]
Перформативные глаголы — это глаголы, содержащие высказывание, в
котором содержится коинциденция, т.е. совпадение слова и действия
(Кошмидер, Апресян). Однако не все перформативы одинаковы по типу
информации, которую они содержат. Благословляю — выражает
благословение, и благословение никак иначе не может быть выражено,
т.е. оно не может быть выражено без упоминания 'благословения'. С
другой стороны, просьба может быть выражена эксплицитно Прошу
тебя, не уходи, а также может быть выражена без употребления
перформатива: Не уходи, пожалуйста, это очень важно.
Более того, существуют абсолютные перформативы, как например
благословляю, где вся суть действия представлена глаголом, и
перформативы, где многое остается «за кадром»: Хвалю не сообщает, “за
что именно хвалю”, равно как и объявляю требует дополнительной
информации, что именно объявляет говорящий.
С точки зрения вида русские перформативы мало исследованы. С
этой точки зрения перформативы распадаются на несколько групп:
I. Глаголы, имеющие только несовершенный вид.
Сюда входят как иллокутивные, так и перлокутивные глаголы:
докладываю, заверяю, обещаю, благодарю; требую, запрещаю и др.
73

II.
III.
Глаголы, имеющие только совершенный вид.
Ментальные перформативы (Рябцева, Dickey), т.е. дискурсные глаголы,
используемые в научном и журналистском стиле: замечу, отмечу,
напомним.
Глаголы, имеющие оба вида.
Шелякин и др. считают, что Прошу и Попрошу синонимичны, равно
как и говорю и скажу.
В данной работе выдвигается тезис о том, что перформативы,
имеющие два вида, распадаются на две группы.
А. Глаголы, попадающие в эту группу, в совершенном виде имеют
признак [+authority] : говорящий занимает более высокое положение и
использует его, например:
А вас попрошу очистить помещение.
(www.vremya.ru/2009/93/10/230302.html)
Я вас очень попрошу ― вас и вас, ― он строго ткнул в меня пальцем, ― никому
ничего не рассказывать, понятно? [Ю. О. Домбровский. Хранитель древностей, часть 2
(1964)]
В отличие от примеров с несов. видом:
Всех, кто видел моего брата или что-нибудь слышал о нём, очень прошу
позвонить мне― Дивновой Любови Ивановне по телефону: 8-903-673-63-46. [Любовь
Дивнова. Помогите (2003) // «Криминальная хроника», 2003.07.08]
Говорящий также может использовать сов. вид для создания
дистанции между собой и адресатом в конфликтной ситуации и тем
самым поставить себя над адресатом:
[Оксана, жен, 17] Ну / там даже комментатор не слышал этого свистка / настолько
было шумно. А твой Акинфеев … [Снежана, жен, 19] Так! Попрошу без оскорблений /
пожалуйста! [Телефонный разговор // Из материалов Ульяновского университета,
2006]
Б. Глаголы, попадающие в эту группу, отличаются типом
взаимодействия с информацией высказывания. Перфоматив сов. вид
вводит новую информацию, а форма несов. вида выполняет функцию
итерации информации. Мы это наблюдаем, например, в паре
скажу‒говорю:
- Мы много лет шли к созданию СП с "Дженерал моторс", у нас ещё немало совместных
планов, но… условия переговоров обязывают к конфиденциальности. Скажу только:
мы неустанно работаем над привлечением иностранных инвестиций. [Петр Меньших,
Владимир Каданников. В Тольятти придут инвесторы… (2003) // «За рулем»,
2003.05.15]
74

– Ты в гляделки1 не играла в детстве? – спросил Юра. – Мне, знаешь, тогда показалось
в кафе, что ты мне прямо вслух сказала…
– А что? – заинтересовалась она. – Что же я тебе сказала?
– Да что… Что хам вы, дескать, Юрий Валентинович, а за мной вот летчик ухаживает. А
что еще ты мне могла сказать, за все хорошее?
– Правда! – засмеялась Женя. – Что-то в этом духе и сказала ведь, честное слово! А как
ты догадался?
– Говорю же, в гляделки2 в детстве играл. (А. Берсенева. Возраст третьей любви)
То же самое наблюдается в паре спрошу‒спрашиваю:
Вот вы: все вы здесь валютчики! Обращаюсь к вам как к специалистам ―
мыслимое ли это дело? ― Мы не валютчики, ― раздались отдельные обиженные голоса
в зале, ― но дело это немыслимое. ― Целиком присоединяюсь, ― твёрдо сказал артист,
― и спрошу вас: что могут подбросить? ― Ребёнка! ― крикнул кто-то из зала. ―
Абсолютно верно, ― подтвердил ведущий программу, ― ребёнка, анонимное письмо,
прокламацию, адскую машину, мало ли что ещё, но четыреста долларов никто не
станет подбрасывать,… [М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита, часть 1 (1929-1940)]
Вы, кстати, видели1 эти галстуки? Нет, я вас спрашиваю, вы
присматривались2 к ним? [Анна Карабаш, Екатерина Емельянова. Дом (не)моды
(2002) // «Домовой», 2002.01.04]
Таким образом, вид для глаголов третьей группы (обеих его
подгрупп) выполняет дискурсную прагматическую функцию, либо
позиционирования говорящего и адресата, либо текстовую функцию
отношения к информации высказывания.
───── ◊ ─────
Kira Ivanova, Maria Voeikova
(Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences, St Petersburg)
Императивные формы НСВ на ранних этапах усвоения русского
языка детьми: частотность и значение.
[Imperfective imperatives in early phases of the acquisition of Russian by
children: frequency and semantics] 1
Our main concern is to find out why Russian parents and children use almost
as many imperfective imperatives as the perfective ones, in spite of the fact
that these latter are supposed to be less insistent, indirect and, thus, more
polite (Benacchio 2006, Zorikhina-Nilsson 2012). The longitudinal observation
of four children (three boys and one girl, recorded from the onset of speech
production up to three-four years) shows that about a half of the primary
imperatives in their speech, as well as in the speech of their caregivers takes
the imperfective form. This situation seems unique for aspectual languages; at
75

least, the pilot investigation of the similar data from Greek has shown the
following difference: in Greek, most imperatives of both the child and her
mother were either perfective, or subjunctive (Stephany, Voeikova, in press).
Imperfective imperatives in Russian may be considered the marked member of
the aspectual opposition (using the terminology of R. Jakobson) since they
express several extra semantic nuances compared to their perfective
counterparts: 1) they imply that the requested action is in its beginning phase 1 ;
2) they may also stress that the executor is aware about the action to be
performed (Khrakovsky 2012: 555); 3) they may furthermore be used for
immediate rather than deferred action (Paducheva 1996). Thus, the semantic
functions of imperfective imperatives might be much more complicated than
that of the perfectives. This could be one more reason for the dominance of the
perfectives in early child and child directed speech.
However, the imperfective imperatives definitely prevail in the affirmative
sentences. In the negative imperatives both aspectual forms are clearly
opposed: the perfective imperatives express prevention of the uncontrolled
actions like in Смотри не упади! ‘Take care! Don’t fall down!’ whereas the
imperfective ones denote the real prohibition: Не падай, не кричи, не
старайся привлечь к себе внимание! ‘Don’t fall down, don’t shout, don’t try
to draw people’s attention’.
The data of spoken Russian based on the search in the National Corpus of
Russian Language shows that in adult-directed spontaneous speech perfective
imperatives are somewhat more frequent (about 55%) than the imperfective
imperatives. In child-directed speech we can see a slightly different situation:
most of our adult subjects use the imperfective forms more frequently.
The primary analysis of one boy Filipp (from 1 year 5 months to 2 years 8
months of age) gives a number of situations in which the imperfective
imperatives are preferred both by the mother and by the child. The percentage
of negated imperatives in their speech is low not exceeding 2%. In the
affirmative requests the imperfective form is used in the following cases: 1)
non-specific use; 2) repeated request, 3) insistent request, 4) the signal to start
the action.
Non-specific use (37%) is registered for some frequent verbs in which the
aspectual form of the imperative is irrelevant, e.g. смотри/посмотри ‘look’.
In the repeated requests (34%) both forms occur in one and the same dialogue:
Спой песенку! Не хочешь? Ну, пой ‘Sing the song! Don’t you want? Just sing.’
Insistent request (6%) is manifested by the repetition of one and the same
form: Держи-держи зверюшек! ‘Keep-keep the animals!’ Start of the action
(21%) is especially stressed in some urgent situations: Не хочешь конфетку?
Вытаскивай! ‘Don’t you want the candy? Take it off! (when the boy starts
suffocating). However, the difference between these types is sometimes very
small. Filipp’s mother uses imperfective imperative in 50,33% of cases
76

(deviation of about 7,7%), but there are only 40,73% of imperfective
imperatives in the speech of Filipp (with a deviation of 19,8%).
The speech of the second boy Vanya (from 1 year 9 months to 4 years of
age) is not homogeneous: under the age of three his imperative tokens are
mostly perfectives due to a limited amount of verb forms in his lexicon and a
very frequent use of a form дай (give-PFV-2Sg-IMP). By the age of 3;3 his
verbal lexicon becomes more diverse. At that period more than 80% of
imperative tokens are imperfectives. Even without two most frequent
imperative forms дай (give-PFV-2Sg-IMP) and смотри (look-IMPF-2SG-
IMP), imperfective imperatives still constitute about a half (56,5%) of all
imperative tokens in child's speech production with a deviation of about 14,7%.
Vanya's caregiver uses slightly more imperfective imperatives – about 56,7%,
with a deviation of about 12,8%.
The mean ratio of imperative types to tokens is lower for imperfectives than
for perfectives both for Vanya and his caregiver. That means that imperfective
imperatives are used in less diverse, but in more frequent situations. The
increase of the imperfective imperatives in Russian child-directed speech
compared with the adult-directed speech may be explained by the use of
negative imperatives, which in most cases require an imperfective verb.
The third boy Vitya (from 2 to 4 years of age) demonstrates a great variance
in a choice of an aspect of imperatives with a deviation of about 27,3%, while in
the speech of his caregiver there are 50,88% of imperfective imperatives (with
a deviation of about 5,8%).
The only girl Liza (from 1 year 9 months to 4 years 1 months of age), in
general, tends to use less imperative forms than the boys, but still there are
more imperfective imperatives in her production. Meanwhile, there are only
about 27,7% of imperfective imperatives in her mother's speech.
All parents and caregivers use relatively close amount of imperatives in
their speech – about 14,5% with a deviation of 2,7%. But we can see that there
are adults that tend to use less imperfective imperatives. Children also behave
differently in their use of imperatives. Some of them use quite a few imperative
forms in their communication with adults, while others express requests
differently. Thus, alongside with some general tendencies we have seen a lot of
individual variation in our subjects.
Notes
1) The investigation of both co-authors is supported by the Federal program “Scientific and
pedagogical resources of the innovative Russia 2009-2012” for humanities, grant
"Communicative strategies of oral speech” № 2012-1.1-12-000-3004-008.
2) V.S. Khrakovsky (2012: 556) argues that imperfective imperatives present rather the
intermediate phase of the action than its start. It is true that in many cases the required
action already started before the imperative.
77

References
Benacchio, R. 2006. “Ancora su aspetto verbale e cortesia linguistica nell’imperativo slavo: un
parallelo col greco.” C. de Lotto & A. Mingati (eds.) Nei territori della slavistica: Percorsi
e intersezioni. Padova: unipress. 19-41.
Khrakovsky, V. S. 2012. “Взаимодействие грамматических категорий: вид, время,
наклонение.” От значения к форме, от формы к значению. Сборник статей в
честь 80-летия члена-корреспондента РАН А.В. Бондарко. Москва: ЯСК. 540-563
Padučeva, E. V. 1996. “Семантика и прагматика несовершенного вида императива.”
Семантические исследования. Москва: Языки русской культуры.
Stephany, U. & M. D. Voeikova (in press). Requests, a fundamental communicative motive:
Their meanings and forms in early Greek and Russian child language. In Rainer, F., F.
Gardani and E. Peters (Eds.). Materials of the 15 th International Morphology Meeting
Zorikhina-Nilsson, N. V. 2012. “Интенциональность грамматического значения видовых
форм глагола в императиве: теория речевых актов и вежливость.” От значения к
форме, от формы к значению. Сборник статей в честь 80-летия членакорреспондента
РАН А.В. Бондарко. Москва: ЯСК. 190-207
───── ◊ ─────
Folke Josephson
(Faculty of Humanities, University of Gothenburg)
Grammaticalisation paths of affixes in Slavic and in other IE subgroups
This paper will discuss grammaticalisation of aspectual prefixes in Slavic
languages with attention to their original directional and measurement usages
and in a comparative perspective that involves Celtic, Germanic and Anatolian,
in which similar tendencies are found but full grammaticalisation was seldom
achieved.
Bulgarian and Old Irish show long chains of preverbs in fixed order and a
preverb placed in initial position in Bulgarian and in final position in OI shows
telic or delimitative meaning.
Hittite and Luwian, which are Anatolian SOV languages, show a chain of clitic
elements in Wackernagel position. Elements placed in the final slot are local or
directional and qualify the verb in ways that are similar to those of prefixed
elements in Slavic, OI and Germanic. Their properties are similar tio those of
prefixed elements in Slavic, OI and Germanic. Their properties are similar to
those of preverbs in other IE languages and they are related etymologically to
prepositions and preverbs in other IE languages.
Old Russian prefixes like u-, za-, ot´-, po- carried only spatial meaning (cf.
Böttger 2004) and Russian aspectually derived verbs mostly keep their lexical
meaning to the present day. The action of a prefixed verb may be quantized,
telic or bounded. Filip (2003) considers the prefixes as derivational
morphemes and not as formal markers of perfectivity. za-, ot´ - and po- are
78

lexically formative to the present day. za- and ot´- have phasal function the
former referring to the beginning phase and the latter to the phase of ending
(Böttger 2004: 190). po- adds inceptivity but is used not only for initial but
also for final limitation of the action. po- also possesses a special character in
Russian and Bulgarian in which it is used with a delimitative function implying
temporal measurement and immediate completion. It has exhaustive
transformative function as defined by Johanson (2000) and observed by
Tatevosov (2003).The Old Hittite clitic -pa has common properties with
Russian po- (Josephson 2010). na(-) has adessive and allative (directional)
meaning and spatial and temporal functions. Bulgarian has a cumulative nawhich
does not allow raz- to be present in the chain of preverbs. The basic
meaning of na- is surface orientated and it projects the verbal situation on a
LOCUS or a manifestation point. (Russell 1985: 63). It is a GOAL modifier.
Directional and measurement usages of Slavic verbal prefixes were studied
by Filip (2003). They serve as SOURCE/GOAL modifiers, depending on spatial
orientation encoded in the verbs´directional prefixes. The telicity status of
prefixed verbs depends on the spatial orientation that is indicated by
directional prefixes. Only GOAL modifiers form quantized events. OI ro-, comand
ad- are strongly telic. com- and ad- are GOAL modifiers and all three are
completive. ro- (IE *pro) possesses the meaning of ´throughout, through to the
end´ like Bulg. pro- when in close conjunction with a verb. In later Irish romarks
the perfect and has a modal meaning, which probably presupposes an
earlier perfective stage.
In Goal motion construction (Denis 2007: 11). “extended path … has
complex internal structure” to-PPs express extended path and “V + to-PP is
predicted to be an accomplishment (i.e., a durative, bounded situation)”. A
comparison with the function of the Hittite Wackernagel clitic -san will be
illustrative. It is surface orientated like Slavic na(-) and indicates direction
onto a surface as a consequence of the fundamental notion of togetherness that
belonged to it (IE *som, Greek sun). Slavic na- and Hitt. -san are similar
because they are compatible with the notions of accumulation, EXTENDED
PATH and GOAL, like Lat.ad. -san is not compatible with -kan, which
indicates punctual location and not path, refers to initial or final limitation of
an action and has transformative function. The function of -kan is important
for understanding the actional functions of Gothic ga and MHG ga-/ge-,which
indicate the moment of completion and have been understood as
perfectivising, and of Latin con- before it additionally acquired the meaning of
Gr. sun-.
Reasons have been adduced for introducing lexical (inner) aspect as an
important element in the analysis of Russian perfectivity. Establishment of a
Russian type of aspectual “pair” system which arose by interplay between
quantification as expressed by preverbs and suffixation did not take place in
79

Hittite though structures that could have allowed it were present as -kan and
the suffix -ske/a- of the imperfective. Similar structures were also present in
Latin with its preverb con- and its suffix -sco- that is dynamic and gradual.
References
Böttger, K. 2004. “Grammaticalization the derivational way: The Russian aspectual prefixes
po-, za-, ot-.” W. Bisang et al. (eds.) What makes Grammaticalisation. A Look from its
Fringes and its Components. Berlin/New York: Mouton de Gruyter. 187-209.
Denis, P. 2007. “A fresh look at goal motion constructions.” J. Cihlar et al. (eds.) The Panels.
Papers from the 39 th Annual Meeting of the Chicago Linguistic Society. CLS 39-2.
Bloomington: Author House. 1-13.
Filip, H. 2003. “Prefixes and the delimitation of events.” Journal of Slavic Linguistics 11. 55-
101.
Josephson, F. 2010. “Hittite -apa, -san and -kan as Actional Modifiers.” R. Kim et al. (eds.)
Ex Anatolia Lux. Anatolian and Indo-European studies in honor of H. Craig Melchert on
the occasion of his sixty-fifth birthday. Ann Arbor/New York: Beech Stave Press. 184-
190.
Johanson, L. 2000. “Viewpoint operators in European Languages.” Ö. Dahl (ed.) Tense and
Aspect in the Languages of Europe. Berlin/New York: Mouton de Gruyter. 27-187.
Russell, P. 1985. “Aspectual properties of the Russian verbal prefix na-.” M.S. Flier & A.
Timberlake (eds.) The Scope of Slavic Aspect. Columbia:Slavica. 59-75.
Tatevosov, S. 2003. “A theory of Slavic aspect and the Russian delimitative. Investigations of
Slavic aspect and the Russian delimitative.” P. Kosta et al. (eds.) Investigations into
Formal Slavic Linguistics II. Frankfurt am Main: Lang. 873-891.
Yuriko Kaneko
(Iwate University)
───── ◊ ─────
Aspect-Tense alternation in narrative texts of Russian and Japanese
In Slavic aspectological literature it has been said that the eastern Slavic
languages, such as Russian, demonstrate the notion of temporal definiteness
and boundary more strongly than the other groups of Slavic languages (Dicky
2000, Petroukhina 2000). This distinct feature is reflected in the fact that only
imperfective verbs are possible in Russian in the use of the historical present
(HP). Accordingly, Ju.S. Maslov used HP as a purely linguistic instrument to
determine PF-IPF verbal pairs (Maslov 1984: 53). However, the “Maslov’s
criterion” is often used in practice without sufficient discourse analysis and
works only for Slavic languages, which have the clear aspectual opposition of
PF-IPF. Unfortunately, it does not give enough data for the cross-linguistic
analysis of the employment of HP in relation to aspect.
80

Historical present (also called “dramatic present”) as such, however, is
known as a special rhetoric/literary device widely found in many languages. It
is said to have the effect of conveying the immediacy and vividness of events
set in the past (Jespersen 1933/1965). In this respect, it has been repeatedly
noted that, in comparison to European languages, different tense forms are
often mixed in Japanese narratives; also, particularly, present-tense (PRS)
forms are more frequently introduced into texts that deal with the past than is
the case with European languages 1 . According to N.A. Syromyatnikov’s
calculation, the Russian translations of Akutagawa’s novels use past-tense
(PST) forms approximately only half as many as the Japanese original texts
(Syromyatnikov 1971/2010: 88). For example:
Sono kawari mata karasu ga doko kara ka, takusan (1)atsumatte-ki-TA. Hiruma miru to,
sono karasu ga nanwa to naku wa o egaite, takai shibi no mawari o naki nagara,
(2)tobimawatte-i-RU. Kotoni mon no ue no sora ga, yuuyake de akaku naru toki ni wa,
sore ga goma o mai-ta yooni hakkiri (3)mie-TA. Karasu wa, mochiron, mon no ue ni aru
shinin no niku o, tsuibami ni (4)kuru no de a-RU. – mottomo kyou wa, kokugen ga osoi
sei ka, iti wa mo (5)mie-NAI. Tada, tokorodokoro, kuzurekakatta, soushite sono
kuzureme ni nagai kusa no haeta ishidan no ue ni, karasu no hun ga, tenten to shiroku
kobiritsuite iru no ga (6)mie-RU. Genin wa nana dan aru ishidan no ichiban ue no dan ni,
araizarashita kon no ao no shiri o suete, migi no hoo ni dekita, ookina nikibi o kinishi
nagara, bon’yari, ame no huru no o (7)nagamete- i-TA.
Zato otkuda-to (1)sobiralos' nesčetnoe množestvo voron. Dnem oni s karkan’em
(2)opisyvali krugi nad vysoko zagnutymi koncami kon’ka krovli. Pod večer, kogda nebo
nad vorotami alelo zarej, pticy (3)vydeljalis’ na nem četko, točno rassypannye zerna
kunžuta. Vorony, razumeetsja, (4)priletali klevat’ trupy v verxnem jaruse vorot. Vpročem,
na étot raz, dolžno byt’ iz-za pozdnego čaca, ni odnoj (5) ne bylo vidno. Tol’ko na
poluobrušennyx kamennyx stupenjax, v treščinax kotoryx prorosla vysokaja trava, koegde
(6) belel vysoxšij voronij pomet. Sluga v zastirannoj sinej odežde, usevšis’ na samoj
verxnej, sed’moj, stupen’ke, to i delo potragival rukoj čirej, vyskočivšij na pravoj ščeke, i
rassejanno (7)smotrel na dožd’ (N. Feldman).
While the Japanese original has the order of (1)PST (2)PRS (3)PST (4)PRS (5)
PRS (6) PRS (7)PST, the corresponding predicates in the Russian translation
employ all PST forms. I should add that the English translation by Jay Rubin is
structured in the same manner. Y. Ikegami suggests that the rather frequent
use of HP in Japanese narratives derives to some extent from the character of
Japanese and is caused by its relatively weak notions of transitivity and
agentivity (Ikegami 1986). As it is known, the degree of agentivity correlates
with the degree of telicity. In my previous research the telicity-sensitive nature
of Russian shows a stark contrast to telicity non-sensitive Japanese, which
tends to depict more atelic types of situations (Kaneko 2010).
In the present study, I will attempt to analyze how the notion of telicity
interacts with the appearance of HP in narrative discourse, and to discover the
81

language-specific features of Russian and Japanese observed in the text
structure.
Note
1) According to S.M. Dickey’s observation, the HP appears to be more common in Slavic
languages than in English and it occurs much more frequently in Slavic languages to give
background descriptions than it does in English (Dickey 2000: 126).
Literature
Dickey, S. C. 2000. Parameters of Slavic Aspect. Stanford.
Ikegami, Y. 1986. “On the Tense Alternation in the Japanese Narrative Text.” Studia
Semiotica 6. 61-74.
Jespersen, O. 1965. Essentials of English Grammar. University of Alabama Press.
Kaneko, Y. 2010. “Otnošenie k predelu glagol'nogo dejstvija v japonskom jazyke v
sopostavlenii s russkim.” Antropologija jazyka. Vol.1. 58-80.
Maslov, Ju. S. 1984. Očerki po aspektologii. Leningrad.
Petroukhina, E. V. 2000. Aspektual'nye kategorii glagola v russkom jazyke (v sopostavlenii s
češkom, slovatkim, pol'skim i bolgarskim jazykami). Moscow.
Syromyatnikov, N. A. 2010. Sistema vremen v novojaponskom jazyke. Moscow.
───── ◊ ─────
Mitsushi Kitajo
(Dept. of Linguistics, Kyoto Sangyo University, Japan)
Анализ вида глагола и полных/кратких форм прилагательных
с точки зрения вежливости.
[Analysis of verbal aspect and full/short forms of adjectives from the point of
view of politeness]
Понимание самой вежливости в каждой отдельной культуре различно, но
провести некоторые параллели представляется возможным. По традиции
вежливость подразделяется на две сферы: сферу позитивной вежливости
(positive politeness) и сферу негативной вежливости (negative politeness).
По концепции П. Браун и С. Левинсон (1987), позитивная вежливость
связана с языковым выражением солидарности, включением собеседника
и других лиц в одну группу с говорящим, в то время как негативная – с
самоограничениями говорящих, стремлением избежать конфликтов, она
сильно зависит от структуры иерархических отношений в обществе и
социальной дистанции между говорящим и другими людьми. А.П.
Володин и В.С. Храковский (1986) называют формами вежливости как
раз средства выражения позитивной вежливости, а формы негативной
вежливости предлагают называть формами этикета. R. Rathmayr (1996)
82

предлагает свои интерперетирующие переводы понятий позитивная /
негативная вежливость: дистанционная вежливость (Distanzhöflichkeit) –
для негативной, солидарная вежливость (Solidaritätshöflichkeit) – для
позитивной.
Учитывая данные исследования по вежливости, наш доклад имеет
своей целью рассмотреть вид глагола и формы полных и кратких
прилагательных русского языка и выявить их типологическую новизну.
По поводу отношения вида глагола с категорией вежливости Р.
Бенаккьо (2002) пишет, что повелительная форма СВ выступает как
форма, принадлежащая к сфере негативной вежливости, а НСВ
императива, имея эффект грубости, относится к позитивной вежливости.
В связи с этим мы пересматриваем формы полных и кратких
прилагательных. Полные прилагательные, включающие в себя признаки
постоянный и абсолютный, отрицательно касаются «изменения», тогда
как краткие прилагательные, в которые входят признаки временный и
относительный, положительно принимают «изменение». По словам М.
Гиро-Вебер (1990), присутствие изменения связано с совершенным
видом; его отсутствие - с несовершенным.
Человек держит «изменное» или «неустойчивое», вызывающее
беспокойство, на известном расстоянии от себя, а он приближает к себе
«неизменное» или «стабильное», приносящее человеку успокоение. При
межличностном отношении, истолковывая данные характеристики в
хорошую сторону, факторы, имеющие отношение к «изменному»,
подчеркивают сдержанность и независимость личности, а факторы,
касающиеся «неизменного», носят симпатию и солидарность.
Истолковывая их в плохую сторону, первые выражают оттенок
недоверия, а вторые – бесцеремонность.
Материал взят нами из 20 киносценариев, 20 литературных
произведений, 25 газет, 35 телепрограмм и Google.com, в которых
употребляются формы СВ и НСВ и формы полных и кратких
прилагательных, выступающих в функции сказуемого. Мы предлагаем,
как критерии анализа: 1) духовную близость-дальность между
участниками коммуникации, 2) психическую дистанцию и
синтаксические свойства, 3) модальные слова.
Результат нашего исследования показывает следующее: НСВ
императива и полные прилагательные характеризуют скорее
психические контактные ситуации, между тем как СВ императива и
краткие прилагательные употребляются скорее в тех ситуациях, в
которых сохраняется психическая дистанция между участниками
коммуникации.
Типологические исследователи (T. Kageyama (2009) и др.) вводят
важное представление, в соответствии с которым во многих языках
83

существуют качественная предикация (property predication), выражающая
более или менее постоянную и устойчивую особенность номинального
существа (a nominal entity), и событийная предикация (event predication),
описывающая развитие случая или состояния согласно развитию
времени. По мнению T. Kageyama (2009) в качественной предикации
встречаются феномены, отступающие от лингвистической нормы. Нам
удалось выяснить, что два типа предикации и две сферы вежливости
(позитивной и негативной) соотносятся между собой.
Литература
Володин, А. П. и В. С. Храковский. 1986. Семантика и типология императива.
Русский императив. Ленинград: Наука.
Гиро-Вебер, М. 1990. “Вид и семантика русского глагола.” Вопросы языкознания. № 2.
102-112.
Benacchio, R. 2002. “Конкуренция видов, вежливость и этикет в русском императиве.”
Russian Linguistics 26. 149-178.
Brown, P. & S. C. Levinson. 1987. Politeness. Some universals in language usage. Cambridge
University Press.
Kageyama, T. 2009. “Structual constractions and predication functions in language.” Journal
of the linguistic society of Japan “GENGO KENKYU”. № 136. 1-34.
Rathmayr, R. 1996. “Höflichkeit als kulturspezifisches Konzept: Russisch im Vergleich.”
Wechselbeziehungen zwischen slavischen Sprachen, Literaturen und Kulturen in
Vergangenheit und Gegenwart. Innsbruck. 174-185.
Vladimir Klimonov
(Humboldt-Universität zu Berlin)
84
───── ◊ ─────
Грамматикализация глагольного вида и преобразования в
системе видовых парадигм в русском языке.
[Grammaticalization of verbal aspect and changes in the system of aspectual
paradigms in Russian]
1. В древнерусском языке сосуществовали два тесно связанных между
собой типа аспектуальных оппозиций, а именно собственно видовые
противопоставления совершенного вида (СВ) и несовершенного вида
(НСВ) и оппозиции неитеративности / итеративности. Видовые
оппозиции и оппозиции неитеративности / итеративности развиваются
в русском языке в тесном взаимодействии друг с другом. В историческом
развитии этих двух категорий автор выделяет четыре основных этапа.
На первом этапе развития в древнерусском языке старшей эпохи (XI -
XII вв.) продуктивные суффиксы -а- и -я- праславянского происхождения
выступают как экспоненты итеративности у непредельных

