sl-2012-5

которые принято называть городамигосударствами.
Нельзя не упомянуть и о том, что в политической
антропологии все более мощно развивается
исследование негосударственных форм
политической организации, которые отнюдь не
предшествовали ранним государствам, иногда
превосходили их в уровне сложности и представляли
собой альтернативные линии политогенеза
[5].
В условиях явно обозначившегося кризиса
понимания государства, дошедшего до постановки
под вопрос самого понятия, юриспруденция
не может оставаться безучастной. Не
только легизм, полностью базирующийся на
этом понятии, но и другие типы правопонимания
обязаны вновь осмыслить тему государства
в контексте его взаимодействия с правом.
При этом следует иметь в виду, что даже если
понятие государства и утратит свой категориальный
статус, что сомнительно, это произойдет
нескоро. Тем не менее, сегодня кажется
целесообразным внести уже на уровне определения
некоторые коррективы в распространенные
представления о государстве, прежде
всего, через исключение целого ряда часто,
или даже почти всегда, включаемых в него
признаков.
Во-первых, это марксистское по происхождению
указание на выражение государством
интересов какого-либо одного слоя (класса).
Ему противостоят, по крайней мере, три позиции:
а) иногда само государство и есть привилегированный
слой (тогда такое указание тавтологично);
б) государство обеспечивает баланс
интересов различных социальных слоев;
в) государство выражает, прежде всего, интересы
всего общества. Таким образом, здесь
имеется предмет теоретической дискуссии,
итог которой не может предвосхищаться определением.
Во-вторых, это наличие территориальных
границ. Необходимо отметить, что при определении
социального феномена вряд ли логически
корректно включать в дефиниенс физические
признаки. Абстрактно-логическая нечеткость
всегда мстит и, так или иначе, проявляется
в содержательных вопросах. В данном
случае можно указать, например, на то, что
включение признака территориальности в
определение заведомо ставит крест на обсуждении
проблемы возможности кочевого государства.
Даже если территориальность имманентна
государству, данный тезис, как и в
предыдущем случае, следует убедительно
аргументировать, а не постулировать
В-третьих, это веберовский признак легитимности.
Он должен быть исключен, поскольку
нет иной, кроме государства, категории для
обозначения, например, сталинского маховика
33
ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ ПРАВА И ГОСУДАРСТВА
репрессий в период коллективизации или для
полпотовской машины смерти, легитимность
которых, мягко говоря, сомнительна. Государство
может обретать легитимность, а может и
утрачивать ее, не переставая при этом быть
государством. Легитимность может существенно
варьировать по степени, тогда как существование
или не существование государства
– при всем том, что есть пограничные состояния
– есть нечто, гораздо более определенное,
дискретное.
Наконец, в-четвертых, это веберовское же
указание на монополизацию государством
силового принуждения. Приняв его, мы выведем
за пределы государств не только империи,
но и многочисленные феодальные образования:
не состоявший на службе русский барин,
например, несомненно, мог в весьма широких
пределах использовать в своем поместье силовое
принуждение, и центральная власть не
имела ничего против. Кроме того, будет неясно,
как трактовать институты телохранителей,
вооруженные охранные структуры частных
фирм и т.п. Представляется, что государство
вполне может допускать даже институциональное
принуждение со стороны некоторых
других социальных субъектов, однако, лишь в
безопасных для себя пределах, а в случае
необходимости имеет достаточный ресурс для
их подчинения.
Рассмотрим, что же должно сохраниться в
определении государства после исключения
перечисленных признаков.
Сегодня понятие государства, в любой его
трактовке, не исчерпывает всего объема систем,
обладающих институционально организованной
централизованной общесоциальной
властью. Социальная антропология второй
половины прошлого столетия открыла ранее
неизвестную науке форму социальнополитической
организации – вождество. Сегодня
концепция вождества фактически является
общепринятой. «Теория вождества, как
пишет один из ведущих российских политантропологов
Н.Н. Крадин, принадлежит к числу
наиболее фундаментальных достижений западной
политантропологии» [6].
Системы централизованной социальной
власти можно обоснованно классифицировать
по-разному: территориальные и кочевые, родственные
и неродственные, унитарные и сегментарные
и т.д. Нет сомнения, что, по меньшей
мере, одно из важнейших оснований –
наличие или отсутствие поддерживающего
власть института силового принуждения. Обретение
такой поддержки создает принципиально
новые отношения между властью, с одной
стороны, и населением, идеологией, технологией,
правом, с другой.