sl-2012-5

ления. Все более широкий круг людей испытывал
затруднения в приобретении товаров
первой необходимости - продуктов, топлива,
одежды. Статистика свидетельствует, что в
результате этого на Юге России, как и повсеместно
в России, значительно возросло количество
проявлений корыстной преступности,
особенно случаев хищения чужой собственности.
При этом кража чужой собственности
все чаще сочеталась с преступлениями
насильственными, в частности, сопровождалась
нанесением телесных повреждений (в
том числе, тяжких) или даже убийством потерпевших.
Например, «31 декабря 1916 г. в
ст. Костромской в своем доме неизвестные
злоумышленники проникли через пролом
крыши в стене, а потом, снявши с петель
двери в комнату, задушили казака 70 лет
отроду. Причем было украдено 200 рублей»
[2].
Растущую глубину кризиса общественной
нравственности ярко отразил рост преступлений
против нравственности, особенно половых
преступлений (случаи изнасилования).
Не только жандармские и полицейские сводки,
но и периодическая печать буквально
перенасыщены сообщениями о преступлениях
подобного рода. В частности, правоохранительные
органы констатировали, что на
Юге России «за военные годы значительно
увеличилось число насилий над малолетними
девочками. Причем насильники вершили свои
грязные дела в черте населенных мест, днем,
не опасаясь быть пойманными. Увеличилось
число и групповых насилий» [3].
Таким образом, уже в годы Первой мировой
войны традиционные правовые и нравственные
ценности, опорные символы правовой
культуры населения Юга России, которые
долгое время поддерживали стабильность
жизни в регионе, достаточно сильно пошатнулись.
Даже в традиционно более стабильных
казачьих регионах отмечался острый
кризис общественной нравственности. По
признанию и властей, и обывателей: «В последнее
время в станицах творится что-то
невероятное, в праздники от парней - хулиганов
нет проходу, ни проезду» [4].
В последующем - годы революции, гражданской
войны положение дел в указанной
сфере ухудшалось лавинообразно. Основа
правовой устойчивости государства и социума
– жизнедеятельность человека обрела
новые формы, выражение и смыслы. Растущее
ожесточение вооруженного противостояния
в первую очередь привело к восприятию
значительной частью населения окружающей
среды как заведомо враждебной, содержащей
различного рода апокалиптические элементы,
к невиданному обесцениванию чело-
63
ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ ПРАВА И ГОСУДАРСТВА
веческой жизни: «Война... враг со всех сторон.
Кто друг, кто недруг не известно. От
родных далеко и тыла нет. Нет милости к
побежденным... Воздух насыщен злобой и
ненавистью» [5].
Апология насилия в отношении политических
противников нашла свое продолжение в
масштабных репрессивных действиях,
направленных на лиц, не только участвовавших
в военных действиях, но и на связанных
с ними родственными и иными узами. При
этом оно носило цепной характер, захватывая
все новые слои населения.
Через всю гражданскую войну красной нитью
прошли репрессивные акции поистине
средневекового характера (заложничество,
круговая порука, превентивные расстрелы и
пр.). Они широко применялись всеми противоборствующими
сторонами. Даже на исходе
войны один из причерноморских атаманов
«зеленых» в своем воззвании напоминал: «Я
держу у себя свыше двух тысяч заложников:
комиссаров, коммунистов, членов их семейств,
жизнью отвечающих за ваши семьи»
[6].
Следствием ожесточенного вооруженного
противостояния стали массовые антиправовые,
криминальные действия значительной
части населения страны, которые являлись
внутренним аспектом военного конфликта
даже в тех областях, которые находились
далеко за линией фронта, в глубоком тылу (в
частности, в тылу Добровольческой армии).
Кризис традиционной правовой культуры
южнороссийского регионального социума
привел к тотальной криминализации местного
сообщества.
Нужно отметить, что в условиях гражданской
войны криминальная активность была в
немалой степени направлена, прежде всего,
против вполне определенных социальных и
политических групп. Примечательно, что данное
обстоятельство воспринималось широкими
слоями населения как неизбежность.
Более того, нередко объективно преступные
действия в общественном и личном восприятии
не воспринимались таковыми. В частности,
для большевиков, как «революционеров»,
уголовное прошлое не считалось негативной
характеристикой человека. Для них
было более важным классовое начало, а
именно то, что преступник: «Если в прошлом
и занимался грабежами, то исключительно
грабил только богатых, а беднякам даже помогал,
но никогда не позволял взять что-либо
у бедняка» [7].
В рамках гражданской войны в региональной
правовой культуре восторжествовала
«платформа истинного «дедушки» русской
революции, блаженной памяти Ивана Емель-