(атерминативных) глаголов в оппозициях неитеративности / итеративности
типа пълзти - пълзати, так и в качестве индикаторов
имперфективности у предельных (терминативных) глаголов в видовых
оппозициях типа дати - даяти. На втором этапе развития в
древнерусском языке XIII - XIV вв. происходит формальное
размежевание маркеров итеративности и маркеров имперфективности.
Старые суффиксы -а- и -я- сохраняются в качестве экспонентов
итеративости в оппозициях неитеративности / итеративности типа
просити - прашати. Новый собственно русский суффикс -ыва-/-ивавыступает
как средство вторичной имперфективации в видовых
оппозициях типа съкупити - съкупливати. В последующий, третий по
счету среднерусский период (XV - XVII вв.) расширяется сфера
употребления суффикса -ыва-/-ива-, который становится синкретическим
индикатором имперфективности и итеративности, ср. затопить
- затапливать и топить - тапливать (печь). На четвертом этапе
развития, датируемом с начала XVIII в. вплоть до современности,
маркер -ыва-/-ива- перестает обозначать итеративность и становится
основным формальным средством манифестации имперфективности.
Итеративные образования с суффиксом -ыва-/-ива- выходят из
употребления в процессе перестройки видовых парадигм.
2. Поворотным пунктом в развитии аспектуальной системы русского
языка явилась реорганизация видовых парадигм, обусловленная грамматикализацией
видов. Механизмы преобразования видовых парадигм
и парадигм неитеративности / итеративности анализируются под углом
зрения теории естественной грамматики. Согласно этой теории
грамматические изменения в языковой системе естественных языков
детерминируются действием типологически релевантных принципов
маркированности (= принципов естественности = законов преферентности).
В процессе контаминации тождественных по значению
парадигм первичной и вторичной имперфективации типа мьстити
(НСВ и СВ) - мьщати (НСВ) и отъмьстити (СВ и НСВ) -отъмьщати /
отъмьщавати (НСВ), ставшей возможной благодаря десемантизации и
грамматикализации приставок, возникают новые парадигмы
перфективации типа мьстити (НСВ) - отъмьстити (СВ). Все
остальные члены исходных парадигм первичной и вторичной имперфективации
(в данном примере имперфективы мьщати, отъмьщати и
отъмьщавати) устраняются как избыточные в соответствии с бинарной
структурой видовых парадигм, предписываемой принципом взаимооднозначного
соответствия формы и содержания. Парадигмы
неитеративности / итеративности также участвуют в процессе
контаминации аспектуальных парадигм и подвергаются редукции точно
таким же образом, как и прочие видовые парадигмы. Из контаминации
85

парадигмы вторичной имперфективации написати (СВ / НСВ, ср.
настоящее время напишу и написаю) - написовати / написывати (НСВ)
с парадигмой неитеративности / итеративности писати / писовати -
писывати возникает новая бинарная парадигма перфективации писати
- написати. Выходят из употребления как имперфективы типа
написовати, написывати и писовати, так и итеративные образования
типа писывати как не совместимые с бинарной организацией новых
парадигм перфективации. Результатом такой перестройки аспектуальных
парадигм является экономная организация видовых парадигм,
сопровождаемая оптимированием словарного состава русского языка.
3. Парадигмы перфективации как иконические структуры с
однонаправленными (т.е. изоморфными) отношениями маркированности
в семантической и формальной репрезентациях обнаруживают
минимальную когнитивную нагрузку языковой способности
носителя языка, измеряемую в терминах ментальных усилий и времени
обработки информации в мозгу человека. Оптимальность иконических
структур объясняется их максимальным соответствием ментальным
моделям (или когнитивным образцам). Иконические парадигмы
перфективации являются преферентными по отношению к контраиконическим
парадигмам имперфективации с разнонаправленными
(т.е. неизоморфными) отношениями маркированности семантического
и формального уровней, последние характеризуются дополнительной
когнитивной нагрузкой языковой способности носителя языка при
порождении языка и при его восприятии. Замена неоптимальных
контраиконических парадигм имперфективации типа съгрЪшити -
съгрЪшати оптимальными иконическими парадигмами перфективации
типа грЪшити - съгрЪшити в процессе перестройки видовых
парадигм свидетельствует о действии тенденции к оптимальной
организации видовых парадигм в русском языке и знаменует собой
поступательное движение в развитии видовой системы русского языка
на пути к ее совершенствованию.
4. Удельный вес оптимальных иконических парадигм перфективации
в общей системе видовых оппозиций в современном русском языке
постоянно увеличивается. В процессе обновления выразительных возможностей
русского языка возникают новые приставочные глаголы,
параллельные уже существуюшим приставочным глаголам с десемантизированными
приставками, ср пролечить параллельно к вылечить и
излечить. Пополнение состава оптимальных парадигм перфективации
происходит и за счет замены неоптимальных контраиконических парадигм
вторичной имперфективации типа приготовить - приготовлять
/ приготавливать и неиконических синкретических парадигм типа
блокировать (НСВ) - блокировать (СВ) оптимальными иконическими
86

парадигмами перфективации типа готовить - приготовить (ср.
готовить, но не *приготовлять или * приготавливать (обед, уроки))
и соответственно блокировать (НСВ) - заблокировать (СВ).
5. Изменения в аспектуальной системе русского языка рассматриваются
в настоящей работе в рамках теории естественной грамматики.
Эта теория объясняет исторически засвидетельствованные
сдвиги в манифестации аспектуальных парадигм в русском языке и
предсказывает общее направление в развитии аспектуальной системы
русского глагола. В соответствии с этой теорией грамматические
изменения протекают, как правило, в направлении увеличения
удельного веса немаркированных, т. е. оптимальных единиц языковой
системы и соответственно в направлении уменьшения доли (и в конечном
счете полному устранению) маркированных, т.е. неоптимальных
грамматических единиц. Такой подход к анализу преобразований
видовой системы русского языка позволяет найти объяснение ведущей
роли оптимальных иконических парадигм перфективации в системе
видовых оппозиций русского глагола. Оптимальные, а потому и
преферентные парадигмы перфективации вытесняют конкурирующие с
ними неоптимальные парадигмы вторичной имперфективации и
синкретические видовые парадигмы. В процессе преобразований
видовых парадигм, обусловленных грамматикализацией глагольного
вида, выходит из употребления большой массив итеративных глаголов
типа танцовывать и утрачивается категория итеративности, которой
видные русские грамматисты XIX в. А.Х. Востоков, Г.П. Павский, К.С.
Аксаков и Н.П. Некрасов приписывали статус третьего, многократного
вида (наряду с НСВ и СВ). Реликты этого когда-то сверхпродуктивного
класса в виде итеративного (многократного) способа действия относятся
уже к периферии русской аспектуальной системы.
───── ◊ ─────
Juriy Knjazev
(Dept. of Russian Language, St Petersburg State University)
Источники неограниченно-кратной интерпретации
несовершенного вида в русском языке: лексическое значение,
способ действия, синтаксис.
[Sources of unlimited-iterative interpretation of imperfective aspect in
Russian: lexical meaning, actionsart, syntax]
Среди основных функций несовершенного вида (НСВ) неограниченнократное
(итеративное, узуальное) значение привлекает наименьшее
87

внимание аспектологов. С одной стороны, неограниченная повторяемость
и неограниченная длительность иногда считаются разновидностями
одного и того же признака: «продолжительность действия во
времени проявляется в двух формах: в длительности в узком понимании
как непрерывной тождественности и длительности в широком
понимании как повторяющейся (прерывной) тождественности действия»
[Шелякин 1983: 55]. Аналогично, по мнению П.-М. Бертинетто, общим
значением итальянского имперфекта является идея «неопределенности»
(interdeterminacy), проявляющаяся двояким образом: как
неопределенная длительность (indeterminate continuation) или как
неопределенная повторяемость (numerical indeterminacy) [Bertinetto
1987: 72]. С другой стороны, в состав примеров, приводимых для
иллюстрации этого значения, как правило, входят адвербиальные
показатели неограниченной повторяемости типа каждый день, по
воскресеньям, часто, редко и т. п., в силу чего создается впечатление, что
данная интерпретация глаголов НСВ обусловливается именно
присутствием обстоятельств, выражающих это значение. Между тем, это
совершенно не обязательно. Помимо прямого лексического указания на
повторяемость ситуации, такому осмыслению глагола несовершенного
вида может способствовать и целый ряд других факторов (Князев198б:
138-139; Knjazev 1997: 255-257). К ним относятся:
1) значение моментальности у исходного глагола совершенного вида,
затрудняющее осмысление соответствующего глагола НСВ в актуальнодлительном
значении;
(1) Галя была геофизиком и кочевала по стране. Была она шумная и веселая, все
переворачивала в доме вверх дном. Из экспедиций она привозила подарки: отцу –
соломенные лапти из мордовской деревни, сестренке – разноцветные образцы
камней, бабушке – домотканый платок (А. Белякова);
(2) Как дороги, как бесконечно дороги мне были подарки, которые я в детстве
находил под подушкой в день моего рождения (А. Инин);
2) присутствие в предложении различных указаний на
пространственную, временнýю или количественную границу действия.:
(3) Он и Рита заплывали д алеко за буйки, а Ольга Васильевна с Владом
полоскались у берега (Ю. Трифонов);
(4) Она решала такие задачи за пять минут;
(5) Подняв плечи и широко расставив пальцы, Коростелев брал несколько
аккордов и начинал петь тенором (А. Чехов);
(6) На ужин король пил стакан сладкого молока, примешав в него
соли, и съедал большой кусок хлеба (Ф. Булгарин);
(7) Врач принимает за утро 18 больных (Падучева 1996: 185);
3) выражение количественной оценки действия в значении
глагольного префикса (способа действия):
88

(8) Она недоедала и недосыпала, мокла под осенним дождем, мерзла в холода,
но денег оказывалось почти столько же, сколько и было (Б. Окуджава);
(9) Ольга Ивановна ревновала Рябовского к картине и ненавидела ее, но из
вежливости простаивала перед картиной молча минут пять (А. Чехов);
(10) За этими делами и засиживался Виктор Андреевич на кафедре позже всех
(И. Грекова);
(11) Но уж и то хорошо, что иголкой владела, пол подмести и обмахнуть
тряпкой могла, похлебку какую-никакую сварить и не пересолить– почему-то
всегда они, городские-то, на языки только ловки, еду пересаливают , каша у них
пригорает, а то еще и сами обгорят у огня (В. Астафьев);
4) присутствие недейктических обстоятельств времени:
(12) В ечером коты осторожно перелезают через частокол и собираются
под куканом. Они подымаются на задние лапы, а передними, делают
стремительные и ловкие взмахи, стараясь зацепить кукан. Потом какойнибудь
наглый кот подпрыгивает, вцепляется в кукан мертвой хваткой,
висит на нем, качается и старается оторвать рыбу. Остальные коты бьют
от досады друг друга по усатым мордам. Кончается это тем, что я выхожу с
фонарем из бани. Коты, застигнутые врасплох, бросаются к частоколу, но не
успевают перелезть через него, а протискиваются между кольями и
застревают. Тогда они прижимают уши, закрывают глаза и начинают
отчаянно кричать, прося пощады (К. Паустовский).
Аналогичную роль могут играть деепричастия СВ:
(13) Вспомнив про многое и сообразив, Ольга Ивановна
одевалась и в сильном волнении ехала в мастерскую к Рябовскому. Она
заставала его веселым и восхищенным своею в самом деле великолепной картиной;
он прыгал, дурачился и на серьезные вопросы отвечал шутками (А. Чехов);
5) обозначение с помощью глаголов НСВ такой совокупности
каузально связанных действий, которые в силу естественной
упорядоченности, осуществляются только последовательно, одно по
завершении другого:
(14) Как только его (самовар. – Ю. К.) вносили в комнату, в ней сразу
становилось уютно – может быть оттого, что стекла запотевали (К.
Паустовский. Прощание с летом);
(15) Васюта входил в дом, шел в любую комнату, садился на стул и молча
сидел (В. Шефнер. Освещенные окна).
(16) Петр Леонтьич дрожащей рукой наливал из графинчика и выпивал
быстро, с жадностью, с отвращением (А. Чехов).
По-видимому, во всех этих примерах именно конфликт между
тенденцией к сохранению синхронной (интратерминальной) точки
зрения на ситуацию и так или иначе выраженной идеей некоторого
количественного итога (что предполагает ретроспекцию) способствует ее
осмыслению как неограниченно-кратной: предел достигается в каждом
отдельном акте повторяющейся ситуации, но в целом она продолжает
89

рассматриваться интратерминально, в серединной фазе своего
многократного осуществления.
Литература
Князев, Ю. П. 1989. “Выражение повторяемости действий в русском и других
славянских языках.” Типология итеративных конструкций. Ленинград: Наука.
132-145.
Падучева, Е. В. 1996. Семантические исследования. Москва: Языки русской культуры.
Шелякин, М. А. 1983. Категория вида и способы действия русского глагола. Таллин:
Валгус.
Bertinetto, P.-M. 1987. “Structure and origin of the «narrative» imperfect.” Ramat A. G. et al.
(eds.) Current Issues in Linguistic Theory. Vol. 48. Amsterdam; Philadelphia: Benjamins.
71-85.
Knjazev, Ju. P. 1997. “Expression of situational plurality in Russian and other Slavic
languages.” V. S. Xrakovskij (ed.) Typology of iterative constructions. München;
Newcastle: LINCOM EUROPA. 241-270.
───── ◊ ─────
Jukari Konuma
(Dept. of Linguistics, St Petersburg State University)
Акциональная классификация русских и японских глаголов.
[Actional classification of Russian and Japanese verbs]
Изучение вопроса о взаимодействии лексического значения глаголов и
их аспектуальной семантики, проведенное на протяжении последних
десятилетий, достигло значительных успехов, прежде всего, в рамках
частной лингвистики. Обсуждение вопроса в типологическом плане,
играющее, как представляется, существенную роль для развития общей
аспектологии, сталкивается с серьезными методологическими проблемами.
Если типология ставит перед собой задачи различения универсальной
и лингвоспецифической семантики и типизации их знаковой
организации с целью выяснения вопроса об организации системы и
пределах варьирования глагольного аспекта в разноструктурных языках,
то ее методологические задачи заключаются, главными образом, в
построении типологически адекватного понятийного аппарата и
установлении процедур типологически релевантной классификации
аспектуальных граммем и глагольных лексем.
В упорядочение понятийного аппарата аспектуальных граммем
крупный вклад внесли работы Э. Даля, Дж. Байби и их
единомышленников, а также труды В.А. Плунгяна, который на основании
того, что модели полисемии аспектуальных граммем «образуют
90

несколько устойчивых типов», предлагает понятие аспектуальных
кластеров, представляющих собой «типичные комбинации универсальных
аспектуальных значений» [Плунгян 2011: 381]. Согласно его
классификации аспектуальных кластеров, грамматические показатели
срединной фазы в линейном аспекте английского, русского и японского
языков представляют собой разные кластеры: прогрессив, имперфектив и
инкомплетив [Там же: 403], соответственно. Соответственно расширяется
объем семантических зон срединной фазы, охватываемых этими
показателями: английский Прогрессив может обозначать процесс,
русский Несовершенный вид – процесс и состояние, японский
Инкомплетив – процесс, состояние и результирующее состояние.
Понятие кластеров В.А. Плунгяна способствует диагностическому
представлению типологически адекватной акциональной классификации
глагольных лексем. В силу того, что, как отмечает ряд авторов, лексема не
доступна непосредственному наблюдению, при анализе глагольного
аспекта ее можно описывать со стороны аспектуальных значений,
реализуемых ею в сочетании с аспектуальными граммемами. Результатом
данного подхода, как правило, является акциональная классификация
глагольной лексики разных языков, в том числе и классификация
З. Вендлера английских глаголов. Вклад последней в развитие изучения
лексического аспекта, несомненно, очень высок. Однако следует
усомниться в ее универсальной адекватности, исходя из ограниченности
английского имперфективного кластера рамками одной прогрессивной
зоны; в таких языках, как русский и японский, в которых имеются
имперфективные кластеры, охватывающие более широкие, чем
прогрессивная, зоны, противопоставление перфективного и
имперфективного значения актуально не только для динамичных
предикатов, но и для стативных. Уже в [Гловинская 1982] была отмечена
видовая оппозиция «‘быть в состоянии’ – ‘начать быть в состоянии’» 1 как
один из четырех стандартных типов видового противопоставления
русского языка [Там же: 91-101]. В [Татевосов 2010] выделяются
инцептивно-стативные классы во всех рассматриваемых языках 2 .
Аналогичный класс включен в список теоретически возможных
акциональных классов в [Горбова 2010: 20-28] 3 как стативный ингрессив.
Что касается японского языка, в 1950 г. Х. Киндаити, предлагая
классификацию, охватывающую все японские глаголы, также выделил в
ней группу сильных инцептивно-стативных глаголов 4 .
В японском языке к данной группе относятся, помимо таких
интранзитивных глаголов, как kuru ‘приходить’, hutoru ‘толстеть’, wakaru
‘понимать’, и те декаузативы, Инкомплетив которых обозначает
результирующее состояние 5 . Результатив японского инкомплетивного
кластера реализуется также и в соответствующих им парных каузативах,
91

акциональный класс которых можно назвать слабым предельнорезультативным
( по способу обозначения акциональных
классов С.Г. Татевосова). Инкомплетив каузативов данного класса может
обозначать и процесс, и результирующее состояние.
С точки зрения семантической структуры слабые предельнорезультативные
лексемы представляют собой сложную конфигурацию
элементарных предикатов, охватывающую целую серию каузативных
подситуаций, в связи с чем обостряется одна из важных
методологических проблем, обсуждаемая в [Татевосов 2010], – проблема
«межъязыковой сопоставимости» глагольных предикатов [Там же: 438].
В данной работе проблема рассматривается в рамках сопоставления
деривационного (русского) вида со словоизменительным видом
рассматриваемых в ней языков и решается путем сопоставления
акциональных классов последних с акциональными группами
русского языка, под которыми понимаются объединенные по
определенным правилам несколько глаголов СВ и НСВ [Там же: 454]. Тем
самым автор сопоставляет «весь акциональный потенциал», заключенный
в глагольной основе [Там же: 453].
Если придерживаться такого подхода, то в случае сопоставления
акциональности русских и японских предикатов проблема межъязыковой
сопоставимости оказывается более сложной, чем она представлена в
[Татевосов 2010], в силу особенностей деривационной системы и
семантики Инкомплетивного кластера японского глагола.
В докладе представляется японская акциональная классификация, и
обсуждаются вопросы методики ее сопоставления с русской.
Сноски
1) В [Гловинская 2001] данный тип видового противопоставления переименуется как
«‘быть в состоянии’ – ‘начать быть в состоянии и быть в нем’» [Там же: 108].
2) Балкарский, багвалинский, марийский, татарский и русский.
3) В ней автор отмечает, что «в русской глагольной лексике выделяется большая
группа соотносительных по виду глаголов, которые трудно однозначно
охарактеризовать» в рамках классификации З. Вендлера. [Горбова 2010: 26].
4) О работе Х. Киндаити 1950 г. см.: [Конума 2011].
5) О лексических де-/каузативных парах в японской системе глагольного аспекта
также см.: [Конума 2011].
Литература
Гловинская, М. Я. 1982. Семантические типы видовых противопоставлений русского
глагола. Москва.
Гловинская, М. Я. 2001. Многозначность и синонимия в видо-временной системе
русского глагола. Москва.
Горбова, Е. В. 2010. Акциональность глагольной лексики и аспектуальные граммемы.
Вопросы взаимодействия. Санкт-Петербург.
92

Конума, Ю. 2011. “Понятие суперлексемы и аспектуальная характеристика японского
глагола.” ВЯ. № 6. 67-89.
Плунгян, В. А. 2011. Введение в грамматическую семантику: грамматические
значения и грамматические системы языков мира. Москва.
Татевосов, С. Г. 2010. Акциональность в лексике и грамматике. ДД. Москва.
───── ◊ ─────
Izabela Kozera
(Institute of Eastern Slavonic Studies of the Jagiellonian University, Krakow)
Видовая принадлежность вторичного имперфектива и его
аспектуальная характеристика в свете семантической
концепции вида.
[Secondary imperfective and its aspectual characteristics in the framework of
the semantic concept of aspect]
Настоящий доклад, посвященный вторичной имперфективации глагола,
состоит из трех основных пунктов. В первом проводится анализ
контектов, указывающий на сложность описываемого явления.
Представленные выводы ведут к теоретическим рассуждениям на тему
видовой принадлежности вторичного имперфектива. В дальнейшей
части предпринимается попытка осветить этот вопрос с точки зрения
семантической концепции вида С. Кароляка. На основании корпусного
материала проверяется достоверность указанной трактовки, выдвигаются
аргументы за и против.
Явление так называемой вторичной имперфективации глагола
принадлежит к проблемам недостаточно разработанным лингвистами.
Однако видовые тройки, т.е. глагол нсв вида, глагол св вида и
образованный от него вторичный имперфектив (напр. есть – съесть –
съедать) «представляют собой не периферийное, а в высшей степени
регулярное явление» [Зализняк, Микаэлян, 2007, 463]. С одной стороны,
вторичный имперфектив сохраняет семантические и синтаксические
свойства глагола совершенного вида, от которого он был образован
[Храковский, 2005, 56], с другой стороны, он выступает иногда с глаголом
нсв вида в отношении квази-синонимии (напр. русс. Он пьет/выпивает
три стакана молока каждый день. pol. Codziennie pije/wypija trzy
szklanki mleka.). Особо интересные результаты исследования приносит
анализ дистрибуции вторичного имперфектива по сравнению с
остальными членами видовой тройки в настоящем и прошедшем
времени, позволяющий заметить существенные семантические различия,
напр. Каждый день она так долго ?съедала \ ела свой завтрак, что мы
опаздывали. Я съедаю обед и мы выходим. Однажды я уже *съедала \ ела
93

это блюдо. Он начал строить \ *выстраивать дом. [Петрухина, 2000,
92-97]. В настоящем докладе анализ разных грамматических контекстов
комментируется на основании результатов анкетирования, в котором
исследовались предпочтения носителей языка по выбору видовой формы
глагола.
Учитывая сложность явления вторичной имперфективации, мы
рассматриваем в качестве следующего вопроса определение видовой
принадлежности вторичного имперфектива. Согласно традиционной
концепции, вид является грамматической категорией, которая сводится к
бинарной оппозиции совершенного и несовершенного вида и образует
ядро так называемой „Аспектуальности”, в рамках которой различаются
способы действия (лексический вид, Aktionsart) - «семантическисловообразовательные
классы глаголов с обязательными формальными
показателями, которые модифицируют характер протекания действия,
названного простым глаголом» [Stawnicka 2009: 21]. На самом деле, эта
концепция, по мнению С. Кароляка, имеет гибридный, формальносемантический
характер, так как опирается одновременно на
семантический и формальный критерии, причем наличие грамматических
морфем обязательно. В традиционной концепции славянского
вида вторичный имперфектив признается глаголом нсв вида, что
слишком упрощает его семантическую характеристику.
Совершенно новые перспективы исследования раскрывает
семантическая концепция вида, согласно которой нет семантикокатегориального
различия между категорией вида и способами действия,
благодаря их понятийному тождеству [Karolak, 2001, 467-468]. Согласно
семантической концепции С. Кароляка, „вид имеет две формы
выражения: лексическую и грамматическую. Как неотъемлемый
компонент специфических понятий, он выражен лексическими
морфемами, когда же он абстрагирован от них, его показателями
становятся грамматические морфемы”, которые отличаются от
лексических морфем так, как общие (генеричные) понятия отличаются от
специфических понятий [Karolak 2001: 467-468, Кароляк 1995: 103].
Кароляк выделяет две элементарные (простые) аспектуальные единицы:
длительный и моментальный виды, которые являются компонентами
конкретных специфических понятий, соответственно длительных и
моментальных. Длительный вид – это понятие временного континуума,
открытого временного интервала. Моментальный вид – это понятие
момента, являющегося семантическим компонентом понятий, которые
не допускают измерения продолжительности обозначаемых ими
положений вещей (событий). Одним из отличительных признаков
семантической концепции вида является то, что она отрицает
адекватность общепринятого положения, что одному глаголу свойствен
94

лишь один вид – совершенный или несовершенный. Согласно новому
подходу глаголы имеют простую или сложную видовую структуру.
Простые глаголы, которые являются показателями простых понятий,
имеют один простой вид: длительный или моментальный. В свою
очередь, сложные глаголы, которые образованы от простых глаголов,
представляют сложный комплекс семантических признаков и
«многократность видов», т.е. видовую конфигурацию, образованную в
результате умножения простых видов. Поскольку корневая морфема
сохраняет свою естественную аспектуальную ценность, в результате
соединения простых видов, включенных в конкретные специфические
понятия, с соответствующим видом, абстрагированным от
специфического понятия, образуется сложная видовая структура, т.е. двутрех-
или четырехвидовая конфигурация.
Представленный подход имеет существенное значение для анализа
вторичной имперфективации глагола. Вторичный имперфектив является
сложным глаголом, и поэтому представляет сложный комплекс
семантических признаков и «многократность видов». Вторичные
имперфективы принадлежат к трехвидовым конфигурациям, так как они
образованы от двувидовых глаголов, которые восходят к одновидовым
простым глаголам, ср.
Итак, глаголы любить, знать, спать, помнить имеют один длительный
вид. Соединение специфического длительного понятия с моментальным
видом образует двувидовую конфигурацию с моментальной доминантой,
т.е. так наз. инхоативную конфигурацию: влюбиться, познать, заснуть,
запомнить. Соединение моментальной конфигурации с длительным
видом образует трехвидовую структуру, так наз. итеративнопотенциальную,
т.е. вторичный имперфектив [Karolak 2001: 512-513].
Вышеуказанной схеме анализа подвергаются вторичные имперфективы,
которые выделены на основе Национального Корпуса Русского Языка.
Цель автора – проверить достоверность семантической концепции вида
С. Кароляка, которая до сих пор не является общепринятой в свете
95

славянской аспектологии. Выдвигаются, таким образом, аргументы за и
против указанного подхода. В заключение указывается значение
описываемой концепции для пополнения аспектуальной характеристики
вторичного имперфектива.
Литература
Апресян, Ю. Д. 1995. “Трактовка избыточных аспектуальных парадигм в толковом
словаре.” Избранные труды, Т. II: Интегральное описание языка и системная
лексикография. Москва. 102-113.
Зализняк, А. А. & И. Л. Микаэлян. 2007. “«Видовые тройки» в русской аспектуальной
системе.” Русский язык: исторические судьбы и современность. III
Международный конгресс исследователей русского языка. Сб. тезисов, секция XV.
Русистика и когнитивная наука. Москва. 463–464.
Зализняк, А. А. & И. Л. Микаэлян. 2010. “О месте видовых троек в аспектуальной
системе русского языка.” Труды международной конференции «Диалог 2010».
Москва. 130-136.
Кароляк, С. (ред.) 1995. Семантика и структура славянского вида. I. Kraków.
Karolak, S. 2001. Od semantyki do gramatyki: wybór rozpraw. Warszawa.
Петрухина, Е. В. 2000. Аспектуальные категории глагола в русском языке в
сопоставлении с чешским, словацким, польским и болгарским языками. Москва.
Храковский, В. С. 2005. “Аспектуальные тройки и видовые пары.” Русский язык в
научном освещении. № 9. Москва.
Volkmar Lehmann
(Institut für Slavistik, Universität Hamburg)
───── ◊ ─────
On the relation between nonepisodic/nonlocalized, iterative, and
omnitemporal situations
Episodic memory and semantic memory are psychological categories, first
defined by Endel Tulving some decades ago. Very generally speaking his theory
“centered on different kinds and sources of to-be-remembered information
(personally experienced events versus general facts)” (Tulving 2002: 2).
“Episodic memory is a neurocognitive (brain/mind) system, uniquely different
from other memory systems, that enables human beings to remember past
experiences” (Tulving 2002: 1).
Translating Tulving’s distinction into aspectological terms, we may say: Pf.
verbs as well as ipf. verbs with progressive function denote by default contents
of episodic memory. Verbs with stative, iterative, or general-factual functions
denote contents of semantic memory. This division of so called chastnovidovye
znachenija corresponds to the traditional division into temporally localized
96

and not localized situations, perhaps with the limitation that the status of the
general-factual meaning is under discussion.
Most often the predicates with stative, iterative, or general-factual function
have tense markers and therefore denote temporally localized situations in
relation to a reference time (not in relation to the time line, which has no
grammatical or psychological relevance). We prefer to use the terms episodic
vs. nonepisodic situations, defining episodic situations to be part of a unique
temporal network of situations. This definition entails that in this episode any
situation has specific relations to at least one neighboring situation, i.e., that it
is temporally localized within the episode. And it entails
(i) that the situation is a temporary and not an omnitemporal phenomenon
(temporary situations have a specific reference time, their temporal orientation
(Paducheva’s 1996 “rezhim”) being deictic or narrative; the dominant reference
time of omnitemporal situations is random, their temporal orientation being
neither deictic nor narrative;
(ii) that the situation is a unique and not an iterative phenomenon (it is a
unique situation, because it is part of a unique temporal network, an episode;
the term ‘unique’ refers to semelfactive situations as well as to the so called
summarnoe znachenie, cf. tri raza zakryl, and multiple situations, cf. (po-
)machat’, where several events make up a complex situation; ‘iterative’ refers
to what is called unlimited-multiple meaning‚ neogranicheno-kratnoe
znachenie).
The reverse is true for unique situations – they are episodic (cf. вчера
приехал). But it is not true for temporary situations, because iterative
situations usually are temporary, cf.
(1) Часто к болоту приходили дачники.
‘Often cottagers came to the marsh.’
Thus, the features ‘episodic’ and ‘unique’ form a cluster (they entail each
other), and ‘episodic’ entails ‘temporary’.
In contrast, the opposite features ‘nonepisodic’, ‘omnitemporal’, and
‘iterative’ are separate features (except two entailments), because:
• nonepisodic situations need not be iterative (the case of general-factual
function) nor omnitemporal:
(2) Забыл я наполовину. Давно уже читал.
‘I have forgotten half of it. I already read it long ago.’
• nonepisodic situations need not be omnitemporal:
(3) И я спрошу её: ― Вы что-то уже переводили с русского?
‘And I ask her: “Have you ever translated something into Russian?”’
• iterative situations need not be omnitemporal, cf. (1)
• omnitemporal situations need not be iterative:
(4) Любит и кошка мышку.
‘The cat also loves the mouse.’
97

The only entailment is: iterative situations, cf. (1), and omnitemporal
situations, cf. (4), always are nonepisodic.
As a result of our definitions it can be asserted that there is a relatively solid
cluster of primary features, where the features ‘episodic’ and ‘unique’ entail
each other, and where ‘episodic’ and ‘unique’ entail ‘temporary’. They form a
notional cluster of situation attributes while the secondary features are
separated from each other, with the exception that ‘iterative’ and
‘omnitemporal’ entail the feature ‘nonepisodic’.
The distinction of primary and secondary features reflects an evolutionary
moment: the primary features come at the beginning of ontogenetic
development and of the path of grammaticalization concerning the categories
episodicity, actional frequency (“kratnost’”), and temporality.
The relations between the situation features can be represented in the
following diagram:
(episodic ⟷ unique ) → temporary
vs.
nonepisodic
↑ ↑
omnitemporal iterative
The main consequence is that a description of ipf. verbs must specify three
features in addition to actional types like process, event, or state. Simply
describing the aspectual default function of pf. verbs with a category term like
‘event’ is not sufficient either. Because of the functional oppositions between
primary and secondary features the default description of pf. verbs must
contain at least ‘episodic (event)’, with the additional rule that ‘episodic’ entails
‘unique’ and ‘temporary’.
References
Hansen, B. 1996. Zur Grammatik von Referenz und Episodizität. München.
Lehmann, V. 1994. “Episodizität.” H. R. Mehlig (Hg.) Slavistische Linguistik 1993. 153-179.
Paducheva, E. V. 1996. Semanticheskie issledovanija: Semantika vremeni i vida v russkom
jazyke. Semantika narrativa. Moskva.
Tulving, E. 2002. “Episodic memory: From Mind to Brain.” Annual Review of Psychology 53.
1–25.
───── ◊ ─────
98

