sl-2012-5

ВОПРОСЫ СОЦИОЛОГИИ
ярко проявляется в России, наследующей
многие трудовые социальные практики из
эпохи Советского Союза.
В советскую эпоху крупное предприятие
(корпорация) занимало весьма специфическое
место в социальном пространстве [8].
Оно подчинялось не местному хозяйственному
и партийному руководству, а руководству
более высокого ранга, как правило, министерству
или Главку. В этих условиях предприятие
приобретало относительную самостоятельность
и автономность в отношении
местного сообщества. Конечно, директор
завода, по инициативе парткома или иной,
укорененной в местной управленческой системе
структуры, мог откликнуться на просьбу
(!) местного руководства об «оказании шефской
помощи» в уборке городской территории,
ремонте социальных объектов и т.д. Но, мог и
не откликнуться, поскольку подотчетен он
был иной, находящейся за пределами местного
сообщества, инстанции. Однако, при
этом, само предприятие-корпорация решало
проблему строительства жилья для своих
работников. Оно имело «свои» детские сады,
школы, профилактории, базы отдыха и т.д.
Такая серьезная «социальная нагрузка» порождала
своеобразное положение дел. Работники
не только жили рядом друг с другом,
но и работали вместе с соседом. Тем самым,
личные отношения, интересы и ценности
малых групп проникали в структуру «большой»
корпорации, определенным образом
трансформировали ее.
Высокий уровень идентификации по профессиональному
признаку и характеризует,
на наш взгляд, реликты «корпоративного сознания»
советской эпохи. Показательно, что
по некоторым данным [9, 10] более 65 %
населения СССР так или иначе пользовались
системой «закрытых распределителей» при
предприятии, пользовались достаточно широкой
системой корпоративных благ.
Только «родственники» и «друзья» обладали
в этих условиях относительно высоким
уровнем доверия. Остальные структуры (в
том числе, корпорации), практически, были
лишены этого статуса. Крайние формы «корпоративного
эгоизма», свойственные тому
периоду (выступления шахтеров, перекрытие
дорог в моногородах и др.) не отменяют вышесказанного.
По существу, это сигнал о
«размыкании» и гибели корпорации и корпоративного
духа. Не случайно эти акции не
имели особых результатов. Тем большее
распространение получали предприятия
(корпорации экономического и политического
характера), в которых круг учредителей и
менеджеров сужался до ближайшего семейного
и дружеского окружения [11]. Собствен-
ОБЩЕСТВО И ПРАВО ● 2012 ● № 5 (42)
266
но, высший эшелон управления страной так
же представлял собой ближайшую «домашнюю
группу» президента Б.Н. Ельцина («Семья»).
Тем самым, «семейный ценности, ценности
«малой группы» – дружеского окружения,
заменяли собой ценности группы большой.
Единственным шансом для индивида, не
входящего в «избранную» группу, добиться
участия в перераспределении благ и в учете
его интересов, было встраивание этих интересов
в интересы группы. Формируются сети
клиентелы, охватывающие всю сферу деятельности
элитной группы, всю корпорацию.
В этот момент предприятие, парадоксальным
образом вновь приходит к идее корпоративной
социальной политики в его наиболее
либеральной форме, в форме корпоративного
эгоизма. Сеть клиентелы, создающая политическую
значимость корпорации, а, следовательно,
и степень доступа к «советскому
трофею», наиболее доходным предприятиям,
созданным в советскую эпоху, требовала
«поддержки», допуска к распределению части
благ. Здесь и возникает корпоративный эгоизм.
Начиная с 1950-х гг. в мировой управленческой
литературе, прежде всего американской,
было разработано множество релевантных
концепций, среди которых наибольшую
известность получили «социальная ответственность
бизнеса», «социальная ответственность
бизнесменов», «корпоративная
социальная ответственность», «корпоративная
социальная восприимчивость», «корпоративная
социальная деятельность», «корпоративная
социальная добросовестность». Последовательно
развиваясь, указанные концепции
не столько замещали друг друга,
сколько аккумулировали в себе предыдущие
достижения. В 1980-е гг. указанный ряд продолжили
концепции «заинтересованных сторон»
и «этики бизнеса», пережившей второе
рождение в применении к более широкому
контексту социальной ответственности. К
началу XXI в. пришел черед теорий «устойчивого
развития» и «корпоративного гражданства»
[12, 13].
Вполне аргументированным представляется
подход А. Кэрролла — одного из ведущих
мировых специалистов в области отношений
бизнеса и общества — предлагающего увязывать
все указанное множество концепций с
развитием теории корпоративной социальной
ответственности как «ядра», согласованного с
альтернативными концепциями или трансформирующегося
в них. Представляется, что
именно этот подход позволяет перевести
проблему из общих рассуждений о роли бизнеса
в общественном развитии к анализу