Natalia Medynska
(University of Rovno)
Глаголы распределительного и многократно-дистрибутивного
действия с приставкой пере- в современном русском и
украинском языках.
[Verbs of distributive and multiple-distributive action with the prefix pere- in
modern Russian and Ukrainian]
Глагол как носитель динамического признака выявляет специфику в
акцональных понятийных и грамматических категориях. Из категорий
глагола следует выделить прежде всего категории, которые наиболее
тесно связаны с его семантикой и при транспозиции реализуются на
уровне семантических связей "глагол - другие части речи". Кроме того,
глаголу свойственны и такие категории, которые формируются в других
частях речи. При транспозиции могут реализовываться: "другие части
речи - глагол". Первые категории являются определяющими для глагола,
вторые - "общими" для других частей речи и глагола [Выхованец 1988].
Понятийная категория аспектуальности охватывает различные
средства выражения характера протекания действия. В русском и
украинском языках морфологическим ядром этой категории выступает
вид глагола, тесно связанный с категорией способов (родов), в которую
входит категория интенсивности действия.
Категория интенсивности действия функционирует в семантических
полях, характеризующих состояние человека и предметную деятельность,
субъектно-объектные отношения, сферу природных явлений. Категория
интенсивности действия в структуре глагольной лексемы (на словарном
уровне) реализуется так, что слово одновременно называет признак и
указывает на высокую степень его проявления. Таким образом,
интенсивность выступает одновременно и внутренней характеристикой
лексемы.
Материалом исследования послужили 347 глаголов из "Словаря
украинского языка" в 11-ти томах и 511 - из "Словаря современного
русского литературного языка "в 17-ти томах. В смысловом поле
интенсивности действия выделяются глаголы распределительного и
многократно-дистрибутивного действия с префиксом пере-, которые
указывают на распределение действия, распространенность его на
несколько объектов, продолжительность его течения и др.
Сема "направленность действия на несколько объектов" присуща 254
глаголам русского языка и 184 глаголам украинского языка:
пережаривать, перезабывать, перезанимать, перекалывать,
переклеивать // передушити, пережати, пережовкнути, перекачу-
99

вати. Например, переткать, сов., перех., соткать, выткать все или
многое (ССРЛЯ, 9, 183), перекришити, док., перех., покришити,
роздрібнити все або багато чого- небудь (СУЯ, 6, 139).
Во вторую группу входят глаголы, которые предусматривают в
выполнении действия многих субъектов или направленность действия на
определенное количество субъектов. ССРЛЯ насчитывает 133 таких
глаголов, а СУЯ - 31 слово: перезвать, перекланяться, перелобзать,
переобучать, переплакать / пересмішити, переучувати, перехворіти,
перетанцювати. Например, перещекотать, сов., перех., щекотать
всех или многих (ССРЛЯ, 9, 389), перешмагати. док., перех.,
відшмагати всіх або багатьох (СУЯ, 6, 390). К этой группе глаголов тесно
прилегает группа глаголов с приставкой пере-, выражающих значение
"уничтожение кого-то", "лишение жизни кого-то", но не одного, а многих.
ССРЛЯ насчитывает около 30 таких глаголов, а СУЯ - 23: перебивать,
перевешивать, передушить, перерезать / перегризти, передохнути,
перевішувати, передушити. Например, перетравить, сов., перех.,
отравить, истреблять отравой всех или многих (ССРЛЯ, 9, 395) /
перетруїти, док., перех., отруїти всіх або багатьох (СУМ, 6, 211).
Сема "последовательного распределения действия, одного за другим
(обо всем или многом)" присуща 42 глаголам русского и украинского
языков: пересматривать, перестукивать, перетерять, перечокиваться
/ перепахати, перецілувати, перегострювати, перегаснути.
Например, перепадать, сов., перех.. упасть одному за другим (обо
всем или многом обо всех или многих) / переиілувати. док., перех.,
поцілувати всіх або багатьох одного за одним, все або багато чого- небудь
одне за одним.
В большую группу глаголов с приставкой пере- объединяются глаголы
повторяемого действия со значением "сделать заново, повторно, подругому".
Таких глаголов в русском языке 158, а в украинском – 105:
перекатывать, переклеймить, переконопачивать, перемачивать /
перекрашувати, перелічувати, перемазувати, перемітати. Например,
перечеканить сов., перех., кроме значения направленности действия на
определенное количество объектов, имеет значение повторяемого
действия: 1. Чеканить заново и по-иному, и 2. Чеканить все или многое
(ССРЛЯ, 9, 389) / перерішити. док., розм.: 1.Вирішувати повторно,
заново, по-іншому (питання, проблему), 2. Перех., вирішувати все або
багато чого-небудь (СУЯ, 6, 189).
Еще одна группа глаголов распределительного и многократнодистрибутивного
действия со значением чрезмерного действия также
может иметь значение "направленность действия на несколько объектов".
В русском языке насчитывается 71 глагол, а в украинском - 45 слов:
переговаривать, перегостить, перезябнуть, перекружить / пере-
100

гострювати, перебирати, перепаяти, перемучити Например,
перепекать, несов. перепечь, сов., перех. 1. Печь слишком долго, дольше,
чем следует, портить этим. 2. Печь все или многое (ССРЛЯ, 9, 103) /
перехолодити, док., перех., 1. Охолоджувати все або багато чого-небудь,
усе цілком. 2. Охолоджувати надто сильно, більше ніж слід (СУЯ, 6, 285).
Префикс пере- в глаголах распределительного действия может
выражать пространственное значение, указывая при этом на движение
или перемещение с оттенком интенсивности темпа или периода времени,
занятого действием. Слова, которые составляют семантико-структурную
группу глаголов перемещения, обозначают механическое перемещение
одних тел относительно других в пространстве и времени, в определенном
направлении, с определенным темпом и в определенной среде:
перебродить, перебывать, перегонять / перевозити, переводити,
переїздити. Например, перелетать, сов., неперех., пролетать везде, во
многих местах или обо всех, многих (ССРЛЯ, 9, 284) / перелітати, док.,
неперех., облітати багато місць, літати всюди (про всіх, багатьох) (СУЯ, 6,
311). Все глаголы могут передавать перемещение нормативного темпа:
медленное, чем-то затрудненное, перемещение быстрого темпа,
неопределенного темпа. Словарь русского языка насчитывает 26 таких
глаголов, а украинского - 18.
Вывод: интенсивность действия специфически проявляется в глаголах
распределительного и многократно-дистрибутивного действия с префиксом
пере- и группирует их по общим для украинского и русского
языков семам. Наибольшую группу в русском и украинском языках
составляют глаголы с пере-, обозначающие направленность действия на
определенное количество объектов. Далее следуют глаголы распределительного
действия, которые подчеркивают участие в выполнении
действия многих субъектов со значением повторяющегося действия,
чрезмерного действия, последовательного его распределения. Наименьшую
группу насчитывают глаголы, обозначающие движение или перемещение
в определенном периоде времени с определенным темпом.
───── ◊ ─────
101

Hans Robert Mehlig
(University of Kiel)
102
Неисчисляемая собирательность в области глагольных
предикатов. О конативности в русском языке.
[Non-countable collectives in the domain of verbal predicates. About
“conativity” in Russian].
1. Предельные предикаты как глагольные индивидуативы
Тезис о том, что различие между индивидуативами (count nouns) и
континуативами (mass nouns) в области существительных соответствует в
области глагольных предикатов различию между предельными (telic) и
непредельными (atelic) предикатами, кажется, уже не вызывает
сомнения. Индивидуативы и предельные предикаты обозначают
внутренне ограниченные объекты. Внутренняя ограниченность предельных
предикатов обусловлена двумя свойствами: 1) различием подсобытий
(subevents), из которых состоит обозначаемая ситуация, и 2)
определенным порядком следования, определенной конфигурацией этих
подсобытий.
2. Непредельные предикаты как глагольные континуативы
В отличие от этого континуативы и непредельные предикаты обозначают
внутренне неограниченные объекты. Непредельные предикаты
концептуализуют обозначаемые ситуации как гомогенные. Они состоят
из более или менее идентичных фаз и таким образом отвечают критерию
«произвольной делимости» (subinterval property) [Frege 1884/1961] и
критерию «кумулятивности» (cumulativity) [Quine 190:51] или
«суммативности» (additivity) (Carlson 1981:51): Соединение различных
частей дает опять объект того же названия.
3. Неисчисляемые собирательные существительные
Однако не только континуативы обозначают неисчисляемые объекты, но
и также так называемые неисчисляемые собирательные существительные,
такие как, например, багаж или посуда. Неисчисляемые
собирательные обозначают множества, которые состоят из различных
объектов. Таким образом, они не удовлетворяют критерию произвольной
делимости, для них верен только критерий суммативности: Сумма двух
множеств багаж представляет собой опять багаж. Если неисчисляемые
собирательные несмотря на то, что обозначаемое множество состоит из
разных частей, все-таки обозначают внутренне не ограниченные
множества, то это происходит потому, что в отличие от индивидуативов

части, которые образуют неисчисляемое множество, не являются строго
упорядоченными.
4. Гибридные предикаты
4.1. Гибридные предельные предикаты с гомогенной деятельностью
Среди предельных предикатов есть такие, которые в акциональном плане
являются гибридными [Bertinetto/Squartini 1995]. В русском языке они
характеризуются тем, что они допускают перфективацию не только через
парный глагол СВ, но и через делимитативный способ действия,
например Саша заполнил анкету за двадцать минут и Саша
позаполнял анкету минут двадцать и пошел в библиотеку.
Предельные предикаты являются тогда гибридными, когда деятельность,
которая каузирует изменение, может быть концептуализирована как
гомогенный процесс.
4.2. Гибридные предикаты с конативной деятельностью
Но есть и такие предельные предикаты, деятельность которых состоит из
различных подсобытий, и которые все-таки допускают перфективацию
через делимитативный способ действия. Это можно показать на
излюбленном примере аспектологов открывать окно. Обычно
деятельность «открывания окна» состоит из строго упорядоченной
последовательности подсобытий. Тот, кто открывает окно, сначала
берется за ручку окна, поворачивает его и тянет ручку на себя. Однако
ситуация «открывания окна» может иметь и совсем другой сценарий,
например, когда рама окна после сильного дождя разбухла или окно
забили гвоздями. В таком случае обычная последовательность
подсобытий не приводит к успеху. В таком случае деятельность
«открывания окна» будет состоять из серии различных подсобытий.
Может быть, для достижения результата используются сначала клещи,
потом нож, молоток, лом и т.д. Вполне возможно, что придется
использовать эти инструменты несколько раз и в любом порядке. В такой
интерпретации деятельность предельного предиката обозначает попытку
достичь желаемой цели. Мы открывали окно почти двадцать минут,
но ничего не вышло. Конативная деятельность на английский язык
должна переводиться выражениями, которые обозначают попытку,
например такими, как to try или to make attempts.
При конативной интерпретации деятельность, которая каузирует
изменение, не является гомогенной. Но все-таки допускается
перфективация через делимитативный способ действия: Мы
пооткрывали, пооткрывали окно, но ничего не вышло. Такая
возможность имеется, потому что подсобытия, из которых состоит
103

деятельность конативных предикаций, не являются строго
упорядоченными. Подсобытия (subevents) имеют произвольный порядок.
Деятельность конативных предельных предикатов точно так же, как и
неисчисляемых собирательных не отвечает критерию произвольной
делимости, но вследствие произвольной упорядоченности подсобытий
удовлетворяет критерию кумулятивности. Гомогенность имплицирует
кумулятивность, так как ситуации, концептуализованные как
гомогенные, всегда удовлетворяют критерию кумулятивности. Из
сказанного становится ясно, что необходимой предпосылкой для
перфективации глагольных предикатов через делимитативный способ
действия является не гомогенность и произвольная делимость частей, а
кумулятивность.
Литература
Bertinetto, P. M. & M. Squartini. 1995. “An Attempt at Defining the Class of 'Gradual
Completion Verbs'.” P. M. Bertinetto et al. (eds.) Temporal Reference, Aspect and
Actionality, Vol. 1: Semantic and Syntactic Perspectives. Torino: Rosenberg & Sellier.
11-26.
Carlson, L. 1981. “Aspect and Quantification.” Tense and Aspect: Syntax and Semantics 14,
New York: Academic Press. 31-64.
Frege, G. [1884] 1961. Die Grundlagen der Arithmetik. Darmstadt: Wissenschaftliche
Buchgemeinschaft.
Quine, W. V. O. 1960. Word and object. New York-London: J. Wiley and Sons.
Mehlig, H. R. 1994. “Гомогенность и гетерогенность в пространстве и времени. О
категории глагольного вида в русском языке.” Revue des Ètudes Slaves LXVI/3. 583-
606.
Tatiana Milliaressi
(l'Université Lille 3, France)
───── ◊ ─────
О соотношении семантических категорий вида и
предшествования в русском языке.
[On the relation between the semantic categories of aspect and anteriority in
Russian].
I. Введение. Как известно, в русском языке таксис объединен в рамках
одной категории с видом. Во многих языках, например во французском,
таксис объединен со временем (Маслов 1984:26). Под таксисной
семантикой понимается значение предшествования, одновременности и
следования действий. Принято считать, что таксисное отношение
предшествования, выраженное грамматически сложными временами во
104

многих неславянских языках, не имеет грамматического выражения в
русском языке (см., напр., Храковский 2009:17). Ср. примеры из русского
и французского языков, в которых и французское предшествующее
будущее время (futur antérieur), и будущее простое (futur simple)
соответствуют оба СВ в русском языке:
1) Quand j’aurai lu ce livre, je te le passerai.
(‘прочитаю до того как дам почитать’)
2) Когда я прочитаю (=futur antérieur) книгу, я тебе ее дам (=futur simple)
почитать.
В этом исследовании рассматриваются значения результативного НСВ
в контексте высказывания с производным значением дистантного
предшествования типа:
3) Маша пригласила вчера в гости Ивана. Я встречался с ним на прошлой
неделе и был рад увидеть его снова.
4) Почему вы поддержали его на собрании? Вы же говорили, что он неправ.
5) Должна быть у вас моя карточка. Я записывался. (Шатуновский 2009)
6) Ты посылал ей приглашение на свадьбу? (‘свадьба уже состоялась’) (Падучева
1996)
II. Предшествование и выражение логической связи.
Таксисное предшествование рассматривается как универсальная
семантическая категория независимо от ее конкретного грамматического
или лексического оформления. В некоторых языках категория
предшествования может быть регулярно выражена при помощи системы
относительных времен, и в этом случае видовая семантика временной
формы глагола несет производную функцию и имеет несистемный
характер. Например, перфектное значение сложной временной формы
j’aurai lu в примере (1) производно от основного значения
предшествования и от логического следования действий друг за другом
(прочитаю, дам прочитать). В случае регулярного выражения видового
значения видо-временной формы глагола (как в русском языке)
наоборот, производны и несистемны значения таксисных отношений.
Так, значение предшествования глагольной формы прочитаю в примере
(2) имплицируется ее перфектным значением и логическим следованием
действий друг за другом.
Значение предшествования глагольной формы выражается
необязательно в рамках полипредикативного предложения. Например,
сложные так называемые «относительные времена» употребляются для
обозначения предшествования действия, выраженного самостоятельным
предложением. Например:
105

7) Je n’ai pas pu ouvrir la porte. J’avais oublié mes clefs.
‘Я не смог открыть дверь. Я забыл (=plus-que-parfait) ключи.’
Сложная временная форма глагола, выражающая предшествование
действия по отношению к другому, выраженному простой временной
формой, обозначает также и причину по отношению к следствию (‘забыл
ключи, поэтому не открыл дверь’). При этом реальная хронологическая
последовательность (‘забыл, не открыл’) нарушается в высказывании в
пользу неиконического следования действий (‘не открыл, забыл’).
Семантика причинно-следственной связи является в свою очередь
производной от таксисного значения видо-временных форм. Поэтому для
выражения причинно-следственной связи используются обычно
лексические средства (8), либо иконический порядок следования
причины и следствия в высказывании (Jakobson 1965), при котором
имеет место не таксисное предшествование (следствие, причина), а
таксисное следование действий (причина, следствие) (9). И в том, и в
другом случае, в русском языке действия представляются в рамках одного
предложения:
8) Я не смог открыть дверь, потому что забыл ключи.
9) Я забыл ключи и не смог открыть дверь.
III. Результативный НСВ и значение предшествования.
Характерными особенностями предшествования вообще является
неиконическое представление действий в высказывании и выражение
ситуационной связи между предшествующим и последующим
действиями (Milliaressi 2011). На материале русского языка в
существующих исследованиях по семантике результативного НСВ
неоднократно отмечалось дополнительное ситуационное значение НСВ
по отношению к СВ. Так, например, Падучева (1996) говорит о
разобщенности действия с моментом речи и о значении прагматического
контекста ситуации, Шатуновский (2009:179) – о косвенных эффектах
действия и об опорной точке «для восстановления (в мысли)
компрессированного звена», а Семон (Sémon 1990) о дополнительной
косвенной информации в процессе аргументации.
Представляется, что именно эта семантика «скачка», временного
интервала лежит в основе производного таксисного значения
предшествования результативного НСВ. НСВ в этом случае выражает
косвенную информацию, позволяющую восстановить опущенные в
высказывании логические связи. Эти логические связи материализуются
в течение относительно длительного (по отношению к конкретной
ситуации) отрезка времени, отделяющего последующее действие от
106

предшествующего. Именно поэтому контактное предшествование в
русском языке не может быть выражено НСВ. Так, например, замена НСВ
на СВ в (5) представляется невозможной, за исключением случая, если
запись произошла только что; но тогда оказываются аннулированными
косвенные эффекты (‘информация должна была уже быть получена’),
действующие в течение временного интервала, отделяющего действия
друг от друга.
IV. Выводы. Анализ корпуса примеров позволил сделать
наблюдение, что результативный НСВ может включать семантику
предшествования при неиконическом порядке следования действий,
когда необходимо исключить возможность интерпретации их
иконического следования друг за другом, а также для выражения
отрицательной или положительной оценки говорящим
предшествующего события, оказывающего косвенный эффект на
последующее в течение временного интервала, отделяющего их друг от
друга.
Литература
Маслов, Ю. С. 1984/2004. “Очерки по аспектологии.” Ю. С. Маслов Избранные труды:
Аспектология. Общее языкознание. Москва. 18-32.
Падучева, Е. В. 1996/2010. Семантические исследования. Москва.
Храковский, В. С. 2009. “Таксис: семантика, синтаксис, типология.” В. С. Храковский
(ed.) Типология таксисных конструкций. Москва. 11-113.
Шатуновский, И. Б. 2009. Проблемы русского вида. Москва.
Jakobson, R. 1965. “Quest for the Essence of Language.” Diogenes 51. 21-37.
Milliaressi, T. 2011. “La traduction de la postériorité des procès passés.” T. Milliaressi (éd.) De
la linguistique à la traductologie. Villeneuve d’Ascq. 75-90.
Sémon, J.-P. 1990. “À propos de l’informativité indirecte : l’argumentation et l’aspect en
russe.” Revue des études slaves LXII/4. 867-886.
───── ◊ ─────
Ekaterina Mišina
(V.V. Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy of Sciences, Moscow)
Об особом употреблении форм совершенного вида в
отрицательном контексте (на материале ранних
восточнославянских памятников).
[On a special use of perfective aspect forms in negative contexts
(on the basis of early East Slavic manuscripts]
А. А. Зализняком на материале берестяных грамот, а также других
письменных источников др.-рус. языка был выделен и описан особый
107

тип употребления презентных форм от глаголов СВ 1 в контексте с
отрицанием, названный «презенсом напрасного ожидания». Презенс от
глагола СВ в таких контекстах получает значение типа ‘упорно
отказывается сделать’, ‘все никак не сделает’ (Зализняк 1990; 1993; 2004).
Этот тип употребления сохранился и в современном русском языке, но с
синтаксическими ограничениями: требуется сочетание с наречиями
никак, все никак, нигде, если речь идет о «напрасном ожидании»
единичного действия, ср.: Все никак не соберусь отнести часы в
ремонт; Он никак не отдаст мне долг; Нигде не найду ответа, – и
сочетание с наречием никогда или отрицательной частицей ни, если речь
идет о «напрасном ожидании» повторяющегося действия: Он никогда
вам не поможет. В древних текстах сочетание с отрицательными
наречиями и частицами факультативно:
(1) а ннѣ водѧ новоую женоу а мънѣ не въдасть ничьто же (НБГ, N9);
(2) како т оу мене и чьстьное дрѣво възъмъ и вевериць ми не присълещи (щ вм. ш) то
девѧтое лето (НБГ, N246).
За пределами берестяных грамот аналогичные употребления также
встречаются (в деловых памятниках, летописях, хожениях и др.), но
лексически более ограниченно: большинство известных примеров
представлено глаголом дати и его приставочными производными:
(3) игорь же нача молитис̑ къ всеволоду. молбою и гнѣвасѧ река. не хощеши ми добра про
што ми ѡбреклъ еси киевъ. а притьльи. ми не даси приимати (Киевская летопись, л.
117а4–10) – знач. презенса: ‘никак не даешь/не дашь’, ‘не хочешь/не
соглашаешься дать’.
Исследование ранних восточнославянских памятников показало, что
значение «напрасного ожидания», выделенное А. А. Зализняком для
презентных форм с отрицанием в контексте неактуального настоящего, в
др.-рус. период могло выражаться и другими формами от глаголов СВ –
имперфектами и действит. причастиями наст. вр.:
(4) и послашас̑ брат̑ къ всеволодѹ рекѹче се в києвѣ сѣдѣши. а мъ просимъ ѹ тебе
черниговьскои и новгороцкои волости. а киевьскоѣ не хочемъ. ѡнъ же вѧтичь не
състѹпѧшеть но дашеть имъ .д҃. город. же и прѣди нарекомъ (Киевская
летопись, л. 115а29–115б5);
(5) и вьставиша и на сани. и емше за вужа везоша и. ко быша вь двѣрехъ сташа. рака не
поидущи. и повелѣша народу звати гс̑и помилуи. и повезоша и (ПВЛ по Ипатьевскому
списку, л. 67).
108

На наш взгляд, в приведенных контекстах в значении имперфектов и
причастий СВ при отрицании имеют место модальные наращения,
сходные с теми, которые возникают в «презенсе напрасного ожидания», а
именно – неоправданное ожидание и упорный отказ совершить
действие, несмотря на желание/стремление некоторого субъекта к его
осуществлению: ‘…Всеволод не отступился/не (за)хотел отступиться,
несмотря на просьбу…’, ‘…рака никак не хотела двигаться/ни за что не
двигалась, несмотря на стремление несущих ее…’. Обозначенные
модальные компоненты связаны с особенностью функционирования СВ
под отрицанием: их возникновение объясняется тем, что такие фоновые
компоненты, как намерение осуществить действие, ожидание,
долженствование входят в пресуппозицию, которая не подвергается
отрицанию у глаголов СВ (Падучева 1996: 54–56). Употребляясь в
контекстах с отрицанием для описания сходных ситуаций и выражая, по
сути, одинаковые значения, имперфекты и причастия от глаголов СВ
могли выступать как функциональные синонимы, что наглядно
демонстрируют следующие примеры из Галицко-Волынской летописи:
(6) прилѣзъшимъ же имъ подъ заборолѣ. Лѧховѣ пѹщахѹть на нѧ каменье. акы градъ
силныи. но стрѣл ратьнхъ не дадѧхѹть ни вникнѹти. изъ заборолъ. (Гал.-Вол.
летопись, л. 294);
(7) потом же придоша к Сѹдомирю. и ѡбьстѹпиша и со всѣ сторонѣ […] и порокъ
поставиша. и пороком же бьющимь не ѡслабно. дн҃ь и нощь. а стрѣламъ не дадѹщимъ
выникнѹти изъ заборолъ. (Гал.-Вол. летопись, л. 284).
Следует отметить, что в отличие от «презенса напрасного ожидания»,
сохранившегося и в современном русском языке, особое употребление
имперфектов и причастий от глаголов СВ в контекстах с отрицанием
практически не выходит за пределы др.-рус. периода, вероятно, уже тогда
представляя собой довольно архаичное явление. Исключением являются
образования от глагола дати, которые, по-видимому, превращаются в
застывшие клише. В (Зализняк 2008: 96–97) приводятся статистические
данные относительно употребления форм имперфектов СВ, убедительно
показывающие, что «активное употребление этой формы характерно
лишь для древнейших памятников и уже на протяжении древнерусского
периода наблюдается резкое падение ее употребительности, а в
дальнейшем полное отмирание». В отношении функционирования
действ. причастий наст. вр. от глаголов СВ наблюдается схожая картина.
Не в значении «предшествования», т. е. не в качестве синонимов действ.
причастий прош. вр. (такое употребления стоит особняком, ср., напр.: и
тако изиидѧше из манастырѧ. возмѧ малъ коврижекъ (ПВЛ по Ипат.
списку, л. 68об.) ), формы действ. причастий наст. вр. от глаголов СВ
109

также встречаются только в древнейших памятниках, причем в
восточнославянских памятниках гораздо реже по сравнению с
памятниками южнославянскими. Предварительные наблюдения
показывают, что и спектр значений, выражаемый действ. причастиями
наст. вр. от глаголов СВ, в восточнославянских памятниках уже: вне
отрицательных контекстов они практически не встречаются.
Таким образом, отрицание оказывается значимым фактором,
обусловливающим употребление СВ в определенном круге контекстов в
древнейших восточнославянских памятниках. Следует подчеркнуть, что
осознание отрицания как особого типа контекста, допускающего СВ в др.-
рус. период, на наш взгляд, важно не только само по себе как интересное
явление, отличающее древнерусский язык от современного русского, но и
с точки зрения пополнения наших знаний о функционировании видовременной
системы в данный период. Все описанные выше контексты с
отрицанием нельзя считать показательными при определении видового
значения глаголов, поскольку они оказываются контекстами,
допускающими конкуренцию видов.
Сноска
1) На наш взгляд, применительно к др.-рус. периоду мы уже можем говорить о
различии совершенного и несовершенного видов, хотя видовая система еще и
находилась в стадии формирования, аналогичное мнение высказывается, напр., в
(Зализняк 2004: 177). Так, большинство приставочных глаголов с предельной
семантикой, а также ряд бесприставочных глаголов, по-видимому, уже выражало
семантику СВ, во всяком случае, их аспектуальное поведение мало чем отличается
от поведения глаголов СВ в современном русском языке.
Olav Mueller-Reichau
(Institut für Slavistik, Universität Leipzig)
───── ◊ ─────
Factual imperfectives and background knowledge
Reference to a kind by means of a definite NP in English is known to require a
"well-established" nominal category (Krifka et al. 1995). This is why there is a
kind reading for (1a) but not for (1b) - unless it is embedded in a special
context (1c). Factual ipfs 1 in Russian show similar effects. In contrast to (2a),
(2b) only allows for a factual interpretation if it is embedded in a supporting
context (2c). 2
(1) (a) The Coke bottle has a long neck.
(b) The green bottle has a long neck.
110

(c) The factory produces two kinds of bottles, a green one for medical purposes and a
clean one for cosmetics. The green bottle has a long neck. [Dayal 2004]
(2) (a) Ивану в прошлом году удаляли аппендицит.
(b) Ивану в прошлом году удаляли зуб мудрости.
(c) В картотеке есть пациенты, которым не удаляли зуб мудрости, а есть те,
которым удаляли. Ивану в прошлом году удаляли зуб мудрости.
In the talk, I pick up Leinonen's (1982:195ff.) idea that factual ipfs can
involve reference to scripts. Expanding the notion of script somewhat, I
propose that this is a necessary condition for any occurrence of factual ipfs.
This would explain (2) because scripts are special cases of Frames (cf. Busse
2012), which are by definition "well-established" in background knowledge.
The hypothesis is that the use of an ipf form under reference to a single
completed event implies that the Event Frame evoked by the verb is part of a
larger Frame structure (Script) with at least one other Event Frame preceding
it. This leads to the implicature that the kind of the resultant state (whose
existence is inferred from the existence of the completed event referred to)
contrasts with the kind of resultant state implied by the preceding Event
Frame out of the script. In the talk, I will elaborate on Busse's (2012:543)
conception of a script, explain why the use of pf in a script context (cf. Dickey
2000:123) does not invite the "contrast implicature", and discuss different
kinds of scripts that underly factual ipfs.
Classic scripts in the sense of Schank & Abelson (1977:41) result from
abstraction over completed events of different kinds that appear in the same
order again and again in the world, whereby two subsequent Event Frames are
linked via a relation of occasion, which means roughly that the impact of the
preceding event prepares the pivot entity to undergo the subsequent event. Wrt
factual ipfs: if the verb lexically evokes an Event Frame out of a classic Script,
the message to the hearer will be that the pivot entity has to be recategorized
according to the stage reached within the script:
(3) (a) Вы уже заказывали? - Заказывали. restaurant script
(b) Стоп, стоп! Я уже солил суп. recipe script
(c) Приговоренный исповедался уже вчера. execution script
Another kind is given if the "action has acquired the status of an activity on a
regular schedule of opportunity" (Chaput 1990:296). For such a Period to
emerge, events of identical type/kind must appear again and again with a
(relatively) constant temporal distance between any two subsequent events.
Note that there is no relation of occasion between two subsequent Event
Frames. If the verb evokes an Event Frame out of a Period, the message will be
that, relative to the respective period of time, which must be explicitly or
implicitly given, the type of resultant state predicted by the Event Frame has
realized. Examples: 3
111

112
(4) (a) Коня поил? - Поил. daily period [Шведова 1980]
(b) Я вчера мыл посусу. Теперь твоя очередь. daily period [after Forsyth 1970]
(c) Почтальон приходил 8 утра. daily period [Падучева 1996]
(d) Озеро в прошлом году замерзало. annual period [Mehlig 2010]
The next one manifests itself if for sufficiently many entities it can be observed
that they cyclically switch among two kinds of states during their existence.
Such Oscillations typically consist of two Event Frames implying two types of
state, respectively. Unlike Periods, Oscillations do not require the time interval
between two subsequent events to be constant. The occasion relation holds
between two subsequent Event Frames. If the verbs evokes an Event Frame out
of an Oscillation, the resulting message will be that another one switching of
the state of the entity has taken place. Since the message does not include the
requirement that the newly reached state must hold at evaluation time (as the
use of the pf would), the implicature is invited that, meanwhile, the state that
the pivot entity is in has switched back. This gives the well-known effect of
annulled result.
(5) (а) Oн просыпался, а потом он снова заснул. awake/asleep [Рассудова 1968]
(б) Детектив заметил, что кто-то открывал сейф. open/close
(c) Кошмар! Я же только что мыл пол. clean/dirty
Whereas a classic Script partitions a situation, a Lifetime Scripts partitions
a person's lifetime, see (6) and (7). 4 Frequent are Lifetime Scripts consisting of
two Event Frames that divide up the life of a person in two stages ("этапы").
The first Event Frame is trivial - it describes the birth of the person thereby
determining her initial state. The second Event Frame describes some nontrivial
event that the person must undergo to reach a certain new kind of state
implying a new status (category membership). If the verb is used that evokes
the second Event Frame out of a Lifetime Script, the hearer's attention will be
guided to the new category membership of the person, inviting respective
inferences, e.g. a new legal status (8). Often, the new category membership
implies an increase (or decrease) of prestige, dependend on cultural
conventions (9). (10) shows that such upgrades and downgrades can become
institutionalized, e.g. as evaluation standards in sports or as moral standards
(Decalogue).
(6) Дипломную работу я писал, кандидатскую диссертацию писал, но еще
докторскую диссертатицю не писал. academic career ladder script
(7) Казахские женщины раньше обязательно носили головной убор, и на каждом
этапе жизни он был особым: до замужества она носила один, после того как
выходила замуж - другой, становилась бабушкой - третий. [Internet]
(8) (а) На местных выборах меня не внесли в список избирателей, хотя за несколько
дней до события мне исполнялось 18 лет... [Internet]
(b) У меня недавно умер отец. Я точно знаю, что он писал завещание года два
назад, но не могу найти документ. [Internet]
(9) (a) Мой дядя восходил на Эверест. [Падучева 1996]

(b) Moя сестра уже ела таракана!
(10) (a) В Ванкувере Плющенко прыгал четверной аксель.
(b) Этот юноша убивал человека.
In (2c) we saw that, to "well-establish" an event category, the context has to
determine (minimally) two classes of people, those who have experienced the
kind of event and the others. (11a) is another case in point. A frequently used
means of creating experiential 5 contexts are questions like (11b).
(11) (a) Сергей вешал эту карту, он тебе поможет. [Падучева 1996]
(b) А кто-нибудь уже покупал мебель ИКЕА? [Internet]
Notes
1) I use the term "factual ipf" restricted to existential ipfs (after Падучева 1996) in past
tense contexts built on VPs describing a change of state.
2) The analogy does not come as a surprise given that factual ipfs involve "type reference"
(Mehlig 2001) or "type focussing" (Dahl & Hedin 2000:388).
3) (7b) represents the case of "turn-taking" (Chaput): the Period Frame incorporates an
additional rule determining the order of agents.
4) Note that this example does not show factual ipfs, but habitual ipfs.
5) "Experiential" is used here in a more narrow sense than it is used in Dahl (1985).
References
Busse, D. 2012. Frame Semantik - ein Kompendium. Berlin.
Chaput, P. 1990. “Aspect choice in questions.” N. Thelin (ed.) Verbal aspect in discourse.
Amsterdam. 285-306.
Dahl, Ö. 1985. Tense and Aspect Systems.
Dahl, Ö. & E. Hedin 2000. “Current Relevance and Event Reference.” Ö. Dahl (ed.) Tense and
aspect in the languages of Europe. Berlin. 385-402.
Dayal, V. 2004. “Number Marking and (In)definiteness in Kind Terms.” Linguistics and
Philosophy 27. 393-450.
Dickey, S. M. 2000. Parameters of Slavic Aspect. Stanford.
Forsyth, J. 1970. A Grammar of Aspect: Usage and Meaning in the Russian verbs.
Cambridge.
Krifka, M. et al. 1995. “Genericity: An Introduction.” G. Carlson & F. Pelletier (eds.) The
Generic Book. Chicago, London. 1-124.
Leinonen, M. 1982. Russian aspect, temporal'naja lokalizacija, and
definiteness/indefiniteness. Helsinki.
Mehlig, H. R. 2001. Verbal Aspect and the Referential Status of Verbal Predicates. On Aspect
Usage in Russian Who-Questions. Journal of Slavic Linguistics 9. 99-125.
Mehlig, H. R. 2010. “Verbalaspekt in russischen Ja-Nein-Fragen.” Ms.
Schank, R. & R. Abelson. 1977. Scripts, plans, goals and understanding: An inquiry into
human knowledge structures. Hillsdale.
Падучева Е. В. 1996. Семантические исследования. Семантика времени и вида в
русском языке; Семантика нарратива. Москва.
Рассудова О. П. 1968. Употребление видов глагола в русском языке. Москва.
Шведова, Н. Ю. (гл. ред.) 1980. Русская грамматика. Москва.
113

Iskra Panovska-Dimkova
("Blaže Koneski" Faculty of Philology, “Cyril and Methodius” University, Skopje)
Семантиката на префиксите во лимитативната видска
(аспектна) конфигурација во македонскиот јазик.
[The semantics of the prefixes in the limitative aspectual configuration in
Macedonian]
Префиксите кои учествуваат во градењето на лимитативната видска
конфигурација носат видска вредност момент кој претставува десна
граница на континуумот претставен во коренот. Во македонскиот јазик се
најдени девет моментни префикси со кои може да се направи
лимитативност и тоа се: до-, за-, из-, од-, ᴨо-, ᴨре-, ᴨри-, ᴨро- и раз-. Овие
префикси го ограничуваат времетраењето на дејството искажано со
коренот и можат семантички да се дефинираат зависно од типот на
ограничувањето. Од нив најфреквентен, најпродуктивен и специјализиран
за изразување ограничено времетраење е префиксот ᴨо-. Другите
префикси се со помалку или повеќе ограничена дистрибуција и забележливо
е нивното примарно учество во другите видски конфигурации со
моментна доминанта: инхоативната, резултативната и терминативната.
Овие девет префикси семантички се дефинираат на следниов начин:
1. ДО-: определен момент Т кој го ограничува временскиот интервал на Р:
Едвај доседовме до крајоᴛ на ᴨреᴛсᴛаваᴛа.
2. ЗА-: момент Т кој ограничува многу кус временски интервал на Р:
Заврна ᴨолсааᴛ и ᴨресᴛана.
3. ИЗ-: момент Т кој ограничува определен временски интервал на Р:
Наум исчекал Марија да се соземе и ја ᴨоканил во собаᴛа.
4. ОД-: момент Т кој ограничува определен временски интервал на Р:
Оᴛслужи една ᴦодина војска.
5. ПО-: момент Т кој ограничува релативно кус временски интервал на Р:
Поседовме малку во двор, ᴨа влеᴦовме внаᴛре.
6. ПРЕ-: момент Т кој ограничува определен временски интервал на Р:
Ќе ᴨрезимаᴛ во ᴦрадоᴛ.
7. ПРИ-: момент Т кој ограничува многу кус временски интервал на Р:
Придржи ми ᴦо ᴨалᴛово, ᴛе молам.
8. ПРО-:
а) момент Т кој ограничува кус временски интервал на Р:
Проᴨлака малку, ᴨа се смири.
б) момент Т кој ограничува определен временски интервал на Р:
И вака ние досᴛа ᴨроживеавме.
9. РАЗ-: момент Т кој ограничува релативно кус временски интервал на Р:
Морам да размислам некое време.
114

Тргнувајќи од семантичките дефиниции на споменатите префикси, во
трудот ќе се обидам да ги претставам нивните меѓусебни разлики во
однос на дистрибуцијата, во однос на должината на времетраењето што го
лимитираат, како и во однос на дополнителните (невидски) значења што
ги внесуваат.
Литература
Karolak, St. 1998. “Uwagi o morfologii aspektu macedońskiego.” Studia z filolologii polskiej i
słowiańskiej 35.
Каролак, Ст. 2005. Семанᴛика и сᴛрукᴛура на ᴦлаᴦолскиоᴛ вид во македонскиоᴛ јазик.
Филолошки факултет „Блаже Конески“. Скопје: Катедра за македонски јазик и
јужнословенски јазици 128.
Пановска-Димкова, И. 2001. “Валентноста на префиксираните глаголи со лимитативна
видска конфигурација.” Македонскиоᴛ ᴦлаᴦол синхронија и дијахронија (трудови од
собирот одржан на 1-2 март 2000). Јазикоᴛ наш денешен книᴦа 4. Скопје: Институт
за македонски јазик „Крсте Мисирков”. 90-97.
Пановска-Димкова, И. 2002. Лимиᴛаᴛивнаᴛа видска конфиᴦурација во македонскиоᴛ
јазик. – Скопје: 3Д-Проект студио, 185.
Спасов, Љ. 1997. “Дефиниции на видските (аспектните) когфигурации во македонскиот
јазик.” Предавања на XXIX меѓународен семинар за македонски јазик, лиᴛераᴛура
и кулᴛура. Скопје: Универзитет „Св. Кирил и Методиј“. 31–36.
Спасов, Љ. 2002. “Префиксите како информатори за глаголската видска
конфигурација.” Дескриптивна лексикографија стандардног језика и њене
теоријске основе. Међународни научни скуп о лексикографији и лексикологији.
Нови Сад – Београд. 175–184.
───── ◊ ─────
Elena Pčelinceva
(Dept. of Linguistics and Ukrainian Language. Cherkassy Technological University)
Отглагольные имена действия и формирование глагольного
вида в русском языке.
[Nomina actionis and formation of verbal aspect in Russian]
Отглагольное имя действия (ОИД) в современном русском языке имеет
существенные семантические и функциональные ограничения. По
данным БАСа, в современном русском языке их менее 6 тысяч, в то время
как глаголов в том же словаре около 33 тысяч. Это побуждает к
размышлениям, поскольку:
1. В родственных украинском, польском и некоторых других славянских
языках ОИД намного более регулярны, чем в русском, и в основном
сохраняют глагольную парность по виду.
115

2. В древнерусском языке старшего периода (X–XIII вв.) имя действия
было весьма распространенной языковой формой. Позднее, в течение
XIV–XVIII вв., вместе с развитием глагольных видовых форм появилось
множество парных имен действия (типа подвязание — подвязывание),
различающихся аспектуальной семантикой. Однако в течение
последующих двух столетий значительное количество ОИД по какой-то
причине исчезло, что обусловило утрату их парности, свело к минимуму
«видовую» дифференциацию и сузило их функциональные возможности.
Возникает вопрос: почему эти имена действия так стремительно и
массово исчезли в русском языке и почему они в гораздо большей
степени сохранились в некоторых других славянских языках?
Обращает на себя внимание и тот факт, что исчезли преимущественно
имена, образованные от глаголов СВ. На первый взгляд, это можно было
бы объяснить тем, что у русских существительных нет категории вида,
вследствие чего маркированный член видовой оппозиции – глагол СВ –
не образует девербативов. Но в реальности последние легко образуются
от таких глаголов, как переделать, побелить, – и не образуются от,
например, порисовать, повспоминать или перецеловать.
Выборка из «Материалов для словаря древнерусского языка»
И.И.Срезневского, Словаря древнерусского языка, Словаря Академии
Российской и Словаря русского языка XVIII века свидетельствует о весьма
заметной динамике количественного и качественного состава корпуса
девербативов. В период XI–XIV вв. имена действия свободно образуются
от большинства глаголов, причем их состав существенно отличается от
корреспондирующей части современного корпуса имен действия. В
частности, заметно большее количество единичных имен действия
словообразовательно и семантически соотносится с глаголами СВ или с
глаголами так называемого «общего» или «нейтрального» вида: они
составляют около трети нашего корпуса (изглаголание, възитие,
възискание и под.). Приблизительно 30% девербативов имеют значение
непредельного процесса или состояния (блещание, веселование), 40% —
это парные образования (жаление – пожаление, въдаание – въдание).
Обращает на себя внимание и регулярность образования имен от
глаголов на -нути: дьрзнутие, плюновение, дъхновение, въспряновение и
т.д.). В современном русском языке такие девербативы практически
полностью исчезли, а те, что остались (например, поползновение,
исчезновение), утратили тесную связь с производящим глаголом. Как
замечает В.А.Плунгян, в современном языке «семельфактивное -ну- —
это единственный русский глагольный показатель, который однозначно
определяет совершенный вид глагольной словоформы» Плунгян 2011:
401. Это можно трактовать и в том смысле, что по мере формирования
глагольного СВ, усиления определенности его границ его категориальная
116

семантика входит в противоречие с категориальной семантикой имени; в
результате ОИД, содержащие эксплицитные показатели СВ, постепенно
выходят из употребления или теряют глагольные компоненты значения.
В выборке из словарей XVIII в. процентное распределение ОИД в
зависимости от их аспектуально-семантической характеристики
оказалось следующим: уже более 60% девербативов имеют парное по
«виду» образование типа нагруживанѣе — нагруженѣе, около 30%
составляют единичные имена действия, значение которых составители
словарей определяют как «продолжаемое действие» (изубытчиванѣе), и
менее 10% составляют единичные девербативы со значением «окончания
действия» или «исполненного действия» (сбытѣе). В современном же
корпусе девербативов (по материалам БАС и МАС) удельный вес парных
имен действия уменьшился минимум в 10 раз, и почти исчезли
единичные имена действия, соотносимые с непарным глаголом
совершенного вида (их осталось около 40 единиц, то есть меньше 1%).
Все указанные изменения, на наш взгляд, косвенно свидетельствуют о
динамике содержания самого глагольного вида. В диахронии вид
семантически подвижен. Согласно наблюдению Ю.С.Маслова, с
постепенным распространением категории вида ее семантическое
содержание меняется: значение НСВ становится более широким, а СВ,
бывший поначалу фоном, «нейтральным видом», становится, напротив,
«положительным, более весомым членом оппозиции» Маслов 1984: 110.
Мы предполагаем, что одной из причин распада именных «видовых» пар
в русском языке и появления заметных ограничений на образование и
употребление ОИД стали как раз семантические изменения внутри
глагольной категории вида.
Возможно, с исторической изменчивостью семантики вида связаны и
различия между подсистемами ОИД современных русского и других
славянских языков. Существует мнение, что грамматическое содержание
совершенного вида в западных и восточных славянских языках не
идентично: в западнославянской подгруппе основным значением СВ
является простое понятие целостности, в восточнославянской — значение
временной определенности Dickey 2000; Barentsen 2011. Несмотря на
общую историю формирования вида в славянских языках, семантическое
пространство СВ в западнославянских языках, по всей вероятности, шире,
чем в восточных. В этом контексте предстает менее загадочным тот факт,
что именно в западнославянских языках отглагольных имен действия
намного больше и они имеют практически регулярную
соотносительность по виду.
Вероятно, в процессе развития категории русского глагольного вида
не только происходило формирование средств перфективации и
имперфективации, но претерпевало определенные изменения само
117

содержание категории: в русском совершенном виде последовательно
усиливалась, постепенно занимая доминирующее положение, семантика
временно´й определенности. Кажется допустимым предположение, что
если семантика целостности не препятствует образованию ОИД, то
семантика временнóй определенности оказывается несовместимой со
стабильным в темпоральном плане характером существительных.
Литература
Маслов, Ю. С. 1984. Очерки по аспектологии. Ленинград.
Плунгян, В.А. 2011. Введение в грамматическую семантику: грамматические
значения и грамматические системы языков мира. Москва.
Dickey, S. 2000. Parameters of Slavic Aspects. A cognitive approach. Stanford.
Barentsen, A., R. Genis & M. van Duijkeren-Hrabova. 2011. “О сходствах и различиях
между русским, польским, чешским и хорватским языками при выборе вида в
случаях „ограниченной кратности”” Тезисы III Конференции Комиссии по
Аспектологии Международного Комитета Славистов. Падуя. 13–14.
───── ◊ ─────
Elena Petrukhina
(Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University)
Русский вид как морфологическая деривационная категория.
[Russian aspect as a morphological derivational category]
Определение русского вида как морфологической деривационной
категории в российской лингвистике, как известно, обосновано в
работах А. В. Бондарко, прежде всего в его книге «Теория морфологических
категорий» (1976). При морфологической деривации одна
словоформа производится от другой (в отличие от альтернационных
словоизменительных категорий). В глагольном виде как
деривационной грамматической категории представлены два противоположных
направления семантической и формальной деривации: от
несовершенного вида к совершенному (при перфективации), от
совершенного к несовершенному (при имперфективации). Идея
деривационной морфологии была развита в трудах Ф. Леманна, ее
обоснование было изложено в докладе на XIII Международном съезде
славистов в Любляне (2003). Теория глагольного вида как
морфологической деривационной категории, тесно взаимодействующей
с глагольным словообразованием и лексическим значением
глаголов, нашла воплощение в словаре Ю. Менде и кол. «Вид и
акциональность русского глагола: Опыт словаря» (ВАРГОС).
118

Основное внимание в докладе будет уделено анализу особенностей
русского вида как морфологической деривационной категории с учетом
направления видовой деривации и возможности лексикографической
обработки грамматических деривационных отношений. Будут
проанализированы также некоторые принципы и достижения словаря
ВАРГОС. Принципиально важными считаем положения теории
Ф. Леманна, отраженные в упомянутом словаре, о лексических
акциональных функциях, об образовании видовых партнеров
посредством функциональной рекатегоризации и формальной
деривации, о разном статусе видовых партнеров и представлении вида
как иерархической категории. Отметим, что проблема видового статуса
корневых морфем, выражающих конкретные понятия, и их сложного
взаимодействия с аффиксальными показателями вида по-другому
решается в работах С. Кароляка (1995, 1997).
В исследовании вида как морфологической деривационной
категории, непосредственно и тесно связанной с внутриглагольным
словообразованием и лексическим значением глагола, большое
значение приобретает учет разных уровней языковой категоризации.
На базисном уровне можно говорить о базовых глаголах, которые
представляют нерасторжимое взаимодействие лексической и грамматической
(видовой) категоризации действий. В (Петрухина 2000 / 2012)
на материале ряда славянских языков были рассмотрены классы
базовых глаголов, различающихся аспектуальными моделями
обозначаемых ситуаций, с точки зрения их способности к
видообразованию и фазисно-временным деривационным модификациям.
Специального рассмотрения заслуживает направление деривации и
мотивации в видовых парах и партнерах как на уровне словаря, так и на
уровне текста. В разных славянских языках направление деривации и
статус видовых партнеров в отдельных группах глаголов может не
совпадать.
Литература
Бондарко, А. В. 1976. Теория морфологических категорий. Ленинград: Наука.
Кароляк, С. 1995. “Понятийная и видовая структура глагола.” Семантика и структура
славянского вида. I. Kraków.
Кароляк, С. 1997. “Вид глагольной семантемы и видовая деривация.” Семантика и
структура славянского вида. II. Kraków.
Менде, Ю., Е. Борн-Раухенекер, Н. Брюгеман, Х. Дипонг, Ю. Кукла & Ф. Леман. 2011.
Вид и акциональность русского глагола: Опыт словаря. München – Berlin.
Петрухина, Е.В. 2000. Аспектуальные категории глагола в русском языке в
сопоставлении с чешским, словацким, польским и болгарским языками. Москва:
МГУ. / Москва, Изд-во УРСС. 2012 (2-ое издание).
119

Lemann, F. 2003. “Grammatische Derivation (Aspekt, Genus verbi, Komparation, Partizip
und andere Phänomene zwischen Flexion und Wortbildung).” T. Berger & K. Gutschmidt
(Hgg.). Funktionale Beschreibung slavischer Sprachen. Beiträge zum XIII.
Internationalen Slavistenkongress in Ljubljana. München.
120
───── ◊ ─────
Malinka Pila
(Dipartimento di Lingue e Letterature Anglo-Germaniche e Slave, Sezione di Slavistica,
Università di Padova)
Особенности функционирования общефактического значения
в словенском языке (в сопоставлении с русским языком).
[Peculiarities in the functioning of the general-factual meaning in Slovenian (in
comparison to Russian)]
Интерес к вопросам сравнительной аспектологии, возникший уже
несколько десятилетий назад, не ослабляется. Наоборот, в
сопоставительных работах, касающихся славянских языков, обзор
анализируемых языков постоянно расширяется (например Dickey 2000,
Бенаккьо 2010 об императиве).
Однако, в основном, словенскому языку исследователи уделяют еще
относительно мало внимания. Исключениями являются диссертация
О. Плотниковой (1975), где выделяются главные черты
аспектологической системы словенского языка и анализируются
презентные и перфектные формы СВ; статьи Derganc (2003, 2010), где
сравнивается функционирование видов в словенском и в русском языках;
статья Dickey (2003), исследование которого посвящено системе видов в
словенском языке.
В некоторых аспектологических исследованиях утверждается, что с
точки зрения категории вида словенский язык близок к славянским
языкам западной группы (Плотникова 1998: 364; Dickey 2000: 5, Derganc
2010: 78; см. также Wiemer об употреблении СВ в перформативном
настоящем, в печати). С этими языками словенский язык разделяет
широкое употребление СВ, которое особенно сильно отмечается в
настоящем времени и при передаче повторяемости действия. Кроме того,
в западнославянских языках, в том числе и в словенском, обнаруживается
ограниченное употребление НСВ в общефактическом значении
(Петрухина 2009: 70). Dickey предполагает, что редкое употребление НСВ
в этой функции тесно связано с лексической семантикой глагола.
Целью настоящего исследования является проверка гипотезы
американского исследователя. Для этого рассматривается употребление
общефактического значения НСВ в корпусе, состоящем из некоторых

художественных произведений прошлого века, а именно: (а) рассказа
Чемодан С. Довлатова и его перевода на словенский язык, (б) романа
словенского писателя Ц. Космача Pomladni dan (Весенний день) и его
перевода на русский; (в) переводов на русский и на словенский языки
романа итальянского писателя Д. Буццати Il deserto dei Тartari
(Татарская пустыня).
При анализе данного материала обнаружилась следующая картина: в
словенском языке общефактическое значение НСВ образуется в
основном от непредельных глаголов или от предельных глаголов в тех
контекстах, когда внимание/фокус сосредоточивается не на результате, а
на процессе действия или на самом факте, имело ли место действие (см.
примеры 1-2). В отличие от русского языка, в словенском языке глаголы
моментального действия появляются исключительно в конкретнофактическом
значении СВ (3-4).
Приведём несколько примеров.
(1) Слов. Zagledali smo prostorno sobo. Sploh nisem vedel нсв zanjo. (Довлатов)
(2) Слов. Še tisti večer je oče poba poklical k materini postelji ter ga vprašal brez
vsakega uvoda, kar ni bila njegova navada, ali je že kaj razmišljal нсв o svoji
prihodnosti. (Kosmač)
(3) Слов. Čurilin ga je prekinil св : »Z glavo da ni vse v redu? […]« (Довлатов)
Рус. Чурилин перебивал нсв его: - Голова не в порядке?! (Довлатов)
(4) Слов. Če nekoliko prehitim dogodke, lahko povem, da je bil neznanec vohun. Le
da mi tega nismo uganili св . (Довлатов)
Рус. Скажу, забегая вперед, что незнакомец был шпионом. Просто мы об
этом не догадывались нсв . (Довлатов)
Наш вывод соответствует мнению Дики о том, что в словенском языке,
предельные глаголы, выражающие моментальные действия
(achievements по терминологии Вендлера), не могут выступать в НСВ в
общефактической функции со значением единичного действия в
прошлом (Dickey 2003: 189).
Литература
Бенаккьо, Р. 2010. Вид и категория вежливости в славянском императиве.
Сравнительный анализ. München, O. Sagner Verlag [Slavistische Beitrage, 472].
Бондарко, А. В. 1971. Вид и время русского глагола. Москва.
Гловинская, М. Я. 2001. Многозначность и синонимия в видо-временной системе
русского глагола. Москва.
Падучева, Е. В. 1996. Cемантические исследования. Москва.
Падучева, Е. В. 2010. “Зеркальная симметрия прошедшего и будущего: фигура
наблюдателя.” А. В. Бондарко. Антропология культуры, вып. 3, к 75ию Вяч. Вс.
Иванова. Москва. 206-218.
Петрухина, Е. В. 2000. Аспектуальные категории глагола в русском языке
всопоставлении с чешским, словацким, польским и болгарским языками. Москва.
Петрухина, Е. В. 2009. Русский глагол: категории вида и времени. Москва.
121

Плотникова, О. С. 1975. “Глагольное видообразование и некоторые особенности
функционирования видов в словенском литературном языке.” Диссертация на
соискание ученой степени кандидата филологических наук, научный руководитель
проф. С. Б. Бернштейн. Москва.
Плотникова, О. С. 1998. “Проблемы сопоставительного изучения славянского вида в
диахронии.” М. Ю. Черткова (ред.) Типология вида. Проблемы, поиски, решения.
Москва.
Шатуновский, И. В. 2009. Провлемы русского вида. Москва.
Derganc, A. 2003. “Nekatere razlike v rabi dovršnega oz. nedovršnega vida v ruščini in
slovenščini.” Slavistična Revija 51. 67-79.
Derganc, A. 2010. “Še nekatere razlike v rabi glagolskih vidov v ruščini in slovenščini.”
Slavistična Revija 58/1. 73-80.
Dickey, S. M. 2000. Parameters of Slavic Aspect. A Cognitive Approach. Standford.
California.
Dickey, S. M. 2003. “Verbal Aspect in Slovene.” Sprachtypologie und Universalienforschung
56 (3). 182-207.
Dickey, S. M. 2012. “On the Development of the Imperfective General-Factual in Russian.”
Scando-Slavica 58. 7-48.
Stunová, A. 1993. A Contrastive Study of Russian and Czech Aspect: Invariance vs.
Discourse. Amsterdam.
Timberlake, A. 1982. “Invariance and the Syntax of Russian Aspect.” Tense-Aspect: between
Semantics and Pragmatics. Amsterdam, Philadelphia. 305-329.
Wiemer, B. В печати. Употребление совершенного вида в перформативном настоящем.
122
───── ◊ ─────
Vladimir Plungyan
(The Institute of Linguistics, Russian Academy of Sciences, Moscow)
Еще раз о типологических особенностях славянского
«перфектива».
[Once more on the typological features of the Slavic Perfective]
При обсуждении семантики славянского (и, в частности, русского) СВ в
типологическом плане полезно, как представляется, учитывать по
крайней мере два обстоятельства (не вполне независимых друг от друга).
Первое – это статус оппозиции перфектив ~ имперфектив в той
концепции вида, которой придерживается исследователь; второе – это
объем самого понятия «перфектив» и его типологическая трактовка.
Существенным здесь, на наш взгляд, является следующее. Наиболее
распространенная в настоящее время «бинарная» трактовка
универсальной видовой оппозиции как сводящейся к противопоставлению
только двух граммем (перфектива и имперфектива) в
рамках категории так наз. «видового ракурса» (viewpoint aspect, если
использовать терминологию Карлоты Смит, ср. Smith 1997) опирается на
слишком размытое и неоперациональное определение аспектуальных

граммем и не учитывает неоднородность «перфективных» (как, впрочем,
и «имперфективных») глагольных форм в разных языках. Неоднородность
эта, в принципе, достаточно часто отмечалась аспектологами
(ср. в особенности наблюдения в Dahl 1985 и 2000), однако эти
наблюдения обычно не препятствовали терминологическому
отождествлению глагольных форм в разных языках в качестве
«перфективных». Между тем, объединение под одним ярлыком,
например, форм прошедшего времени СВ в русском, английского “Simple
Past” и новогреческого «аориста» (этот перечень можно легко
продолжить), по сути, лишено смысла, поскольку эти формы обладают
разным набором значений и употребляются в разных контекстах – и это
различие искусственно вуалируется за счет не вполне удачной
терминологии.
Как мы уже предлагали ранее (см., например, Плунгян 2011),
целесообразно перейти к более дробному типологическому инвентарю
значений так наз. «первичного аспекта», основанному на соотнесении
«времени наблюдения» (Klein 1994) с тем или иным темпоральным
фрагментом ситуации. Этот инвентарь описывает элементарные
аспектуальные значения, составляющие элементы универсального
грамматического набора: в частности, такие, как пунктив (внутри
времени наблюдения оказывается моментальная ситуация), комплетив
(внутри времени наблюдения оказывается финал предельного процесса)
и лимитатив (внутри времени наблюдения оказывается ограниченный с
двух сторон процесс или состояние). Грамматические показатели
конкретных языков, однако, редко выражают какое-то одно
универсальное значение в чистом виде, обычно эти показатели
полисемичны и выражают различные значения. Типичные сочетания
таких значений («совмещенные» значения, в терминологии Петербургской
типологической школы) образуют то, что можно назвать
«аспектуальными кластерами». Как правило, аспектуальные кластеры –
это и есть та реальность, с которой чаще всего сталкивается аспектолог,
анализируя глагольную систему того или иного языка. Не следует
смешивать аспектуальные кластеры (пусть даже широко распространенные)
с типологически элементарными значениями «первичного
аспекта», из которых эти кластеры строятся: такое смешение будет
препятствовать корректному межъязыковому сравнению аспектуальных
систем.
Существенно, что «перфектив» (как бы по-разному этот термин ни
понимался) целесообразно описывать как аспектуальный кластер –
точнее, семейство различных кластеров – а не как элементарное
значение из универсального грамматического набора. В этом случае мы
123

можем построить «типологию перфективов», которая будет адекватно
отражать поведение соответствующих граммем в конкретных языках.
Что касается славянского перфектива, то хорошо известной его
особенностью является тенденция к выражению аспектуальных свойств
«мгновенных», или «событийных» ситуаций: для предикатов других
акциональных классов (т.е. состояния и непредельные процессы) в
славянских языках перфективация либо невозможна, либо затруднена,
либо влечет дополнительные (часто существенные) семантические
приращения. Можно сказать, что «тривиальная» перфективация
состояний и процессов в славянских языках практически отсутствует (ср.
Зализняк & Шмелёв 2000).
Преобладание перфектива «событийного» типа в славянских языках
не только ответственно за многие важные различия в употреблении
аспектуальных форм в славянских и неславянских языках – оно
объясняет и некоторые другие свойства славянских аспектуальных
систем, часто остававшиеся в тени. Так, в русском языке единственный
глагольный аффикс, жестко детерминирующий аспект глагола – это
семельфактивный суффикс -ну- (всегда обозначающий события); прочие
аспектуально-значимые морфемы не столь жестко соотносятся с
акциональной принадлежностью лексемы и поэтому их видовая детерминация
не столь однозначна (это относится не только к перфективирующим
приставкам, но даже к имперфективирующим суффиксам,
аспектуальный «вклад» которых, как хорошо известно, может
зачеркиваться на следующем шаге деривации).
В отличие от славянского «событийного» перфектива, в других
европейских языках с грамматическим выражением первичного аспекта
(включая и новогреческий) представлен перфективный кластер иного
типа, легко допускающий перфективацию состояний и процессов, т.е.
включающий лимитативное значение вида ‘P в течение ограниченного
периода времени, вложенного в период наблюдения’. Лимитативный и
событийный (или пунктивный) перфектив противопоставлены по целому
ряду существенных свойств, как семантических, так и структурных. Как
представляется, их терминологическое различение более плодотворно,
чем объединение под одним и тем же названием (в современной
аспектологии пока еще более распространенное).
Литература
Dahl, Ö. 1985. Tense and aspect systems. Oxford: Blackwell.
Dahl, Ö. 2000. “The tense-aspect systems of European languages in a typological
perspective.” Ö. Dahl (ed.) Tense and aspect in the languages of Europe. Berlin: Mouton
de Gruyter. 3-25.
Klein, W. 1994. Time in language. London: Routledge.
124

Smith, C. 1997. The parameter of aspect. Dordrecht: Kluwer (2 nd ed.).
Зализняк, А. А. & А. Д. Шмелёв. 2000. Введение в русскую аспектологию. Москва:
Языки славянских культур.
Плунгян, В. А. 2011. “Типологические аспекты славянской аспектологии (некоторые
дополнения к теме).” Scando-Slavica 57.2. 290-310.
Ljudmila Popović
(Faculty of Filology, Belgrad University).
───── ◊ ─────
Глагольный вид как средство профилирования таксисного
значения в конструкциях с неспециализированными
временными союзами в сербском и украинском языках.
[Verbal aspect as a means of profiling taxis meaning in constructions with nonspecialized
temporal conjunctions in Serbian and Ukrainian].
Конкретное таксисное значение в сложноподчиненном предложении
(СПП) выражают союзы в комплексе с глагольным видом и другими
лексическими показателями. Некоторые из союзов могут указывать
только на один тип таксисных отношений, что позволяет считать их
специализированными. Другие союзы могут указывать на разные таксисные
значения и поэтому являются неспециализированными.
Таксисная специализированность союзов является понятием относительным,
так как даже в случае преимущественного функционирования
союза в одном типе таксисных конструкций, вид глагола, наличие
отрицания в конструкции, либо определенный лексический маркер могут
изменять таксисное значение союза или указывать на вторичность
таксиса при преимущественном выражении других семантических отношений,
что подтверждают сербские конструкции со специализированными
союзами пошто ‘после того как’ и чим ‘как только’.
В СПП с неспециализироваными союзами таксисное отношение всегда
определяется сочетанием видовременных глагольных форм в комплексе с
другими лексическими показателями.
В сербском и украинском языках к числу неспециализированных
таксисных союзов относятся следующие: серб. кад(а) ‘когда’, укр. коли, як
в значении ‘когда’; указывающие на все три вида таксиса – предшествование,
одновременность и следование, а также союзы: (серб.)
откако, откад(а), од кад(а), (укр.) відколи, відтоді як, ‘с тех пор как’,
которые выражают предшествование и одновременность. У союзов (серб.)
док ‘пока’ и (укр.) поки, доки ‘пока’ также наблюдается по два таксисных
значения - одновременности и следования, а у серб. союза док ‘пока’
изредка регистрируется и значение предшествования.
125

В СПП предшествования с неспециализированными таксисными
союзами (серб.) кад(а), (укр.) коли, як ‘когда’возможны все комбинации
глаголов СВ в зависимой части (ЗЧ) с глаголами СВ и НСВ в главной
части (ГЧ). В сербском языке в ЗЧ возможна и форма НСВ при обязательном
наличии лексического маркера, ограничивающего во времени
действие ЗЧ:
(1) (серб.) Кад смо неко време: LEX.MARC, ћутећи ишли: PRF. IPFV рекнем:
PRS.PFV ја... . ‘После того как мы некоторое время шли молча, я сказал...’
В в обоих языках, в таксисных конструкциях предшествования с перечисленными
союзами, глагол НСВ наст. вр. в ЗЧ может сочетаться с
глаголом СВ буд. вр в ГЧ СПП при наличии лексического маркера типа
‘теперь’. Такая комбинация возможна в силу многозначности формы НСВ
наст. вр.:
(2) (укр.) Тепер: LEX.MARC, коли ми розуміємо: PRS.IPFV в чім наша помилка,
зробимо: FUT. PFV все, щоб її виправити.
Глаголы НСВ наст. вр. в обеих частях СПП с перечисленными союзами
без дополнительного лексического маркера обозначают либо предшествование
в настоящем историческом, либо указывают на предшествование
при регулярной повторяемости взаимосвязанных ситуаций:
(3) (укр.) Коли Оксанка приходить: PRS.IPFV зі школи, вона обідає: PRS.IPFV,
відпочиває: PRS.IPFV і виконує: PRS.IPFV домашнє завдання.
Сочетание двух глаголов НСВ пр. или буд. вр. в ГЧ и ЗЧ СПП с
данными союзами прототипично указывает на длительную полную одновременность,
в то время как наличие двух глаголов СВ в СПП полной
одновременности с союзами кад(а), коли, як возможно, если они обозначают
предельные действия равной длительности.
Перечисленные союзы в обоих языках могут указывать и на так
называемое прерывающее следование, когда действие ЗЧ прерывает
главную ситуацию. В ГЧ таких таксисных конструкций употребляется как
глагол НСВ, так и глагол СВ, но в ЗЧ – только глагол СВ, причем позиция
ЗЧ закреплена - она следует после ГЧ. Глагол СВ в ЗЧ обозначает
неожиданное действие, внезапность которого могут подчеркивать частицы
или адвербиалы:
(4) (серб.) Тек што: TAX.SPEC сам заспала: PRF.PFV, док одједном: LEX.MARC
почне: PRS.PFV она бука.
Союзы (серб.) откад(а), од кад(а), откако ‘с тех пор как’, (укр.)
відколи, відтоді як, ‘с тех пор как’ указывают на границу ситуации в ЗЧ.
Если они указывают на конечную границу зависимой ситуации, то они
выражают при этом предшествование, а если на начальную, то указывают
126

на одновременность ситуаций в ЗЧ и ГЧ, поэтому они синкретичны в
плане выражения таксисных отношений. Разграничение функций указания
на конечный либо начальный предел, лежащее в основе выражения
двух разных типов таксисных отношений – предшествования и
одновременности, зависит от вида глаголов в ЗЧ и ГЧ.
Если маркируется прекращение зависимой ситуации, она стандартно
выражена глагольной формой СВ и речь идет о таксисе предшествования.
Формы НСВ в ГЧ конструкций с данными союзами преобладают. Тем
самым подчеркивается длительность или регулярная повторяемость
главной ситуации, наступившей после завершения зависимой. Претеритальные
формы СВ в ГЧ СПП предшествования с перечисленными
союзами возможны в случае наличия в ГЧ отрицания либо лексического
маркера кратности совершаемого действия. Глаголы НСВ в обеих частях
конструкций с данными союзами указывают на одновременность главной
и зависимой ситуаций.
Изменение таксисного значения СПП в зависимости от комбинации
видовременных глагольных форм в ЗЧ и ГЧ типично для сербского и
украинского языков. Специфической чертой сербского языка в данном
отношении можно считать наличие у определенных союзов временнного
значения только при их сочетании с глаголами СВ в ЗЧ.
В украинском языке союз як совмещает в себе значение временного и
сравнительного союза. Глагол СВ в ЗЧ конструкции с данным союзом не
только профилирует его таксисный тип, но и указывает на наличие в нем
ограничительного значения:
(5) Сироватка тільки тоді стрепенувся: PAST. PFV, як по його грудях ізнагла:
LEX.MARC прокотився: PAST. PFV якийсь згук (Ю. Мушкетик).
(6) Та як поїхав: PAST.PFV на ярмарок ще на Варвари, та й досі: LEX.MARC немає:
PRS.IPFV (П. Мирний).
СПП с таксисными союзами можно разделить на прототипичные – с
ожидаемыми комбинациями глаголов СВ и НСВ в ЗЧ и ГЧ, и менее
типичные. Вид глагола в „нестандартной“ таксисной конструкции может
варировать при наличии лексического маркера ограничения действия во
времени, квантификатора кратности совершаемого действия, отрицания,
указывающего на продолжение/прекращение ситуации и пр. Данные
показатели будут рассмотрены в качестве модификаторов глагольного
вида, дополнительно профилирующих конкретный таксисный тип СПП с
неспециализированными союзами.
───── ◊ ─────
127

Elena Remčukova.
(Dept of General and Russian Linguistic, Peoples’ Friendship University of Russia, Moscow)
Способы глагольного действия в русском языке: процессы
грамматикализации и лексикализации.
[Aktionsarten: processes of grammaticalization and lexicalization]
1. Известно, что внутриглагольная деривация в славистике традиционно
изучается и описывается с двух точек зрения: аспектуальной (в связи с
видовой парностью) и словообразовательной – такая интеграция
обусловлена спецификой категоризации характера протекания действия
в славянских языках. Аспектуальный узор славянских языков, и, в
частности, русского, сложен: его центральным фрагментом является
видовая пара (говорить - сказать), а периферией – модификации,
связанные с видом: поговорить (немного), проговорить (целый день),
заговорить (начать), заговорить (до смерти), договориться (до потери
голоса) и т.д. – способы глагольного действия (СГД), классифицированные
и описанные с той или иной степенью детализации в классической
литературе по аспектуальности (Ю. С. Маслов, А. В. Исаченко,
А. В. Бондарко, М. А. Шелякин, Н. С. Авилова и мн. др.).
2. Несмотря на то, что само понятие СГД все чаще подвергается
критике, их положение в лингвистике, на наш взгляд, достаточно
устойчиво: СГД «остаются удобным и компактным методом описания
ряда значений русских приставок» (М.А. Кронгауз) даже с точки зрения
тех исследователей, которые относятся к ним достаточно скептически как
к некоему лингвистическому артефакту, т.е. как к чему-то искусственно
созданному в «угоду» аспектологической науке.
3. Особенно тонко в русском языке (шире – в славянских)
дифференцированы интенсивные оттенки характера протекания
действия. Для европейских языков оказываются несущественными
отношения, существующие, например, между русскими глаголами
погладить и выгладить, нагладить, так как значение результата
сопровождается определенными оттенками, вполне очевидными
носителю языка. В то же время традиционный для аспектологии вопрос о
разграничении собственно видовых пар и тех видовых оппозиций, в
которых глаголы противопоставлены не только по виду, но и по СГД (в
частности, в зоне интенсивности) не стоит, с нашей точки зрения, сегодня
так остро, как в годы развития аспектологии (в качестве самостоятельного
раздела лингвистики), хотя его конкретного и однозначного
решения «требуют» словари, прежде всего, толковые, так как видовая
характеристика глагола является обязательной составляющей
грамматической информации, представленной в словарной статье.
128

4. Промежуточное положение акциональных глаголов (между лексикой
и грамматикой) обусловливает тенденцию к грамматикализации,
связанную с расширением и усилением видовой парности. Не только в
сфере начинательности и делимитативности, но и в сфере результативности
положение многих префиксальных глаголов (например, с приставками про,
от-, вы-, из-) является промежуточным: их можно отнести и к
«чистовидовой» оппозиции, и к способам глагольного действия (эти
противоречия и отражаются в словарях). В современной речи прослеживается
определенная тенденция: она тяготеет к префиксам с более
яркой результативной окраской. Такими префиксами являются,
например, про- и от-, сохраняющие при образовании видовой пары
оттенки тщательности и законченности совершения действия и в то же
время тяготеющие к полной «аспектуализации».
5. Живая речь тяготеет к более яркому, выразительному оформлению
СВ: уточнение значения результата действия при помощи вариативных
аспектуальных префиксов оказывается принципиально важным для
говорящего, так как позволяет представить результат «во всей его
полноте». Об этом свидетельствует существующая в современной речи
конкуренция в зоне оформления видовой оппозиции между глаголами
позвонить и отзвонить, прокомментировать и откомментировать,
построить и простроить и др.
6. СГД являются прагматически сильным фрагментом русской
аспектуальной системы, так как они разнообразны не только в
семантическом и словообразовательном, но и в прагматическом
отношении. СГД «позволяют» говорящему не только подчеркнуть
количественный, временной или результативный оттенок в характере
протекания действия, но и обозначить свою «позицию»: преобладание
оценочного компонента значения приводит к лексикализации некоторых
акциональных глаголов.
7. Так, оценочный компонент значения, который можно обозначить
как «дискредитация количества», характерный для некоторых кумулятивных
глаголов (вопрос родителей «Что ты наполучал сегодня в
школе?» a priori предполагает их уверенность в том, что оценки плохие),
усиливает полипрефиксация – комбинация кумулятивного и дистрибутивного
значения префиксов: Понаставили ограждений – пройти
нельзя! (См. широко распространившийся в современном русском языке
полипрефиксальный глагол «понаехать» («понаехали тут»)). Таким
образом, аспектуальная категоризация может быть исследована в рамках
аксиологического подхода к языку. Ярко выраженный экспрессивнопрагматический
характер глагольных модификаций в рамках категории
аспектуальности создает благоприятные условия для различных форм
129

воплощения лингвокреативного мышления: именно это обусловливает
востребованность глаголов различных СГД в художественном тексте.
Risto Rönkä
(University of Tampere)
───── ◊ ─────
Нагаврилился – к семантике «результата» в сфере субъекта.
[Nagavrililsja – on the semantics of "result" in the sphere of the subject)
1. Вводные замечания
В пьесе «Иванов» А. П. Чехова Лебедев кричит постоянно лакею
«Гаврила!». Раздраженный этим, Шабельский говорит Лебедеву: Ты уж и
так нагаврилился... Таким образом, возник занимательный гапакс
нагаврилился, в котором достаточно частая итерация приводит к
достижению предельной степени действия, вызывая изменение и новый
образ поведения у Лебедева. Данный предикат относится к сативному
акционсартному разряду, который в классификации М. А. Шелякина
входит в группу нерезультативных терминативно-временных аспектуальных
способов действия (Шелякин 2008, 151-161). В эту же группу входят,
например, предикаты финально-отрицательного способа действия докричался
и достукался в примере Уже под суд попал [...]! Докричался и
достукался до того, что угодил на скамью подсудимых (А. Чехов.
Именины).
Настоящая работа продолжает поиск и анализ разных видов признака
«результат» в ситуациях субъектной результативности (СР), в которых
действие предиката и собственно «результат» не распространяются вне
сферы субъекта, не выходят за пределы субъекта (Rönkä 2013).
2. Возникновение «результата» и разновидности СР-ситуаций
В возникновении «результата» в СР-ситуации существенны три фазы
и порядок их реализации: 1. «достижение действием предела», 2.
«изменение», 3. «результат» как новое состояние или свойство субъекта.
Эта концепция восходит во многом к работе (Гиро-Вебер 1990, 104).
Традиционно результативность составляет существенный компонент
категории предельности. При этом признак «результат», по определению,
конституирует семантику всех результативных глаголов. По
признакам предельности и результативности все русские глаголы делятся
на: а) предельные результативные [+ +] встать – вставать и т. п., б)
предельные нерезультативные [+ −] заплакать, разрыдаться, докричаться,
натерпеться, мелькнуть, поговорить, проговорить час и т. п.
130

и в) непредельные нерезультативные [− −] сидеть, мигать, переписываться
и т. п. (Бондарко 1976, 201; Шелякин 2008, 141-167).
Особый интерес для нас представляет разряд (б), которому
существующие классификации не приписывают признака «результат».
Из причинно-следственного отношения между достижением предела и
результатом вытекает, что собственно «результат», который имеет
недискретный характер, варьируется в зависимости от типа СР-ситуации.
Анализ показывает, что «результат» – семантический компонент по
крайней мере части форм указанного разряда (б).
На наш взгляд, понятие «результат» не ограничивается экспликацией
«состояние», а носит более широкий диапазон (ср. Мустайоки 2006, 323).
Например, при предикатах типа заплакал достижение предела действия,
в данном случае его начала, каузирует переход начинательного способа
действия в эволютивный: заплакал → плачет. Следовательно, результатом
является действие плачет нового способа действия.
Весьма часто в качестве результата выступает постоянное или
временное изменение в поведении субъекта. Например, в ситуации Я
притворился спящим (И. Гончаров. Обрыв) результатом является новый
образ поведения, новый вид, который субъект принял на себя.
Результат, возникающий в СР-ситуации, может быть физическим или
нефизическим, ментальным. Так, ситуация Я утомился выражает
недискретный результат состояния утомления. Ментальная же ситуация
имплицирует, в частности, новое осмысление факта: «Я рожу», –
сообразила Ольга Михайловна (А. Чехов. Именины). В функции
ментальных предикатов выступают такие формы, как, например:
рассудил, размыслил, сообразил, вообразил, представил себе, понял,
осмыслил, догадался. В этих ситуациях «результат» является не всегда
легко анализируемым порождением умственного, мыслительного
процесса.
3. Выводы
В качестве новых состояний или свойств субъекта в СР-ситуациях
возникают такие разновидности результата, как положение в пространстве,
облик, состояние, качество, образ поведения, чувство, форма бытия,
мысль, осмысление и т. д. В принципе их количество не ограничено.
В рассматриваемых ситуациях семантический признак собственно
«результат» является недискретным, имплицитным компонентом
смысла.
Семантика СР, совмещающая как видовые, так и акционсартные
элементы, не противоречит аспектуальной семантике, описанной,
например, в работах: Forsyth 1970, Leinonen 1982, Маслов 1984, Томмола
131

1986, Гиро-Вебер 1990, Мустайоки 2006, Шелякин 2008, Dickey 2000,
Durst-Andersen 1992, Бондарко 2011.
Литература
Бондарко, А. В. 1976. Теория морфологических категорий. Ленинград: Наука.
Бондарко, А. В. 2011. Категоризация в системе грамматики. Москва: Языки
славянских культур.
Гиро-Вебер, М. 1990. “Вид и семантика русского глагола.” Вопросы языкознания. №
2:102-112.
Маслов, Ю. С. 1984. Очерки по аспектологии. Ленинград: Издательство
Ленинградского университета.
Мустайоки, А. 2006. Теория функционального синтаксиса. От семантических
структур к языковым средствам. Москва: Языки славянских культур.
Томмола, Х. 1986. Аспектуальность в финском и русском языках. Helsinki:
Neuvostoliittoinstituutti.
Шелякин, М. А. 2008. Категория аспектуальности русского глагола. Москва: ЛКИ.
Dickey, Stephen M. 2000. Parameters of Slavic aspect. A cognitive approach. Dissertations
in linguistics. Stanford, California: CSLI Publications.
Durst-Andersen, Per. 1992. Mental grammar. Russian aspect and related issues. Columbus,
Ohio: Slavica Publishers.
Forsyth, James. 1970. A Grammar of Aspect. Usage and Meaning in the Russian Verb.
Studies in the Modern Russian Language. Cambridge: CUP.
Leinonen, Marja. 1982. Russian aspect, “temporal'naja lokalizacija” and
definiteness/indefiniteness. Helsinki: Neuvostoliittoinstituutti.
Rönkä, Risto. 2013. “О субъектнорезультативном значении.” Санкт-Петербург. (В
печати.)
132
───── ◊ ─────
Luisa Ruvoletto
(Dipartimento di Lingue e Letterature Anglo-Germaniche e Slave, Sezione di Slavistica,
Università di Padova)
Акциональные и видовые характеристики приставочных глаголов движения в
«Повести временных лет».
[Actional and aspectual features of prefixed motion verbs in «the Tale of
Bygone Years»]
Предметом доклада является анализ акциональных и видовых
характеристик приставочных глаголов, образованных на базе
мотивирующих глаголов движения ити и ходити в Повести Временных
лет (восточнославянский памятник XI-XII веков по Лаврентьевскому
списку второй половины XIV века). Глаголы ити и ходити представляют
собой самую большую группу среди глаголов движения, имеющихся в
ПВЛ (ити – 233 ед., ходити – 48 ед.). Соответственно приставочных

глаголов от гл. ити в ПВЛ насчитывается 617 ед., а от глагола ходити –
73 ед. Для того, чтобы определить их акциональные и видовые
характеристики, необходимо проанализировать лексическое и
акциональное значение мотивирующих гаголов движения.
Избегая употребления категории определённости и неопределённости
в описании данных глаголов, которая, как показал С. Дики (Dickey 2010),
на этом этапе развития языка могла находиться лишь на стадии своего
становления, мы будем определять основное значение глагола ити как
«общее движение к единому определённому пространственному
пределу», а основное значение глагола ходити как «способ передвижения,
ступая ногами». С точки зрения их акционального значения,
глаголы ити и ходити отличаются тем, что первый относится к группе
предельных глаголов (выражающих события, гл. accomplishment по
Вендлеру), а второй относится к группе непредельных глаголов
(выражающих деятельность, гл. activity по Вендлеру).
Семантика непредельной деятельности глагола ходити способствовала
в ПВЛ широкому употреблению этого глагола в разных фразеологических
оборотах, не обязательно связанных со значением физического
движения, как например: ходити на (или в) с вин. п.. в значении «ходить
в поход» (ходити на царя), ходити ротѣ или в роту в значении
«присягать», ходити в руку в значении «быть под властью», ходити в с
предл. п. в значении «соблюдать» (ходити в заповѣдех Божих) и т.д.
Анализ приставочных образований глаголов ити и ходити
показывает, что префиксация предельного глагола ити образует новые
глаголы с результативным значением, а префиксация непредельного
глагола ходити образует новые глаголы с нерезультативным значением.
Это происходит со всеми остальными мотивирующими глаголами в ПВЛ.
Например, глагол прити имеет результативное значение, а у глагола
приходити есть многократное значение, а результативного нет.
Данное явление можно представить следующей схемой:
x+Гп > приставочный гл. с результативным зн.
x+Гнп > приставочный гл. без результативного зн.
(x - приставка, Гп – мотивирующий предельный гл., Гнп –
мотивирующий непредельный гл.)
См. пример (1):
(1) Она же, сѣдъши в кубару, цѣловавши оужики своя съ плачемъ, поиде чресъ море
и приде къ Корсуню. (38)
В ПВЛ глагол ити приобретает результативное значение и тогда,
когда он имеет форму аориста.
См. пример (2):
133

(2) Сего же лѣта исходяща, иде Давидъ Святославичь из Новагорода Смолиньску,
Новгородци же идоша Ростову по Мьстислава Володимерича. (76)
Глагол ходити, наоборот, при префиксации не приобретает данного
значения.
См. пример (3):
(3) … веля имъ оучити люди, понеже тѣмь есть поручено Богомь, и приходити часто
къ церквамъ. (52)
Из всех приставок при- является самой частотной приставкой в ПВЛ.
Из 617 приставочных глагольных форм от гл. ити насчитывается 330
(53%) форм глаголов с приставкой при-. Это можно объяснить тем, что
приставка при-, по-видимому, лучше других приставок реализует значение
«достижения пространственного предела», которое находится в
лексическом значении мотивирующего глагола ити. Соответственно из
73 приставочных образований от гл. ходити, имеется 37 (51%)
приставочных образований от гл. приходити. Далее следуют, по
количесту имеющихся образований, глаголы с приставкой по- (поити -
134, походити – 1*), из- (изити - 43, исходити - 10), въ- (vniti / voiti - 31,
входити - 3), и др.
С одной стороны, следует отметить, что предельный глагол ити
намного чаще подвергается префиксации, чем гл. ходити. Это явление
можно объяснить тем, что приставка могла иметь уже на данном этапе
развития видовой системы восточнославянского языка высокое
результативное значение, которое мало сочеталось с непредельными
глаголами типа ходити. С другой стороны, можно также отметить, что
рядом с приставочными глаголами на базе ити, выражающими результативное
значение, имеются и приставочные глаголы на базе ходити,
обозначающие многократное значение (в некоторых случаях и
процессное, в зависимости от приставки).
В этом можно увидеть ещё один шаг к грамматикализации
глагольного вида в русском языке.
1* В отличие от других приставочных глаголов от гл. ходити, гл.
походити имеет не многократное значение, а значение делимитативное.
Подобное явление наблюдается в ПВЛ с мотивирующими непредельными
глаголами, когда к ним присоединяется приставка по-.
Литература
Bermel, N. 1997. Context and Lexicon in the Development of Russian Aspect, Berkeley (Ca):
University of California Press.
Бондарко, А.В. 1969. “К определению вида бесприставочных глаголов движения в
древнерусском языке (в сопоставлении с чешким).” П. А. Дмитриев (под рук.)
134

Славянская филология. Сборник статей. Ленинград: Ленинградский
Государственый Университет. 39-49.
Dickey, S. 2010. “Common Slavic “indeterminate” verbs of motion were really manner-ofmotion
verbs.” V. Hasko & R. Perelmutter (eds.) New Approaches to Slavic Verbs of
Motion. Studies in Language Companion Series 115. Amsterdam/Philadelphia: John
Benjamins Publishing Company. 67-109.
Горбань, О. А. 2002. Древнерусские глаголы движения в системе языка и в тексте.
Волгоград: Издательство Волгоградского Гос. Университета.
ПСРЛ 2001. Полное собрание русских летописей. Лаврентьевская Летопись, (I).
Москва: Языки славянской культуры (репринтное издание).
Vendler, Z. 1957. “Verbs and Times.” The Philosophical Review 66(2). 143-160.
───── ◊ ─────
Andrey Sideltsev
(Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences, Moscow)
Pragmatically motivated Use of Aspect: Hittite – Russian Parallels
The talk introduces into the field of Slavic aspectology the data of the Hittite
language, a dead language of the Anatolian branch of the Indo-European
languages, earliest attested IE language – XVII-XII cc. B.C., written down in
cuneiform on clay tablets on the territory of modern day central Turkey.
The Hittite aspectual system consists of two forms – unmarked perfective
and imperfective most commonly (but not exclusively) marked by the suffix -
ške/a-. The imperfective aspect in Hittite demonstrates a cross-linguistically
standard array of purely aspectual and quantitative functions – durative,
iterative, habitual, distributive (Cидельцев 1999; Hoffner, Melchert 2008:
317-322).
Hittite addresses to gods (benedictions and curses) in rituals attest a
pragmatically motivated use of aspect in the imperative: the imperfective
aspect marks positive connotation of the context whereas the perfective – а
negative one, e.g., imperfective aššu pi-ške/a- “give good things
(regularly/periodically/for a long time)» (Ex. 1) vs. perfective idālu pai- “give
evil things (once)” (Ex. 2):
Ex. 1. (CTH 483.I.A) KUB 15.34+ Vs. II 40
nu = šma[š pi]škitten TI-tar haddulātar MU HI.A GêD.DA EG[IR ? .UD MI ]
give-2 PL IMPER IMPERF
“[G]ive them life, health, longevity in/for the f[uture]”.
Ex. 2. (CTH 376.C) KUB 24.4+ Rs. 15
idālu = ma hinkan [idālawaš ? / apēdaš ? ] utney[aš p]išn
give-2 PL IMPER PERF
“[G]ive terrible death/ plaque [to the bad ?? / those ?? ] countries”.
135

These ̒exotic ’ data find its closest (and actually the only one which I am aware
of) parallel in the Russian data. See most recently (Benacchio 2010) who
considers “secondary aspectual functions” of aspect in the imperative which
are closely connected with such pragmatic notions as politeness and distance
between speakers. In contexts when both imperfective and perfective aspect
are grammatically licit in Russian, the perfective aspect codes negative
politeness, i.e. keeps the distance between the speaker and the listener. The
imperfective aspect, on the other hand, gets rid of this distance. It has various
consequences for the politeness level of the text. If the verb in the imperative
codes the action which is “profitable” for the addressee, imperfective aspect is
not just more polite, it is rather more “intimate”, caressing. See such examples
as Сегодня холодно. Одевайтесь (vs. Оденьтесь) теплее or Давайте (vs.
Дайте) мне чемодан, он тяжелый. If the action is “unprofitable”, the use of
the imperfective aspect brings about excessive familiarity and even rudeness:
Показывайте (vs. Покажите) документы if said by an official. The positive
politeness of imperfective aspect is also demonstrated by the fact that the
imperfective aspect is employed in polite etiquette formulas: invitations and
offers to treat oneself (Приезжайте к нам еще!, Наливайте чай! as well as
wishes (Выздоравливайте!) (Benacchio 2010, Гусев 2011).
In his review of Benacchio's book V.Goussev accepts this analysis (Гусев
2011). At the same time he observes that some of the imperatives are
adequately explained by determination of the action by the context or situation
which was described by Paducheva 1 . Most probative are two pairs of examples,
Покажите / Показывайте документы / Садитесь addressing the person
who is standing in a crowded bus next to a vacant seat. In the first case the
imperfective aspect produces the impression of rudeness or in the best case
excessive familiarity. In the second case Садитесь also arouses protest, but for
a different reason: it is felt that the freedom of the addressee is limited because
the action which the person is free to make is presented as obligatory (Гусев 2011).
References
Гусев, В. Ю. 2011. Рец. на книгу Benacchio, R. Вид и категория вежливости в славянском
императиве: Сравнительный анализ. Munchen, Berlin: Otto Sagner, 2010 // ВЯ 2011
№ 5. СС. 113-115.
Сидельцев А. В. 1999. “Среднехеттские глаголы с суффиксом -ske- на общеиндоевропейском
фоне.” Дисс. кандидата филол. наук. Москва.
Benacchio, R. 2010. Вид и категория вежливости в славянском императиве:
Сравнительный анализ. Slavistische Beiträge 472. München, Berlin: Otto Sagner.
Hoffner, Jr. & C. Melchert. 2008. A Grammar of the Hittite Language. Part 1: Reference
Grammar. Winona Lake, Indiana.
───── ◊ ─────
136

Svetlana Slavkova
(Università di Bologna)
Прагматические функции вида и времени предикатов в
перформативных высказываниях (на материале русского и
болгарского языков).
[Pragmatic functions of aspect and tense of the predicates in performative
utterances (in Russian and Bulgarian)].
Основная идея предлагаемого доклада состоит в том, что комплексный
подход к анализу перформативных глаголов в перформативных высказываниях
(далее ПВ) позволяет выявить специфические прагматические
функции синергетического взаимодействия грамматических и семантических
характеристик глагольного слова.
В исследованиях по функционированию перформативных глаголов в
русском языке подчеркивается, как правило, возможность использования,
помимо формы настоящего времени глагола НСВ, также
глаголов СВ (имеющих в других контекстах значение будущего времени).
В отношении болгарского языка также можно отметить возможность
употребления формы будущего времени СВ (далее СВ-буд), 1 хотя
доминирующей считается форма глагола НСВ настоящего времени
(далее НСВ-наст).
Aнализ языкового материала показал, что как в русском, так и в
болгарском языке формы СВ-буд появляются в специальных контекстах
общения. Кроме того, в болгарском языке в некоторых ПВ употребляется
и НСВ-наст. Таким образом, становится возможной комбинация из трех
форм: НСВ-наст (моля), СВ-буд (ще помоля) и НСВ-буд (ще моля). В
связи с этим, мы предположили, что возможность выбора видо-временной
формы носит прагматический характер и что вид и время (по крайней
мере в некоторых типах речевых актов) выполняют специфические
функции, связанные прежде всего с регулированием межличностной
дистанции и с категорией вежливости.
В этой связи, особый интерес представляет иллокутивный потенциал
директивов (просьба, требование, совет). В целом, в таких актах глаголы
НСВ-наст более употребительны при близких, неформальных отношениях,
так как они передают максимальную степень позитивной вежливости.
С другой стороны, ввиду того, что директивные акты по своей
природе предполагают «вторжение» в личную сферу слушающего, то они
менее употребительны при более формальных отношениях, для которых
предпочтительны более вежливые формы (как например, условное
наклонение, форма вопроса, описательные конструкции).
137

Однако есть случаи использования в ПВ и форм СВ-буд, которые по
определению больше подходят для выражения негативной вежливости
(ср. работы Р. Бенаккьо о виде в славянском императиве), так как они
предполагают более дистантные и формальные отношения между
говорящим и слушающим. Наоборот, их использование при общении
близких людей может привносить оттенок некоторой напряженности или
холодности в отношениях, вплоть до авторитарности, что вступает таким
образом в противоречие с солидарными, неформальными отношениями.
И последний, самый нестандартный случай сочетания вида и времени
– это использование НСВ-буд. Такое оформление ПВ встречается в
болгарском языке. Особенность таких высказываний состоит в том, что их
центральным, ключевым моментом становится само содержание РА:
говорящий как бы не ждет реакции слушающего. Более того, в контекстах
дистантных и формальных отношений эта реакция может гарантироваться
социальной функцией «слушающего» (чаще всего это ПВ в
юридической сфере). Что касается неформальных, солидарных отношений,
такое употребление создает искуственную дистанцию между собеседниками,
нарушая исходное равновесие в отношениях и создавая
эффект невежливости. Просьба, оформленная таким образом, становится
для слушающего неожиданной и необъяснимой, а совет, который по
определению должен быть направлен на сближение, может оказаться
чистой формальностью, вплоть до проявления безразличия.
Рассмотренный феномен показывает, что взаимодействие семантических,
акциональных и грамматических характеристик предикатов (в
нашем случае - вида и времени) в речевом акте позволяет говорящему
регулировать межличностную дистанцию и контролировать свое
коммуникативное поведение.
138
Сноска
1) Для целей нашего исследования важно отметить, что в болгарском языке, в отличие
от других славянских языков, форма настоящего времени СВ не используется в
значении будущего (ср. русское skažu, а также řeknu в чешском, povem в
словенском, poprszę в польском), так как для выражения болгарского будущего
времени как СВ, так и НСВ существует специальная аналитическая форма
(образуемая с помощью частицы ще).
Литература
Apresjan, Ju. D. 1995. “Glagoly momental’nogo dejstvija i performativy v russo jazyke.”
Izbrannye trudy. V 2-uh tomah. Tom 2. Integral’noe opisanie jazyka i sistemnaja
leksikografija. Moscow: Jazyki russkoj kul’tury. 219-241.
Apresjan, Ju. D. 1995. “Performativy v grammatike i v slovare.” Izbrannye trudy. V 2-uh
tomah. Tom 2. Integral’noe opisanie jazyka i sistemnaja leksikografija. Moscow: Jazyki
russkoj kul’tury. 199-218.

Austin, J. L. 1962. How to do Things with Words: The William James Lectures delivered at
Harvard University in 1955. Oxford: Clarendon.
Benacchio, R. 2010. Vid i kategorija vežlivosti v slavjanskom imperative: sravnitel’nyj
analiz. München; Berlin: Otto Sagner.
Brown, R. & A. Gilman. 1960. “The Pronouns of Power and Solidarity.” American
Anthropologist 4 (6). 24–39.
Brown, P. & S. C. Levinson. 1987. Politeness: some universals in language usage. Cambridge
[etc.]: Cambridge University Press.
Dickey, S. M. 2000. Parameters of Slavic Aspect. Stanford: CSLI Publications.
Dimitrova, S. 2009. Lingvistična pragmatika. Sofia: Veles.
Glovinskaya, M. Ja. 2001. Mnogoznačnost’ i sinonimija v vido-vremennoj sisteme russkogo
glagola. Moscow: Azbukovnik. Russkie slovari.
Grice, H. P. 1975. “Logic and conversation.” P. Cole & J.L. Morgan (Eds.) Syntaх and
semantics. Vol.3: Speech acts. New York: Academic Press. 41-58.
Ivanova, K. & R. Nicolova. 1995. Nie, govoreštite xora. Sofia: Univ. izd. Sv. Kl.Ohridski.
Koschmieder, E. 1962. “Očerk nauki o vidax pol’skogo glagola. Opyt sinteza.” Ju. S. Maslov
(Ed.) Voprosy glagol’nogo vida: Sb.st. Moscow: Izd. inostrannoj literatury. 105-167.
Leech, G. 1983. The principles of pragmatics. London and New York: Longman.
Nicolova, R. 1984. Pragmatičen aspekt na izrečenieto v bălgarskija knižoven ezik. Sofia.
Padučeva, E. V. 1994. “Vid i vremja performativnogo glagola.” N. D.Arutjunova & N. K.
Rjabceva (Eds.) Logičeskij analiz jazyka. Jazyk rečevyx dejstvij. Moscow: Nauka. 37-42.
Panteleeva, X. 1994. Gramatika na vežlivata reč. Sofia: Nauka i izkustvo.
Searle, J. 1969. Speech Acts. An Essay in the Philosophy of Language, Cambridge: Cambridge
University Press.
Vojvodic, D. 2010. “Ob upotreblenii I značenii soveršennogo vida v performativnyx
predloženijax-vyskazyvanijax v slavjanskix jazykax: opyt tipologičeskoj differenciacii.” N.
A. Tupikova (Ed.) Slavjanskie jazyki: edinicy, kategorii, cennostnye konstanty. Sbornik
naučnyx trudov. Volgograd: Izd-vo VolGU. 175-191.
Wiemer, B. 2009. “Upotreblenie soveršennogo vida v performativnom nastojaščem.” Paper
presented at Second International Scientific Conference Tipologija vida/aspekta:
problem, poiski, rešenija. Simferopol’ – Gaspra, Ukraine.
Wiemer, B. 2013. “Upotreblenie soveršennogo vida v performativnom nastojaščem.” В
печати.
───── ◊ ─────
Svetlana Sokolova
(Institute of Ukrainian, National Academy of Sciences of Ukraine, Kiev)
Аспектуальная парадигма базового глагола как его
классификационный признак.
[The aspectual paradigm of a basic verb as its classificational feature]
Идея использования словообразовательных потенций лексической единицы
в качестве маркера ее семантики не нова. Она используется, в
частности, в теории структурно-семантической дивергенции, базирующейся
на признании избирательного сочетания аффиксов «с противочленами,
139

образующими ту или иную лексическую оппозицию», при этом «различия
в семантике и форме получают как бы вторичную выраженность на уровне
мотивированных образований» [Соколов 2009 (1972): 131]. Особенно
актуально применение принципов дивергентного анализа к глаголу,
выделяющемуся среди частей речи большей степенью многозначности и,
вследствие этого, более разветвленной системой дивергентных отношений.
Общепризнан сегодня и факт избирательной видовой соотносительности
многозначных глаголов, являющийся частным случаем проявления
структурно-семантической дивергенции.
Основоцентрический подход к словообразованию обусловил введение в
научный обиход такого понятия, как словообразовательная парадигма
(СП), которое «дает возможность подойти к словообразованию не как к
совокупности отдельных производных слов, но как к упорядоченной
определенным образом системе» [Земская 2004: 109], при этом под СП
обычно понимают совокупность производных одной и той же единицы,
пребывающих на одной и той же ступени деривации [Клименко 2004],
поскольку «такое определение наиболее изоморфно понятию парадигмы в
морфологии» [Ґрещук 1995: 16]. В СП первой степени базовых глаголов в
первую очередь входит большой глагольный блок. Учитывая, что базовые
глаголы преимущественно относятся к несовершенному виду (НСВ), а во
внутриглагольном словообразовании участвуют в первую очередь префиксы
(самостоятельно или в составе конфиксов), производные глаголы
первой ступени (префиксальные и префиксально-постфиксальные) обычно
противопоставлены производящим по виду. При префиксальносуффиксальном
и префиксально-суффиксально-постфиксальном способе
мотивации производный глагол обычно репрезентирует один из спосбов
действия НСВ, т.е. также противопоставлен производящему по аспектуальному
значению (кратности, прерывистости и т.п.). Таким образом,
члены глагольного блока СП базового глагола формируют его так
называемую аспектуальную парадигму (АП), в которую могут также
входить супплетивные образования с соответствующим значением
[Cоколова 2009]. Наше понимание АП близко к понятию фазовой
парадигмы, используемому Е.Я.Титаренко [2011: 167-168], однако не
тождественно ему.
При традиционном описании СП значения как базового, так и
производных глаголов обычно учитываются обобщенно, на уровне всей
лексемы. Исследуя системно внутриглагольное приставочное словообразование
в украинском языке [Соколова 2003], мы убедились, что не
только разные лексико-семантические варианты (ЛСВ) базового глагола
могут быть соотнесены с различными производными или быть мотивационно
инертными (словообразовательная дивергенция), но и ЛСВ
140

производного избирательно соотносятся (или не соотносятся, будучи
следствием семантической деривации) с ЛСВ мотиватора.
Так же, как для каждой лексико-семантической группы (ЛСГ) слов
характерна своя типовая СП, для каждой аспектуально релевантной
семантической группы базовых глаголов характерна своя типовая АП,
состоящая из совокупности аспектуальных значений их производных,
тогда как конкретная АП отдельного глагола включает все его
аспектуальные производные. АП производных значений, изменивших
принадлежность к ЛСГ, с одной стороны, обусловлены принадлежностью к
этой новой ЛСГ, а с другой – формально не могут выходить за пределы
типовой АП основного значения. Так, в украинском языке конкретная АП
глагола разнонаправленного перемещения бігати (про істоту ‘швидко
пересуватися на ногах у різних напрямках’) для основного значения
содержит такие компоненты: начало (за-): забігати; ограничение во
времени: побігати, пробігати; однократность: збігати; результат,
осложненный доп. значением: вибігати, відбігати, набігати,
оббігати, перебігати, вбігатися, добігатися, розбігатися.
В тех же рамках реализуется и АП глагола повзати (про плазунів, комах
та ін. [= ‘пересуватися в різних напрямках по поверхні всім тілом або на
коротких ніжках’]), реально представленная значительно меньшим количеством
членов: начало (за-): заповзати; ограничение во времени:
поповзати, пропόвзати; результат, осложненный доп. значением:
вúповзати, перепόвзати, розпόвзатися. Расширение АП возможно в
переносном значении, относящемся к человеку, в рамках типовой АП.
Сопоставление данных близкородственных языков показывает, что
типовая АП, обусловленная семантикой глагола, в них одинакова, однако
различаются конкретные АП, зависящие от сочетаемости основ с
аффиксами и самим составом аффиксов.
Тот факт, что в слоообразовательных словарях СП и словообразовательные
гнезда глаголов не всегда строятся с обязательным учетом их
аспектуальной семантики, приводит к тому, что члены одной АП могут
оказаться в различных словарных статьях, а разных – в одной. Так, для
глагола ходити словарь [Карпіловська 2002: 875-881] в рамках одной
парадигмы приводит глагольные производные разных видов: вихόдити и
вúходити; відхόдити и відходúти и под.; аналогично построена и
словарная статья для русского глагола [Тихонов 1985, т.2: 336-337]. АП
глагола ходити представляем таким образом: начало (за-): заходúти;
ограничение во времени: походúти, проходúти; однократность:
сходúти 1; результат, осложненный доп. значением: вúходити,
відходúти, доходúти, находúти, обходúти, переходúти, входúтися,
доходúтися, розходúтися, сходúти 2, попоходити. Образования
141

вихόдити, відхόдити, дохόдити и др. имперфективы относим к СП второй
ступени глагола іти (аналогично рус. идти).
В докладе будут проанализированы типовые и конкретные АП
многозначных глаголов различных аспектуально релевантных ЛСГ в
украинском и русском языках.
Литература
Ґрещук В. В. 1995. Український відприкметниковий словотвір. Івано-Франківськ: Вид-во
«Плай» Прикарпатського ун-ту ім. В.Стефаника.
Земская Е. А. 2004. Язык как деятельность. Морфема. Слово. Речь. Москва: Языки
славянской культуры.
Карпіловська Є. А. 2002. Кореневий гніздовий словник української мови: гнізда слів з
вершинами – омографічними коренями. Киïв: Вид-во “Українська енциклопедія”
імені М.П.Бажана.
Клименко Н. Ф. 2004. “Словотвірна парадигма.” Українська мова: Енциклопедія. Вид. 2-
ге, випр. і доп. Киïв: Вид-во “Українська енциклопедія” імені М.П.Бажана. 619.
Соколов О. М. 2009. Вопросы структурно-семантической дивергенции в лексике.
Нежин: «Гідромакс».
Соколова С. О. 2003. Префіксальний словотвір дієслів у сучасній українській мові. Киïв:
Наук. думка.
Соколова С. О. 2009. “Словотвірна та аспектуальна парадигма дієслова: проблема
співвідношення.” Мови та культури у новій Європі: контакти і самобутність / Зб.
доповідей Міжнар. наук. читань, присв. 70-річчю від дня народження чл.-кор.
НАНУ, проф., д.ф.н. Н.Ф.Клименко. – Киïв. 155-166.
Титаренко Е. Я. 2011. Категория фазовости и вид русского глагола: Монография.
Симферополь: Изд-во «Доля».
Тихонов А. Н. 1985. Словообразовательный словарь русского языка. В 2-х т. Москва:
Русский язык.
142
───── ◊ ─────
Ljudmil Spasov
("Blaže Koneski" Faculty of Philology, Cyril and Methodius University, Skopje)
Семантиката на префиксите во резултативната видска
(аспектна) конфигурација во македонскиот јазик.
[The semantics of the prefixes in the resultativeaspectual configuration in
Macedonian].
Префиксите се една мошне сложена категорија не толку на структурен,
колку на семантички аспект. Гледано во однос на богатството на
структури бројот на префиксите е ограничен во македонскиот, како и во
кој и да било друг словенски јазик, што значи дека тие претставуваат
затворено множество со релативно мал број на членови, но гледано од
семантички аспект станува јасно дека префиксите се експоненти на два

типа семи: на аспектната сема на простиот моментен вид - моментот на
временската оска и на семата модификатор за место, количество,
интензивност итн., семантички модификатор, сп. му ја ᴨообјасни
задачаᴛа (= ја објасни во мала мера). Префиксите можат да се јават и како
предикати во составот на семантеми што изразуваат определени видски
конфигурации, така на пр. резултативниот префикс в- во примерот ᴦо вби
клинецоᴛ во ѕидоᴛ претставува предикат со две аргументски позиции х
сместува, нешто, некаде. Префиксите како структури почесто се амалгами
на аспектните и другите семи: експонент на моментниот вид +
семантички модификатор, поретко тие се само експоненти на моментниот
вид што значи дека не носат модификациска информација, односно
се семантички празни како во пр. диференцира - издиференцира каде изе
семантички празен префикс.
Секое едно истражување на префиксираните глаголски лексеми бара
подробен опис на односите меѓу семантичките единици и морфемите што
ја сочинуваат глаголската лексема: префиксите, коренските морфеми и
наставките, потоа одделување на аспектните семи од другите семи:
семантичките модификатори за околности кои немаат врска со
аспектната семантика (иако можат да бидат кумулирани во исти
структурни експоненти). Подробниот опис подразбира изделување на
можните комбинации на префиксите и корените на глаголот во рамките
на една видска конфигурација, притоа водејќи сметка за семантичката
вредност на корените.
Резултативната аспектна конфигурација го покажува сложениот
свршен вид, односно таа претставува конфигурација со доминанта на
момент (доминанта на моментниот прост вид).
Содржината на резултативната конфигурација се состои од три семи:
М + М + К. Двете моментни семи се неутрализираат на временската оска,
т.е. двата момента се слеваат во еден, додека континуативната сема
покажува резултантна ситуација, ситуација како резултат на моментното
дејство. Нејзината формализирана дефиниција изгледа вака: СТАНА Р1
ТАКВО ДЕКА СТАНА Р2.
Резултативната конфигурација на сложените префиксирани семантеми
од прв степен покажува две автономни семантички вредности што
значи дека видската вредност на коренот и моментната видска вредност
на префиксот се комбинираат, според тоа префиксот е со моментна
аспектна вредност, а коренот е носител на аспектната вредност со
континуативна доминанта. Суфиксот, ако го има, кога коренот не е со
тематска вредност, е со мометна аспектна вредност или е без аспектна
вредност, односно неговата моментна видска вредност е неутрализирана
со видската вредност на префиксот.
143

Овој прилог ја има токму таа намера, а имено да ја покаже улогата на
префиксите во резултативната аспектна конфигурација на сложените
семантеми од прв степен во македонскиот јазик, односно да ги покаже
комбинациите на префиксите со корените и со наставките.
Литература
Karolak, S. 1994. “Le concept d’aspect et la structure notionnelle du verb.” Studia kognitywne
1. 21-41.
Маслов, Ю. 1984. Очерки по аспектологии. Лениград.
Спасов, Љ. 1997. “Дефиниции на видските (аспектните) конфигурации во македонскиот
јазик.” Предавања на 29. Mеѓународен семинар за македонски јазик, лиᴛераᴛура и
кулᴛура: 31-36. Скопје.
Спасов, Љ. 1998. “Улогата на префиксите во резултативната аспектна конфигурација на
простите семантеми во македонскиот јазик.” Годишен зборник на Филолошкиоᴛ
факулᴛеᴛ “Блаже Конески” – Скоᴨје, 23. 273-300.
───── ◊ ─────
Ilya Šatunovskiy
(Dept. of Linguistics, Dubna International University for Nature, Society and Man, Moscow
Region)
Перлокутивные глаголы и вид в русском языке.
[Perlocutionary verbs and aspect in Russian].
Перлокутивные глаголы обозначают перлокутивные речевые действия —
неконвенциональные речевые действия, которые совершаются посредством
конвенциональных речевых актов (высказываний).
Перлокутивные действия делятся на два основных типа — перлокутивные
действия, не имеющие фиксированной цели: жаловаться,
упрекать, ругать, хвалить, хвастаться и т.п. — и целенаправленные
перлокутивные действия, имеющие фиксированную цель, состоящую в
том или ином воздействии на адресата (А): убеждать, уговаривать,
внушать, настаивать, уверять, объяснять, успокаивать, утешать,
урезонивать и т.д. Глаголы этого типа имеют 2 валентности, которые
(для большинства глаголов) не могут выражаться одновременно —
выражается или одна, или другая: валентность перлокутивной цели: Он
убеждал Ивана поехать на юг / (в том), что Земля круглая — и
валентность перлокутивного средства — слов, высказываний, которые
говорятся для достижения этой цели — перлокутивного средства: «Не
надо печалиться! Вся жизнь впереди!» — убеждал / утешал он ее. При
этом глаголы воздействия на эмоциональную сферу — успокаивать,
144

утешать, урезонивать — включают указание на цель в свое значение и
поэтому не имеют внешней, синтаксической валентности цели.
Глаголы 1-ой группы имеют СВ со значением ‘произвел целостное
речевое действие данного типа’, ‘сказал’: пожаловался, похвалил,
похвастался, обругал и т.п.
Глаголы 2-ой группы могут иметь СВ двух типов: (1) ‘произвел
целостное речевое действие данного типа’, ‘сказал’; (2) ‘достиг внеязыкового
результата, произвел запланированный эффект на А’.
(М. Я. Гловинская, выделившая эти типы употребления СВ, называет эти
значения соответственно иллокутивным и перлокутивным значениями
СВ.)
При этом возникает вопрос: что значит ‘сказал’? Чем СВ отличается от
соотносительного НСВ, также вводящего прямую речь? В ситуации
перлокутивных действий говорящий (Г) имеет «двойное» намерение, у
него две иерархически подчиненные друг другу цели. Помимо намерения
вызвать определенный перлокутивный эффект, у Г также есть намерение
сказать нечто = создать целостное, законченное речевое произведение,
посредством которого достигается данный эффект. Это может быть
отдельное законченное высказывание или ряд высказываний, объединенных
одним замыслом, одной целью. Когда Г произнес этот комплекс,
он выполнил запланированную речевую задачу, независимо от того,
добился он или не добился перлокутивного эффекта.
Возможность образования того или иного типа СВ зависит от
семантики соответствующих глаголов / особенностей обозначаемых ими
речевых действий (что с разных сторон одно и то же).
СВ со значением ‘сказал’ имеют такие глаголы, которые обозначают
такие действия, которые могут посредством единичного высказывания
или единого дискурсивного комплекса (блока) высказываний достичь
перлокутивной цели. Законченным, целостным это действие является
только потому, что Г сделал, что возможно, для достижения результата,
сказал все необходимые слова и замолчал — другое дело, достиг он
перлокутивного неречевого результата, или нет, это уже зависит не
только от того, что он сказал. Так, можно одним высказыванием или их
комплексом, несколькими связанными друг с другом в единый речевой
блок высказываниями успокоить, подбодрить, утешить, урезонить и т.д.
А-а. Поэтому здесь возможно образование СВ, обозначающего произнесение
такого законченного речевого блока: Да наши ещё живые, ―
успокоил он Катерину и даже похвалился: ― через раз, но дышат. (Б.
Екимов. Пиночет / НК) — ‘сказал с целью успокоить’ [Чжан 2011], достиг
или не достиг он перлокутивной цели остается неизвестным. Может быть,
достиг, а может быть, нет. В то же время нельзя убедить, уговорить,
упросить одним речевым блоком. Все эти глаголы предполагают
145

усиленное сопротивление А [Гловинская 2001: 282], которое можно
преодолеть только усиленным воздействием, которое может здесь
достигаться только рядом последовательных отдельных дискурсивных
блоков (или высказываний). Эти блоки являются отдельными, поскольку
они отделены друг от друга реакцией А-а (не обязательно вербальной,
отсутствие вербальной реакции — тоже реакция, например, когда А
продолжает молчать по прошествии времени, отведенного по (пока еще)
неписаным правилам речевого взаимодействия, на ответ). Когда,
например, человека упрашивают, то это происходит так: его один раз
попросили — он отказался (или ничего не ответил), его еще раз
попросили, он опять отказался, его третий …. и т.д., и, наконец, его в n-ый
раз попросили — и он согласился = его упросили. Нельзя упросить,
уговорить, убедить и т.п. одним «блоком» — это противоречит значению
(пресуппозиции) этих глаголов. Высказывания, где этот принцип
нарушается, аномальны, ср. анекдот, где эта аномальность обыгрывается:
Дорогой, ты мог бы изменить мне с другой девушкой? — Уговорила!
Поэтому такие глаголы не имеют СВ со значением ‘сказал’.
В докладе предполагается рассмотреть и другие своеобразные типы
СВ перлокутивных глаголов, в частности глаголы объяснения (объяснил,
разъяснил, пояснил), перлокутивной целью которых является заполнение
диктального «пробела» в уме А-а, глаголы настоял, внушил, втолковал
и т.п., которые также способны образовывать СВ со значением ‘сказал’
[Чжан 2011]. При этом СВ со значением ‘сказал’, вводящий прямую речь,
может одновременно выражать достижение перлокутивной цели. В этом
случае перлокутивное средство совпадает с перлокутивной целью:
Овечкин просунул между чужих локтей мятую бумажку с фамилиями.
― Во вторник узнаем, кто пойдет, ― настоял на своем Служкин.
(А. Иванов. Географ глобус пропил / НК) — прямая речь здесь выражает
синкретически и то, чем настаивал Г, и то, на чем он настаивал и
настоял.
Литература
Гловинская, М. Я. 2001. Многозначность и синонимия в видо-временной системе
русского глагола. Москва: Азбуковник, Русские словари.
Чжан, Цзя Хуа. 2011. Русская семантика. Пекин. (На китайском языке.)
НК — Национальный корпус русского языка.
───── ◊ ─────
146

Stanislava- Staša Tofoska
(University "St. Cyril &Methodius", Skopje)
Semantic classes of telic verbs in Macedonian
In this paper will be presented some of the conclusions about the principles of
semantic classification and semantic classes of telic verbs in Macedonian, to
which the author has come during the work at her Ph.D. thesis ‘Semantics of
the Primary Telic Verbs in Macedonian’.
The analysis of the verbs on which the author is focused in this paper is
carried out within the conceptual framework which treats the verbal aspect in
substantially different way from the traditional theories of aspect in Slavic
languages. This theory is postulated by prof. Stanislaw Karolak from Krakow,
Poland (Karolak 1994, 2000, 2005 etc.), and its fundamental propositions are:
verbal aspect is not a grammatical, but a semantic category; aspect is an
internal component of the concrete notions whose forms of representations are
semantemes, not the gramemes. Verbal aspect is defined as a category of
internal time with binary opposition of two primary (semantically nonderived)
aspectual components: lasting in time (continuous) vs. absence of
lasting in time (non-continuous). These are the only two primary and simple
aspects. All the others, which are called aspectual configurations, are complex
aspects, derived from the primary categories, i.e. simple aspects by means of
one of the derivational rules.
Telicity is complex aspect, a configuration which consists of three simple
components/ simple aspects: two continuous and one non-continuous, which
means that the dominating aspectual component is the continuous one, so
telic verbs (verbs expressing telic aspectual configuration) are only
imperfective verbs.
After defining the telicity and telic verbs within the accepted framework
and in opposition to the other well known concepts of it (Antinucci e Gebert
1977, Chung and Timberlake 1985, Dahl 1981, Declerck 1979, Depraetere 1995,
Paducheva 1996 etc.), the author determines semantic definition for a telic
verb as a verb which denotes an ongoing action or process which
leads to a change of the state of affairs.
In the second part of the paper, the focus is on the semantic classification of
underived telic verbs in Macedonian. Underived (primary) telic verbs are
chosen because in those verbs telic aspectual configuration is represented
through simple semanteme i.e., telicity is represented already in the verbal
root, so they can be considered as the core of the telic verbs in Macedonian.
Using the method of semantic decomposition of the verbal predicates
expressing telic aspectual configuration in Macedonian, the author takes the
type of the change of the state of affairs which is supposed to happen, as a basic
147

principle for classification of the telic verbs. There are four main types of
changes- change in the existence of the object/subject (creation or
destruction of an object) (ex. гради/руши, се раѓа/умира etc.); change of
the characteristics of the object/subject (ex. сече, крши, кине...);
change in the relations of the object/subject with other objects (ex .
бере, враќа, плаќа, etc.); change of the location of the object/subject
(ex .става, вади,се враќа. etc.) and accordingly four main classes of telic
verbs. Changes of the state can affect the subject or the object of the action/
process, which is another principle of subclassification of these verbs.
In the third part of the paper, there will be pointed out from which
semantic fields are the verbs in each of these 4 classes, and will be named
concrete, lexicosemantical classes of those verbs.
References
Antinucci, F. & L. Gebert. 1977. “Semantyka aspektu czasownikowego.” Studia gramatyczne
I. 7–44.
Chung, S. & A. Timberlake. 1985. “Tense, aspect and mood.” T. Shopen (ed.) Language
typology and syntactic description. Vol. 3. Grammatical categories and the lexicon.
Cambridge University Press., 202-259.
Comrie, B. 1993. Aspect. An Introduction To The Study Of Verbal Aspect And Related.
Dahl, Ö. 1981. “On the definition of the telic-atelic (bounded-unbounded) distinction.” P. J.
Tedeschi & A. Zaenen (eds.) Syntax and Semantics. Vol.14: Tense and Aspect. New York:
Academic Press. 79-90.
Declerck, R. 1979. “Aspect and the bounded/unbounded (telic/atelic) distinction.” Linguistics
17. Hague: Mouton Publishers. 761-794
Depraetere, I. 1995. “On the necessity of distinguiushing between (un)boundness and
(a)telicity.” Linguistics and Philosophy 18. Nethederlands: Kluwer Academic Publishers.
1-19.
Karolak, S. 1994. “Le concept d’aspect et la structure notionnelle du verbe.” Studia
kognitywne 1. Warszawa: SOW.
Karolak, S. 2005. Semantika i struktura na glagolskiot vid vo makedonskiot jazik. Skopje:
Filološki fakultet, Blaže Koneski.
Padučeva, E. V. 1996. Semantičeskie issledovanija (Semantika vremeni i vida v russkom
jazyke; Semantika narrativa). Moskva: Škola jazyki russkoj kul’tury.
Тофоска, С. 2005. Семантиката на примарните телични глаголи во македонскиот
јазик. PhD dissertation. Skopje: University of St. Cyril & Methodius.
───── ◊ ─────
148

Vittorio S. Tomelleri
(Dipartimento di Studi Umanistici, Macerata)
Ossetic and Russian aspect systems: A comparative view
The paper deals with the expression of aspectual or aspectual-like distinctions
in two not directly related languages, Russian and Ossetic, whose history and
culture have been in the last centuries very closely intertwined. With regard to
this, the extremely dangerous situation of asymmetrical bilingualism in
Ossetia, with speakers shifting to the socially dominant language of the
Russian Federation, i.e. Russian, must be properly taken into account.
The aim of the paper is to show that not only the Russian system, which is
usually considered, within the Slavic group, to be more developed and to
present a more fine-grained stucture, provides a good tool for the description
of Ossetic grammatical categories, as it has been often the case, but that also
Ossetic can shed light on the interpretation of the Slavic aspect, above all from
a diachronic and or typological perspective.
Let us provide an example that proves this point. In Ossetic, the Future
tense is built by means of the suffix -dzyn-, going back to a verb with the
meaning “to want”, while the personal ending is the same as in the Present
tense of the verb “to be”:
fyss-dzyn-æn ‘I’ll write, be writing’
fyss-dzyn-æ ‘You’ll write, be writing’
dæn ‘I am’
dæ ‘You are’
Like in Bulgarian, this periphrastic Future can be formed with verbs of both
imperfective and perfective aspects:
fyss-dzyn-æn (IPFV) vs. ny-ffyss-dzyn-æn (PFV)
šte piš-a (IPFV) vs. šte na-piš-a (PFV)
The following correlation in terms of relative chronology can be posited: unlike
Russian and North Slavonic languages, where perfective forms usually express
future time reference, the periphrastic Future in South Slavic, as well as in
Ossetic, seems to have been established before the Perfective/Imperfective
distinction was grammaticalized.
The paper focuses on formal as well as functional-semantics features, e.g.
the use of affixes to denote actional and/or aspectual values, the interplay
between TAM categories, verbs of motion and the hierarchy of quantitative and
qualitative features, such as seriality and processuality.
Linguistic data are elicited from different sources: the extant aspectological
literature, a comparison of some Ossetic translations from and into Russian
149

and, finally, the fundamental Ossetic National Corpus (http://www.osseticstudies.org/).
───── ◊ ─────
Hannu Tommola
(School of Modern Languages and Translation Studies, University of Tampere)
Статус делимитатива, так называемых способов действия и
«пустых» приставок.
[The status of delimitative, so-called aktionsarten and the "empty" prefixes]
Ю. С. Маслов (1963: 202) отмечал тенденцию к видовой формализации, и
значит, к максимальному обобщению в славянских языках. Он пишет,
что это «раскрывается как тенденция к обособлению вида от способа
действия, к существенному сужению сферы видовой дефективности («непарности»),
как стремление иметь для все большего числа глаголов
парные формы обоих видов». М. А. Шелякин (1975: 10–12, 1977: 13) — в
духе Ленинградской аспектологической школы — развивал теорию аспектуальных
способов действия. В работе (Томмола 2008) разрабатывалась
концепция о функциональных видовых парах, в рамках которой практически
все глагольные лексемы можно рассматривать как соотносительные
по виду. Полемизируя с Масловым и Шелякиным я встал на
сторону А. Исаченко и Н. С. Авиловой в том, что способами действия
следует признать только морфологически признаковые, т.е. производные
глаголы, чтобы вообще имело смысл выделять способы действия среди
лексических разрядов глаголов. Далее я, в отличие от Авиловой,
разделяю точку зрения Исаченко в том, что как аспектуально значимые
способы действия целесообразно рассматривать только «непарные»
глаголы, т.е. выступающие только либо в СВ, либо в НСВ.
В докладе предпринимается попытка определить возможности
образования и употребления ограничительных способов действия, т.е.
делимитативов с приставкой по- и пердуративов с приставкой про-.
Главный упор делается на статус делимитативов.
Как относится к критериям видового противопоставления, например,
делимитативный глагол подумать? Общепринято считать делимитативы
непарными, т.е. что подумать и другие ограничительные глаголы с
приставкой по- не образуют пары ни с соответствующими бесприставочными
глаголами, ни с соответствующими фреквентативами типа
подумывать. Выдвинутая в моей статье (2008) идея о том, что
делимитативы образуют функциональные пары с соответствующими исходными
простыми глаголами, естественно, находится в противоречии с
150

выше названным мнением о принципиальной непарности способов
действия и, следовательно, как будто разрушает всю концепцию об
аспектуальных способах действия. Но об этом потом.
Даже если думать и подумать не противопоставляются друг другу в
рамках канонической видовой пары как соотносительные глаголы НСВ и
СВ, они все равно противопоставлены друг другу, как все глаголы НСВ и
СВ противопоставлены друг другу. Значит, глагол думать выражает
нецелостное действие, не ограниченное в своем протекании каким-либо
пределом, тогда как глагол подумать должен выражать целостность
действия и указывать на ситуацию, где деятельность «думать»
ограничена внешним, временным пределом.
В нормативных словарях, напр. для глагола поговорить значение
делимитатива обычно приводится как первое (или даже единственное)
значение, для глагола подумать как первое или второе значение, а для
глагола посмотреть делимитативное значение («некоторое время
смотреть») дается последним (4-е значение в МАС, 9-ое в Кузнецовском
словаре). В толковых словарях Ожегова и Ушакова данное значение
полностью игнорируется. Продуктивность делимитативных образований
подчеркивается тем обстоятельством, что огромное количество глаголов
вообще не фиксируется словарями, см. примеры из Национального
корпуса русского языка:
(1) Что ж бы ты думал, что бы я сделал в таком случае ― вонзил кинжал в грудь
похитителя сокровища… увез бы ее на край света, чтобы хоть час, хоть миг
повладеть ею! [А. А. Бестужев-Марлинский. Аммалат-бек (1831)
(2) Василий Натанович и представить себе не может, что если женщина не
«занята», то она откажет в любезности попринадлежать ему. [Елена
Белкина. От любви до ненависти (2002)]
(3) Хозяева только что отпили, вы пришли, когда самовар уже сняли со стола, но
это не помешает ему закипеть снова и явиться для услаждения беседы, и вы
будете пить не одни: любезность хозяев посоответствует вам. [И. Т.
Кокорев. Чай в Москве (1849)]
Неоднократно отмечалось (см., напр., Thelin 1978: 57), что
делимитативы как бы «заменяют» аорист, выполняют функцию, которую
в языках с аспектуально значимым противопоставлением аориста имперфекту
выполняет аорист — а в славянских языках (прежде всего в болгарском)
именно аорист НСВ. Однако, «делимитативность», предельность
или ограниченная пределом длительность как понятийная семантическая
категория необязательно требует, чтобы ядром предикации,
описывающей такую ситуацию, являлся бы глагол СВ. По результатам
исследования Марии Леонидовой (1977: 76), изучившей роман Под игото
Ивана Вазова и его перевод на русский язык, следует признать, что стан-
151

дартным решением переводчика для передачи болгарского несовершенного
аориста является просто употребление формы прошедшего НСВ.
Следовательно, для делимитативов придется найти другую мотивацию.
Литература
Авилова, Н. С. 1976. Вид глагола и семантика глагольного слова. Москва: Наука.
Исаченко, А. В. 1960. Грамматический строй русского языка в сопоставлении с
словацким. Морфология, 2. Братислава.
Леонидова, М. 1977. “Передача аориста несовершенного вида и болгарском языке на
русский язык.” Бюлетин за съпоставително изследване на българския език с
други езици, 2:6. 71–86.
Маслов, Ю. С. 1963. “Значение данных болгарского языка для общей теории
славянского глагольного вида.” Славянское языкознание, V Международный съезд
славистов. Гл. ред. В. В. Виноградов, ред. тома Б. В. Горнунг. Москва. 197–229.
Томмола, Х. 2008. “Аспектуально значимые способы действия. К реабилитации
чистоты пары.” И. П. Кюльмоя & Ю. С. Кудрявцев (ред.), Humaniora: Lingua
Russica. Язык в функционально-прагматическом аспекте. Труды по русской и
славянской филологии. Лингвистика XI. Тарту: Изд-во Тартуского ун-та. 218–232.
Шелякин, М. А. 1975. “Основные проблемы современной русской аспектологии, 1.” М.
А. Шелякин (отв. ред.) Вопросы русской аспектологии. Изв. Воронежского
пединститута, т. 146. Воронеж. 5–27.
Шелякин, М. А. 1977. “Основные проблемы современной русской аспектологии, 2.” М.
А. Шелякин, П. С. Сигалов & Б. М. Гаспаров (ред.) Вопросы русской аспектологии
2. Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 434. Тарту. 3–22.
───── ◊ ─────
Vladimir Trub
(Institute of Ukrainian, National Academy of Sciences of Ukraine, Kiev)
Особенности употребления русских императивных форм
глаголов совершенного и несовершенного вида со значением
запрета и предостережения.
[Peculiarities in the use of Russian aspectual forms in imperatives expressing
prohibition and warning].
К запретам, предостережениям естественно относятся речевые акты,
нацеленные на предотвращение участия их адресата в той или иной
ситуации – чтобы он не выполнил определённое действие, не стал
пациенсом какого-либо состояния, чтобы с ним что-то не произошло и
т.д. Одним из стандартных средств выражения данной иллокутивной
функции служит структура вида не Р!, где Р – императивный глагол.
Следует, однако, иметь в виду, что данная структура, помимо средства
предотвращения ситуаций с участием слушающего, может также исполь-
152

зоваться для выражения побуждения к прекращению, пресечению таких
ситуаций.
Если глагол Р не может употребляться в актуально-длительном
значении или является обозначением «моментального» контролируемого
действия, то императивная структура не Рнесов! имплицирует
наличие презумпции о том, что адресат намеревается осуществить Р. В
этом случае данная структура выполняет функцию предостережения,
преследующего цель побудить слушающего воздержаться от Р : Не
стреляй!; Не открывай! Не ходи туда!
Если в структуре не Рсов! Р обозначает неконтролируемое событие, то
имеется в виду, что реплика говорящего нацелена на предотвращение
такого события с участием адресата: Не простудись!; Не заболей!; Не
поскользнись! Не упади!
В то же время, если Р обозначает длящийся процесс или состояние
(эмоциональное, ментальное и т.д.), внешнее проявление эмоции или
состояния, то не Рнесов! актуализует презумпцию наличия соответствующей
ситуации с участием адресата и служит средством выражения
побуждения к её прекращению: Не плачь!; Не грусти!; Не хандри! Не
сердись!; Не хмурься!; Не кричи!
Между тем, возможны ситуации, когда в рамках императивной
структуры не Рнесов! глагол Р указывает на продолжительный
непрерывный процесс или состояние, которое, в отличие от только что
рассмотренного случая, может констатироваться в «несколько раундов
наблюдения» [Апресян 2009]. В таких условиях реплики, построенные на
основе подобных структур, могут интерпретироваться и как попытка
(пожелание) предотвратить соответствующие ситуации с участием
слушающего: Не болей!; Не скучай (без меня)! Действительно, трудно
представить, к примеру, реплику Не болей!, произнесенную в разгар
резкого обострения хронического заболевания адресата.
Наиболее распространённым стандартным способом выражения
предостережения являются идиоматичные конструкции, образуемые
фиксированными внешними императивными предикатами: Смотри не
Р!, Не вздумай Р!, Старайся не Р!, Постарайся не Р!, Не старайся Р!, Не
пытайся Р!, Только попробуй Р! Следует подчеркнуть, что в отличие от
структуры не Р!, такие конструкции всегда однозначно выражают
предостережение независимо от семантического типа подчинённого
предиката Р. Свойство идиоматичности данных конструкций проявляется,
в частности, в том, что большинство из них не допускает замены
видовой формы внешнего предиката: Смотри не Р!, но *Посмотри не Р!,
Не старайся Р!, но *Не постарайся Р!, Не пытайся Р!, но *Не
попытайся Р!, Только попробуй Р!, но *Только пробуй Р! (заметим, что
глагол СВ вздумать не имеет отмеченной парной формы НСВ).
153

В большинстве случаев употребление таких конструкций допускает,
что до момента речи представление о нежелательной (по крайней мере
для говорящего) ситуации Р у слушающего не актуализовано. Это
свойство кардинально отличает их от обычного отрицания, которое
нормативно предусматривает, что представление об опровергаемой
ситуации так или иначе актуализовано у обоих участников коммуникации.
Так, фраза (1) Даша не приехала предусматривает предварительную
осведомлённость говорящего о том, что слушаюший считал
высоковероятным приезд Даши. Употребление конструкций предостережения
в случаях, когда такое представление актуализовано у обоих
коммуникантов в предшествующем дискурсе, обычно маркируется
анафорическими средствами, чаще всего компрессией [Леонтьева 1969],
т.е. незаполнением валентности Р – ср. Только попробуй!, Не вздумай!
Некоторые конструкции допускают компрессию этой валентности, если
используются в модифицированной форме: Даже не пытайся!; И не
старайся! В то же время ряд конструкций такой компрессии не
допускают, поскольку валентность Р у них синтаксически обязательна:
*Смотри не…!, *Старайся не…!, *Постарайся не…!
Большинство конструкций предостережения допускает, что
подчинённый глагол Р может обозначать как осознанное целевое
действие адресата, так и неконтролируемое событие или состояние с его
участием – ср. (2) Смотри, никому об этом не рассказывай! и, с другой
стороны, (3) Смотри, не простудись (не заболей, не поскользнись, не
забудь…)! В то же время конструкция Не вздумай Р! предусматривает,
что Р может указывать только на осознанное действие: (4) Не вздумай
кому-нибудь об этом рассказывать!, но (5) *Не вздумай простудиться
(заболеть, поскользнуться, забыть…)!
В докладе предполагается рассмотреть особенности употребления
видовых форм подчинённого глагола Р в зависимости от соотношения его
значения со значением конструкции предостережения, которое во
многом зависит от значения внешнего предиката. В частности,
представляют интерес различия в функционировании конструкций Не
вздумай Р! и Не пытайся Р! в случаях, когда Р обозначает слабо
контролируемое целевое действие, выполнение которого не всегда
гарантирует достижение нужного результата. Конструкция Не вздумай Р!
предполагает, что с точки зрения говорящего Р – это то, что адресат
способен легко предпринять. Тем самым имеется в виду, что адресат
может без труда достичь результата действия, которое с общепринятой
точки зрения считается контролируемым, легко осуществимым. Так, в (4)
предполагается, что по крайней мере для говорящего нежелателен
результат потенциального легко осуществимого речевого действия
адресата (то, что «это» станет кому-нибудь известным).
154

Однако предостережения, построенные на основе данной конструкции,
становятся аномальными, если форма СВ Р обозначает слабо
контролируемое действие, достигшее результата: (6) *Не вздумай её
найти! Причина аномальности (6) – в противоречии между лёгкостью
осуществления действия Р, что предусмотрено данной конструкцией, и
проблематичностью достижения цели действия, обозначенного формой
СВ найти. При этом вполне отмеченными являются предостережения, в
которых форма НСВ Р обозначает попытку, предпринимаемую с той же
целью: (7) Не вздумай её искать! Таким образом, конструкция Не
вздумай Р! допускает сочетание с глаголом Р, который обозначает либо
контролируемое действие, либо попытку действия с ограниченной
контролируемостью.
В то же время конструкция типа Не пытайся Р! сочетается с обеими
видовыми формами глагола Р, обозначающего слабо контролируемое
целевое действие. Дело в том, что предикат пытаться указывает на
приложение усилий для осуществления заведомо трудоёмкой деятельности
с проблематичным достижением желаемого результата. Он всегда
привносит оттенок слабой контролируемости в значение своих глагольных
актантов, даже нейтральных относительно признака контроля.
Поэтому нормативность примеров типа (8) Не пытайся её найти
(поймать такси), объясняется тем, что в (8) формы СВ глагольных
актантов указывают на каузацию ситуации, которая является целью
попытки, обозначенной внешним предикатом. Нормативность же
примеров типа (9) Не пытайся её искать (ловить такси) обусловлена
тем, что актантные НСВ-инфинитивы указывают только на попытки,
конкретизируя их характер (её искать, ловить такси). Таким образом,
значение актантов (определённый вид попытки) плеонастически
дублирует, конкретизирует значение главного предиката, что и объясняет
естественную совместимость этих лексических единиц.
Литература
Апресян, Ю. Д. 2009. Исследования по семантике и лексикографии. Т.1.
Парадигматика. Москва.
Леонтьева, Н. Н. 1969. “О смысловой неполноте текста.” Машинный перевод и
прикладная лингвистика. Вып. 12. Москва.
───── ◊ ─────
155

Olena Tytarenko
(Taurida National V. I. Vernadsky University)
Категория временной локализованности и ее связь с видом
глагола в русском языке.
[The category of temporal localization and its relationship to aspect in
Russian]
Выделение категории временной локализованности (Л/НЛ) и сам
термин связаны с именем Э. Кошмидера. Э. Кошмидер говорил о двух
типах выражения категории Л/НЛ в разных языках с точки зрения
отношения к грамматической системе: 1) наличие специальных грамматических
форм для выражения оппозиции Л/НЛ и 2) отсутствие таких
форм, как в славянских языках. Он выделял временную локализованность
и вневременность. В русском языке временная локализованность
относится к «скрытой» (имплицитной) морфологии и не имеет
формальных средств выражения. Теорию Л/НЛ развивали Ю. С. Маслов,
А. В. Бондарко, Т. Г. Акимова, Н. А. Козинцева, Г. И. Панова, И. Н. Смирнов
и др.
Ю. С. Маслов концентрировал внимание на оппозициях Л/НЛ, на
признаке конкретности / неконкретности действия как противопоставлении
конкретного факта и факта, представленного обобщенно, «в
принципиальной плоскости», а именно: конкретно-фактического значения
СВ и общефактического НСВ. «Противопоставление по признаку
конкретность / неконкретность иногда комбинируется с оппозицией
кратности: однократное действие выступает как локализованное в какомто
конкретном моменте или отрезке времени и тем самым как
конкретное, а действие многократное не получает узкой локализации, не
привязывается к одному определенному моменту и потому представляется
более абстрактным» [Маслов 2004: 324.].
А. В. Бондарко назвал три основных типа временной нелокализованности:
«простая повторяемость», обычность (узуальность) и
временная обобщенность (вневременность, всевременность) [Бондарко
2001]. И. Н. Смирнов также совмещает понятие временной нелокализованности
с неоднократностью (повторяемостью) [Смирнов 1987, 2008].
Способы выражения временной локализованности / нелокализованности
требуют дальнейших исследований. Однако принципиально
важным представляется то, что следует выделять и типы временной
локализованности, и типы временной нелокализованности, не
подменяя одну категорию (НЛ) другой (повторяемостью). Такая подмена
объясняется, по-видимому, тем, что эти категории взаимосвязаны:
156

повторяющееся действие обязательно является нелокализованным во
времени, а единичное – локализованным.
Исходя из того, что значение Л отражает привязанность конкретных
процессов и событий к определенному месту на временной оси (в
однонаправленном и необратимом реальном потоке времени), можно
выделить два типа временной локализованности: определенную
(точную, точечную, фиксированную или неточную, приблизительную)
и неопределенную (нейтральную). Соответственно значение НЛ
такого указания не имеет, обозначая неконкретные, не имеющие определенного
местоположения на временной оси действия и процессы
(ситуации). Общефактическое значение НСВ нейтрально по отношению к
Л/НЛ, его можно представить « вне» оси времени.
Локализованность может быть дискретная – недискретная, в
зависимости от лексической семантики глагола, но вне зависимости от
определенности и неопределенности Л. Недискретная Л обозначается
глаголами сплошной длительности или точечными, называющими
нерасчлененные действия (Мальчик простоял под окном целый час; В
прошлом году мы отдыхали в Крыму). Дискретная Л имеет место
тогда, когда в ограниченном временном периоде расчлененное или
повторяющееся действие (его отдельные акты) имеет свою отдельную
точечную локализацию: каждое отдельное действие имеет свою
отдельную точку на временной оси, а вместе они имеют общее начало и
конец (Все утро прыгали с вышки; Вчера обошли все магазины и
накупили подарков).
Временная нелокализованность – это отсутствие прикрепленности
действия (действий) к конкретному моменту или периоду на
временной оси. Высказывания типа Рыбы дышат жабрами; Волга
впадает в Каспийское море; Рука руку моет и т. п. являются
вневременными, в том смысле, что они и не мыслятся протекающими
в реальном времени, находятся «вне» оси времени, т. е. нейтральны к
Л/НЛ. Таким образом, мы выделяем три типа ситуаций: локализованные,
нелокализованные и вневременные. Вневременность –
это своего рода «аспектуальный нуль» (А. М. Ломов, О. К. Грекова), если
обозначить Л как плюс (+), НЛ как минус (–), внелокализованность как
нуль (0). Выделение «нейтрального» положения, «среднего», «переходного»
между единичным конкретным процессом, локализованным во
времени, и повторяющимся, неконкретным, нелокализованным, представляется
вполне логичным и оправданным. Так традиционное бинарное
противопоставление превращается в триаду.
В результате проведенного исследования [Титаренко 2011] мы пришли
к выводу о том, что виды глагола не «сочетаются с признаками»
157

локализованности или нелокализованности (А. В. Бондарко), что значение
Л не является контекстуальным (М. В. Всеволодова), а входит в
семный состав категории вида глагола. Временная локализованность
представлена в видовых граммемах русского глагола грамматическими
семами Л и НЛ, причем в граммеме СВ содержится только сема Л, а в
граммеме НСВ обе семы: Л и ЛН
Литература
Бондарко, А. В. 2001. Основы функциональной грамматики. Языковая интерпретация
идеи времени. Санкт-Петербырг.
Маслов, Ю. С. 2004. Избранные труды: Аспектология. Общее языкознание. Москва.
Смирнов, И. Н. 1987. Типы временной нелокализованности действия в русском языке.
Автореф. дис. канд. филол. наук : 10.02.01. Ленинград.
Смирнов, И. Н. 2008. Выражение повторяемости и обобщенности действия в
современном русском языке. Санкт-Петербург.
Титаренко, Е. Я. 2011. Категория фазовости и вид русского глагола. Симферополь.
───── ◊ ─────
Еlena Uryson
(V.V. Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy of Sciences, Moscow)
Частные значения несовершенного вида в семантике
существительного.
[Particular aspectual meanings in the semantics of nouns]
Хорошо известно, что отглагольное существительное – имя действия или
имя деятеля – может выражать общее видовое значение СОВ или НЕСОВ;
ср. прыжок (от СОВ прыгнуть) и прыгание (от НЕСОВ прыгать);
смерть (от СОВ умереть) – умирание (от НЕСОВ умирать)
[Пешковский 1935: 100-101]; спаситель (от СОВ спасти) – спасатель (от
НЕСОВ спасать). Подробнее см. [Гловинская 2001: 57-60].
Однако видовая семантика присутствует в значении практически
любого существительного – ведь толкование существительного, как
правило, содержит в своем составе глагол, а он обязательно имеет какоето
видовое значение. Ср. учитель – ‘человек, который профессионально
занимается тем, что обучает чему-л. других людей’; шкаф – ‘предмет
мебели, определенной формы и размеров, предназначенный для того
чтобы в нем хранили вещи’. В толкование слова учитель входят глаголы
НЕСОВ ‘заниматься’ и ‘обучать’; в толкование слова шкаф входит глагол
НЕСОВ ‘хранить’. В контексте данных толкований глаголы обозначают
свойства, т.е. ситуации, не локализованные во времени. Это закономерно,
158

потому что толкование существительного обычно представляет собой
описание свойств обозначаемого объекта, которые присущи ему вообще,
т.е. на протяжении всего времени существования объекта.
Однако в семантике существительного может выражаться и
актуально-длительное значение НЕСОВ. Такое существительное обозначает
объект в том его виде, как он предстает в описываемый момент.
Известные примеры А. Д. Шмелева - слова всадник и верховой. Они
обозначают человека, сидящего на лошади верхом в описываемый
момент. Иными словами, предикат ‘сидеть верхом на лошади’ в их
толковании имеет актуально-длительное значение НЕСОВ. Поэтому
ненормально высказывание: *Всадники отправились в
буфет пить кофе [выходит, что отправились в буфет верхом на
лошадях]. Ср. Сидящие в партере отправились в буфет пить кофе.
Здесь глагол сидеть имеет процессное или узуальное значение, т.е.
называет действие, занимающее определенный промежуток времени, не
обязательно совпадающий с моментом описания.
Другой пример - слово лужайка. Оно обозначает небольшое ровное
открытое место, обычно в лесу, которое в описываемый момент покрыто
травой. Поэтому ненормальны примеры: *сверкающая снегом лужайка;
*Мальчик вышел на лужайку и снял лыжи. Близкие по значению слова
поляна, полянка обозначают аналогичное место, на котором растет трава
вообще, а не только в описываемый момент. Поэтому нормальны
примеры: сверкающая снегом полянка; Мальчик вышел на поляну и снял
лыжи. Подробнее см. [Урысон 1995].
Существительные, толкуемые через глагол в актуально-длительном
значении, - это раритет в системе языка. В докладе предполагается
рассмотреть некоторые другие такие слова: (а) любопытство vs.
любознательность, интерес; (б) пропажа vs. пропавшие вещи, потеря
vs. потерянные вещи; (в) оцепление ‘люди, стоящие так, чтобы
препятствовать проходу куда-л.’ vs. охрана ‘люди, охраняющие какой-л.
объект’, охранник, сторож. Обсуждается связь актуально-длительного
значения глагола и фигуры наблюдателя в толковании существительного.
Литература
Гловинская, М. Я. 2001. Многозначность и синонимия в видо-временной системе
русского глагола. Москва.
Пешковский, А. М. 1935. Русский синтаксис в научном освещении. Москва.
Урысон, Е. В. 1995. “Аспектуальные компоненты в толковании существительного.”
Московский лингвистический журнал. 1995 № 2.
───── ◊ ─────
159

Dojčil Vojvodić
(Dept. of Slavic studies, University of Novi Sad, Serbia)
Двувидовость глагольного слова и способы еe преодоления в
русском языке в сопоставлении с сербским.
[Verbal biaspectuality and ways to overcome it in Russian in comparison to
Serbian].
1. „Принцип“ видовой парности, подразумевающий оппозицию
совершенного (СВ) и несовершенного видов (НСВ), является основным
признаком видовой системы славянских (а также и других „видовых“)
языков, в которых вид функционирует как лексико-морфологическая
категория. В данную картину видового противопоставления не
укладываются одновидовые (perfectiva и imperfectiva tantum) и
двувидовые глаголы.
2. Особый интерес в этом отношении представляют двувидовые
глаголы (которые здесь рассматриваются на материале русского и
сербского языков в сопоставительном аспекте), совмещающие в одном
лексическом значении функции СВ и НСВ. Хотя такие, по сути дела,
омонимичные пары глаголов противоположного вида не имеют
формальных показателей вида (префиксов и/или суффиксов), они в
каждом конкретном случае употребляются лишь в одном видовом значении,
которое зависит от контекста, вследствие чего в аспектологических
исследованиях встречается название „контекстуальный“ вид (ср., напр.,
[Kravar 1976]) или „аналитический грамматический способ“ выражения
видового значения (когда грамматическое значение выражено вне слова)
[Ремчукова 2004: 91–92]. Следует, однако, добавить, что в языковой
практике имеет место и формальная, „синтетическая“ дифференциация
видовых значений двувидовых глаголов (когда грамматическое значение
выражено в пределах слова), являющаяся, кстати, преобладающим
сбособом выражения видового значения. Такая дифференциация
реализуется с помощью префиксов – для образования глаголов СВ (ср.:
рус. женить – поженить, крестить – окрестить; серб. ручати –
поручати; узроковати – проузроковати), или суффиксов – для
образования глаголов НСВ (ср.: рус. образовать – образовывать; серб.
ручати – ручавати), но она не распространяется на все глаголы данного
типа. Процессы перфективации и имперфективации у некоторых двувидовых
глаголов, в первую очередь у глаголов, заимствованных из
западноевропейских языков с суффиксами (рус.) -ирова-, -изирова-,
-ова-, -изова-, -фицирова- (ср. формулировать – сформулировать,
организовать – организовывать), (серб.) -ирати-, -исати-, -овати-,
-изовати- (рекламирати – изрекламирати), указывают на тенденцию
160

их адаптации к основной, двукомпонетной картине славянской видовой
системы, отличающейся формальным выражением видового значения /
противопоставления (ср., в частности, [Белић 1956; Мучник 1966;
Авилова 1968; Бирюкова 1973; Черткова-Чанг 1998; Jászay 1999;
Матијашевић 2000; Горобец 2005; Janda 2007; Войводич 2008;
Петрухина 2009: 82–83; Славкова 2009; Součková 2009; Гловинская 2010:
191; Androsjuk 2011]).
Все приведенные примеры иллюстрируют, в частности, что префиксальные
и суффиксальные образования парных по виду глаголов от двувидовых
глаголов (несмотря на их исконно славянское или
заимствованное происхождение), в принципе, не разрушают их
двувидовости. Другими словами, глагол продолжает функционировать
как двувидовой, а префиксальная или суффиксальная пара существует
параллельно [Титаренко 2003: 183].
3. Следует напомнить, что лишь в контексте (в предложении)
выявляются различные видовые (видо-временные) значения. Так, в
зависимости от контекстуальных условий для передачи одного и того же
видового значения можно использовать (во всех слав. яз.) как формы СВ,
так и формы НСВ парных по виду глаголов (видовая конкуренция); ср.:
Умный всегда уступит / уступает. Также для передачи значения
СВ используются формы НСВ (видо-временная транспозиция / нейтрализация);
ср.: Мальчик, увидев огромную собаку в коридоре, быстро
вскакивает (‘вскочил’) и мгновенно вылетает (‘вылетел’) на улицу,
не дoждaвшись даже ответа на свой вопрос.
4. Наряду с этим – синтаксически „свободным“ – проявлением
видовых значений глагола, значительную роль в функционировании
видо-временных форм в славянских языках играют синтаксически
„несвободные“ видовые значения. Речь идет, в первую очередь, о взаимоотношении
вида и времени в сложноподчиненных предложениях с
временным союзом когда и его эквивалентами пока, как только, после
того как и т.п. (в серб. када и его эквивалентами док, чим, пошто и т.п.),
в которых – в зависимости от употребления СВ или НСВ в придаточной
части – выражается либо неодновременность двух действий
(предшествование действия в придаточном предложении и следование
действия в главном при употреблении СВ и НСВ в придаточной части;
ср.: КОГДА [‘после того как’] приду домой, я тебе позвоню), либо
одновременность обоих действий (при употреблении НСВ в
придаточной части; ср.: КОГДА [‘пока’] обедаю, я смотрю телевизор).
5. Данные аспектуально-темпоральные („аспектуально-таксисные“)
ситуации занимают особое место в полипредикативных конструкцияхпредложениях
(ср. [Бондарко 1987: 274–278; Војводић 2007]), в
придаточной части которых употребляются двувидовые глаголы (рус.
161

женить(ся), использовать, обещать, организовать, формулировать и
т.п.; серб. вид(ј)ети, крстити (се), ручати, телефонирати,
формулисати и т.п.), так как они в определенных контекстуальных
условиях не способны выражать видовую противопоставленность; ср.
недифференцированное выражение предшествования-следования и
одновременности действий придаточного и главного предложений при
обозначении узуальности (в ситуациях, в которых контекст не снимает
омонимию): (рус.) КОГДА используют [‘пока используют’/‘после того
как используют’] чужие идеи или деньги, люди становятся зависимыми;
(серб.) КАД ручам [‘док ручам’/‘пошто ручам’; букв. ‘пока обедаю’/‘после
того как пообедаю’], слушам своју омиљену музику.
Во избежание такой видовой неопределенности (двусмысленности)
говорящий в целях ее „преодоления“ часто использует „синтетический“
способ дифференциации СВ и НСВ (префиксальную перфективацию или
суффиксальную имперфективацию) или, в случае если это невозможно, –
соответствующий лексический конкретизатор (пока, после того как и
т.п.). Напр.: (рус.) КОГДА крестили [‘пока крестили’ (НСВ) / ‘после того
как крестили’(СВ)] детей, родители испытывали сильное волнение [ср.:
КОГДА родители Окрестили (СВ) детей, они испытывали сильное
волнение]; КОГДА организуют [‘пока организуют’ (НСВ) / ‘после того
как организуют’ (СВ)] капустник, студенты чувствуют себя
довольными [ср. КОГДА организОВЫВАют (НСВ) капустник,
студенты чувствуют себя довольными]; (серб.) КАД ручам [‘док
ручам’ (НСВ) / ‘пошто ручам’ (СВ)], гледам телевизију [ср.: КАД
ручАВАм (НСВ), гледам телевизију; КАД ПОручам (СВ), гледам
телевизију].
6. Предварительный анализ позволяет сделать вывод, что в
функционировании глагольного вида и времени в контекстах, благоприятствующих
указанной аспектуально-таксисной недифференцированности,
существенных расхождений между русским и сербским языками
не наблюдается. Сопоставляемые славянские языки значительно больше
различаются в лексическом и особенно словообразовательном плане,
соответственно на уровне „синтетического“ способа устранения видовой
недифференцированности, возникающей при употреблении двувидовых
глаголов.
Литература
Авилова, Н. С. 1968. “Двувидовые глаголы с заимствованной основой в русском
литературном языке нового времени.” Вопросы языкознания. № 5. 66–78.
Белић, А. 1956. “О глаголима са два вида.” Јужнословенски филолог. Књ. XXI/1–4
(1955–1956). Београд. 1–13.
162

Бирюкова, Л. П. 1973. Функционирование двувидовых глаголов в современном русском
языке. АКД. Л.
Бондарко, А. В. и др. 1987. “Таксис.” А.В. Бондарко. (отв. ред.) Введение.
Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Ленинград. 234–320.
Војводић, Д. 2007. “О аспектуално-темпоралној корелативности у сложеним (условним)
реченицама.” Славистика. Књ. XI. Београд. 206–222.
Войводич, Д. П. 2008. “Об аспектуально-темпоральной (не)дифференцированности
русского и сербского глагола в синтаксически (не)обусловленных контекстах.” Б.
Станковић. (прир.) Изучавање словенских језика, књижевности и култура као
инословенских и страних. Београд. 91–98.
Гловинская, М. Я. 2010. “Потенциальные глагольные формы.” Л. П. Крысин (отв. ред.)
Современный русский язык: Система – норма – узус. Москва. 171–199.
Горобец, Е. А. 2005. “Комплексный анализ двувидовых глаголов в современном
русском языке: к постановке проблемы.” Русская и сопоставительная филология
2005. Казань. 39–44.
Матијашевић, J. 2000. “Префиксација и двовидност глагола.” Јужнословенски
филолог. Књ. LVI/1–2. Београд. 655–663.
Мучник, И. П. 1966. “Развитие системы двувидовых глаголов в современном русском
языке.” Вопросы языкознания. № 1. С. 61–75.
Петрухина, Е. В. 2009. Русский глагол: категории вида и времени (в контексте
современных лингвистических исследований). Учебное пособие. Москва.
Ремчукова, Е. Н. 2004. Морфология современного русского языка. Категория вида
глагола. Учебное пособие. Москва.
Славкова, С. 2009. “Морфология и синтаксис на службе выражения аспектуальности.”
Болгарская русистика. Бр. 3–4. София. 18–36.
Титаренко, Е. Я. 2003. “Об особенностях двувидовых глаголов в современном русском
языке.” Культура народов Причерноморья. № 37. Симферополь. 182–188.
Черткова, М. Ю. & П.-Ч. Чанг 1998. “Эволюция двувидовых глаголов в современном
русском языке.” Russian linguistics. Vol. 22. № 1. 13–34.
Androsjuk, N. V. 2011. “Биаспектив и контекст.” R. Benacchio (ред.) Глагольный вид:
грамматическое значение и контекст, Тезисы (III Конференция Комиссии по
аспектологии Международного комитета славистов, Падуанский университет, 30
сентября – 4 октября 2011 г.) Padova. 5–6.
Janda, L. A. 2007. “What makes Russian bi-aspectual verbs special?” D. Divjak, A. Kochanska
(еds.) Cognitive Paths into the Slavic Domain. Cognitive Linguistics Research. Vol. 38.
Berlin – New York. 83–110.
Jászay, L. 1999. “Видовые корреляты при двувидовых глаголах.” Studia Russica. Vol.
XVII. Budapest. 169–177.
Kravar, M. 1976. “Glagolski vid kao tipološko-komparativni problem.” Radovi Filozofskog
fakulteta u Zadru. God. 14–15. 289–312.
Součková, L. 2009. “Устранение двувидовости у заимствованных слов в русском
публицистическом стиле.” V. Blažek & N. Rajnochová (red.) Slavica Pragensia XL:
Jazykovědná rusistika na přelomu generací. Praha. 169–172.
───── ◊ ─────
163

David Westerholm
(Dept. of languages and literatures, University of Gothenburg)
Семантика категории вида в русском и испанском языках:
испанские перфектные формы времени и их русские
соответствия.
[Semantics of the category of aspect in Russian and in Spanish: Spanish
temporal perfect forms and their Russian equivalents]
Вопрос о семантике и функциях глагольного вида является классической
темой славянского и русского языкознания. Но даже если принять тот
факт, что русский язык является одним из основных источников современных
аспектологических работ, оказывается, что русская глагольная
система, из-за тесной связи между видом и способом действия, не может
служить лучшим кандидатом для определения универсальных значений
категории глагольного вида.
В испанском языковедении вопрос о наличии аспектуальных
значений в глагольных формах обсуждается прежде всего в двух основных
случаях. С одной стороны, речь идет о том, что категория вида не
является релевантной категорией при объяснении разницы между
функциями глаголов pretérito indefinido (аорист) и pretérito imperfecto
(имперфект) [Gutiérrez Araus, 2004; Rojo & Veiga, 1999]. С другой стороны,
в общем считается, что форма perfecto compuesto (перфект) выражает
aspecto perfectivo ”перфективный вид”, в то время как aspecto imperfectivo
”имперфективный вид” прежде всего выражается с помощью конструкций
с герундием [Rojo, 1990]. Основная причина, объясняющая такую
точку зрения, сложившуюся в испанской лингвистике, заключается в том,
что фактор процессуальность (длительность) является менее важным
фактором при употреблении имперфекта, чем в других, особенно в
классических, языках. Во всяком случае, под сомнение ставится тот факт,
что имперфект и имперфективный вид принадлежат к той же грамматической
категориии.
В настоящем докладе, который основывается на материале, полученном
в результате анализа параллельного корпуса испанских и русских
художественных текстов, рассматривается функциональное соотношение
между формами сложных времен, perfecto compuesto и pluscuamperfecto,
в испанском языке и перфективными и имперфективными 1 глаголами в
русском. Мое корпусное исследование показало, что не существует ясной
статистической связи между этими формами: около 35% глаголов
несовершенного вида и 53% глаголов совершенного вида в моем корпусе
соответствуют сложной форме в испанском языке. Даже если глаголы
совершенного вида немного чаще, чем глаголы несовершенного вида,
164

являются формальными коррелятами форм перфектных сложных
времен, оказывается невозможным определить на основе этого, что
сложные формы времени, перфект или плюсквамперфект в испанском
языке, выражают такое же категориальное значение, как настоящие
перфективные глаголы. При сравнении с русским языком, оказывается,
что различия в семантике и употреблении между обеими испанскими
формами и их русскими коррелятами слишком велики, что является
косвенным свидетельством того, что сложные формы времени
перфектного ряда не являются аспектуальными перфектными формами в
испанском языке. Важным докательством того, что perfecto и
pluscuamperfecto автоматически не выражают перфективность служит
тот факт, что сложные формы времени можно использовать и в
типичных процессуальных, и в итеративных ситуациях, то есть при
выражении типичных имперфективных значений. Например:
«Con ellos también hemos vivido (1) un matrimonio», piensa, «como vecinos y
agricultores. Nos hemos ayudado (2) mutuamente, hemos compartido (3) los
problemas y los años malos. Pero también la buena vida. [---] Y ahora compartimos la
interminable vejez...»
[Mankell, 1991:12] (es:2001)
Левгены им уже почти родня. Они помогали (2) друг другу в скверные
времена, вместе тянули лямку, вместе радовались. И теперь они делят
долгую затянувшуюся старость.
[Mankell, 1991:12] (py:2001)
Здесь важно заметить, что этот фрагмент переведен со шведского и
что в шведском оргинале также был перфект.
Тот факт, что наш корпус частично состоит из переводов со шведского
- языка, имеющего перфектные формы времени, но не обладающего
грамматической категорией глагольного вида, позволяет также проанализировать,
как перфект переводится на русский, а именно – выявить,
какие стратегии использовали переводчики, чтобы выразить функции
формы, которой не существует в русской системе, но где есть другая
обязательная категория – вид глагола.
Сноска
1) Далее для русского и испанского языков при сравнении используются также
термины перфективный/имперфективный глагол.
Литература
Gutiérrez Araus, M. 2004. Problemas fundamentales de la gramática del español como 2/L,
Madrid: Arco Libros.
165

Rojo, G. 1990. “Relaciones entre temporalidad y aspecto en el verbo español” Bosque, I. (ред.)
Tiempo y aspecto en español. Madrid: Cátedra. 17-44.
Rojo, G. & A. Veiga. 1999. “El tiempo verbal. Los tiempos simples” Gramática descriptiva de
la lengua española. Tом 2. Madrid: RAE. 2867-2934.
166
───── ◊ ─────
Björn Wiemer
(Institut für Slavistik, Johannes-Gutenberg-Universität, Mainz)
Хронотопическая модель славянского вида (СВ : НСВ).
[Chronotopy of Slavic aspect (pfv : ipf opposition)]
Понятие хронотопической модели опирается на целый ряд наблюдений,
согласно которым современные славянские языки различаются между
собой как (i) по употреблению СВ и НСВ, так и (ii) по устройству
формальных средств, указывающих на видовую принадлежность
глагольной лексемы, а также – (iii) по степени охвата глагольных основ
оппозицией СВ : НСВ. Иными словами, сравнение грамматической
оппозиции СВ : НСВ в современных славянских языках позволяет
говорить о том, что в отношении трех упомянутых параметров эта
оппозиция далеко не монолитна. В качестве иллюстрации можно
привести следующие более или менее общеизвестные факты: (i) в
славянских языках одинаковым образом выражаются таксисные
функции СВ : НСВ при описании однократных ситуаций, однако
различия в выборе вида становятся все более значительными при
обозначении разного рода многократных ситуаций, в том числе и при
отсутствии таксисной связи с предложениями более широкого контекста
(см. [Holvoet 1991; Stunová 1993; Петрухина 2000]). Не менее
значительными являются различия в выборе вида в области прагматических
функций, обусловленных пресуппозициями (здесь можно
упомянуть императив без отрицания и ряд функций, подводимых под так
наз. общефактическое значение; см. [Lehmann 1989; Wiemer 2001]).
Выбор вида, таким образом, обусловлен семантическими и прагматическими
факторами подобного рода. Кроме того, также наблюдаются
различия в степени ограничений, связанных с выбором вида в сочетании
с другими категориями глагола, в первую очередь, с граммемой наст. вр.
(см. [Dickey 2000; Петрухина 2000; Derganc 2003; Тополињска/Миркуловска
2010]) и со способами образования страдательного
залога, см. [Poupynin 1999]). Сюда можно добавить ограничение на
употребление СВ наст. вр. в предложениях (как подчиненных, так и
независимых) со снятой утвердительностью в южнославянских языках
(см. [Тополињска 2008; Mišeska Tomić 2012; Wiemer, в печати1]). (ii) По

формальному устройству заметна разная степень последовательности
маркирования видовых пар с помощью префиксации и (вторичной)
суффиксации (ср., напр., продуктивность приставок при образовании
видовых пар в недавних заимствованиях), разная последовательность при
устранении «троек» (ср. напр., рус. готовить приготовить
приготавливать), разная последовательность, в которой маркируются
профилированные фазы (начало, конец или серия внутренних фаз) в
лексемах, обозначающих гомогенные процессы (ср. продуктивность
образования ингрессивных дериватов с помощью префикса за- в
восточной части Славии, особенно в болгарском, в отличие от частого
отсутствия такого маркирования в западной части Славии); см. [Maslov
1984 [1981]; Dickey 2005]. (iii) Вместе с тем, в славянских языках с разной
степенью систематичности определенные типы образования видовых пар
(или видовых партнеров) «не доходят» в полной мере до отдельных
акциональных и/или лексических классов лексем. Эти различия отражаются
в относительном количестве двувидовых глаголов (так, напр., болг.
благодаря ‘(по)благодарит’ до сих пор является двувидовым, а рус.
отвечать было таким еще в XIX в.). Очевидно, внимания заслуживает
тот факт, что чаще всего сюда относятся конклюзивные глаголы (они
лексически описывают события без изменения состояния), как правило,
обозначающие речевые акты (ср. также рус. велеть, пол. kazać, хрв.
kazati).
Итак, на основании ряда положений, часть которых была упомянута
выше, а также на основании целого ряда исследований, в которых уже
были сделаны некоторые выводы с опорой на более широкий материал
(см. [Galton 1976; Dickey 2000; Петрухина 2000]) или относительно
диахронических стадий эволюции видовой оппозиции в отдельных
славянских языках (см. [Авилова 1964; Bermel 1997; Mende 1999]),
хронотопическая модель исходит из того, что различия в видовом
употреблении и видовых системах, которые обнаруживаются между
славянскими языками в их современном состоянии, соответствуют шагам
в диахроническом развитии. Если вместе с тем рассматривать современный
славяноязычный ареал как последующую дифференциацию
предшествовавшего ему диалектного континуума, то с точки зрения
диалектной географии обращает на себя внимание явное соответствие
между диахроническим развитием видовых систем в отдельных
славянских языках и различиями в иерархизации факторов, определяющих
на сегодняшний день выбор между СВ и НСВ в разных частях
данного ареала. Таким образом, расслоение функций по времени (χρóνος)
отражается в степени различий по местам (τóποι), т.е. в пространстве.
Отсюда и название предлагаемой модели.
167

Когнитивно мотивированным началом возникновения видовой
оппозиции можно считать чисто акциональные характеристики (т.е.
различия между событиями, процессами и состояниями). Такое предположение
может объяснить отсутствие сколько-нибудь стоящих внимания
различий в выборе вида в области таксисных функций (см. выше).
Различия эти появляются, в частности,
• когда на эти функции начинают накладываться дополнительные
смысловые ограничения, напр., (много)кратность и временная
локализованность;
• когда используемые в дискурсе (высказывании) лексемы оказываются
недостаточно вовлеченными в систему видообразования (как,
напр., глаголы, обозначающие гомогенные процессы в чешском, или
конклюзивные глаголы);
• когда видовую принадлежность лексемы приходится «примирить» с
функцией той или иной граммемы другой глагольной категории
(напр., наст. вр.) или с тем или иным категориальным противопоставлением,
в котором неминуемо участвует глагол (также в
нефинитной форме); ср., напр., сочетания с фазовыми глаголами, с
модальными вспомогательными глаголами (modals).
Во многих случаях приходится учитывать также роль отрицания (напр., с
императивом, в модальных предикативных комплексах). При таком
подходе затронутые здесь внутриславянские различия можно представить
как результат индивидуальных и довольно сложных комплексов,
в которых нужно учитывать (а) конфликты между разнородными
факторами, (б) частично различную иерархизацию факторов,
приводящую к неодинаковым разрешениям этих конфликтов, и (в)
разную степень мотивированности одних функций другими. При этом
мотивация исходит от функций, наиболее тесно связанных с первичным
«акциональным стержнем» видового противопоставления, к функциям,
более отдаленным от этого когнитивно и диахронически исходного
центра.
В итоге большой комплекс отдельных фактов позволяет обосновать
общую гипотезу: (а) степень различий между славянскими языками
возрастает по мере удаления от «акционального стержня» видовой
системы, и (б) эти различия образуют ареальный континуум, который,
если не вдаваться в подробности, растянут по оси с северо-востока к югозападу
славяноязычной территории. Предположение (б) на основании
ряда факторов, входящих в хронотопию, уже обосновывалось в работе
[Dickey 2000]; попытка соотнесения ареальной, внутриславянской
дифференциации видовых систем и функциональных оппозиций с
диахроническим развитием была предпринята в [Wiemer 2008]. Таким
образом, согласно данной общей гипотезе, оказывается, что более всего
168

стабильны (и, тем самым, наименее подвержены изменениям в рамках
внутриславянской вариативности) не только таксисные функции
однократных ситуаций, но и те функции, для которых не существенна
субъективная оценка говорящим объема активизированного фонда
знаний, общего с собеседником (ср., напр., вариативность императива без
отрицания), а также – функции, за которыми стоит противопоставление
[± контролируемости] ситуации/действия говорящим и которые
отражаются в [± деонтическом] характере высказывания, а также
функции, связанные с директивными/превентивными речевыми актами
под отрицанием (см. [Wiemer, в печати2]).
Цель доклада состоит, с одной стороны, в том, чтобы представить
рассуждения, которые позволяют сгруппировать рассматриваемые
факторы и составить их предварительный набросок с тем, чтобы
обосновать их иерархизацию с точки зрения (i) стабильности/лабильности
на общеславянском фоне и (ii) мотивированность одних функций
другими. С другой стороны, также хочется указать, какое место в
хронотопической модели занимают некоторые факты, которые по
большей части довольно хорошо известны, но до сего дня обычно
обсуждались в рамках специальных исследований, напрямую не
связанных с изучением вида. Тем самым можно показать, что для
обоснования дееспособности хронотопической модели и проверки ее
более конкретных гипотез необходимо свести воедино разрозненные
наблюдения и факты и начать рассматривать их на общеславянском
фоне, а иногда – также выходя за его пределы.
Литература
Авилова, Н. С. 1964. “Изменения в системе глагола: Развитие видовых соотношений
глагола. Развитие приставочного глагольного словообразования.” В. В. Виноградов
& Н. Ю. Шведова (ред.) Глагол, наречие, предлоги и союзы в русском
литературном языке XIX века. Москва: Наука. 7-104.
Маслов, Ю. С. 1984. “Функциональная полнота и морфологическая регулярность
видовой парадигмы.” Ю. С. Маслов. Очерки по аспектологии. Ленинград, Изд-во
ЛГУ, 65-70. [Перевод с англ. языка, с дополнениями: The Slavic verb. An anthology
prsentd to Hans Christian Sørensen. Copenhagen, 1981.]
Петрухина, Е. В. 2000. Аспектуальные категории глагола в русском языке (в
сопоставлении с чешским, словацким, польским и болгарским языками). Москва:
Изд-во МГУ.
Тополињска, З. 2008. Полски ~ макeдонски. Граматичка конфронтациja, 8: Развиток
на граматичките категории. Скопje: МАНУ.
Тополињска, З. & M. Миркувловска (ред.) 2010. ‘Сегашност’ како лингвистички поим.
Граматички средства за изразување ‘сегашност’во словенските и во
балканските jазици. Скопje: МАНУ.
Bermel, N. 1997. Context and the Lexicon in the Development of Russian Aspect. Berkeley,
Los Angeles, London.
169

Derganc, A. 2003. “Nekatere razlike v rabi dovršnega oz. nedovršnega vida v ruščini in
slovenščini.” Slavistična revija 51. 67-79.
Dickey, S. M. 2000. Parameters of Slavic Aspect. A Cognitive Approach. Stanford, CA.
Dickey, S. M. 2005. “S-/Z- and the Grammaticalization of Aspect in Slavic.” Slovenski jezik 5,
3-55.
Galton, H. 1976. The main functions of the verbal aspect. Skopje: MANU.
Holvoet, A. 1991. “Użycie aspektu czasownikowego przy oznaczaniu czynności wielokrotnych
w języku polskim i rosyjskim (na tle słowiańskim).” Acta Universitatis Lodziensis, Folia
Linguistica 25, 121-128.
Lehmann, V. 1989. “Pragmatic functions of aspects and their cognitive motivation (Russian
aspects in the context of the imperative and the infinitive).” L.-G. Larsson (ред.)
Proceedings of the Second Scandinavian Symposium on Aspectology. Uppsala. 77-88.
Mende, J. 1999. “Derivation und Reinterpretation: Die Grammatikalisierung des russischen
Aspekts.” Т. Anstatt (ред.): Entwicklungen in slavischen Sprachen. München: Sagner.
285-332.
Mišeska Tomić, O. 2012. A Grammar of Macedonian. Bloomington, Indiana: Slavica.
Poupynin, Y. A. 1999. Interactions between aspect and voice in Russian. München: LINCOM
Europa.
Stunová, A. 1993. A contrastive study of Russian and Czech aspect: invariance vs. discourse.
Amsterdam: Rodopi.
Wiemer, B. 2001. “Aspect choice in non-declarative and modalized utterances as extensions
from assertive domains (Lexical semantics, scopes, and categorial distinctions in Russian
and Polish).” H. Bartels, N. Störmer & E. Walusiak (ред.) Untersuchungen zur
Morphologie und Syntax im Slavischen. Oldenburg: BIS-Verlag, 195-221.
Wiemer, B. 2008. “Zur innerslavischen Variation bei der Aspektwahl und der Gewichtung
ihrer Faktoren.” K. Gutschmidt, U. Jekutsch, S. Kempgen & L. Udolph (ред.) Deutsche
Beiträge zum 14. Internationalen Slavistenkongreß, Ohrid 2008. München: Sagner. 383-
409.
Wiemer, B. В печати1. “Mora da as a marker of modal meanings in Macedonian: on
correlations between categorial restrictions and morphosyntactic behaviour.” W.
Abraham & E. Leiss (ред.) Modes of Modality. Amsterdam, Philadelphia: Benjamins.
Wiemer, B. В печати2. “О роли вида в области кратности и прагматических функций
(эскиз с точки зрения хронотопии).” R. Benacchio (ред.) Глагольный вид:
грамматическое значение и контекст / Verbal aspect: Grammatical meaning and
context. München: Sagner.
───── ◊ ─────
170

Nadezjda Zorikhina Nilsson
(Dept. of languages and literatures, University of Gothenburg)
Несовершенный вид и сукцессивность.
К вопросу о нетривиальных контекстах в русском языке
в плане прошедшего.
[The imperfective in sequences of events. On nontrivial aspectual contexts in
Russian in the past]
Хорошо известен тот факт, что в русском языке последовательность
однократных действий в плане прошедшего передается с помощью
глаголов сов. вида, а употребление несов. вида, за редким исключением,
требует дополнительных контекстуальных условий, например наличия
лексических конкретизаторов длительности (долго, два часа и т.п.) и/или
показателей последовательности действий (сначала, потом и т. п.).
Контекст, выражающий цепь последовательных действий, является
одним из особых аспектуально-значимых контекстов: в зависимости от
того или иного языка и типа контекста глаголы обоих видов
обнаруживают в славянских языках различное поведение. Как, например,
показали исследования Св. Иванчева (1961), А. Стуновой (1993), S. Dickey
(2000 (1997)), Е. В. Петрухиной (2000), в тех контекстах, где в русском
языке обязательно должен быть употреблен сов. вид, в чешском и
словацком языках могут использоваться и глаголы несов. вида.
Например:
(1) Zvedl p se tedy a šel i k východu.
̒Then he got up and went to the exit.’
(Ivančev (1961: 11); Drda, Mĕstečko na dlani, цит. по Dickey (2000: 204))
Ср. Русский перевод:
Потом поднялся p и пошел p к выходу.
В случаях типа (1) в русском языке особым образом маркируется
возникновение новой ситуации – действие получает «фазовую
интерпретацию» (Бондарко 1996: 27). В связи с тем, что в данных
контекстах в соответствии с нормами русского языка говорящий
вынужден употребить сов. вид, возникает вопрос: насколько обязательно
это правило, т.е. возможен ли в русском языке несов. вид в контексте
«цепочка однократных действий».
Объектом настоящего исследования являются глаголы несов. вида и
их способность принимать участие в выражении последовательности
действий (сукцессивности). Данная работа является естественным
продолжением анализа, сделанного в (Zorichina-Nilsson 2011). В центре
внимания на этот раз оказывается план прошедшего, при этом мы
171

различаем прототипические контексты повторяемости (из последних
работ см. (Барентсен 2008)) и настоящего исторического (Бондарко 1971,
Гловинская 2001). К нетривиальным контекстам сукцессивности мы, в
частности, относим довольно редко встречающееся в современном
русском языке употребление прошедшего несов. вида в значении
«сказового» действия (Гловинская 2001).
К другим нетипичным контекстам можно отнести случаи
употребления претеритальных форм несов. вида в повествовательной
функции без какой-либо лексической поддержки в контексте форм сов.
вида. Как отмечает Е.В. Петрухина, в русском языке такое использование
несов. вида стилистически маркированно. Например:
(2) Тогда командарм ходил i в спальню, принес p большой блокнот, позвонил p ,
сказал вестовому... Однажды звонил i телефон, он слушал i и ответил p
(Пильняк) (пример из (Петрухина 2000: 82).
А есть ли в русском языке случаи употребления несов. вида в данном типе
контекста, где такой стилистической маркированности нет?
В докладе мы подробно остановимся на семантических и формальных
особенностях односубъектных сочинительных конструкций с союзом и, в
которых глагол сов. вида предшествует глаголу несов. вида. Например:
(3) ―Как это нет?― он замолчал p и смотрел i на меня в полном изумлении (А.
Геласимов).
(4) a. В проходной шестого подъезда его остановили p и просили i оставить
портфель (Л. Улицкая).
б. Как это он тогда посмотрел p и говорил i : а, ведь, вы интересная женщина,
Анна Тимофевна… (К. А. Федин).
(5) Меня посетило такое ощущение счастья и одновременно отчаяния, что я
прибежал p в артистическую, заперся p и плакал i . Когда я немножко успокоился
и закончилось второе отделение, пришёл Бернстайн (С. Спивакова).
Глагол несов. вида в данных конструкциях может относиться к глаголам
восприятия (3) и говорения (4а,б), реже – к глаголам психической и
физической деятельности (5). Эти глаголы можно заменить на
соответствующие глаголы сов. вида. Исключение составляет глагол
продолжать (6), у которого такая возможность ограничена: так,
например, по данным Национального корпуса русского языка, форма сов.
вида продолжить с инфинитовом стала вновь использоваться лишь в
конце 70-х годов. Ср. (6) и (7):
(6) Она поздоровалась, те ответили p и продолжали i оживлённо разговаривать
(А.Солженицын)
172

(7) Ричи развалился p в кресле и продолжил p курить, с интересом наблюдая за тем,
как под потолком распускаются причудливые побеги фиолетового
дыма(О.Ефремова)
Таким образом, отмеченная еще Св. Иванчевым сочинительная
конструкция (см. пример (1)) встречается и в современном русском языке,
но с ограниченным кругом глаголов. Будучи семантически не
маркированной формой, форма несов. вида в данных конструкциях
имплицирует семантику возникновения новой ситуации, во многих
случаях одновременно выражая и длительность этой возникшей
ситуации.
Литература
Барентсен, А. 2008. “Выражение последовательности действий при повторяемости в
прошлом в современных славянских языках.” Dutch contributions to the Fourteenth
International Congress of Slavists, Ohrid: Linguistics [= Studies in Slavic and General
Linguistics 16]. Amsterdam – New York: Rodopi. 1–36.
Бондарко, А. В. 1971. Вид и время русского глагола. М.: «Просвещение».
Бондарко, А. В. 1996. Проблемы грамматической семантики и русской аспектологии.
Санкт-Петербург.: Изд-во С.-Петербургского университета.
Гловинская, М. Я. 2001. Многозначность и синонимия в видо-временной системе
русского глагола. Москва: «Азбуковник», «Русские словари».
Петрухина, Е. В. 2000. Аспектуальные категории глагола в русском языке в
сопоставлении с чешским, словацким, польским и болгарским языками. М.: МГУ.
Dickey, S. M. 2000 (1997). Parameters of Slavic Aspect. A Cognitive Approach. Stanford:
CSLI Publications.
Ivančev, S. 1961 = Иванчев, Св. “Контекстово обусловлена ингресивна употреба на
глаголите от несвършен вид в чешския език.” Годишник на Софийския
университет. Филологически факултет. Т. 54. Кн. 3.
Zorichina-Nilsson, N. 2011. “Вид русского глагола и выражение последовательности
однократных действий в будущем.” Глагольный вид: грамматическое значение и
контекст. III Конференция Комиссии по Аспектологии Международного
Комитета Славистов. Padova, 30 settembre – 4 ottobre 2011. 86-88.
При написании использовался Национальный корпус русского языка.
───── ◊ ─────
173